Первым учителем был Пётр Константинович Сумароков, сын священника. Первыми книгами были Библия и несколько сотен томов теологической литературы из домашней библиотеки, как рукописных, так и изданных в XVIII—XIX веках

В 1964 году окончил филологический факультет МГУ. В 1962-74 годах работал в издательстве «Художественная литература», на радио — в испанской, затем бразильской редакции, и, наконец, в отделе поэзии журнала «Юность».

После 1974 года много времени провёл на русском Севере, занимаясь изучением иконографии и промыслов народного искусства.

В восьмидесятые годы работал над переводами среднеазиатских поэтов. Автор романов «Гримёр и Муза», «Спящий во время жатвы», изданных в Европе и Америке.

***

Я только ночь готовился к эпохе,
Не пил, не ел, не требовал огня,
А только шил из междометий вздохи
И из того, что делало меня.

И день пришел – и будничный, и праздный,
Любого дня подобие насквозь,
И чей-то стон, кривой и безобразный,
В меня воткнул прозрачнейшую ось,

И я вишу на выдохе без вздоха,
Ворча, на ось наматываю дни –
По имени прекрасная эпоха,
По отчеству спаси и сохрани. 

 М.Тереховой

Сад ты мой, больной и белый,
Свет ты мой – на склоне дня.
Жест по-детски неумелый...
Вспоминай меня.
Двор. И выход в переулок.
Вечер долгий без огня.
Лес не прибран, гол и гулок...
Вспоминай меня.

Все неправедные речи.
Речка. Полынья –
Место нашей главной встречи...
Вспоминай меня.
Позабудешь – Бог с тобою,
Все у нас равно.
Опускаюсь с головою
В трезвое вино.
Ах, какая там удача
Среди бела дня –
Вечер. Снег. Чужая дача...
Вспоминай меня.
Что за сила мчит нас лихо,
В разны стороны гоня?
Еле слышно. Еле. Тихо.
Вспоминай меня.

***

Невыносима жизнь, но смерть невыносимей.
Она вполне права, живое не любя.
Ты с каждым днем родней и с каждым днем ранимей,
И я тобой, увы, ранимее тебя.
Роняет лес листву устало и неспешно,
И белки легок скок среди пустых ветвей.
И мне смотреть светло, родно и неутешно,
На этот новый взгляд, вовне, из-под бровей.
А жизнь еще гудит, проста и нелюдима,
Торопится истечь навзрыд и невпопад,
Где призрак золотой разрушенного Рима,
И все, как веру и историю назад.
Ну что мне делать с тем, что будущего нету,
Что прежний, старый Бог, у нового в долгу.
Я опускаю плот в расплывчатую  Лету
И оставляю смерть на этом берегу.
                                              22 сентября 2005

***

Пуста дорога и просторна,
Мертва дорога и крута.
И жернова смололи зерна.
Все мимо рта.
А где-то там, за гладью Стикса,
Живут и воют на луну.
И бедный игрек, жертва икса,
Опять играет с ним в войну.
Там строят домны и заводы,
Куют орала и мечи.
Колдуют до утра уроды
Над картой мировой в ночи.

А здесь земля и перегнои,
Здесь черепа и вечный сон,
Развалины забытой трои
Со всех сторон.
Здесь надо мной кружит всевышний,
И хладна белизна ланит…
Но эвридики зов чуть слышный
На белый свет меня манит.
                                 17 сентября 2005

Колыбельная до-диез минор

              Евгению Витковскому

В мире рыб полуночное пенье,
Хороводы, медленная тьма,
Бедное негромкое мгновенье,
Майская короткая зима.
Уплывают в теплые закуты
Свиньи, плавниками шевеля,
Забывая долгие минуты
В трюме молодого корабля.
Снова опускаются туманы,
Шепчутся ворона и треска,
На песке осыпались романы,
Буквы и страницы из песка.
Водоросли взрослые застыли,
Вымытые Богом поутру,
Спины в пене, еле руки в мыле,
И фонарь немытый на ветру.
                              9 апреля 2001

***

Ныне и присно во веки веков
Жить мне пристало в стране дураков,
Милых моих дорогих дураков,
Ныне и присно во веки веков.
Как я любил их и скопом, и врозь,
Мудро любил, и любил на авось,

Нежно любил и безбожно, увы,
Тайно любил на задворках Москвы.
Годы прошли, как лавина в горах,
Коротко так, как небрежное "ах",
Как еле-толстый в руках альманах,
Кратко – в уме, но короче – в умах.
Бедными были, а стали – больны
Те дураки моей милой страны,
Всех разбросало, как ветром листву –
Прежде во сне, но потом наяву.
Некому вспомнить случится потом,
Как я любил свою землю и дом.
Некому будет молиться: «Еси,
Имя забудь, но когда-то спаси», -
Бедные речи, пустые слова,
Что по закону сложил естества,
Просто сложил на обрывках бумаг
Точно такой же бессмертный дурак.

***

Я мучим не виной – ее переживу,

Я мучим не судьбой – она уже вершится,

Как, посмотри, серебряная птица

Уходит равнодушно в синеву.
Я мучим не тобой – вино стремится в мех.
Твой путь и чист, и прям, как мой – греховен.

Я мучим глухотой, какой Бетховен

Страдал, умея слышать лучше всех.

Да, глухотой к дождю, что моросил,

И к мысли долговечней пирамиды.
Я глух к тому, кто мне чинил обиды,
И глух к тому, кому их наносил.

Я виноват... Я мучим глухотой...

Но если б знать на чьем-нибудь примере,

Что глухота моя, пусть в самой малой мере,
Поможет слышать то, что слышал я душой.

***

Тихий омут возле мельницы,
Ивы падают отвесно.
Все наверно перемелется,
Утрясется, переменится,
Будет даже интересно,
Что когда-то било-мучило
И по свету помотало.
Было счастье мне поручено,
Из него я сделал чучело,
И того потом не стало.
Все, конечно, перемелется...

ЧИТАЯ ПРУСТА

Свято место не бывает пусто.
Пустота заполнит пустоту.
Выпьем пива, почитаем Пруста
И впадем, как в ересь, в простоту.

Вот рояль, к нему, конечно, ноты,
Десять пальцев, музыки кусок.
Нам сыграют польку идиоты,
Всунув в звуки детский голосок.

Трали-вали – нé жили, как жили,
Через пень колоду, кое-как.
Или выживали. Чаще – или:
В руки – свечку, на глаза – пятак.

Кто остался, мается и ныне,
Еле жив, уставу вопреки.
Господи, за что в Твоей пустыне
Так редки и кратки родники?

Дует ветер, музыка сочится,
Булькает холодная вода.
Неужели больше не случится
Ничего на свете никогда?