Алекс Трудлер

Рефлексии

ГОРОДА

 

город Я встречает тебя собой

и ведёт по каменным узким тропам,

говорит – торопится, вразнобой,

как смешной торговец из конотопа.

чердаки, подвалы, разломы плит -

улыбаться пробует, улыбаться.

а внутри-то теплится? – говорит.

сколько лет? – наверное, всё же двадцать.

ещё полон хрупких ретортных дум,

разгоняет ветер до самой сути,

надевает свой выходной костюм

и выходит вечером – «выйти в люди».

 

город ТЫ встречает меня тобой,

и ведёт тайком к вернисажам, книгам,

говорит с припухлостью над губой,

вспоминая детство, фонтаны, ригу.

заслоняя вывески, тень для глаз,

улыбаться пробует, улыбаться.

что снаружи? – тёплое напоказ.

сколько лет? – наверное, девятнадцать.

ещё «эр» грассирует в слове двор,

и причёска сбита навстречу ветру,

что ломает замки и сущий вздор

и уносит шляпки и сны из фетра.

 

город МЫ встречает ревниво нас

и идёт за нами, виляя следом,

и молчит старательно битый час,

словно наш язык для него неведом.

обнесён стеною. там – ров. там – вал.

а внутри-снаружи – толпа народа.

узелок на память бы завязал.

сколько лет? – наверное, нет и года.

ещё редок утренний холодок

за мембранной гранью дверного скрипа,

и пытает золото оселок,

чтобы нас по мелочи не рассыпать.

 

 

ДНЕПР

 

на дне его сплошь некрополи редких птиц

во сне его только птицей не возвратись

к бокам его цепью солнца прикован груз

к векам его через веру вернусь вернусь

 

и волны круты и камни его остры

в повозках его то щуки то осетры

погоды его чудесны когда тихи

эх гой-еси из низов его на верхи

 

спроси его где начало глубоких свай

тряси его до покрышки и вытрясай

дороги его плаксивы как ветви ив

пороги его обили варяг да скиф

 

враги его у истоков оставят жизнь

нагие бредут по дну его чтобы ввысь

прошу тебя за него отпусти меня

ношу его память дальше веду брaня

 

 

ДОН

 

Мой тихий Дон плывёт вдоль камышей –

непризваный. Из памяти глубокой

речёт мечта, гонимая взашей,

до сорока уставшая до срока.

 

Здесь рыбье царство разливает муть

по чешуе серебряного карпа:

свободное дыхание вдохнуть

и выдохнуть дыхание монархий.

 

На берегу скрипит могильный крест

под горький плач, заезженный до хрипа.

Горит звезда, нашив дурную весть

на небо – проходящим логотипом.

 

Бетонные строения черны,

их мысли чёрны, облетает копоть

от поднятой в тридцатых целины,

от танцев в два прихлопа, три притопа.

 

Смыт половодьем тракт. А на краю

из праха всё, и в прах всё обратится.

Не чуя неба, ангелы поют.

И Дон плывёт, не ведая станицы.

 

 

ИОРДАН

 

В веках, где присно и поныне

заречный цвёл иконостас,

и вопиющий гневно глас

пугал заблудшего в пустыне,

не царство божие пребудет,

как безответная мольба

к земле склонённого горба

под залпы тысячи орудий,

а ручейки с хребтов направит

река под ропот вещих вод,

сионом пролитых в синод

к первопрестольной вящей славе.

 

Река порогами невинна,

пророкам слова – несть числа.

За неименьем ремесла

там мальчик прячет нож за спину.

Там смесь арабов и евреев

взрывоопасности сулит.

Новозаветный вечный жид

скитается за Моисеем.

Неопалимых поколений

следы стираются быстрей.

В колоколах монастырей

смолкает молох сновидений.

 

Не потому ли день от века

не отличить в реке, пока

течёт старинная река

в крутых излучьях человека.

 

 

ТУМАН

 

Утро в окна стучится туманом

под клаксоны ослепших машин,

и, ломая вчерашние планы,

мы на встречу с нежданным спешим.

 

Промокашкой нас город стирает

со стекла лобового рывком,

но от края к заветному краю

пробираемся снова ползком.

 

Город пышет кармической пылью,

светофоры схватив под уздцы.

«Ты на что поменял сенсимилью?» –

обречённо вздыхают жильцы.

 

И сигналят, и крошево мелят,

зарекаются или бранят,

прислонившись к наружной панели,

поправляют примятый наряд.

 

На свидание к милому другу

мы с тобою призывно спешим,

добрый город меняет подпругу,

чтоб казаться, как встарь, молодым.

 

Окна карты тасуют в тумане,

и, наживку с утра проглотив,

город нас обнаружит в кармане

и заснёт под любимый мотив.

 

 

УГЛОВОЕ

 

угол белый угол чёрный

угол пятый расписной

станет проповедь нагорной

если спрятать за стеной

от врагов добра не ищешь

от друзей вины не ждёшь

будет дом и будет пища

будет правда будет ложь

словом за слово богаты

духом нищие посты

это присказка ребята

сказка будет в полверсты

 

по углам расселись слухи

слушать эхо повторять

от начала до разрухи

угол сердца сорок пять

белый воин чёрный рыцарь

третий палец именной

проще истово молиться

над проверенной войной

бог с устатку выпил горя

прикоснулся пригубил

в гущу собственных историй

был казался умер был

 

уголья разворошили

робко дышат крепко спят

здравствуй господи в могиле

до свиданья шелкопряд

берега чужие близко

небеса в тоске чужой

жмут под взглядом василиска

горло тучей гужевой

вот и сказка подоспела

разыскать бы молодца

а ему царевна пела

лампа-дрица-о-цаца

 

 

РЕФЛЕКСИИ

 

напьёшься в хлам копируя слова

приподнимаясь словно подоконник

над полом повторяя абырвалг

боголюбим и богонеугодник

 

воспоминанья словом вороша

царапаешь испуганную душу

перед глазами строчки мельтешат

как старые и злобные кликуши

 

единственное верное добро

с размаху бьёт огромным кулачищем

чудовищною глупостью мудро

ты падаешь к добру добра не ищешь

 

ворчишь припоминая вернисаж

непреходящих форм в журнальном зале

где шепчет отраженье отче наш

которого опять не дочитали

 

К списку номеров журнала «Кольцо А» | К содержанию номера