Дни поздней осени

1. Роттердам

 

Деревья осенью — предмет для умиленья;

Их и склоняют: не деревьев, а дерев.

В октябрьских листьях ярость и томленье,

Принятье неизбежной гибели и гнев.

Ребенок с радостью бредет сквозь листьев груду:

Она так весело, так дружески шуршит.

Пусть ветер с севера свирепствует повсюду,

Тепло младенчества — от всех морозов щит.

Март.Голубеет небо.Снег в сугробах бурый,

Но неуютно, холодно нагим стволам,

А ветки-руки, искореженные бурей,

Простерты к Божеству, как мертвый Роттердам.

Старик бредет сквозь парк, в далеком, смутном гуле

 Пытаясь уловить июньских дней экстаз.

Деревья замерли в немой мольбе.Ему ли?

 Нет, он давно оглох и сам живет лишь раз.

 

 

2. Переспелые сливы

Подумаешь, Моцарт!Он создан был Богом,

Как в прошлом из праха вознесшийся предок.

А мне всё выходит с рождения боком,

Но ласковей будет судьба напоследок.

Хотя варианты до боли тоскливы,

Уже вдохновенье перо заострило.

Покатятся скоро, как спелые сливы,

Сонаты, кантаты, дуэты и трио.

Лишь труд перемелет упрямые зерна!

Мне ночи нужны, чтобы выбрать тональность;

Работать, менять, отвергать незазорно.

А Моцарт?Вспорхнет и умрет гениальность.

 

Я не был убийцей и не был злодеем:

Мне только хотелось прослыть Амадеем.

Антонио — имя мое меж людей.

Кричу я и слышу в ответ: «Амадей!»

 

 

3. В гостях у Петипа

 

Он был и в старости неотразим,

Танцор единственный, величайший.

Но и он до дна испил из той чаши:

Чело его затоптало множество зим.

 

И тогда посмотришь: красивый мужчина

(Даже с телом, сдавшимся перед артритом):

В нем остался врожденный ритм,

Как неслабеющая пружина.

 

Спокойствие ему казалось пресным,

Но движение поглотила бездна.

Гостей он встречал равнодушно-любезно,

Не расставаясь с покойным креслом.

 

Я тогда танцевал героев и принцев:

Базилио, Дезире и прочих.

Мир мне славу Нижинского прочил,

Я ж искал всеобъемлющий принцип,

Чтобы вырваться из балетной трясины.

Согласитесь: незавидная участь

Потратить на большой круг и прыгучесть

Недюжинные ум и силы.

 

Он улыбнулся, что-то сделал руками —

Как сидел, не сдвинувшись с места, —

И от этого неуловимого жеста

Я увидел небо за облаками.

Исчез оркестр с его до и ре

И старик с отекающими ногами:

Всё слилось в неразрывной гамме,

И остался неувядающий Дезире.

 

Я вышел на улицу.

Сновали люди,

Не видевшие того полубессильного взмаха:

Родился же кто-то до века Баха,

Не слышавший ни фуг его, ни прелюдий.

Но у меня открылось второе зренье,

Способность видеть скрытые вещи.

Это, кажется, называется «вещий»,

А может быть, имя этому — озаренье.

 

Меня самого обступили тени;

Нелепо от старости ждать гостинцев.

Но со мною обнажившаяся суть явлений:

Ни принципов на свете нет, ни принцев —

Есть лишь царящий над всеми гений.

 

 

4. Надо мною звездное небо

 

На непредсказуемой распродаже

Достался мне первый класс.

Лети в туристическом раже,

Хоть на полюс, хоть на Кавказ.

Сменяются напитки и блюда,

А снаружи шурум-бурум —

Масса неразличимого люда:

Толпа, обычный самолетный трюм.

Я, конечно, новичок, первоклассник,

Но не так уж я желторот и прост

И могу оценить немыслимый праздник:

Я на небе, да еще среди звезд.

Мне не просто вольготно: звездно,

И главное, что я сам звезда.

Жаль, что слава приходит поздно,

Но лучше поздно, чем никогда.

Что еще предложат мне на потребу:

Шоколадку, аперитив?

Надо мною звездное небо,

А во мне категорический императив.

Я лечу, случайно отгорожен от черни;

Между мной и ею однорейсовый лес.

Этот рейс в расписании ежевечерне.

Но однажды самолет растворился, исчез,

И все совершеннейшие радары

И технократов-аэронавтов рать

Найти обломки были бы рады,

Но их у моря не отобрать.

 

 

                   5. На дне

 

На дне океана безмолвно

Обломки мечтаний лежат,

И лишь равнодушные волны

Над ними бесшумно скользят.

Лежит в нестареющем соре

От жизни оставшийся лом,

Надеясь, что высохнет море

И, словно в разрушенный дом,

Войдут недоверчиво люди,

Поднимут сверкающий клад,

И снова мечтанья о чуде

Кому-то пути озарят.

Но тают на севере льдины,

Всё дальше и дальше до дна.

Лишь волны в движенье едины,

Но им глубина не видна.