Илья Имазин

Две стигийские элегии 1992 года

1.

Что разделяет нас? Поток прохожих, лужи...

Глазами не охватишь – необузданность простора!

Все птицы – в черном. Представляются: «Грачи».

К тому же

Не щурясь, пялится кровавый глаз циклопа-светофора.

Мне предстоит всеми внутренностями (что сделать?)

Сжаться. Потом разбухнуть.

Первое – от внезапности удара на мосту,

Второе – вне времени, в черной реке.

Стикс будет со мною играть, как с креветкой.

Тайны интимности вскоре раскроются,

Покровы шептания с них спадут.

А речка впадет, точно старец в маразм, в болото…

………………………………………………………….

 

Абсолютная свобода бровью вздернутою водит,

То как зверь она завоет, то заплачет, как дитя.

(Говорят, что по округе мертвецы ночами бродят,

Всех пугают жутким воем, не со злобы – так, шутя…)

Но я еще не холодный покойник,

Не горячий поклонник, не герой-любовник,

Я – бездельник, неуспевающий школьник,

Для которого вся эта писанина – наркотик.

 

Я являюсь антицирком – хороших, сложных

Номеров не повторяю. Ну-ка, крошка,

Заглуши утробные крики всевозможных

Идиотов!

Заткни им рты – пусть кляпом будет картошка.

Поскорей разорви попугайские эти подштанники,

Обмотай ими горло кретину, стяни посильнее узду.

Всех ублюдков отправь в путешествие на «Титанике» –

Навсегда пусть запомнится им роковое «Ту-ду-ду-ду!»

 

Что мне за это? Позор или посмертная слава?

Здешние коровы пожирнее индюков.

Многие уделяли внимание образности,

Странное слово Gestalt не выходило из моды.

Впрочем, было немало и тех, кто не разделял

Мнение о превосходстве живописи над архитектурой.

Казалось, дрозд щебетал.

Петух вылез из берлоги и сказал: «Ку-ка-ре-ку!»

Кукушка в стенных часах второй и третий слоги сжевала.

На остановке встретился обмороженный мужик.

Ни одна кисть еще не запечатлела

Разбойный ракурс его бороды.

«Где взять деньги?!

При выходе из тюрьмы дали 57 рублей.

Билет до Хабаровска стоит 1500».

Пытался. Входил в положение.

Сам себя ловил – как соловья на ветке – на слове.

При стрижке волос берег оба уха.

Сквозь стеклянную спину цирюльника видел,

Как в ворота губернского города N въехала бричка.

В бричке сидел Тристан Тцара.

 

Я и мятежный румын твердили соответственно:

«Ноги болят, болят ноги, ноги болят…»,

«Упаду и умру, умру и упаду, упаду и умру…»           

Кривлялся, как мог. Держал башмаки в руках

(оказалось, украл). Убегал босиком.

Чтобы воду не открывали, кран густо вымазали

Жиром гусиным. На стенах сортиров писали:

«Eppur si muove!», «Ecce homo!», «Ex nihilo nihil»*.

Шаг вперед, два назад, три шага в бреду.

После посещения музея в памяти отложилось:

а) тапочки не по размеру, скользящие и бесшумные;

б) окаменелости.

С тех пор, он и слывет субъектом,

Запоминающим лишь несущественные подробности.

Все, что нас разделяло, нашло отражение в луже.

 

* «А все-таки она вертится!» (ит.), «Се человек!» (лат), «Из ничего – ничто» (лат).

 

 

2.

Посмотри: ее метель сбивает с ног.

И на много верст вокруг – только снег.

 

Наша жизнь напоминает Босха – «Стог

Сена»: вновь и вновь, из века в век

Каждый выхватить стремится свой кусок.

Я стремлюсь подальше спрятаться от всех.

 

Свой кошмар лелеять буду я один –

В Антарктиде, в окруженье льдин.

 

Посмотри: она кувшин несет.

Молоко в нем превратилось в белый лёд.

 

Это все напоминает полотно

Сюрреалиста: вновь и вновь одно

Жуткое видение во сне

Безотчетный страх внушает мне.

 

Свой кошмар лелеять буду в темноте,

Сидя, точно птица, на шесте.

 

Белый сверток она бросила с моста…

Жизнь нелепа, до отчаянья проста:

 

Испугался шума и слетел с шеста.

Испугался мира и сошел с ума…

Чтобы успокоиться, посчитай до ста.

Не гора – дыра, не тюрьма – сума.

К списку номеров журнала «Русское вымя» | К содержанию номера