Главная | Журналы | Персоналии | Книги | Медиа | Проект АРЕаЛ | ГЕОЛОГИЯ | Только для своих | ПОМОЧЬ МЕГАЛИТУ | Спонсоры | Связь с координатором портала |
Центр |
Абрахам РюдбергОб авторе: (Abraham Viktor Rydberg, 1828–1895). Шведский писатель, поэт, журналист... >>> |
Генрик СенкевичОб авторе: ... >>> |
Артур ОппманОб авторе: ... >>> |
РегионыЦентрРоссияАбаканАнадырьАрхангельскАстраханьБарнаулБелгородБлаговещенскВладивостокВладикавказВладимирВолгоградВологдаВоронежЕкатеринбургИжевскИркутскКазаньКалининградКалугаКемеровоКраснодарКрасноярскКурганКурскЛенинградская областьЛипецкМоскваМосковская областьНарьян-МарНижний НовгородНовосибирскОмскОрелОренбургПензаПермьПетрозаводскПетропавловск-КамчатскийПсковРостов-на-ДонуРязаньСамараСанкт-ПетербургСаратовТверьТулаУлан-УдэУфаХабаровскЧебоксарыЧелябинскЯкутскЯрославльЗападная ЕвропаАвстрияАлбанияБельгияБолгарияБосния и ГерцеговинаГерманияИзраильИрландияИспанияНорвегияПольшаРумынияСловенияФинляндияКавказАзербайджанАрменияГрузияАзиатско-Тихоокеанский регионАзиатско-Тихоокеанский регионАфрикаАфрикаВосточная ЕвропаБеларусьМолдоваУкраинаЦентральная АзияКазахстанКиргизстанТаджикистанУзбекистанСеверная АмерикаКанадаСШАСтраны БалтииЛатвияЛитваЭстония |
Михаил КопелиовичБорис Чичибабин в контексте нашего времени. К 95-летию Бориса Чичибабина. Эссе1
Выдающийся русский поэт Борис Алексеевич Чичибабин (в дальнейшем – БЧ), всю жизнь проживший на Украине, скончался 15 декабря 1994 года, за 25 дней до своего 71-летия. Он умер и похоронен в Харькове, где прошла почти вся его жизнь. (Родился в украинском Кременчуге, среднюю школу окончил в Чугуеве, Харьковской области, учился в Харьковском университете. Вот только в годы Великой Отечественной войны служил в авиачастях Закавказского военного округа Азербайджанской ССР да отсидел пятилетний тюремно-лагерный срок – в 1946-1951 годах – на российском севере, в «Вятлаге» Кировской области.) Свою кровную связь (в прямом и фигуральном смыслах этого понятия) БЧ ощущал всегда, с юных лет до зрелых и преклонных. Огромно количество стихотворений, которые он посвятил обеим своим родинам, обеим, ибо, как и многие, большую страну (СССР) условно – но и содержательно – именовал Россией.Ещё в стихотворении «Степь», написанном не позднее 1952 года, т.е. до достижения 30-летнего возраста, поэт отдал дань любви, восхищения и благодарности русской тройке, которая здесь «прошлась бубенцом», но и весёлому украинскому чёрту, что «тут же топочет, закутавшись в пыль».
Я сам тут родился и, радостный, рос, и сил набирался, и креп, и слушал ритмичную музыку кос, и ел её сладостный хлеб.
Тут чары смешались двух родин-сестёр, и труд их кипит, как душа, и воздух, как перец, горяч и остёр, и этим я чудом дышал.
И одинаково близки поэту гении обоих братских славянских народов: Достоевский («Фёдор Достоевский», 1962), Лев Толстой («Толстой и стихи», 1979), не говоря уже о Пушкине и Лермонтове (им, особенно первому, посвящено немало стихотворений)¸ так сказать, с русской стороны, и Тарас Шевченко («Тарас», 1964? и «Поэты», 1992), Леся Украинка («Леся в Ялте», 1983?) – со стороны украинской. А был же ещё и Гоголь, про которого сказано:
Я за душу его всей душой помолюсь под прохладной листвой тополей и шелковиц, но зовёт его вечно Великая Русь от родимых околиц.
И зачем он на вечные веки ушёл за жестокой звездой окаянной дорогой из весёлых и тихих черешневых сёл, с Украины далёкой? «Путешествие к Гоголю», 1973
До начала 1990-х годов, когда государство (всё тот же СССР) распалось, БЧ воспевал (а, случалось, и отзывался нелицеприятно) и Украину с её городами и весями, и Россию-Русь, которые в его сознании и душе стояли рядом, иной раз почти слитно. Обращусь сперва к прекрасной элегии «С Украиной в крови я живу на земле Украины…» (1973). Вот его зачин, одновременно гулкий и интимный:
С Украиной в крови я живу на земле Украины, и, хоть русским зовусь, потому что по-русски пишу, на лугах доброты, что её тополями хранимы, место есть моему шалашу.
Из этого семистрофья приведу целиком ещё один катрен:
Вся б история наша сложилась мудрей и бескровней, если б город престольный, лучась красотой и добром, не на севере хмуром возвёл золочёные кровли, а над вольным и щедрым Днепром.
То есть в тёплом Киеве, а не в студёном, замороженном Санкт-Петербурге. По адресу имперской столицы, возведённой Петром Великим, к коему поэт неизменно питал личную антипатию, выразившуюся в стихотворениях «Проклятие Петру» (1970) и «Ещё о Петре» (1989?), в стихах БЧ содержалось немало горьких упрёков, как, впрочем, и к «старо-новой» столице – Москве. Вообще империя всегда (и в досоветские, и в советские времена) в глазах поэта была монстром, тогда как Россия метафизическая, Россия – родина великого языка и культуры, неизменно вдохновляла его на одический распев и нежные признания в любви к её природным ландшафтам и творениям рук человеческих. Разумеется, и Украине отводилось в поэзии БЧ просторное место, что зафиксировано уже в названиях ряда стихотворений, разрабатывающих мотивы поклонения и прославления своей малой – но такой духовно вместительной – родины. Вот, к примеру (помимо «С Украиной в крови…»): «Киев» (1972), «Чернигов» (1976), «Ночью черниговской с гор араратских…» (1977), «А я живу на Украине…» (1992). Последнее из перечисленных стихотворений, созданное уже во времена распада и раздора, сочетает в себе декларативное украинофильство (рефрен: «А я живу на Украине…»; в данном случае противительный союз «а» равнозначен категорическим «несмотря на», «вопреки») с отвращением к тем «представителям» обоих народов, которые разжигают рознь между ними. Поэт пытается вразумить «иных патриотов» (это его слова):
…я о себе не думал сроду, национальности какой,
но чуял в сумерках и молньях, в переполохе воробьёв, у двух народов разномовных одну печаль, одну любовь. ................................................. … и я живу на Украине, двойным причастием дыша.
(Отмечу в скобках этот характернейший для БЧ параллелизм: большое и рядом – малое.) И он боится «за Украину и Россию,/ что разорвали свой союз». Недаром сказано А. Блоком: «Сердца поэтов чутко внемлют,/ В их беспокойстве – воли дремлют». И вот знаменательная – и такая печальная, но не безнадёжная – концовка этой ламентации-инвективы-завещания:
И днём с огнём во мне гордыни национальной не найдёшь, но я живу на Украине, да и зароете в неё ж.
Дай Бог на ней укорениться, все беды с родиной деля. У русского и украинца одна судьба, одна земля.
Быть может, когда-нибудь исполнится и эта – в сущности, предсмертная – надежда поэта, дышавшего двойным причастием, вот только когда? Пока же мы являемся свидетелями реализации пророческого опасения БЧ: мало того, что Украина и Россия разорвали свой союз; с некоторого времени они вступили между собой в необъявленную войну. Синхронно с «А я живу на Украине…» выдохнуто поэтом призывное, отчаянное, слёзное моление: «Россия, будь!» (1992).
Во всю сегодняшнюю жуть, в пустыни городские и днём шепчу: Россия, будь – и ночью: будь, Россия. ……………………………….. В трудах отмывшись добела и разобравшись в проке, Россия, будь, как ты была при Пушкине и Блоке.
А пятью годами ранее, ещё в СССР, но уже при горбачёвском правлении, со схожими словами вразумления поэт обращался к Москве (БЧ неизменно одушевлял географические локусы):
… поделом тебе срам, что не веришь слезам и пророков своих побиваешь камнями. ………………………………………… Свои лучшие думы я вымечтал здесь, здесь я дружбу обрёл, сочинитель элегий, но противна душе чернорусская спесь, и не терпит душа никаких привилегий.
Я полжизни отдам за московские дни, хоть вовек не сочту, сколько было их кряду, – но у красной стены чутко спят кистени и скучают во сне по Охотному ряду.
Стыдно в ступе толочь мутны воды пестом, стыдно новой порой да за старую песню ж, – образумься, родная, трудом да постом, и, пока не покаешься, да не воскреснешь.
«Московская ода», 1987
О том, как бы расценил (выражусь осторожней: мог бы расценить) БЧ российско-украинский конфликт, нам остается только домысливать.
БОРИС ЧИЧИБАБИН
Стихотворения
* * *
Кончусь, останусь жив ли, — чем зарастет провал? В Игоревом Путивле выгорела трава.
Школьные коридоры — тихие, не звенят... Красные помидоры кушайте без меня.
Как я дожил до прозы с горькою головой? Вечером на допросы водит меня конвой.
Лестницы, коридоры, хитрые письмена... Красные помидоры кушайте без меня. 1946
МАХОРКА
Меняю хлеб на горькую затяжку, родимый дым приснился и запах. И жить легко, и пропадать нетяжко с курящейся цигаркою в зубах.
Я знал давно, задумчивый и зоркий, что неспроста, простужен и сердит, и в корешках, и в листиках махорки мохнатый дьявол жмется и сидит.
А здесь, среди чахоточного быта, где холод лют, а хижины мокры, все искушенья жизни позабытой для нас остались в пригоршне махры.
Горсть табаку, газетная полоска — какое счастье проще и полней? И вдруг во рту погаснет папироска, и заскучает воля обо мне.
Один из тех, что «ну давай покурим», сболтнет, печаль надеждой осквернив, что у ворот задумавшихся тюрем нам остаются рады и верны.
А мне и так не жалко и не горько. Я не хочу нечаянных порук. Дымись дотла, душа моя махорка, мой дорогой и ядовитый друг. 1946
* * *
Меня одолевает острое и давящее чувство осени. Живу на даче, как на острове, и все друзья меня забросили.
Ни с кем не пью, не философствую, забыл и знать, как сердце влюбчиво. Долбаю землю пересохшую да перечитываю Тютчева.
В слепую глубь ломлюсь напористей и не тужу о вдохновении, а по утрам трясусь на поезде служить в трамвайном управлении.
В обед слоняюсь по базарам, где жмот зовет меня папашей, и весь мой мир засыпан жаром и золотом листвы опавшей...
Не вижу снов, не слышу зова, и будням я не вождь, а данник. Как на себя, гляжу на дальних, а на себя – как на чужого.
С меня, как с гаврика на следствии, слетает позы позолота. Никто – ни завтра, ни впоследствии не постучит в мои ворота.
Я – просто я. А был, наверное, как все, придуман ненароком. Всё тише, всё обыкновеннее я разговариваю с Богом. 1965
* * *
Тебе, моя Русь, не Богу, не зверю — молиться молюсь, а верить – не верю.
Я сын твой, я сон твоего бездорожья, я сызмала Разину струги смолил. Россия русалочья, Русь скоморошья, почто не добра еси к чадам своим?
От плахи до плахи по бунтам, по гульбам задор пропивала, порядок кляла, — и кто из достойных тобой не погублен, о гулкие кручи ломая крыла.
Нет меры жестокости ни бескорыстью, и зря о твоем же добре лепетал дождем и ветвями, губами и кистью влюблённо и злыдно еврей Левитан.
Скучая трудом, лютовала во блуде, шептала арапу: кровцой полечи. Уж как тебя славили добрые люди — бахвалы, опричники и палачи.
А я тебя славить не буду вовеки, под горло подступит – и то не смогу. Мне кровь заливает морозные веки. Я Пушкина вижу на жжёном снегу.
Наточен топор, и наставлена плаха. Не мой ли, не мой ли приходит черёд? Но нет во мне грусти и нет во мне страха. Прими, моя Русь, от сыновних щедрот.
Я вмёрз в твою шкуру дыханьем и сердцем, и мне в этой жизни не будет защит, и я не уйду в заграницы, как Герцен, судьба Аввакумова в лоб мой стучит. 1969
* * *
С Украиной в крови я живу на земле Украины, и, хоть русским зовусь, потому что по-русски пишу, на лугах доброты, что её тополями хранимы, место есть моему шалашу. Что мне север с тайгой, что мне юг с наготою нагорий? Помолюсь облакам, чтобы дождик прошёл полосой. Одуванчик мне брат, а ещё молочай и цикорий, сердце радо ромашке простой.
На исходе тропы, в чернокнижье болот проторенной, древокрылое диво увидеть очам довелось: Богом по лугу плыл, окрылённый могучей короной, впопыхах не осознанный лось.
А когда, утомлённый, просил: приласкай и порадуй, обнимала зарей, и к ногам простирала пруды, и ложилась травой, и дарила блаженной прохладой от источника Сковороды.
Вся б история наша сложилась мудрей и бескровней, если б город престольный, лучась красотой и добром, не на севере хмуром возвел золоченые кровли, а над вольным и щедрым Днепром.
О, земля Кобзаря, я в закате твоём, как в оправе, с тополиных страниц на степную полынь обронён. Пойте всю мою ночь, пойте весело, пойте о славе, соловьи запорожских времён. 1973
* * *
Ночью черниговской с гор араратских, шёрсткой ушей доставая до неба, чад упасая от милостынь братских, скачут лошадки Бориса и Глеба.
Плачет Господь с высоты осиянной. Церкви горят золочёной извёсткой. Меч навострил Святополк Окаянный. Дышат убивцы за каждой берёзкой.
Еле касаясь камений Синая, тёмного бора, воздушного хлеба, беглою рысью кормильцев спасая, скачут лошадки Бориса и Глеба.
Путают путь им лукавые черти. Даль просыпается в россыпях солнца. Бог не повинен ни в жизни, ни в смерти. Мук не приявший вовек не спасётся.
Киев поникнет, расплещется Волга, глянет Царьград обречённо и слепо, – как от кровавых очей Святополка скачут лошадки Бориса и Глеба.
Смертынька ждёт их на выжженных пожнях, нет им пристанища, будет им плохо, коль не спасёт их бездомный художник, бражник и плужник по имени Лёха.
Пусть же вершится весёлое чудо, служится красками звонкая треба, в райские кущи от здешнего худа скачут лошадки Бориса и Глеба.
Бог-Вседержитель с лазоревой тверди ласково стелет под ноженьки путь им. Бог не повинен ни в жизни, ни в смерти. Чад убиенных волшбою разбудим.
Ныне и присно по кручам Синая, по полю русскому в русское небо, ни колоска под собой не сминая, скачут лошадки Бориса и Глеба.
СТИХИ О РУССКОЙ СЛОВЕСНОСТИ
1
Ни с врагом, ни с другом не лукавлю. Давний путь мой тёмен и грозов. Я прошёл по дереву и камню повидавших виды городов.
Я дышал историей России. Все листы в крови – куда ни глянь! Грозный царь на кровли городские простирает бешеную длань.
Клича смерть, опричники несутся. Ветер крутит пыль и мечет прах. Робкий свет пророков и безумцев тихо каплет с виселиц и плах...
Но когда закручивался узел и когда запенивался шквал, Александр Сергеевич не трусил, Николай Васильевич не лгал.
Меря жизнь гармонией небесной, отрешась от лживой правоты, не тужили бражники над бездной, что не в срок их годы прожиты.
Не для славы жили, не для риска, вольной правдой души утоля. Тяжело Словесности Российской. Хороши её Учителя.
2
Пушкин, Лермонтов, Гоголь – благое начало, соловьиная проза, пророческий стих. Смотрит бедная Русь в золотые зерцала. О, как ширится гул колокольный от них!
И основой святынь, и пределом заклятью как возвышенно светит, как вольно звенит торжествующий над Бонапартовой ратью Возрождения русского мирный зенит.
Здесь любое словцо небывало значимо и, как в тайне, безмерны, как в детстве, чисты осенённые светом тройного зачина наши веси и грады, кусты и кресты.
Там, за ними тремя, как за дымкой Пролога, ветер, мука и даль со враждой и тоской, Русской Музы полёт от Кольцова до Блока, и ночной Достоевский, и всхожий Толстой.
Как вода по весне, разливается Повесть и уносит пожитки, и славу, и хлам Безоглядная речь. Неподкупная совесть. Мой таинственный Кремль. Наш единственный храм.
О, какая пора б для души ни настала и какая б судьба ни взошла на порог, в мирозданье, где было такое начало – Пушкин, Лермонтов, Гоголь, – там выживет Бог. 1977
* * *
Между печалью и ничем мы выбрали печаль. И спросит кто-нибудь: «Зачем?», а кто-то скажет: «Жаль».
И то ли чернь, а то ли знать, смеясь, махнёт рукой. А нам не время объяснять и думать про покой.
Нас в мире горсть на сотни лет, на тысячу земель, и в нас не меркнет горний свет, не сякнет Божий хмель.
Нам – как дышать, – приняв печать гонений и разлук, – огнём на искру отвечать и музыкой – на звук.
И обречённостью кресту, и горечью питья мы искупаем суету и грубость бытия.
Мы оставляем души здесь, чтоб некогда Господь простил нам творческую спесь и ропщущую плоть.
И нам идти, идти, идти, пока стучат сердца, и знать, что нету у пути ни меры, ни конца.
Когда к нам ангелы прильнут, лаская тишиной, мы лишь на несколько минут забудемся душой.
И снова – за листы поэм, за кисти, за рояль, – между печалью и ничем избравшие печаль. 1977
ОДА ВОРОБЬЮ
Пока меня не сбили с толку, презревши внешность, хвор и пьян, питаю нежность к воробьям за утреннюю свиристёлку. Здоров, приятель! Чик-чирик! Мне так приятен птичий лик.
Я сам, подобно воробью, в зиме немилой охолонув, зерно мечты клюю с балконов, с прогретых кровель волю пью и бьюсь на крылышках об воздух во славу братиков безгнёздых.
Стыжусь восторгов субъективных от лебедей, от голубей. Мне мил пройдоха воробей, пророков юркий собутыльник, посадкам враг, палаткам друг,– и прыгает на лапках двух.
Где холод бел, где лагерь был, где застят крыльями засовы орлы-стервятники да совы, разобранные на гербы,– а он и там себе с морозца попрыгивает да смеётся.
Шуми под окнами, зануда, зови прохожих на концерт!.. А между тем не так он сер, как это кажется кому-то, когда из лужицы хлебнув, к заре закидывает клюв.
На нём увидит, кто не слеп, наряд изысканных расцветок. Он солнце склёвывает с веток, с отшельниками делит хлеб и, оставаясь шельма шельмой, дарит нас радостью душевной.
А мы бродяги, мы пираты,– и в нас воробышек шалит, но служба души тяжелит, и плохо то, что не пернаты. Тоска жива, о, воробьи, кто скажет вам слова любви?
Кто сложит оду воробьям, галдящим под любым окошком, безродным псам, бездомным кошкам, ромашкам пустырей и ям? Поэты вымерли, как туры,– и больше нет литературы. 1977
|
ГолосованиеВыберите название/тему следующего раздела проекта "Вещество"ЖурналыКыштым-ГраниПятью пятьКочегаркаСОТЫРусское вымяВЕЩЕСТВОАРТИКЛЬЕВРОПЕЙСКАЯ СЛОВЕСНОСТЬЕВРЕЙСКАЯ СТАРИНАЗДЕСЬЛитСредаЗаметки по еврейской историиСемь искусствЛиФФтДАЛЬНИЙ ВОСТОККОВЧЕГОСОБНЯКМОСТЫМЕНЕСТРЕЛЬПриокские зориВИТРАЖИДОНСЕВЕРДРУГОЕ ПОЛУШАРИЕЛИТЕРАЮЖНЫЙ УРАЛБАЛТИКА-КалининградСеверо-Муйские огниНОВЫЙ СВЕТСлова, слова, словаЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАДВОРКИНАЧАЛОКАЗАНСКИЙ АЛЬМАНАХПять стихийЗАРУБЕЖНЫЕ ЗАПИСКИСлово-WordГВИДЕОНКольцо АЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРАСорокопут [Lanius Excubitor]ДЕНЬ ПОЭЗИИЖурнал ПОэтовТело ПоэзииГРАФИТБЕЛЫЙ ВОРОНИНЫЕ БЕРЕГА VIERAAT RANNATЮЖНОЕ СИЯНИЕЛитературный ИерусалимДЕТИ РАФУТУРУМ АРТЧЕРНОВИКЗИНЗИВЕРЛИКБЕЗВАСИЛИСКДЕНЬ И НОЧЬУРАЛ-ТРАНЗИТНОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬЖурналы, публикация которых на сайте прекращена:ЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕИЛЬЯАРГАМАК-ТатарстанИНФОРМПРОСТРАНСТВОДЕРИБАСОВСКАЯ - РИШЕЛЬЕВСКАЯСТЕРЖЕНЬСВОЙ ВАРИАНТБАШНЯ22ВОЛОГОДСКАЯ ЛИТЕРАТУРАНАШЕ ПОКОЛЕНИЕУРАЛРУССКАЯ ЖИЗНЬАРТ-ШУМЛИТЕРА_DNEPRТРАМВАЙЗАПАСНИКЫшшо ОдынПРЕМИЯ ПБЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫЗНАКИ11:33АЛЬТЕРНАЦИЯ |