Владимир Штеле

Эбби. Из серии рассказов «когда её совсем не ждёшь»

1.

 

– Эбби его зовут, не забудь, он тебе поможет, – сказала Бетина Римме Андреевне, и развернулась на стульчике возле стойки бара, резко оттолкнувшись, так, словно это и не стульчик, а лодка, отправляющаяся в морскую даль, которая присутствовала где-то рядом, напоминая о себе шорохом волн.

Эбби услужливо подхватил два пластиковых пакета, мягко улыбаясь. Кажется, тогда он первый раз произнёс «мадам» и слегка поклонился, как это умеют делать гордые, воспитанные люди.

– Ну вот, а Бетина их всех небрежно деревенскими пацанами называет. Хотя, «мадам» для русского уха звучит немного вульгарно, – подумала женщина и тяжело поднялась со стула.

День был потрачен на идиотскую экскурсию и посещение лавок в близлежащем пыльном большом городе. Бетина покупала, по мнению Риммы Андреевны, ненужные дорогие вещички и поделки – сувениры. Пришлось ей занять сто марок, так как подруга оставила свой бумажник в гостиничном сейфе, надеясь укротить таким образом свою страсть к шопингу. С этим противным словом «шопинг» Римма Андреевна познакомилась в Германии и старалась его не использовать.

Возвращались в свой «Парадиз-Палас», так назывался курорт, на новом автобусе, в котором ревел кондиционер, включённый на полную мощность, но с духотой он справиться не мог, а только обеспечил всем, уже не очень молодым, пассажирам головную боль. Почти час Римма Андреевна просидела со своей новой немецкой подругой в баре после прибытия в райский курортный отель, потягивая прохладный коктейль. В небольшом уютном зале с аляповатыми украшениями находилось всего с десяток круглых столиков, половина из которых были свободны, а за двумя дальними столиками сидело несколько волейболистов. В полусумраке их чёрные лица разобрать было невозможно, только белые зубы можно было различить, хотя парни не ржали, а негромко переговаривались. Ничего кроме двух бутылок минеральной воды у них на столе не стояло.

Эти ребята постоянно находились на прикурортном пляже, играя в волейбол немного в стороне от основной массы отдыхающих. Все они свободно владели английским языком, но, когда били по мячу длинными руками, выкрикивали что-то на своём языке аборигенов. Пляж был всегда заполнен тихим европейским народом, и игроки вносили какое-то оживление в курортную скучную жизнь. Их обнажённые гибкие тонкие тела были неспособны к резким движениям. Казалось, что замедленно прокручивается репортаж с какого-то соревнования. Почему-то все игроки были всегда в белых тугих плавках. Их было трудно различать: длиннорукие, длинноногие с узкими талиями балетных танцовщиц. Никто из ребят не был отягощён нагромождениями мышечной массы, их тела были лёгкими и абсолютно чёрными. И, хотя территория курорта была закрыта для посторонних, эти юноши постоянно присутствовали, иногда помогая отдыхающим подтащить лежаки или установить зонтики.

– У них работа такая, они аниматоры, – пояснила Бетина после первого выхода на пляж.

Римма Андреевна никогда о такой профессии ничего не слышала, но поняла, что эти ребята оживляют полудремотную атмосферу пляжа, где разместились преимущественно зрелые люди, которые своих детей уже вырастили, или вообще их никогда не имели, как, например, Бетина.

В Сибири такой профессии, – аниматор, не было. Муж Риммы Андреевны был раньше техником-строителем, а она была директором детской районной библиотеки. Да, – раньше. Конечно, выезд в Германию всё изменил, можно сказать, что они остались без профессий, а профессии у них могут появиться только после освоения немецкого языка. А когда его освоишь? Уже два года пытаются они с мужем это сделать, а могут только коряво простейшие фразы произносить. Хорошо, – Бетина рядом, которая подсказывает, поддерживает, а Александр Оскарович совсем руки опустил. Ему особенно тяжело – уже за пятьдесят перевалило.

Юноша, как и полагается слуге, шёл на полшага сзади широкоплечей, раздобревшей женщины. Аллея до спального корпуса была длинной и пустынной. Римма Андреевна иногда поворачивала голову в сторону помощника и как-то беспомощно улыбалась, чувствуя неловкость, так как не могла ни слова произнести по-английски. Её взгляд только несколько раз боязливо скользнул по лицу молодого африканца – первый раз в жизни ей приходилось находиться так близко с чернокожим человеком. Помощник отвечал застенчивой улыбкой. Кажется, она его среди волейболистов на пляже ещё не видела. Может быть новенький? Не спросишь, не ответишь, – маята. Какое это благо жить среди народа, который говорит на твоём родном языке. Это многих тысяч долларов стоит. Но об этом тогда никто не думал, убегая от криминальной перестроечной псевдореволюции, которая привела к власти жадных лавочников и профессиональное жульё, назвавших себя сначала реформаторами, а потом – элитой.

– Что, сама бы не донесла эти лёгкие пакеты? Зачем это Бетина придумала? А главное, – Бетина объявила, что у её мамы сегодня день рождения и заставила выпить за её здоровье стаканчик жёлтого пахучего ликёра, от которого началось головокружение. Скорее бы в кровать, – думала бывшая директриса.

Римме Андреевне вообще не нравилось, что её подруга многое делала, не советуясь и не согласовывая с ней. Позавчера вечером, например, она просто исчезла и объявилась только утром. А сегодня она вышла из бара покурить с этим чёрным мальчиком, который сейчас плетётся сзади, что-то с ним обсуждала, громко смеясь, а потом определила его в помощники Римме Андреевне.

– Да, надо не забыть дать чаевые парнишке, – промелькнуло у женщины в голове.

 

Это было тоже новое, малоизвестное простому советскому че-ловеку, правило, которое пришлось выполнять, проживая в Гер-мании. Женщина мысленно заглянула в свой кошелёк и нашла там серебристые монетки для носильщика.

Длинная аллея, по которой они шли, свернула к открытому бассейну с голубым дном. Подсвеченная вода успокоилась после бурного дня и только нервно вздрагивала, когда к ней прикасались неосторожные невидимые мушки. Растения, такие же странные и чужие, как идущий рядом носильщик, пытались прикрыть низкие фонарики своими узорчатыми листьями. Римма Андреевна вдруг подумала, что если Бетина, не дай Бог, исчезнет, то даже выбраться из этой африканской страны она самостоятельно не сможет. Полная зависимость. Да и в Германии они с мужем ведут тревожную, зависимую жизнь малых де-тей, попавших в чужую семью, где совсем другие законы, где взрослые члены семьи демонстрируют холодный нейтралитет, и, полностью соблюдая нормы человечности, ставят молча на стол тарелки с едой для малых детей, молча удаляются, причём, разговаривают, спорят и смеются эти взрослые, только удалившись от этих взрослых деток, появившихся непонятно откуда.

 

 

2.

 

Немецкий городишко – провинциальный и сонный, показался после неухоженного, лишённого стиля и характера, большого, разбросанного на покатых холмах сибирского города, приютом для престарелых. Римма Андреевна и Саша, её муж, ходили по этому городку медленно, осторожно, как будто под ногами был не ровный асфальт и аккуратная брусчатка, а скользкий весенний лёд. Но даже при медленном перемещении, они быстро достигали границы этого поселения и выходили за город, где продолжались ровные асфальтированные бесконечные дорожки, пролегающие через мелкие лески, а если ручей какой повстречается, то через него непременно добротный мостик перекинут, и кажется, что по этим дорожкам и мостикам можно и до Лондона, и до Москвы дойти, но туда им, Саше и Римме Андреевне, не надо. Поэтому они присаживались на деревянные скамейки, сработанные из толстых гладких плах, которые, похоже, никто ещё не пытался оторвать и сжечь на костре в соседнем леске. А это так странно! Как легко, наверное, управлять такой страной, где законопослушание проявляется во всём. Как легко живётся здесь всем начальникам. Как хорошо было бы стать здесь снова прорабом на стройке. Но это пустые мечты.

На тех сибирских стройках, где работал Саша, как правило, треть персонала побывала на зоне. По дурости, по молодости, от безделья, по случайности – причин много в России придумано. Неумеренное потребление алкоголя и отбывание срока в тюрьме – это имело и всё ещё имеет героическо-романтический оттенок для среднего россиянина среднего уровня развития.

Саша научился на стройках материться, громко орать, изображать пахана и выпивать стакан водки без закуски, но всё это выполнялось натужно, всё это не принадлежало его естеству. Для соответствия образу он отрастил жирный живот, приобрёл кличку Фюрер, но эта кличка пришла, скорее, от его фамилии Файер, чем от стиля поведения. Контингент стал более или менее подчиняться. Но когда Файер приходил домой, то менялся, становился тихим и пассивным. Собственно, тихим и пассивным был он всегда, как и его родители. По этому поводу у Александра Оскаровича была своя маленькая теория, которая базировалась на большом объёме информации, почерпнутой из реальной жизни.

 

 

3.

 

Когда Римма Андреевна с носильщиком подошли к массивному большому дому, где на втором этаже находилась её комната, она, благодарно улыбаясь, протянула руки к пакетам, но чёрный юноша что-то проговорил и завёл свои руки за спину, отказываясь отдать пакеты хозяйке, показывая своё намерение выполнить свои обязанности до конца.

– Какой уважительный мальчик, – подумала она.

Конечно, женщине пришлось принять это мягкое неповиновение молодого слуги и она, тяжело ступая, перегораживая узкий лестничный пролёт своим белым широким задом, стала подниматься по деревянным ступеням. Когда, минуту назад, пытаясь вернуть свои пакеты, она первый раз заглянула в лицо помощника, то мужества разглядеть его опять не хватило, Римма Андреевна быстро опустила глаза, запечатлёнными остались только крупные вывернутые губы, плотный ряд белых крепких зубов и приплюснутый широкий страшный нос. 

– Сколько об интернациональном воспитании говорили, сколько плакатов с тремя детишками разного цвета кожи по стране развешивали, – вот человек другой расы рядом оказался, а страшно и неловко, даже имя его забыла, – думала директриса, перехватывая правой рукой поручень лестницы, при этом широкое обручальное кольцо из сибирского золота постукивало, извлекая из африканского дерева глухие звуки.

Потом шли по длинному коридору с приглушённой нижней ночной подсветкой. Римма Андреевна замешкалась с ключом у дверей, так как была без очков, и носильщик мягко, осторожно направил её руку с ключом в скважину замка. От этого прикосновения чёрной узкой длиннопалой руки женщина вздрогнула, стало совсем неудобно, кажется, мальчик тоже заметил её реакцию старой провинциальной дуры. Именно так она себя последнее время называла, понимая, что, покинув Россию, оказалась в самом низком социальном слое и это – уже навсегда.

Дверь беззвучно открылась и также беззвучно закрылась, когда они вошли в стандартный недорогой номер. Половину комнаты занимала широкая белоснежная кровать, два мягких стула сиротливо прижались к маленькому угловому столику. Где-то тихо зажужжал кондиционер, засасывая в комнату, кажется, не только воздух, но и заоконный ровный свет.

Юноша прошёл в комнату, устроил пакеты на стульях и прислонился к стене, улыбаясь. Римма Андреевна, понимая, что паренёк ждёт вознаграждение, стала копаться в своей сумочке, выудила серебряную монету и протянула её темнокожему пареньку. Она сообразила, что юноша сказал: «Спасибо, мадам», а может быть – «Весьма благодарен, мадам», но монету он не взял, а поцеловал протянутую руку и приобнял женщину, поглаживая её плечи. Римма Андреевна только успела удивиться благородству поведения молодого помощника, как почувствовала тепло на шее от осторожного прикосновения его вывернутых больших губ. Она замерла, понимая, что нравы и способы выражения благодарности у разных народов различны. Потом, когда бархатные большие губы мальчишки оказались уже с другой стороны её шеи, она, приходя в себя, стала повторять: «Спасибо, спасибо, за помощь, уже поздно, идите домой». Представить, где и в каком доме живёт этот стройный волейболист, было сложно. Но другие слова на ум не приходили, хотя она пыталась вспомнить имя этого уважительного, ласкового полуголого мальчика, который вызывал только страх. Римма Андреевна, спасаясь от поцелуев и ладоней помощника, которые оказались уже на её спине, опустилась на прохладную кровать, понимая нереальность происходящего и ожидая пробуждения от этого дурного курортного сна. Вдруг она вспомнила имя африканца.

– Эбби, Эбби, спасибо, идите, – с некоторым облегчением произнесла женщина, чувствуя, что горло сжато какой-то невидимой удавкой.

Эта фраза оказала странное действие на волейболиста: он ответил – «ес, мадам», широко заулыбался и дёрнул верёвочку на своих просторных длинных шортах, которые скользнули по его узким бёдрам и упали на пол. Онемевшая директриса увидела плоский живот и пах, заросший мелкими чёрными кудряшками, и ещё нечто тёмно-коричневое, которое было наполнено жизненными силами и, покачиваясь, самостоятельно висело в воздухе без какой-либо опоры, занимая горизонтальное положение. Когда юноша ступнёй отбросил упавшие шорты, это «нечто» величественно качнулось в сторону, демонстрируя свой саблеобразный профиль. Чтобы освободиться от этого африканского миража, женщина сняла дрожащей рукой очки, однако это большое тёмно-коричневое «нечто» не исчезло, а отвести глаза от магического предмета было невозможно.

Гармония мира грубо нарушилась. Узкоплечему, гибкому, тонконогому мальчику принадлежало нечто, что ему принадлежать не должно. Поражающее излучение наполнило маленькую комнатку. Недаром многие народы, поведение и жизнь которых не были искажены «цивилизацией», «культурой», «моралью», боготворили и поклонялись фаллосу. Сидящая «мадам», прижала два кулака к своему животу. Бог дал ей сил придумать и произнести имя этого «нечто»:

– Ужас, – сказала она, не отрывая широко раскрытых близоруких глаз от неизвестного ей существа.

Это был почти обряд крещения, когда вслух торжественно объявляется имя новорождённого: «Ужас». После этого обряда наступил провал памяти с полной потерей физических сил. Хорошо, что женщина сидела на кровати, иначе она, наверное, рухнула бы на пол от охватившего ужаса.

Ужас сводит людей с ума, от ужаса некоторые слабые натуры могут умереть, ужас сковывает человека и лишает способности самостоятельного принятия решений. Нет, скромная, интеллигентная Римма Андреевна не получила разрыв сердца, но, когда она очнулась, оказалось, что тело её расположилось в центе кровати, голова лежит на подушке, а одна приколка вонзилась в затылок и вызывает сильную боль. Женщина одной рукой стала выдёргивать приколки из густых чёрных азиатских волос. В другой ладони, сжатой в кулак, всё ещё находилась серебряная монетка. И только когда приколка, причинявшая боль, была удалена, дама обнаружила перед собой чёрную кудрявую голову, которая находилась в движении. Бесстыдный кудрявый паренёк, перепугав женщину, воспользовался её слабостью и завладел её грудями. Лёгкая кофточка была расстёгнута, а большие белые груди, уже давно потерявшие упругость, безответственно вывалились из лифа, чтобы послушать сказку о любви, которую им рассказывали вывернутые бархатные губы на своём африканском языке. Это повествование было неторопливым и обстоятельным.

Сказки о любви всех народов мира, наверное, имеют близкое содержание. Поэтому, когда есть желание любить, даже, если это желание скрыто или погребено многими годами не очень удачной жизни, эту сказку можно понять на любом языке. Да, язык является средством коммуникации. Даже тогда, когда слова не произносятся. А Римма Андреевна всё ещё не понимала, что происходит. Шок перешёл в полушоковое состояние, мозги не были в состоянии анализировать и контролировать происходящее. Но женское тело самостоятельно, без участия её головы, реагировало на ласки африканского мальчика. Это были чисто физиологические реакции большого разжиревшего теплокровного животного, у которого на время исчезла душа и способность к логическому мышлению. И это животное не имело никакого отношения к матери двоих почти взрослых детей, к верной жене и хорошей хозяйке, к образованной женщине, которая ещё недавно проводила в библиотеке диспуты на тему «Береги честь смолоду» или «Нравственность и мораль – категории современной литературы».

Тёмные соски набухли и молча просили у малограмотного тонкорукого чёрного мальчика продолжения завораживающей сказки. Удавка на толстой шее женщины, перехваченной глубокой складкой, затянулась, дыхание стало частым, срывающимся. Уже угадывая своё поражение, она, притронувшись свободной ладонью к кудрявому затылку, с мольбой прошептала:

– Ну, Эбби, Эбби.

Да, с мольбой, но и с безнадёжностью, и с укором. И голос был слабый, девичий, прощающийся с целомудренным прошлым.

Конечно, для этой, малоопытной в делах любви, прожившей более сорока лет в тумане идеализма, старомодной девочки в образе разжиревшего животного, было невозможно себя представить в подобной безвыходной ситуации. Кричать она не могла, мысль, что кто-то может войти в комнату и увидеть её с чёрным мальчишкой на кровати, пугала ещё больше, чем происходящее. Ведь она очень хрупкая, ранимая, тонкая, но одновременно – толстоногая, полногрудая, широкозадая, раздобревшая самка.

 

Эта, хрупкая, ранимая, тонкая, Римма Андреевна понимала несовместимость происходящего с её натурой, с её принципами. Ей наносилось увечье. Другая, толстоногая, полногрудая, широкозадая, хорошо отдохнувшая, захмелевшая от выпитого коктейля, Римма Андреевна не понимала ничего, она только чувствовала запретные ласки мальчика и слабо им противилась. Женщины активно сопротивляются наглости, грубости, а тут – при каждой попытке защитить ладонями свою грудь, директриса получала только порцию дополнительных поцелуев, осторожных, как будто волейболист имел дело не с увядающей крупнотелой дамой, а с юным хрупким невинным существом.

 

Уже немолодое женское сердце стало биться ровнее, так как Ужас исчез из поля зрения, а темнокожий мальчик вёл себя как тихий, заботливый человек, который хочет много отдать, и мало взять.

Когда первый раз юноша провёл ладонью по ляжкам и животу бедной, опрокинутой на спину, женщины, она зашипела и приподняла голову, пытаясь сесть, но это не удалось. Её густые чёрные брови сдвинулись и образовали две глубокие мученические складки, а губы скривились, как у обиженного ребёнка. Наверное, она всё ещё не понимала происходящее, всё ещё не допускала возможности соития двух людей из таких разных миров. Она не видела, когда лёгкое летучее чёрное тело воспарило и, кажется, потеряло контакт с поверхностью кровати. Эта была левитация – плохо изученное явление, когда гравитационные силы перестают действовать на тела, наполненные божественной силой. Тело её мужа такой силой не наполнялось никогда, он всегда оставался тяжёлым, вялым, потливым, а последние годы – угрюмым.

Кажется, комната заполнилась густой темнотой, а может, быть нервные перегрузки затуманили глаза порядочной, честной женщины, которая раньше много работала с детьми и с юношами, примерно такого же возраста, как этот гибкий, воспаривший над ней, чёрный юноша.

– Мадам, мадам, – доносилось сверху.

Эти слова произносились как просьба, но Римма Андреевна не понимала, что у неё просят, что от неё хотят.

– А? – задала вопрос широкоплечая дама, обращаясь к небу, и прижала ладонь левой руки к своему сердцу, как будто собиралась отдать присягу или готовилась произнести пламенную речь в свою защиту.

Это «А?», произнесённое хрипловатым низким напряжённым голосом, имело именно ту частоту колебаний, которая воспринимается нашим Всевышним; этим звуком сообщалось о пришедшей беде. Но на Всевышнего эта женская беда не произвела впечатления. В этот момент времени на обширном пространстве его хозяйства одни люди резали, калечили, убивали, мучили других людей. И с каждой секундой прирастает, прирастало, и будет прирастать число жертв и число грешников в этом божьем мире; прирастает, прирастало, и будет прирастать масса греха, которая уже имеет немыслимые размеры, а Бог всё продолжает нас испытывать и не хочет нас всех наградить, наконец, бесплодием или добрыми независтливыми ангельскими душами. Почему ОН так бездеятелен? Или жизнь на Земле давно вышла из-под ЕГО контроля? Или мы, только родившись, уже виноваты перед НИМ?

А русская женщина, попавшая совсем случайно в эту африканскую страну, в эту комнату, где темнокожий юноша, непонятный и страшный, целовал её разжиревшее тело, всё ещё надеясь на ответ, повторила:

– А?

Только шорох накрахмаленного постельного белья и ответный вопрос: «Мадам?» – услышала Римма Андреевна, чувствуя уже не только прикосновения чёрно-розовых губ случайного помощника, но и уверенное давление Ужаса, предъявлявшим свои права на громоздкую толстоногую тётку, которая на самом деле была существом тонким, чувствительным, добропорядочным. Именно поэтому, женщина впала в коматозное состояние и, к счастью, полностью потеряла контроль над происходящим.

 

Потом, позже, она ясно увидела перед собой глаза своего чёрного любовника. Они были внимательными, изучающими, – так смотрят врачи на пациентов, анализируя, например, реакции тела на постукивания молоточком. На зрелую, но малоопытную в делах любви женщину этот сосредоточенный спокойный взгляд молоденького «врача» произвёл завораживающее действие, поэтому она осталась лежать на спине, почувствовав первый осторожный шлепок молоточка. Большой Ужас проник в её тело и умертвил все остальные внутренние органы. Сердце зрелой дамы замерло, в лёгкие не поступал воздух, ноги онемели, а живот покрылся холодным потом. Этот «врач», наверное, специализировался на ужасотерапии. Известно, что после сильной эмоциональной встряски, человек расслабляется и воспринимает всё происходящее уже спокойнее, а природные инстинкты, заблокированные условиями жизни, воспитанием, самоограничением, восстанавливаются.

Римма Андреевна лежала на кровати, как толстая большая раскрытая книга, страницы которой ещё не были внимательно до конца никем прочитаны, и разобраться с этой книгой намеревался чернокожий малограмотный мальчишка из полудикой страны.  Курортница, которая никогда не мечтала о каком-либо романе на стороне, чувствовала, что Ужас проникал всё глубже, и ограничить это проникновение, судя по уверенным, внимательным глазам помощника-аниматора, невозможно. Это была ловушка, глубокая тёмная яма. Фатальность происходящего сковывала волю, делала бессмысленным сопротивление. Да и о ка-ком сопротивление можно говорить, если никакого открытого насилия не совершалось. С одной стороны – растерянная, потрясённая происходящим, полупьяная провинциальная дама, а с другой – уверенный, спокойный, ласковый молодой человек, ко-торый от своей цели или от своей задачи не отступится.

Женщина, наверное, первый раз в жизни почувствовала себя жертвой, белой безрогой коровой с мешком на голове, с которой непременно сдерут шкуру, а тушу разделают. Это корову она за-помнила навсегда. Их сосед, длиннорукий дядя Коля, похлопал тогда корову по крупу и произнёс миролюбиво: «Ну, Валя, Валя», а потом размахнулся и ударил кувалдой по мешку. Корова немного постояла и упала набок, ноги стали дёргаться. Корова не замычала, не завыла, не заплакала. И маленькая Римма не заплакала, наблюдая с улицы за происходящим в чужом дворе. Затем дядя Коля сдёрнул мешок с безрогой головы, и стало видно, что один коровий глаз выскочил из глазницы и повис на синей нитке под ухом Вали.

Мягкие, но настойчивые ласки стройного чёрного мальчика и были для Риммы Андреевны плотным мешком, через который сначала не проходили лучи здравого понимания ситуации, а когда Ужас ясно заявил о своих намерениях, женщина была уже повержена и беспомощна. «Врач»–аниматор, осторожно проникая в глубину женского тела, регистрировал всю динамику эмоций своей пациентки: вот она трагически сжала губы, а крылья носа раздулись; вот она раскрыла мокрые глаза, закатила их сле-по и повернула голову; вот она раскрыла свой большой рот и произнесла бессмысленные звуки; вот – скомкала в кулаке край белоснежной простыни, а на крупном пальце блеснуло обруча-льное кольцо.

 

Она никогда не спала с таким внимательным, осторожным мужчиной, который отслеживал её чувства, хотел разобраться в ней, понять глубинные эмоции, а свои собственные чувства, казалось, погасил. Когда Ужас тихим ходом, с остановками на полустанках, прибыл на конечную станцию, курортница схватила чёрную тонкую руку аниматора ниже локтя и сильно сжала, боясь, наверное, свалиться в неожиданно раскрывшуюся под ней пропасть, стала беззвучно хватать ртом воздух, судорожно пытаться сдвинуть свой объёмный зад и переместиться в безопасную зону. Это было первое испытание. Ужас дал медленный зад-ний ход, а потом повторил свою, ещё не накатанную, но уже зна-комую дорогу, давая понять уважаемой даме, что взлететь или провалиться в пропасть они могут только вместе, а безопасные зоны на этой широкой новой кровати отсутствуют. Тактичный мальчик хотел, наверное, дать возможность этой полнотелой женщине свыкнуться со своим новым подчинённым положением, хотел объяснить, что всё будет происходить в ритме африканского танца, когда без устали бьют в барабаны и часами колотят пятками по красной, до кирпича высохшей, глине, превращая её в мелкую пыль. Он хотел чему-то научить эту европейскую женщину. Но глупая баба, которая зря получила высшее образование, которая зря прочитала несметное количество книг, которая сама когда-то учила и поучала, перепуганная глубоким проникновением Ужаса, поползла, как неуклюжая пловчиха, лёжа на спине, вверх и упёрлась головой в деревянную сплошную спинку кровати. Это был тупик. Непреодолимое препятствие. Ползти вниз было крайне опасно. Повернуться налево или направо было невозможно.

Любовник, призывая Римму Андреевну к смирению, ухватился за её плечи. Он был явно смущён таким глупым поведением своей великовозрастной ученицы. Нормальные европейки в та-кие годы уже всё знают, всё умеют и всё прошли.

 

Парень только второй сезон работал на этом пляже аниматором. Он прошёл непростой конкурс, когда в их деревню приехала выездная приёмная комиссия из трёх пузатых покровителей или хозяев курортного бизнеса. Они были в ярких рубахах, а на их воловьих шеях висели золотые цепи. После короткого разговора со старшиной деревни – беззубым Нгумбу Мбити, они отправились к вдове при живом муже – Одзгти, которому крокодил откусил обе ноги три года назад. Чтобы семья не погибла от голода, старшина присвоил жене несчастного статус вдовы и дал официальную должность воспитателя подрастающего мужского поколения. Воспитание заключалось в обучении хитростям или искусству любви. Это обучение происходило в присутствии мужа Одзгти, которому, во-первых, некуда было деться, а во-вторых, он сам пристрастился к этому ремеслу и давал дельные советы, наблюдая за процессом обучения молодёжи. Он был человеком бесхитростным, чувство ревности ему было незнакомо, вероятно потому, что ему никогда ничего не принадлежало, и ощущал Одзгти только гордость за жену-вдову, которая получила должность и так хорошо её исполняла. Когда трое с золотыми цепями ввалились в однокомнатную квартиру Одзгти, слепленную из глины, и объяснили, что ищут хороших аниматоров для скучаю-щих европеек, то вдова сразу указала на гибкого паренька, а её муж согласно закивал головой: «Да, да, стойкий, настойчивый, трудоспособный, очень развитый, правда, легковозбудимый, но это тоже плюс для такой работы». Комиссия осмотрела паренька, провела небольшой тест, показав голому юноше порнографические картинки с белыми бабами, и признала его годным к службе на пляже. Реакцию на тест измеряли простой строительной рулеткой. Потом пили местный квас – свежую кровь буйвола, перемешанную с коровьим молоком. При этом вол оставался живым, а надрез на его шее, где была вскрыта сонная артерия, был замазан размоченной вязкой глиной, смешанной с навозом.

Мальчик оказался, действительно, талантливым, он легко прижился в новой обстановке и приносил доход тем трём с золотыми цепями. Некоторые курортницы из северных западноевро-пейских стран даже приезжали повторно, чтобы продолжить дружеские интернациональные взаимоотношения с чёрным па-реньком, который любил всех одинаково сильно.

 

А Римма Андреевна никогда никого не любила сильно и страстно. Частью обязательной программы жизни советских де-вушек было замужество. После обретения мужа, приобреталась «стенка», раскладной диван и несколько фужеров «под хрус-таль». Завершающим аккордом счастливой семейной жизни было получение шести соток в сорока километрах от города для разведения помидоров. Всё. После этого пара была готова к выходу на заслуженный отдых. Так бы всё и шло дальше, но в ЦК оказался один прогрессивный человек, которому такая ровная жизнь показалась скучной. В трудовых массах особой поддержки у него не было, но его поддержала жена, категорически отказывавшаяся разводить помидоры в дальнем Подмосковье. И тогда бесстрашно были поломаны линии жизни десятков миллионов людей. Это случилось, как всегда, «во имя...». Есть такая вечная забава почти у всех народов: делать плохо сейчас во имя хорошего будущего. Это «хорошее» может иметь разные названия, в зависимости от текущей моды, например, – защита церкви от осквернения или уничтожение скверной церкви; строительство национал-социализма под руководством фюрера или разрушение социализма под руководством генсека. Этот ряд можно продолжить, да только ни к чему это – и так ясно, что всех нас можно вести в любом направлении, так как все мы сторонники «хорошего» и враги «плохого». Когда нас в очередной раз приводят в тупик, мы по нашей овечьей привычке начинаем блеять и обвинять начальников. И получается так, что именно тот прогрессивный недалёкий русский человек, разваливший советскую российскую империю, определил новую траекторию судьбы Риммы Андреевны. Которая оказалась почти в трагическом положении, в далёкой чужой стране, с каким-то полукочевником-аниматором, объяснить которому она ничего не могла, который даже представить не мог её социальный статус на далёкой Родине. Но про социальный статус, пожалуйста, не на-до. И не такие, успешные и богатые, тётеньки из северных стран на этой кровати, а может, – этажом выше, страдали и радовались с этими аниматорами.

Да, через страдания к радости – именно эта классическая формула уместна для определения стратегии профессионального аниматора при его контакте с закомплексованными, малоопытными, неуверенными в себе женщинами средних лет.

Когда зрение немного восстановилось, Римма Андреевна увидела перед собой два больших белых шара, – это были её собственные колени, а между ними – чёрный шарик головы помощника и его узкие юношеские плечи. Наверное, женщина никогда не видела так близко свои крупные колени и никогда не предполагала, что имеет предрасположенность к акробатике, поэтому резко повернула голову в одну, а потом в другую сторону, будто пытаясь завинтить свой затылок в спинку кровати, сде-ланную из баобаба. Такие движения, конечно, приводят к помутнению женского рассудка, особенно, если уже наблюдаются первые возрастные склеротические изменения сосудов мозга и, если за полчаса до происшествия был выпит алкогольный коктейль сомнительного качества.

 

Полнотелая медлительная женщина никогда не была эмоциональной в постели. С мужем всё происходило тихо, быстротечно, буднично. Наверное, абсолютная неожиданность произошедшего, это вынужденное партнёрство с совсем молодым чёрным человеком, который ничего не понимает, и, главное, – этот Ужас, Ужас, – изменили поведение дамы из далёкой северной страны и вызывали выплески странных чувств. Чернокожий юноша наблюдал это нецивилизованное поведение белой «мадам» и не мог понять, где он делает ошибки, почему только страдание выражает лицо этой солидной курортницы.

 Ни чёрные женщины из его деревни, ни белые северные женщины, с которыми он имел тесные контакты в последние два года, так странно себя с ним не вели. Хотя, однажды, в прошлом сезоне, когда один пожилой белый господин пригласил его в свой номер и попросил удовлетворить его любимую, как он выразился, «козочку», произошло нечто подобное. Пожилой господин сидел тогда рядом с кроватью у изголовья некрасивой костистой длинноногой дамы средних лет в дорогом пеньюаре и держал её ладонь, критически поглядывая нааниматора, который старательно занимался своим делом. Дама лепетала, сопротивлялась, вскрикивала, а господин её всё уговаривал, всё гладил по голове, как больную, и говорил: «Не бойся, Аньтье, расслабься, смотри на меня и думай, что это я с тобой».

Постепенно плоскогрудую костистую Аньтье удалось всё же уговорить, а в конце она, переживая оргазм, прерывистым голосом приказала господину: «Мне так хорошо с тобой, Манфред. Заплати этому дикарю ещё за полчаса». Пожилой Манфред, в отличие от безного Одзгти, был крупным собственником, но ревности тоже не испытывал и воспринимал молодого аниматора как механическую машинку, которая включается на полчаса, если в неё опустить пятьдесят немецких марок.

 Потом эта «козочка» прилетала на курорт без своего господина, которому врач запретил многочасовые воздушные путешествия, и вела себя с аниматорами уже совсем нормально.

 

А Римма Андреевна, почувствовав головой твердь африканского дерева, поняла, что от Ужаса, лёжа на спине, убежать невозможно. Все её попытки обратиться к невесомому аниматору на русском языке ни к чему не привели. Ужас, поселившийся в её громоздком закормленном теле, на её слова и просьбы не ре-агировал. Наверное, подсознательно женщина, как и пожилой Манфред, стала воспринимать человека, который витал над ней, механической машинкой, общение с которой невозможно, а, значит, и все морально-этические вопросы теряют смысл. Она положила свои ладони на белые шары и закрыла глаза. Но плотно сомкнутые глаза почему-то продолжали видеть чёрную, коротко подстриженную, кудрявую головку между массивными раздвинутыми белыми ляжками, захваченными тонкими чёрными руками. Душа женщины не хотела механической любви, эта любовь была ей навязана, она не мечтала о случайной курортной любви, она не могла себе даже представить авантюрной любви с молодым мужчиной, а неожиданный нежеланный близкий контакт с чернокожим юношей вверг её в шоковое состояние. Но женское тело, отдохнувшее за неделю пребывания на курорте, вдруг стало отзываться на старания чернокожего аниматора непривычной тихой сладкой болью. Эта несогласованность души и тела становилась всё более тягостной. Боль, стыд, страх ещё превалировали, ещё кривились губы, густо покрытые, по российской привычке, яркой помадой, ещё вздрагивало и боязливо напрягалось тело, когда Ужас достигал конечной станции, но, как первый завиток дыма заявляет о начале возможного пожара, так робкая струйка сладости стала распространяться в широком женском животе, собранном в массивные складки. Но этого быть не должно. И Римма Андреевна, сопротивляясь новому неизведанному чувству, ещё суровее сдвигала чёрные густые брови, ещё плотнее закрывала глаза, ещё трагичнее искривляла губы. Она, придерживая свои качающиеся колени-шары, снова просительно, без командной ноты, голосом оди-нокой слепой нищенки прошептала сухими губами:

– Эбби, ну Эбби.

Механическая чёрная машинка продолжала ровно, в спокойном режиме работать. Эта машинка не показывала своих чувств, наверное, они уже сильно притупились за два сезона анимационной работы, или совсем исчезли. Чёрный паренёк, наверное, никогда бы и не появился в этой комнате, если бы имел работу хотя бы, например, в прачечной отеля. Происходящий процесс был новым только для крупнотелой провинциалки, которая, по-барски развалясь на кровати, продолжала испуганным детским голоском ахать, чувствуя почти уважительные постукивания мо-лоточка. Эти детские возгласы сопровождались наивными безуспешными попытками Риммы Андреевны сдвинуть свои тяжёлые коленки. Такие телодвижения, характерные только для глупой девственницы, побуждали аниматора ещё аккуратнее и ос-торожнее выполнять свою работу. Он оставался бесстрастным профессионалом и не позволил себе ни одного грубого движения.

 

 

4.

 

Всё это было только длинным томительным необычным эротическим сном, – следствием курортной беззаботности и алкогольного опьянения. Сытое, раздобревшее, отдохнувшее тело на-фантазировало эту историю случайной любви. Тем более что ут-ром, когда «мадам», лёжа, осмотрела маленькое пространство комнаты, никаких следов произошедшего она не обнаружила. Всё было как всегда, и, даже, шуршание вентилятора, спрятанного под потолком, не изменилось, оно осталось таким же ровным и спокойным.  Женщина отчётливо вспомнила, как молодой человек, который принёс пакеты с покупками, покинул ком-нату, и за ним щёлкнул механический затвор двери. Только когда щёлкнул затвор – до или после эротического сновидения?

На всякий случай Римма Андреевна вышла на балкон и убедилась, что внизу продолжалась обычная курортная жизнь, никто не закидывал голову, не указывал на неё пальцем, не смеялся. Как и раньше, люди, собравшиеся на небольшом пространстве, чтобы провести вместе две недели, не замечали друг друга, продолжали жить автономно. Эротические фантазии разжирев-шей женщины, которая настороженно, прижавшись к стене, смотрела с балкона, никого не интересовали. Эти люди внизу, вообще, очень мало друг с другом общались. И робкая безъязыкая иностранка лежала целыми днями молча на пляже под большим полотняным зонтиком и регулярно ходила в большой зал, наполненный разнообразной пищей, где курортный народ чуть-чуть оживал.

 Она, немного успокоившись, вернулась в комнату и стала, по привычке застилать кровать, хотя это было обязанностью курор-тного персонала. Когда женщина встряхнула одеяло, на мягкий пол беззвучно упала монета. Курортница не подняла монету, а коротким толчком босой ноги закатила монету под кровать.

Римма Андреевна вышла к завтраку поздно. Зал был полупустым. Она села за свободный стол лицом к стене.  Всё было как всегда, а это означало, что после заключительной чашки кофе надо идти к морю.

Бетина только вышла из воды и лежала на спине, бесстыдно раздвинув ноги для загара. Так Римма Андреевна загорать не могла. Врождённая скромность и воспитание не позволяли ей на многолюдном пляже так раздвигать ноги.

– Ой, голова гудит, – пожаловалась Бетина. – Когда ты вчера вечером ушла, я, дура, ещё добавила. Этот их африканский абсент с релаксантами можно только здесь попробовать. Добавляют свежий сок лунной травы и перетёртую кору бабуинового кустарника. Выпил – ни забот, ни печали – только свобода и ра-дость. Но после двух стаканов могут появиться галлюцинации.

Бывшая директриса опустилась на лежак, который, скрипя, напрягся и погрузил свои ножки в песок. Она закрыла глаза, го-ворить не хотелось. Волны с недовольным шипением накатывались и накатывались на берег, но никак не могли утащить рыхлый песок в свои пучины. Послышались возгласы и удары по мячу. Бетина села, и уставилась на играющих парней.

– Помог тебе вчера этот мальчик? – безразличным голосом спросила она.

– Да, донёс до дверей, – ответила Римма Андреевна и отвернулась.

– Ты хоть узнала, как его зовут?

– Ты же сама сказала – Эбби.

–  Да они тут все, эти аниматоры, – Эбби. Как все слоны назы-ваются слонами или все бегемоты – бегемотами. Эбби – означает в переводе с их аборигенного языка на язык свободной белой женщины «люби меня» или что-то в этом роде только в грубой форме. Продаются эти ребята. А ты думала, они здесь так просто перед нами весь день прыгают, своими мужскими достоинствами позванивают?

 

Чтобы прервать разговор, Римма Андреевна поднялась и пошла к морю с опущенной головой, как будто она рассматривала песчинки и мелкие белые ракушки у своих ног. У берега опустилась в воду. Волны стали её укачивать и отвлекать от опасных фантазий, свойственных увядающим женщинам. Рядом с ней в воду плюхнулся волейбольный мяч. Затем промелькнуло грациозное чёрное тело одного из волейболистов. Возможно, это был вчерашний помощник? Они так похожи друг на друга. Все одного роста, одного телосложения. Они одинаково улыбаются и одинаково приветливы.

– Значит это были галлюцинации, кора бабуинового дерева, сок лунной травы, африканская самогонка и ещё бог знает, что, – прошептала Римма Андреевна, чувствуя, что комок страха, который образовался где-то в её груди, стал таять.

Если можно видеть целые города, которых нет, или огромные океанские лайнеры, плывущие по безводной пустыне, то можно увидеть и призрак одного человека, тем более, что она натура впечатлительная. Римма Андреевна, успокаиваясь, закрыла глаза и стала задрёмывать, когда услышала:

– Ну, если он тебе помог, то мы в расчёте с тобой. Я ему сегодня утром сто марок отдала. Просил больше, говорил, что два часа потратил на тебя. Наглец.

Бетина пошла к воде, а Римма Андреевна открыла глаза и сразу зажмурилась. Африканское солнце было нестерпимо ярким.

К списку номеров журнала «МОСТЫ» | К содержанию номера