Ирина Калинковицкая

Дом с закрытыми ставнями. Об одном стихотворении С.Я. Маршака. К 130-летию со дня рождения поэта

 

 

                                                          Живите в доме – и не рухнет дом...

                                                                                        Арсений Тарковский

 

Поэтическая судьба одного из самых известных и популярных русских поэтов, С.Я. Маршака, необычна. Можно сказать, что вот уже почти столетие один из самых читаемых и почитаемых русских поэтов остается для многих знакомым незнакомцем. Услужливая память при каждом удобном случае подсовывает нам любимые с детства строки. Мы твердим их, подчас не замечая того, что это цитаты, – настолько естественно они вошли в нашу повседневную жизнь: и дама, которая сдавала в багаж… и собачка, которая во время пути могла подрасти… и рассеянный с улицы Бассейной, который перепутал всё на свете... и мистер Твистер, вслед за которым мы не перестаем твердить: «Ты не в Чикаго, моя дорогая…».

Этот ряд можно продолжать до бесконечности. Нет буквально ни дня, чтобы строчки его детских стихов или переводов не звучали по радио и на телевидении, не проникали на страницы газет или журналов. Авторство обычно не указывается, т.к. оно известно. Ведь каждый из нас когда-то был ребенком. Легкие и звонкие строчки детских стихов Маршака специально не заучивались наизусть. Кажется, они всегда жили в нас и извлекались по мере необходимости, а подчас и просто так, для удовольствия, чтобы мы снова на какое-то время вернулись в радостный, яркий и умный мир, подаренный нам поэтом.

Его лирические стихи куда менее популярны, чем переводы и детская поэзия. Метафора Маршака «дом с закрытыми ставнями» вполне соотносится с его лирикой, малоизвестной широкому читателю.

Чеканные и афористичные строки его «взрослых» стихов также разобраны на цитаты. Их можно встретить в научных трактатах, книгах по философии, биологии, литературоведению, где подчас просто забывают упомянуть имя автора или приписывают его строки другим поэтам. Но авторство Маршака определить здесь сложнее, чем в случае с его детской поэзией.

А между тем, написанные в традиционной классической манере, камерные, негромкие, особенно на фоне молодой русской поэзии 50-х – 60-х годов прошлого столетия, собиравшей стадионы, эти стихи очень естественно вписались в атмосферу послевоенных десятилетий, когда к людям возвращались, казалось бы, навсегда утраченные в годы войны общечеловеческие ценности: любовь к близким, память о детстве, общение с природой, т. е. простые и милые сердцу понятия, о которых даже думать и вспоминать в те годы считалось непозволительной роскошью.

Вспоминая военное время, Маршак писал:

Как обнажаются судов тяжелых днища, 
Так жизнь мы видели раздетой догола.
 
Обеды, ужины мы называли пищей,
 
А комната для нас жилплощадью была.

 Что же можно было противопоставить «веку-волкодаву», обрушившему на человека двадцатого столетия красный террор, сталинские репрессии, две мировые войны? Оказалось, совсем немногое: «...все те простые жизненные понятия, без которых человек не полон» (Ю. Норштейн) – тепло и свет родного дома, любовь близких, память о детстве.

Е. Эткинд писал: «Память – духовное спасение гибнущего человечества… Память о собственном детстве… – единственный противовес ужасу смерти… Память – спасение даже от чудовищного по бессмысленности и свирепости террора; ибо террор – форма варварства, память же – культура».

Примерно шестьдесят лет назад, 2 ноября 1957 года, в «Литературной газете» появилась подборка лирических стихотворений Маршака, приуроченная к его семидесятилетию. Несколько месяцев спустя два стихотворения из этой подборки («Столько дней прошло с малолетства...» и «Все мне детство дарило...») были напечатаны в альманахе «День поэзии» под общим заголовком «Память детства».

Почему память, а не воспоминания? Название знаменательное. Воспоминания – это процесс, а память – это то, что всегда с тобой: запахи, звуки, пейзаж за окном родного дома, лица и голоса давно ушедших людей.

Открывало подборку стихотворение «Столько дней прошло с малолетства…».

 

Столько дней прошло с малолетства,
Что его вспоминаешь с трудом.
И стоит вдалеке мое детство,
Как с закрытыми ставнями дом.
В этом доме все живы-здоровы

Те, которых давно уже нет.
И висячая лампа в столовой
Льёт по-прежнему теплый свет.
В поздний час все домашние в сборе –
Братья, сестры, отец и мать.
И так жаль, что приходится вскоре,
Распрощавшись, ложиться спать.

 

Это небольшое, негромкое стихотворение задело какую-то важную, потаённую струну в душах современников. Отголоски его мы встречаем в самых значительных произведениях литературы и искусства второй половины ХХ века, в том числе в фильмах Андрея Тарковского. Они продолжают звучать и в наши дни. Память о доме своего детства, стремление вернуться, чтобы объяснить то, что происходит с человеком на протяжении всей его последующей жизни, – одна из основных тем творчества Андрея Тарковского. Он писал: «Свое детство я помню очень хорошо. Для меня это самый главный период жизни. Детство определило все мои впечатления, которые оформились гораздо позднее, когда я уже стал взрослым. Детство – это период жизни, который определяет все ее будущее… Снился дом, и, как будто, я все время кружусь вокруг него… Что-то тянет тебя назад, в прошлое. Я думаю, что, рассказав об этом, я освобожусь».

Такое же «кружение» вокруг темы родного дома можно наблюдать и в поэзии Маршака.

 

Дом в лесу

Где вплотную, высок и суров, 
Подступает к дороге бор, – 
Ты увидишь сквозь строй стволов, 
Словно в озере, дом и двор.

Так и тянет к себе и зовет 
Теплым дымом домашний кров. 
Не твоя ли здесь юность живет 
За тремя рядами стволов?

 

Эти стихи были написаны в 1945 г. как бы на подступах к теме «Память детства». Поражает не только смысловое, но и лексическое созвучие этих строк с высказыванием Андрея Тарковского.

Стремление заглянуть в окна дома, которого давно нет, привело кинорежиссера к созданию фильма «Зеркало».

«Мне с удивительным постоянством снится один и тот же сон. Он будто пытается заставить меня непременно вернуться в те до горечи дорогие места, где раньше стоял дом моего деда, в котором я родился… И каждый раз, когда я хочу войти в него, мне что-то мешает. И когда я вижу бревенчатые стены, потемневшие от времени, и полуоткрытую дверь в темноту сеней, я уже знаю, что мне это только снится, и непосильная радость омрачается ожиданием пробуждения.

Иногда что-то случается, и мне перестают сниться и дом, и сосны вокруг дома моего детства. Тогда я начинаю тосковать, я жду и не могу дождаться этого сна, в котором я увижу себя ребенком и снова почувствую себя счастливым, оттого, что все еще впереди, еще все возможно…»

Это – голос Смоктуновского за кадром в фильме «Зеркало», и параллельно с голосом на экране появляется старый сад. Мы слышим шум очень долгого, нескончаемо долгого дождя, и видим, как ветер колышет ветки деревьев в саду и как в глубине сада светится единственное окошко в старом доме. 

 

А вот еще одна картина. По заснеженному перрону бредет унылый человечек с огромным чемоданом. Он проходит вдоль сцены мелкими неуверенными шажками, оступается и, приподняв непосильную ношу, под аккомпанемент движущегося поезда, кружится в каком-то странном танце. Звучит нежная музыка. На ее фоне протяжный гудок паровоза и шум удаляющегося состава кажутся особенно печальными. Как только человечек уходит, на сцене появляется другой. Этот катит огромный снежный ком. За ним появляется третий. Он тянет нечто на веревочке. Веревочка длинная-длинная, человечек тянет ее медленно-медленно, и зрители теряются в догадках: что там на другом конце веревки? Наконец на сцену выезжает дом с трубой, такой, какой каждый рисовал в детстве, но только переведенный из плоскости в трехмерное пространство. В единственном окне горит свет, из трубы вьется дымок. За третьим человечком идет четвертый, а за ним на веревочке уже три домика, соединенные последовательно: в каждом – горящее окошко, первый дом увенчан трубой из которой идет пар, – такой самодельный паровозик, который каждый строил в детстве из того, что было под рукой: из стульев, табуреток, скамеек. Как тут не вспомнить строчки из детского стихотворения Маршака «Великан».

Полон силы богатырской,
Он от дома до ворот
Целый поезд пассажирский
На веревочке ведет.

 

Приведенная сцена – это отрывок из спектакля Вячеслава Полунина «Снежное шоу». Скоро в зале потемнеет, на сцене начнется снежная буря, которая попытается смести все на своем пути: и этих человечков, и эти домики, и даже людей в зрительном зале. Как же устоять, не сломаться под натиском стихии? Ответ в общем-то лежит на поверхности. Человек, отправляясь в дальний путь, берет с собой то, чего нет у других. И ноша эта легка. Для нее не требуется ни большого багажа, ни больших денег. Это воспоминания о любви самых близких людей, которые «любили тебя без особых причин, – за то что ты внук, за то, что ты сын… и эта любовь до конца твоих дней останется тайной опорой твоей» (Валентин Берестов). Подчас произведения искусства напоминают нам о простых истинах, которые не следует забывать. «Снежное шоу», созданное Вячеславом Полуниным в 1993 г., завоевало весь мир и существует до сих пор, т.к. не остается неизменным, а меняется от спектакля к спектаклю. А то, о чем этот спектакль повествует, существует вечно.

В 1979 году на экраны вышел мультфильм Юрия Норштейна «Сказка сказок», а в 1984 году по результатам международного опроса, он был признан «лучшим анимационным фильмом всех времен и народов». В данной формулировке слово «анимационный» представляется лишним, так как фильм расширил рамки мультипликации, и как любое выдающееся произведение искусства, далеко вышел за рамки жанра, к которому принадлежит.

«Сказка сказок» – это лирическое повествование автора о своем детстве, о старом доме, «ободранном, посеченном, впитавшем в себя время, о жизни, что протекала в его старых стенах». Так охарактеризовал его сам Ю. Норштейн, хотя, естественно, этим определением значение фильма далеко не исчерпывается.

В книге «Снег на траве», составленной из лекций, прочитанных автором во время учебных занятий в Токио и в Москве, и диалогов со слушателями этих лекций, много страниц посвящено созданию «Сказки сказок». Вот один из диалогов.

– Он жил во мне задолго до того, как я вообще подумал о том, чтобы заняться режиссурой… Когда оглянешься в прошедшее время, начинаешь вдруг понимать, что тот мир, где ты жил, уходит навсегда, и ты никогда туда не вернешься. Это ощущение непереносимо. Хочется забросить туда сети и захватить все, чтобы оно жило вместе с тобой, чтобы можно было ощутить запах опилок в старом сарае, запах травы и нагретого полдня… Мне кажется, что все кадры моих фильмов опьянены детством, они результат прожитых впечатлений…

Поэтому главная тема фильма – тема дома?

– Да. И в прологе фильма, когда волчок во дворе качается на швейной машинке, где он костёр разжигает, и в финале, где дом засыпан снегом, – эта тема шла от ощущения, что меня здесь уже никогда не будет, что эта часть жизни от меня отплывает и теперь останется только в памяти. Наш дом засыплют снега, зальют дожди, и постепенно он сгниёт, растает, и останется одно гиблое место…

Дом – главная тема фильма…

«На «Сказке сказок» для меня преобразилось понятие времени. Его течение в мультипликации и так куда более сгущено, чем в игровом кино. Складывая фразу из крошечных кадриков – фаз движения, необходимо быть экономным, как в поэзии.

Создаётся впечатление, что автор и его «Сказка…» подошли вплотную к поэзии, которая по своей выразительности, по степени концентрации мыслей и чувств уступает лишь музыке.

В своих выступлениях Юрий Норштейн часто цитирует отрывок из «Прорицаний невинности» английского поэта, мыслителя и художника Уильяма Блейка, в переводе Маршака.

 

В одном мгновенье видеть вечность,

Огромный мир – в зерне песка,

В единой горсти – бесконечность,

И небо – в чашечке цветка.

 

Мне представляется, что стихотворение Маршака «Столько дней прошло с малолетства…» в какой-то мере явилось тем самым «зерном песка», в котором отразились огромные миры Юрия Норштейна и Андрея Тарковского, Вячеслава Полунина и Марка Шагала – художника, большую часть жизни прожившего вдали от родного дома, во Франции. Но в какой бы стране он ни жил, что бы ни изображал на своих удивительных полотнах, букет цветов или новобрачных на фоне Парижа, цирк или сюжеты из Библии, в уголке его картин часто можно увидеть прикорнувшие домишки, покосившиеся заборы, белеющую церковь старого Витебска – всё то, что в таких известных его работах, как, например, «Прогулка» или «Влюблённые над городом», составляло радостный фон его ранних полотен. «В сущности, Шагал всю жизнь писал своё детство, когда он, как Адам, открыл мир и назвал его по-своему», – писал Александр Генис в книге «Картинки с выставки».

В феврале 1944 года Шагал обратился к израненному и разорённому фашистами Витебску так, как обращаются к живому человеку, чувствуя свою вину за перенесённые тем страдания, даже если ты в них неповинен.

«Давно, мой любимый город, я тебя не видел, не упирался в твои заборы… Я оставил на твоей земле, моя родина, могилы предков и рассыпанные камни… Я не жил с тобой, но не было ни одной моей картины, которая бы не отражала твою радость и печаль… Когда я услышал, что беда стоит у твоих врат, я представил себе такую страшную картину: враг лезет в мой дом на Покровской улице и по моим окнам бьёт железом».

Воистину: «Поэт издалека заводит речь. Поэта далеко заводит речь» (Марина Цветаева).

Куда же «завело» стихотворение «Столько дней прошло с малолетства…» самого автора?

Маршак, по-видимому, придавал ему большое значение. Именно оно открывает автобиографическую повесть «В начале жизни», опубликованную поэтом в первом и втором номерах журнала «Новый мир» за 1960 год. Можно сказать, что тема дома – это сквозная тема его поздней лирики. Да и не только лирики. Она проникла в такие пьесы-сказки для детей, как «Теремок» и «»Кошкин дом», и в два позднейших детских стихотворения, написанных в «лирический период» творчества Маршака, – «Тихая сказка» и «Сказка об умном мышонке». Обе эти сказки, кстати, были напечатаны впервые во вполне взрослом, хотя и молодёжном издании, в чрезвычайно популярном в те годы журнале «Юность» (1955 № 2 и 1956 № 1).

В них обеих после опасных приключений забавные сказочные персонажи – «умный мышонок» и семейство храбрых ёжиков – возвращаются к себе домой.

 

В дом лесной вернутся ёж, ёжик и ежиха,

Если сказку ты прочтёшь тихо, тихо, тихо…

(«Тихая сказка)

 

Шёл он шёл, взошёл на горку

И внизу увидел норку.

То-то рада мышка-мать,

Ну мышонка обнимать!

А сестрёнки и братишки

С ним играют в мышки-мышки.

(«Сказка об умном мышонке»)

 

Самому поэту повезло куда меньше, чем его сказочным персонажам. Он прекрасно понимает, что в дом его детства нет возврата. Далёкая дорога, которая пролегла от отчего порога, увела его в огромный мир. И дорога эта была проложена в том числе и книгами, прочитанными в детстве. «Книжный шкап раннего детства – спутник человека на всю жизнь» (О. Мандельштам).

Одной из таких книг был «Дон Кихот» Сервантеса.

Стихотворение «Дон Кихот», вошедшее впоследствии во все «взрослые» поэтические сборники Маршака, впервые было напечатано в детском журнале «Пионер», хотя легко могло бы войти в поэтический цикл «Память детства».

 

Дон-Кихот

 

Пора в постель, но спать нам неохота.
Как хорошо читать по вечерам!
Мы в первый раз открыли Дон-Кихота,
Блуждаем по долинам и горам.
Нас ветер обдает испанской пылью,
Мы слышим, как со скрипом в вышине
Ворочаются мельничные крылья
Над рыцарем, сидящим на коне.
Что будет дальше, знаем по картинке:
Крылом дырявым мельница махнет,
И будет сбит в неравном поединке
В нее копье вонзивший Дон-Кихот.
Но вот опять он скачет по дороге...
Кого он встретит? С кем затеет бой?
Последний рыцарь, тощий, длинноногий,
В наш первый путь ведет нас за собой.
И с этого торжественного мига
Навек мы покидаем отчий дом.
Ведут беседу двое: я и книга.
И целый мир неведомый кругом
.

 

 

«Дон Кихот» – это поэтический рассказ о том, как ребёнок открывает для себя новый неизведанный мир, как под воздействием великой книги изменяется его представление о жизни и о себе самом, как в конечном итоге меняется он сам. Недаром. «мы в первый раз открыли», а не «раскрыли» Дон Кихота. Ведь помимо простого физического действия – раскрытия книги, происходит интеллектуальный и эмоциональный процесс постижения действительности, который отрывает человека от родного дома, от привычной и милой сердцу жизни. И этот момент отрыва, в сущности, трагический, но неизбежный, поэт называет торжественным.

 

И стоит вдалеке моё детство,

Как с закрытыми ставнями дом

 

Есть что-то очень печальное, безвозвратно утерянное в этом доме с закрытыми ставнями. Ведь всего того, что так дорого автору, уже не существует на земле: давно нет старого дома, разрушенного беспощадным временем.

А ведь когда-то он был немым свидетелем и хранителем жизни большой и дружной семьи, что протекала в его стенах. Давно покинули старый дом его обитатели. Это они делали его живым и тёплым, наполняли своими бедами и радостями, горькими слезами и звонким смехом. Но стоит только подойти к дому поближе, заглянуть сквозь едва приоткрытые ставни, как он оживает, наполняется детскими голосами, весёлым смехом. Мы видим небольшую комнату, в центре которой помещается круглый стол. За столом собралась вся семья. Среди братьев и сестёр находится и сам автор. Этот эпизод описан как бы и изнутри, и извне, увиден глазами семидесятилетнего поэта и маленького мальчика, сидящего за столом. Как будто рассматриваешь всё в бинокль, поворачивая его то одной, то другой стороной, – совершенно кинематографический приём приближения и удаления, крупного плана и далёкой перспективы, когда метафора «даль времени» приобретает прямой смысл. Этот эпизод несколько раз повторяется у Маршака не только в стихах, но и в автобиографической прозе, в повести «В начале жизни». По-видимому, автор придавал ему особое значение, и кроме всего прочего, просто-напросто с удовольствием вспоминал нечастые моменты душевного покоя, единения, любви, когда «все домашние в сборе». Вот как этот эпизод описан в повести.

«Почти всё детство моё прошло при свете керосиновой лампы – маленькой жестяной, которую обычно вешали на стенку, или большой фарфоровой, сидевшей в бронзовом гнезде, подвешенном цепями к потолку. Лампы чуть слышно мурлыкали. А за окном мигали тусклые фонари».

Это описание вечера в Острогожске, небольшом городке Воронежской губернии, куда судьба забросила семью Маршаков на относительно длительный период и где прошли годы детства будущего поэта и годы его обучения в гимназии.

«Я возвращался из гимназии уже под вечер. В столовой горела знакомая мне с давних пор висячая лампа под белым абажуром, отбрасывая на середину стола белый круг… в этой единственной освещённой комнате коротала вечер вся наша семья. Примостившись у нагретой печки, шила, вязала или штопала мать, а младшие дети – две сестрёнки и меньшой брат – сидели у стола, каждый со своей книжкой. Кто читал про себя, кто шёпотом, но все были одинаково захвачены чтением». А это уже Петербург, где Маршак заканчивал гимназию. Но картина остаётся неизменной.

Почему всё же «дом с закрытыми ставнями»?

Ответ, кажется, лежит на поверхности. С течением лет детство всё отдаляется, превращаясь в призрачное и прекрасное воспоминание. Сам поэт в одном из вариантов писал:

К этой дали стародавней

Навсегда потерян путь,

И давно забиты ставни,

Чтобы в дом не заглянуть.












 
   

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Но, как всегда, у Маршака существует ещё и второй план. И, как ни странно, именно второй план строится на реальных, абсолютно бытовых деталях. Обычно в маленьких одноэтажных домах ставни наглухо закрывались вечером, когда в доме зажигался свет, для того, чтобы укрыться от равнодушного, а то и враждебного взгляда случайных прохожих. Вот как об этом вспоминал поэт.

«Помню время, когда работа на заводе остановилась. И отец надолго уехал из дома искать счастье. Мы одни на пустынном дворе. Ставни у нас наглухо закрыты, да ещё припёрты железными болтами. Со всех сторон доносится яростный хриплый лай собак. Да изредка за нашим забором постучит своей колотушкой обходящий свой круг ночной сторож.

(Этот сторож – частый персонаж российского захолустного быта – возникает не только на страницах автобиографической повести, но и в пьесах Маршака, в его детских стихах:

 

Только ёж не уснёт до утра.

Колотушкой он будет греметь,

Чтобы слышали волк и медведь…

/«Теремок»/)

 

Я лежу, съёжившись, в постели… Рано утром во всех наших комнатах открывались ставни. Вместе с темнотой уходили ночная грусть и ночные тревоги, и для нас, ребят, открывался новый день, огромный, как бывает только в детстве…»

Ключевые слова стихотворения «Столько дней прошло с малолетства…» – тёплый свет.

Это выражение в поэзии Маршака приобретает множество значений. Интересно проследить за тем, как оно с годами трансформировалось в его стихах, обогащаясь всё новыми и новыми смыслами и оттенками. Тепло – это то, чего так не хватало неустроенной и небогатой семье, и поэтому особенно ценилось обитателями старого дома. Тёплый свет – это то, что собирало и объединяло всех членов семьи по вечерам. Несмотря на полукочевой быт, на бедность, иногда граничившую с нищетой, детство поэта было счастливым. Оно протекало в дружной семье, где существовали любовь и преданность, уважение и взаимопомощь, где гордились способностями и успехами детей, где царили культ образования, культ книги.

И, наконец, «тайная опора» на протяжении всей жизни – тёплый свет воспоминаний.

В 1964 году Маршак написал четверостишие, в котором слово тепло приобрело совсем иное значение.

 

Старайтесь сохранить тепло стыда.

Всё, что вы в мире любите и чтите,

Нуждается всегда в его защите

Или исчезнуть может без следа.

 

Краска стыда на лице человека – то, что ушло безвозвратно из нашей жизни. Те самые «закрытые ставни». Уберечь во что бы то ни стало, защитить светлую память тех, кто беззащитен, кто сам уже не может ответить обидчику.

Быть может, «тепло стыда» было причиной того, что Маршак почти не оставил любовной лирики, а та, что всё же существует, писалась как бы вдогонку, вослед ушедшему. В этих посланиях тепло и свет приобретают новое неожиданное звучание.

В 1962 году была написана небольшая пейзажная зарисовка. Из путевой тетради:

 

Как быстро палящее солнце зашло,

Исчезло в морской глубине,

Оставив безоблачной ночи тепло

И свет приглушённый – луне.

 

Мы почти физически ощущаем, как расплавленное солнце с шипением погружается в море, как «глубина» – слово, приобретающее в тексте гулкость и объём – поглощает его, как постепенно смягчаются и гаснут краски, уходит дневной жар и остаются тепло южной ночи и приглушённый свет луны. Уходя, солнце оставляет после себя свет и тепло.

Примерно тогда же было написано стихотворение, посвящённое памяти Тамары Григорьевны Габбе, близкого друга, соратника, единомышленника, ушедшей из жизни в 1960 году.

*  *  *

                                                Т. Г.

Ветер жизни тебя не тревожит,
Как зимою озерную гладь.
Даже чуткое сердце не может
Самый легкий твой всплеск услыхать.
А была ты и звонкой, и быстрой.
Как шаги твои были легки!
И казалось, что сыплются искры
Из твоей говорящей руки.
Ты жила и дышала любовью,
Ты, как щедрое солнце, зашла,
Оставляя свое послесловье

Столько света и столько тепла!

 

Казалось бы, что общего между этими двумя стихотворениями, далёкими друг от друга? Оказалось, многое. В сущности, они оба написаны о том, какой след остаётся на земле после ухода близкого, а в случае Тамары Габбе ещё и «литературного» (отсюда слово «послесловие») человека. Остаются тепло и свет, которые на протяжении жизни он дарил окружаюшим.

В последний раз в стихах у Маршака появляются эти слова. Вскоре им на смену придут другие: тишина и темнота. Оказалось, что даже в этих условиях можно обрести какое-то новое видение, новое зрение.

 

Только ночью видишь ты вселенную.

Тишина и темнота нужна,

Чтоб на эту встречу сокровенную,

Не закрыв лица, пришла она.

 

И только с его уходом «не будет даже тишины, не станет темноты».

В конце жизни, пройдя свой путь, человек стремится вернуться к своим истокам, пытается снова отыскать давно забытую дорогу к дому. Самый короткий путь к возвращению – это память.

В заключительных кадрах фильма Андрея Тарковского «Солярис» главный герой возвращается к тому, о чём мечтал во время далёкого и трагического космического путешествия, – к родному дому. Он долго бродит вокруг дома, жадно вдыхает забытые запахи трав и влажной земли, вслушивается в шум дождя. Камера медленно поднимается ввысь, и дом постепенно уменьшается, превращаясь в еле заметную точку.

В центре Вселенной, омываемый волнами Мирового океана, на самом донышке души, покоится дом нашего детства. А душа, как известно, бессмертна.

К списку номеров журнала «Литературный Иерусалим» | К содержанию номера