Маятник одиночества

***

У меня плоскость ассоциируется с циферблатом,

но часы – не есть время, и каждый плод,

стремящийся превзойти себя –

обречён потерять

 

семя. Но, платонически любя, на клевер – летит

пчела – ей движет лишь мёд и разве она

поймёт, отличие конечности

от чела. Стрелки

 

могут жужжать, жалить мигом пустым – менять

ход часов на бегу и каждый – кто скажет

себе /смогу/ – предпочтёт в

выборе угол – 

 

кругу – или овалу. Слепой портной, тянет руки к

лекалу – уподобляясь всецело немому –

стремящемуся к вокалу. Стекло –

есть промежуточная

 

форма, между стихией и взглядом. Как человек:

есть Бога язык. Или оппонент, который

уже привык, доказывать свою

правоту – там,

 

где по праву рулетка вступила в игру –

спотыкаясь о немоту – Бог –

изо рта выплёвывает

ковчег – и – 

 

человек.

 

ШАПИТО ЛУИ БРАЙЛЯ

 

Грушевидная старость разношенных девичьих слёз:

кто тебя положил в портсигар – о, цветная –

Мадонна. Ты вдыхаешь не воздух,

а стук паровозных колёс –

 

вычисление разницы скорости и тишины. За окном:

мельтешат то снежинки, то камушки липовых

звёзд, в цирковых балахонах – так

становятся ночи длиннее.

 

И, привкус сурьмы – вяжет алое нёбо канатиком из

палисандра – каждый узел, петелькою – это

уздечка судьбы – вместо слоников

ты собираешь троянских

 

коней в накрахмаленных бантах. Геометрия чувств,

патронташи надорванных точек на контурной

карте, а рядом – клубы – ядовитого

дыма и спицы бенгальских

 

огней. Эта жизнь – превосходство казенных зеркал

не иначе: балаганчик, трактир, переигранный

театр картонных теней, для которого

каждый второй посетитель

---

незрячий.

 

ВОСПОМИНАНИЯ СИНОПТИКА

 

Я помню тогда была зима, и только бездомные

кочегары, видать спросонья или после

рюмки – отсвечивали в

 

сумерках, словно фары и кто-то в сугробе играл

в бирюльки. Месяц не помню, но была

стужа, такая холодная –

из

 

иголок. Пальто на ветру продувалось как марля,

за окнами – ситцевый бледнел полог,

и вместо трамвая – все

 

ждали марта. Над чугуном кипел чайник паром,

из носика, как из трубы броненосца –

клубами выкатывался

 

шар алый

 

и над подоконником – вис как солнце, а яблоки-

звезды, конь съедал чалый. Небо –

бледнело, как будто

 

синьку,

 

техничка небрежно кинула в воду. Мальчик, на

санках – катил с горы, и подражая

пароходу, веснушки

 

чадили,

 

как угольки, а с берега мама – домой беги. Снег

молча падал, как конфетти – прям

из под неба к раздетой

 

рампе

 

и где-то люди покорно шли, к перебирающему

четки, ламе, а где-то из сена чучело

жгли, и нёбо лизало алое

 

пламя. Белым всё было укрыто снегом – в этих

широтах он сродни свету. Зима тут

всегда, параллельна лету.

 

И мальчик на санках, грызёт сосульку-конфету

перпендикулярными зубами, а мама –

домой, домой, руками.

 

Ветер свистел в дымоход под утро – туда, где

трескались от жары семь обезвоженных

поленьев и вместо

 

звенящей,

 

гитарной игры – в гулком гобое тонула печка,

скрипкой – ей вторила на столе –

пламенем, восковая

 

свечка.

 

В этих краях, зима – театр драмы. В котором

играют снеговики, читая друг другу

эпиграммы, написанные

 

молоком от руки. Здесь каждодневно кружат

метели: то вальсы, то задушевные

вьюги и дарят им ели

 

аплодисменты,

 

сугробами грея, косматые руки. А небо глаза

закрывает на это и иней кроет его

ресницы. Белым

 

вольфрамом лампочка где-то и книга под ней,

а рядом спицы. Мальчик зевает над

алфавитом, буквы

 

мелькают словно лица и мама,

прервав шуршание

петель –

 

---

переворачивай

страницу.

 

***

Ты скажешь слово /стоп/, и – шаг от шага – неотделим

присяжным большинством, на счетных палочках

для детского сложения – в пластмассовой

коробочке билет, в ту часть тебя,

 

где скорость

 

отражения – похожа на складной велосипед – который

кружится вокруг своей оси. Разряжен воздух, тают

в лужах льдинки, и на реке – игрушечный

буксир, уподобляется виниловой

 

пластинке.  

 

МАЯТНИК ОДИНОЧЕСТВА

 

Маятник одиночества – идущий на запад от стены

нового храма красного палача, где каждый

кирпич ложился на слёзы, а между

 

ними записки,

 

в которых – плача – мать, просила спасти ребёнка

у неба. А кто-то сзади – одетый по форме в

хади, привыкший к команде /левой-

 

левой/ –

 

ей протянул крошки свинца, с привкусом хлеба. А

ей нужен был сын, которого увели строить

стену, а затем вторую и третью – а

 

после ещё

 

одну. Те, кто камни несёт к воде, досрочно пошли

ко дну. И нет разницы, где гореть в Раю или

в Аду, неважно с какой стороны ты

 

 от стены –

 

ты всё равно видишь стену. Маятник одиночества,

идущий на запад из /вне/, где каждый из нас

может быть – камнем в стене – на

 

который,

 

кто-то возложит исписанный, мелким,

листок – да только ли буквами,

все же, читает

---

Бог.

 

ОДУВАНЧИКИ МЕТЕРЛИНКА

 

Взгляд – это то, что выходит за рамки тела – влекомый

разряженной атмосферой к морю, он сливается,

где-то в камере сердца, с верой, когда я

бессознательно вновь увлечён

 

тобою. Точки по небу – рассыпаны звёздами в белом – 

именно этот цвет одевает молчанье: взгляд твой

подобен улитке ведомой телом, несущей

спирально свой дом в глубину

 

мирозданья. Он, как молекула воздуха в жабрах рыбы,

играющей на литаврах безбрежное соло – и, как

пациент инквизиторской дыбы – я тут же

тону в монохромной сетчатке

 

/ЛОМО/. Зрачком накрахмаленным, смотрит в простор

одуванчик, а ветер уносит в небо его ресницы –

в ладонях приносит, хворающей девочке

мальчик, крошки и сердце, в

 

образе синей птицы. Атомы кружат театры статической

драмы, безропотно, кротко играя похожие роли 

и каждый зрачок – сиротливый букетик

вольфрама, молча хранящий

 

в себе – кривизну

траекторий.

 

ДВОЙНИК

 

Любое зеркало – футляр родства, между зрачком

и силой Архимеда: заложенная за подклад

полтина – не в голос – про себя – 

бубнит до ста, считая

 

стриженных,

 

безоблачных овец, и в отражении – через раструб

пуповины – из серебра, рождается близнец.

Накормленный, раскрашенный, но

плоский – переводных

 

картинок

 

вернисаж – ты только скажешь слово –

он по-свойски, кивнёт в ответ: и

то ли чувством сноски, то

ли лицом твоим

---

заполненный

мираж.

 

***

Тишина – здравствуй друг, что длиннее – чем

тень. Очертанием рук – отгороженный

день: от бульваров, домов,

 

кулинарий, причин – ты вобрала в себя черты

тысяч личин. Ты вобрала в себя немоту

языка – завершённость

 

теряется. Круг –

 

не дуга – диафрагма без воздуха – высохший

рот, после вьюжной зимы – с полыньи

жадно пьёт. Расшивает

 

тесёмку иголка с

плечей, на стежки распадается стайка грачей.

На стишки распадается с воздуха вдох –

безразличней всего

 

к интерьеру – порог. Поперечная кость из-под

срубленных дат – об тебя спотыкается

страждущий взгляд,

 

нежеланием

 

голоса тень обогнуть – остаётся, лишь вспять,

от тебя повернуть. Расставаясь надолго

вослед не смотри –

 

школьным ластиком синим, силуэт мой сотри:

место памяти нашей, всегда где-то /за/,

когда будешь стирать –

---

сотри первым

глаза.

 

Соло глиняного акробата

 

I.

Ты перетянешь ниткою чело, как тонкий жгут

на шее у солдата и осязая в пальцах

ремесло, из глины вылепишь

фигурку акробата.

 

И прав – тот оказался, демиург, что говорил о

сотворении счастья – о том, что его

смысл в связке рук – с тем

целым, что они

 

берут от части.

 

Постой же, дух переведи и оглянись, на ощупь

и последуй в такт по кругу: к двери –

за ручку – там перекрестись

и не забудь, что

 

моет рука руку. Подобие ни отклик, ни клише,

ни кривизна покатого лекала. Подобие –

когда ты в неглиже завёрнутый

в конверт из одеяла.

 

II.

К земле исходит слепок с облаков, застрявший

между чьих-то переносиц, и не дойдя

сознанием до слов – он гнёт

руками воздух в

 

полуоси. Он мог бы вкруг, но знает – только Бог,

способен вить из воздуха орбиты – а

палец, как и взгляд, сливаясь

в слог, дают разряд

 

на полюсах

 

магнита. Поверь – здесь уже некуда спешить, в

подполье ядром атом догорает. Здесь,

как бы ни пришлось – но стоит

жить, как тот жонглёр,

 

что кеглями играет. И непонятно кто его хранит:

те, кто в манеже или купол цирка, и он

в дыхании зрителей парит, а

на запястье вшита

 

метрик-бирка.

 

III.

К глазам привязан маятник Фуко, ладони давят

кегли сухой глиной, и поднимаясь до

немых высот, он звуками залит

на половину – на ту,

 

что делит

надвое сосуд – по переносице, затем спускаясь

ниже. А он жонглирует – поймавший

в этом суть, под сводами

каплеобразной

 

крыши. Фигуркой рта – не дышит. Но стоит, на

горизонте – вертикалью тела – и, как

фитиль пропитанный – горит,

крутя руками в

 

воздухе умело. А в обожжённой кегле сомкнут

мир – возможные орбиты и планеты,

он в них вдыхает – робкий

свежий мирт,

 

уподобляясь в

 

древности поэту. И глина порами надсажено

звучит – в пространственность шатра

втекают звуки, как будто

кто-то в ней

 

закованный кричит – когда

касаются её жонглёра

---

руки.

 

ЭЛЕГИЯ В НЕСКОЛЬКО ВАТТ

 

Восьмигранная линза – распорот зрачок пополам,

белизной лебедей – они в крылья впитали

песок – и – текут монотонно, как

воском облитый

 

Икар: досчитай до полуночи – и – поверни колесо

разводного моста. Я останусь один на один

с отражением своим на забытом,

ночном, берегу –

вытекает из тлеющих звёзд разведённый морфин.

По надтреснутым веткам, заедам высохших

губ, перебежкою бродит пернатая

буковка /Цэ/ – её

 

ножки – два циркуля – чертят на скулах круги, где

стеклянная кожа – как грим на овальном

лице – не хватает лишь только в

глазах раскалённой

---

дуги. 

 

 

***

 

Валерию Исаянцу

 

Сколько раз я смотрел – на твоё лицо – видя в

нём алфавитный ряд: обезвоженных,

глиняных изразцов –

 

состыкованных в букву /Я/. С завоздушенным

пузырём в груди – так похожим на

мыльный шар, что 

 

хотелось разжать перископ руки – и – взлететь.

Остриё ножа глубже чувствует дерево,

чем свою ветвь –

 

подставляя к нему живот из которого капает то

ли медь, то ли схима и для сирот, нету

ближе и кровнее тех

 

имён – трафарет набивает сны, что приходят из

памяти. Окоём – заливает белилами

сныть, где густеют

 

прошедшие даты дней – потеряв календарный

счёт, а над ними ватином сплошных

цепей – семенят

облака. Совьёт – безголосая птица себе гнездо

где-то /рядом/ с тоской в глазах и со

временем станет

 

стальным яйцо – для

отлива мечей и

 

---

плах.

 

 

 

С пдф-версией номера можно ознакомиться по ссылке http://promegalit.ru/modules/magazines/download.php?file=1515909222.pdf