Евгения Ошуркова

Какую песню ты любил

*   *   *

Где-то в Барселоне и Париже
Я брожу бульварами одна.

Вспомнилось бы что-нибудь поближе!

Но другая память не дана.

 

Сердцу одиночество сподручней:

Мы друг другом выпиты до дна.

Может, где-то есть любовь получше,

Только мне другая не дана.

 

Лёгкая судьба, а может, злая

Выпала, как карта в казино.

Только что там ни перенесла я,

А другой судьбы мне не дано.

 

И уже смотрю я, как на чудо,

На места, где жить мне суждено.

Как же мне не хочется отсюда!

А другой земли и не дано.

 

*   *   *

Какую песню ты любил, я что-то не припомню,

Зато я помню, что за сны ты видел в пору вьюг,

Что за эпитеты дарил балтийскому прибою,

Поскольку север ты любил всегда сильней, чем юг.

 

Ты в канцеляриях страны анкеты не заполнил,

Чтобы биограф твой гадал не покладая рук,

Какую девушку любил, какую не запомнил,

И почему в конце концов ты всё же выбрал юг.

 

А без тебя морской прибой всё так же в берег бьётся,

И поднят воротник пальто зимой на холоду,

И всем мучителям твоим и пьётся, и поётся,

И твой девиз: «Поэт и чернь» -- по-прежнему в ходу.

 

Какую песню ты любил? Наверно, про Марину.

Но как ты слушаешь её, я больше не узрю.

Мы с двух концов подожжены и скоро прогорим мы,

Но за короткий этот свет судьбу благодарю!

 

ЛЕНИНГРАД

 

Мне виделись с привычной нежностью

Всё те же площади, и та же

Нева блистала влажной свежестью

Сквозь окна залов Эрмитажа.

Мне выпадало быть повинною

В поре, такой златой и краткой,

Быть на ветру её травинкою

И трижды, трижды ленинградкой.

Не падал дождь на радость гражданам,

И, словно с ними забавляясь,

Луч солнца площади поглаживал,

На миг меж тучами являясь.

Мы шли вдвоём под ветром, дующим

Столь отрезвляюще и властно,

Что речь у нас зашла о будущем,

В том смысле, что оно прекрасно.

Какие кумачи полощатся,

Какие гимны там играют...

Пока вдвоём идём по площади,

Господь меня не покарает.

Что в мае лёд идёт Фонтанкою –

Не исключение из правил,

А что душа сочится ранкою,

Про это знает тот, кто ранил.

На повороте, друг, наверно, ты

Промолвишь: «Это нам знакомо.

В твоих стихах ночует Лермонтов».

Ну, а кому там быть другому?

Он мне давал уроки русского.

К тому ж ни для кого не странно,

Что не уйти от петербургского,

От ленинградского тумана.

Он каждый год на город падает

Обычно с октября до мая,

И, огорчая, он обрадует,

И разведёт, соединяя.

Тебе и спрашивать-то не с кого,

Он всё давно уже исправил,

Пока мы шли с тобой вдоль Невского,

Как исключение из правил.

 

 

ГОРОД


Вл. Ф.


 

Этот город с весной обретает свои права

Зажигать на ветвях каштанов цветы свечей,

Зазывать горожан посмотреть, как растёт трава,

Подарить их дождём, ибо дождь, как всегда, ничей.

Как он ночи старается выкрасить в белый цвет,

Но всегда остаётся для тьмы небольшой зазор.

Если ты на него в этот час поглядишь на свет,

То, как знак водяной, разглядишь потайной узор.

 

Он мосты выгибает навстречу тебе дугой,

Этот город, что пройден тобой вдоль и поперёк.

Ты умеешь его понимать, как никто другой,

Откровенья свои для тебя он и приберёг.

Этот город с весной обретает свои права

Выбирать одного, кто сумел бы его воспеть…

Как ты пел для него, находил какие слова!

Долго эху теперь по кварталам пустым лететь.

 

Быстро стают снега по весне, и не жалко их,

С каждой ночью быстрей отступать начнёт темнота.
Ничего не прибавит к минувшему этот стих,

Да и цель у него, очевидно, совсем не та.

Снова город подхватит весенняя кутерьма,

Я одна не пойму для чего. Потому что мне

Этот город покажется запертым, как тюрьма,

Ибо даже не знаю, в какой ты сейчас стране.

 

ИЗ СОБРАНИЯ ЗАБЛУЖДЕНИЙ

 

Как вольно дышалось любя!
Без страха, без слёз, без искусства.
Но ты называла себя
Заложницей этого чувства.
Кляла несвободы тоску –
А мчалась в свободном полёте!
И слово ложилось в строку,
Звуча в набегающей ноте.
Такое не сбудется вновь,
Уж как над собой ни работай...
Ты пленом считала любовь –

А это и было свободой.   

 

В СЛЕДУЮЩЕМ ГОДУ В ИЕРУСАЛИМЕ

 

Русская надежда на авось –

Аргумент хороший, но не веский.

Помнишь, как прощаться довелось

В комнате, где сняты занавески?

Каждый, даже зная наперёд,

Что разлуки нет неодолимей,

Говорил про следующий год

И про встречу в Иерусалиме.

 

Остальное можно не читать,

Дальше я поставлю многоточье.

Всё сбылось, о чём могли мечтать,

Только погрубей и повосточней.

Так была надежда горяча,

Что, вспорхнувши веером с оливы,

И сегодня горлицы кричат

На рассвете в Иерусалиме.

 

Остальное можно не писать.

Жизнь была в своём репертуаре:

Думала на лире побряцать –

Получилось только на гитаре.

Но иное время настаёт,

Я и вспомнить не берусь о лире –

Тень моя на следующий год

Остаётся в Иерусалиме.

 

БЕРЁЗЫ          

 

Если жизнь опустела и не по нутру,

Значит, надо нам вытереть слёзы

И в вагонном окне увидать поутру

На прощанье берёзы, берёзы.

 

Соловьиное горло в восточном раю,

Слава Богу, уже не простынет,

Но, загрезив однажды под песню мою,

Ты очнёшься в пустыне, в пустыне.

 

Жизнь когда-то была, как свеча на ветру,

Как внезапные летние грозы,

Но, бывало, к окну подойдёшь поутру –

И увидишь берёзы, берёзы.

 

А теперь на Востоке, где правит Коран,

Жизнь сладка, как заморская дыня.

Но откроешь окно в предрассветный туман –

А за ним лишь пустыня, пустыня. 

К списку номеров журнала «Литературный Иерусалим» | К содержанию номера