Жемчужниково

Жемчужниково

В жарком июне гнездится пик короткого лета срединной России — блестящая от молодости трава, горячий воздух, быстрые грозы, после которых земля парит под высоким солнцем. Борщевик и лопухи на обочинах дорог поднимаются выше человеческого роста, в ушах стоит неумолкаемый птичий гомон. Кажется, еще немного и начнутся субтропики, но нет, день идет на убыль, ночи становятся длиннее, к солнцу и теплу девять месяцев будем летать за тридевять земель.

Ближайшую к моему дому городскую улицу в июне закрывают на ремонт, автомобильный трафик пускают в объезд. В клубах пыли по щебенистым рытвинам и ухабам нашего проселка ползет бесконечная череда машин. В выходной день лучше уехать из пыльного пригорода, но в Туле смог, автомобильная толчея, раскаленный асфальт. Легче всего дышится в одоевской стороне. Чуть отъедешь сюда, многое меняется на глазах — состав почвы, растения, воздух. Здесь нет заводов и больших торговых центров, гудящих автомобилями федеральных дорог, многоэтажных домов, ресторанов, тюрем и лагерей, шахтных терриконов, железнодорожных переездов, суеты, промышленных свалок... Глина под ногами превращается в известняк и песок, вдоль дорог появляются сосны и ели. А еще рядом с Одоевом, Белевом и Козельском рассыпаны самобытные монастыри, без которых настоящая русская жизнь почти невозможна: Жабынь, Анастасов монастырь, Оптина Пустынь, Шамордино, Клыково… Россия сама по себе — громадный северный монастырь, в котором удобно лишь в послушании Богу, ведь существует много стран,где гораздотеплее, уютнее,спокойнее и сытнее.В России хо-

рошо жить, если любишь ее.

Наш городок в советское времябыл отмечен 201-м километром от Москвы. На строительство шахт, заводов, шахтерских поселков присылали сюда много зеков и ссыльных, их бесплатным трудом возводили советскую промышленность, которую в 90-х при-ватизировали олигархи. В наших краях при СССР выстроили еще тюремные зоны и лагеря, местные жители работают здесь ох-ранниками. Со временем образовалась околотюремная субкультура, зека-вертухайская жизнь, кото-рую сейчас размывает беженцами из когда-то союзных республик. Носители тюремной культуры во множестве переселились на кладбище, не смогли приспособиться к быстро меняющейся «фраерской» жизни. «Понятия» устарели, воры в законе погибли, сломались или начали сотрудничать с государством, превратились в «правильных» бизнесменов. Мир перемешало деньгами, войнами, товарными и транспортными потоками, людей бросает в них будто песчинки в горной реке — одни всплывают наверх, другие оседают на дно… Иногда мне тоже хочется лечь на дно, прижаться к другим песчинкам, чтобы ощутить себя частью глубинного, стержневого народа. Благодаря этому стер-жню только и продержались мы 25 страшных лет.

Когда еду в Одоев, завороженно оглядываюсь на редкой архитектуры храм в селе Жемчужниково. Нижний его придел посвящен Илье Пророку, оттого и село называлось раньше Ильинское-Жемчужниково. Местные помещи-ки Колычев и Лихарев, жившие в начале 19 века, построили храм классической красоты, в виде ро-тонды. Приход в те времена здесь набирался изрядный: 1500 человек из шести деревень вдоль Упы и старой дороги, связывающей Кра-пивну и Одоев, которые раньше бы-ли видными уездными городами. В 1848 году на средства графа Волконского к храму пристроили ка-менную колокольню, а в 1857 го-ду открыли верхний придел, посвященный Великомученице Надеж-де. Попечение над храмом передавали из рук в руки сильные русские люди, традиция эта не угасла — храм в Жемчужникове сейчас восстанавливает потомок зна-менитого в областном центре санитарного врача Белоусова, в честь которого назван парк в Туле. Члены этой семьи служили родине священниками, учеными, купцами, врачами — сильный улей, хорошая порода русских пчел, не растерявших жизненной силы, исторической памяти.

     В советское время в Жемчужникове, как водится, работал совхоз «Жемчужина», в храме располагалась совхозная столовая. По-мню, вокруг растекался густой запах борща и компота, у открытых дверей церкви стояли механизаторы и доярки. Стены храма-столовой какой-то местный художник расписал фресками с ук-лоном в «народность» — над вездесущими березками гуси-лебеди несут светловолосого мальчика, вы-ходят из моря тридцать три богатыря в блестящих кольчугах; Илья Муромец сидит на лошади, грозно глядя куда-то из-под боевой рукавицы, огромный серый волк везет маленького царевича на загривке... В чем-то этому хра-му очень повезло. Рядом в селе Павловском церковь удивительной архитектуры, построенная сербом Воейковым, в советское время бы-ла разрушена, гробницы вскрыты и ограблены, кости Воейковых вы-брошены в кусты… А в Жемчужникове — столовая, все же не общественный туалет, не коровник или свинарник. Храм продол-жал служить людям, его ремонтировали, подновляли, да и оратари-плугари не последние люди на земле. Думалось мне, пусть хоть они трапезничают, если нам ума не хватает использовать храм по прямому назначению. Но в кон-це прошлого века совхоз развалился, в храме вконец одичавшие люди начали устраивать питейное заведение: одуревшие от безбожия русские плясали здесь ночами напролет, сделав туалет под церковной лестницей. Но плясали и пили недолго: безвременье закончилось, унеся в могилу не ус-певших протрезветь, понемногу на-чала выстраиваться новая русская жизнь. Оказалось, для пахоты зем-ли сейчас не нужен целый колхоз, с этим справляются три—четыре фермерские семьи, оснащенные со-временной техникой. Остальные се-ляне теперь ездят на работу в город, огородами заняты старики и женщины, у которых малые дети.

     Все меняется. Нет смысла, на-верное, заламывать руки и посыпать голову пеплом по умершей русской деревне, этим делу не по-можешь… Только есть ли у нас это дело и какое оно? Для чего живет Россия? Просто растет, а временами усыхает, как зимой тра-ва и деревья, или существует для что-то более важного? Есть ли у нас будущее? Богатеть, растить здоровых детей, думать о вечном — это и есть наше предназначение, а формы жизни могут быть разными? У каждого ответ свой, и экспериментов над страной, на-родом поставили много.

Поосторожнее надо с экспери-ментами! Разрушить легко, по-строить сложно. В соседнем Павловском до революции было цветущее село, громадная помещи-чья усадьба, церковно-приходская школа, конезавод — ничего не осталось. Все «отняли и поделили». Лучше стало? Вырастили нового человека? Нет, душа человеческая плохо поддается переделке. Люди по-прежнему хотят иметь соб-ственность, стараются выделиться и на этом пути мечтают о деньгах, славе, власти, стремятся наверх, ис-подволь толкая этим вперед все об-щество. Неисправим человек, но и вера в Бога неискоренима. Советская борьба с церковью была осо-бенно страшной потому, что не имела смысла в своей безнадежности. Нашлось много русских, ко-торые стреляли в иконы, в Туле одно время иконами даже вымостили мост, чтобы люди попирали святые образа ногами, но все бесполезно — заставить людей забыть Бога не удалось. Комиссары и простодушные злодеи из на-рода зря стреляли в помещика и барина, через поколение в барчуков превратились их собственные внуки. Взять хотя бы Аркадия Гай-дара — внук писателя Егор Тимурович внешне и внутренне превратился в Мальчиша-Плохиша из книжки деда, променял родину на буржуинскую банку варенья и мешок печенья. Того самого печенья, что раздавали затем на укра-инском Майдане. Кроме страха, похоже, не создал коммунизм для народа никакой духовной скрепы, ведь наши лидеры не смогли удер-жать от предательства даже своих детей! Дочь Сталина, сын и внуки Хрущева, потомки Андропова, Гор-бачева, Ельцина — все уехали за границу. Советский режим сразу же рухнул, как только убрали страх и насилие, цементирующие систему. Рай на земле оказался порченым. На этом пути повреди-лись многие, но в целом, как об-щность, русские нашли в себе си-лы подняться после страшного па-дения 90-х.

Мы сберегли свою цивилизацию после чудовищного поражения, выстояли на краю, ведь нам при Ельцине уже грозила судьба древних египтян,вавилонян, ассирийцев, мидийцев, кхмеров, эт-русков, ацтеков и майя... Спасибо той талантливой молодежи, которая в безнадежные 90-е не уехала на запад. Спасибо сельским бабам и мужикам, которые продолжали пахать нашу землю на свой страх и риск, иногда даже себе в ущерб. Спасибо нашим рабочим, врачам, учителям, медсестрам, ко-торые ходили на работу в 90-е почти без зарплаты. Спасибо тем русским писателям, которые двадцать лет выпускали свои книги без гонораров, не скатившись в ернический модернизм, дешевое развлекательство, пошлость, русо-фобию и порнографию. Спасибо нашим спортсменам, которые в жуткие 90-е продолжали защищать российский флаг. Спасибо во-енным, ученым, конструкторам, раз-ведчикам, государственным деятелям, которые не предали родину, не опустили рук, не сбежали за гра-

ницу с деньгами, военными секретами. Спасибо священникам, прихожанам и благодетелям церквей, которые вкладывали силы, вре-мя и деньги не в публичные дома, банки, ночные клубы, сауны, рестораны и водочные магазины, а в храмы и монастыри. Спасибо матерям, которые продолжали ро-жать детей, хотя иногда их кормить было нечем. Спасибо родные, мы помним вас всех! Ваш ти-хий подвиг сопротивления войдет в российскую историю героической страницей, благодаря вам на-ша страна сохранилась и продолжает оставаться одной из самых сильных на планете. Своим присутствием Россия продолжает удер-живать многие народы и страны от падения и гибели — христиан, алавитов, езидов, шиитов Сирии, коптов Египта, персов, сербов, палестинцев... В некотором смысле Рос-сия сохраняет установленный Богом планетарный порядок, без которого человечество давно бы вы-родилось, разделившись на запад-ных господ и рабов третьегомира.

Россия тяжело переболела го-сударственным атеизмом и кровавыми коммунистическими фантазиями. Вымерло много замечтавшихся и тех, для кого страдания прозрения, выздоровления оказались чрезмерными. Русского на-рода сильно убыло на земле, но теперь мы понемногу выбираемся из страшной ямы 90-х. У нас ук-репляется армия, восстанавливаются производства, снова распахана, хоть и не вся, земля, рождается больше детей. Смотришь на их головки в сельском храме, когда малыши стоят в очереди к при-частию, и душа радуется: вот он — твой народ, твои дети. Эти уже не уедут, не бросят Россию, будут сражаться за нее хотя бы потому, что на российской земле стоят до-рогие нам храмы и монастыри. Кто-то же должен их защищать!

Россия — земля веры: православия и традиционного ислама. Ваххабитам и сектантам здесь не место. Россия сохраняет чистоту на-стоящей веры.Западные Содом и Гоморра, протестантизм, саудовс-кий ваххабизм, всегда будут бороться с нами еще и поэтому. Рус-ским надо понять, выбор у нас очень скудный: православие или смерть. Православное самосознание, история, культура и язык — главное, что нас объединяет, экономика вторична. Хорошо, что ста-ло больше женщин и детей в храмах, жаль мужичков маловато. Русский мужчина как озаботился обогачиванием в 90-е годы, так, в большинстве своем, и не может выйти из этого состояния. У многих есть уже богатые дома и роскошные квартиры, деревенские да-чи, по две машины на семью, но для души времени никак не най-дется. Баня, рыбалка, охота, путешествия, друзья, машины, спорт-зал, красивые женщины… Только вот одним телом не выжить. Первичен дух, а не материя, тут Ленин,Маркс и Сталин ошибались, поэтому СССР и распался. Мир жи-вет по духовным законам, без знания которых человек безоружен и беззащитен.

…А храму в Жемчужникове в новом веке опять повезло — кроме благотворителя еще и священник выискался: уникальное для округи духовное явление. Он монах, а живущий в миру монах — это редкость. В монашестве есть что-то непостижимое, сокровенное. Когда священник отягощен семьей, обрастает детьми, женой, тещей, квартирой, машиной, дачей — от житейской обремененности он иногда становится духовно одышливым, слишком сытым, благополучным, спокойным. А православие, да и вообще ос-мысленная жизнь, возможны толь-ко в ежедневной борьбе со своей животной природой. Когда эта борьба ведется всерьез —человек уязвлен, весь в невидимых ду-ховных ранах и ушибах, которые чувствуешь. Если этого нет, человек дезертировал с вечной войны, душа его постепенно мертвеет. Монах из Жемчужникова живой, короста благополучия с него раз за разом слетает, душа у него уж больно непричесанная, по-детски искренняя. На житейском уровне эта искренность часто вредит ему.                                                                                                                           

— Ходят в церковь как в клуб, людей посмотреть и себя показать! — иной раз вскрикивает ба-тюшка прямо среди службы, откликаясь мыслям своим.— Хотят удобного, легкого православия! Раньше было по-другому! Люди многим жертвовали ради возмож-ности прийти в храм! А сейчас многие идут потому, что сюда ве-тер дует! Подул государственный ветер в сторону храма и нанесло много мусора! Повернет ветер в другую сторону и опять начнут рушить церкви!

Смотрю на него и думаю: как бы опять жалобу не накатали! Это-го батюшку-монаха в Гражданскую войну точно бы расстреляли. Странно, почему-то именно Гражданская война для меня до сих пор — оселок и точка отсчета. Не революция, а именно Гра-жданская война. Увидев человека, представляю, что бы он делал то-гда? Великая Отечественная война в 1945-м закончилась, а та, что началась в 1918-м, не окончится еще долго. Красные и белые продолжают сражаться в нашей душе, спор не разрешен! Стоило бывшему прокурору Крыма Ната-лье Поклонской выйти 9 мая в ряды «Бессмертного полка» с ико-ной царя Николая, как на нее тут же набросились современные ко-

миссары. Нет уж прежнего обездо-

ленного пролетариата и темного крестьянства, буржуазность залила всю Россию, нынешние комиссары сами насквозь буржуазны, а кровавый спор в душе продолжается. Что лучше — социализм или капитализм? Интеллигенция в России — жалкая прослойка общества («говно, а не мозг нации», по выражению Ленина) или национальная элита? Религия — «опиум для народа», или необходимая основа народного самосознания? У каждого из нас в этой войне своя сторона, кто-то еще партизанит... Голосуют и сражаются не только мыслями, словами, но и кошельком, ногами, маткой. Вывозят деньги за границу, показывая «этой стране» кукиш в кармане. Много женщин, которые мечтают выйти за иностранца, отказываясь рожать для России. Вроде бы свои, русские интеллигенты, ненавидят Россию за грязь, хамство, неустроенность, всесилие генералов и чиновников, мечтая уехать…

Некоторые потомки аристократов, например, Толстые «Ильичи», Николай Геннадьевич Лермонтов, еще при Сталине, рискуя жизнью, возвратились на родину, а дети пролетариев, чьи предки радовались революции, теперь меч-тают от родины сбежать! Целая страна, Украина, пытается выло-миться из русского мира! Выстрелы, минометные разрывы и кровь на Донбассе — прямое следствие Гражданской войны. Ведь Слобожанщину и Новороссию подчинили Киеву именно тогда. Земли западной Украины, веками при-надлежавшие Польше, Венгрии, присоединили к Украине при Ста-лине. Но при этом и Ленин, и Сталин объявлены врагами украинского народа! Удивительны ис-торические кульбиты, теперь в Ук-раине будто воскресли вековой давности персонажи — зеленые и прочие самостийщики, анархисты, наследники Петлюры и Мах-но… Причудлива человеческая душа. Многие потомки комиссаров начала ХХ века стали западниками, либералами, а некоторые внуки тогдашних либералов — пат-риотами. Но мыслительные стере-отипы у многих остались прежними: дай им в руки оружие — начнут стрелять друг в друга, при всей внешней демократичности.

Увы, никакая идеология неспасает человечество от приступов ненависти и людоедства. Ни коммунистическая идея, ни либеральная. Даже великое христианство в средние века имело следствием инквизицию и жестокие религиозные войны. Нельзя превращать христианство в идеологию, нужно жить сердцем, выращивать в сердце любовь, выпалывая семена ненависти. Даже христианство благотворно лишь в сочетании с добрым сердцем; оно

тут же начинает мертветь, когда используется в качестве детали государственной машины мертворожденными чиновниками. Хо-рошо, что церковь и любовь у нас отделены от государства, иначе именем Христа снова начали бы казнить и запирать в тюрьмы…

Гудит мир дырявой трансформаторной будкой, ветер свищет в ней, выдувая доброту и тепло. В русском мире случился новый, теперь духовный Чернобыль: кук-ловодам удалось стравить русских и украинцев! Как мы допустили это? Где недосмотрели? Иногда хочется, чтобы началось какое-то планетарное бедствие, мо-жет наши народы хотя бы тогда забудут свою распрю и по-братски кинутся друг другу в объятья утешения и помощи?

     — Почему мы все так живем?— тонко и пронзительно вскрикивает батюшка-монах посреди службы. Я думаю, мы все виноваты в этом. Я тоже бывал равноду-шен, ленив, надолго запирался в писательской келье, забыв о людях. Не берегся от греха, ударил этим кого-то доверчивого, кто смот-рел на меня как на взрослого, зрелого писателя. Удивительно чистые души есть в народной сердцевине, вот их нельзя предавать гре-хом, как детей, любящих тебя… Бьется крупный овод в оконное стекло церкви в Жемчужникове, за стеклом открывается вид на высокий дальний берег Упы, засечные леса, село Павловское.

     — Что случилось с нашим на-родом? — вскрикивает монах.—Почему мусульманские мужикивсе как один идут по выходным в мечеть, да еще ноги перед ней моют, а наши во время воскресной литургии бегут пиво пить!?..

Нужно собираться домой, литургия закончилась, прихожане сейчас усядутся обедать, батюшка их специально за одним столом собирает, чтобы создать хотя бы маленькую общину. Старается помогать тем, кто болеет, поддер-живает споткнувшихся. Сердце у него доброе, есть в нем любовь к людям — это главное. Обрядовая сторона в православии тоже важна, но если в человеке нет любви — никакие обряды не помогут. Где взять любовь, если нет ее в душе? Можно ли ее вырастить? Это великая тайна и сложное искусство — растить любовь, бороться с ненавистью. Нам нужно допускать наверх только добрых людей, умных и добрых. Отбрасывать по пути наверх тех, кто ради очередной идеи, политического успеха, станет кастрировать и гнобить собственный народ. Как выстроить, сконструировать эти механизмы отбора — вот о чем нужно думать обществу...

…Несется машина к Туле, мель-кает по сторонам голубая от солнца хвоя молодых сосен. Хочется остановиться возле обочины, вый-ти в луга, провести рукой по тугим колосьям вызревающего ячменя. В цветущей траве мотыльки и кузнечики брызнут в разные стороны, запахнет свежескошенным сеном... Но времени мало — с минуту посмотришь на эту летнюю пастораль и мчишься дальше.

Когда-то хотел купить здесь до-мик, но решил, что не надо. Ни-чего душе не надо в такие дни, кроме дороги, леса, реки, сельского храма, мимолетного свидания со священником, которого, иной раз, никогда больше не увидишь и никогда не забудешь. Жизнь ско-ротечна, телу скоро умирать, для души же собственность — тюрьма. Нужна свобода и возможность почаще видеть Россию деревень, поселков и маленьких го-родков. Ах, как хороша наша сельская родина! Сдержанная ти-хая скромница, но не сломалась до конца под целым веком революций, войн, перестроек и переделок. Нашим краям отчасти повезло — нефти тут нет, уголь плохой, рек мало, нечего поворачивать и запруживать. В других провинциях затопленные колокольни жутко торчат из воды, зия-ют адовыми дырами изгаженные человеком нефтяные и газовые поля, дымятся бескрайние свалки. У нас, вместо газа и нефти, всегда было много талантов. В од-ном ХIХ веке и только в литературе: Толстой, Бунин, Тургенев, Розанов, Фет, Лесков… В ХХ веке такого уровня художников слова на Орловской и Тульской земле не появилось. Культуре нужны были проклинаемые в СССР причудливая роскошь дворянских по-местий, материальная избыточ-ность, свобода суждений позд-ней Российской империи. В советское время дворянские поместья были разрушены (спасена лишь Ясная Поляна и, не случайно, именно вокруг нее в ХХ веке всходили ростки задавленной куль-туры, не пролетарской, сепарированной и предвзятой, а общечеловеческой), деревенский народ переселили в города и поселки, на-мерено лишенные храмов и традиций, литературный урожай упал. В послевоенное время спасительно вызрели северные ягоды русской литературы — Астафьев, Распутин, Шукшин, Белов, Абрамов,— и тому были причины: отчего именно в Сибири да на Севере? А тульская, орловская литература осела, рухнула в ХХ веке и нам теперь нужно искать в земле после пожара и корчевания оставшиеся живые корни, сеять чудом уцелевшие семена, рыхлить землю, удобрить собой пожарище…

После революций и перестроек село у нас по-прежнему нищее — только сейчас бедность начала разбавляться деревенскими особняками «новых русских»,— и бедность защитила эти места от окончательного уничтожения луч-ше оружия: в здешних сирых краях мало чужих, все родное и теплое, тут легко верить в Бога и не страшно умирать. После смерти превратишься в травинку, цветок, полевую ромашку, которую сорвет детская рука, чтобы подарить маме. Юная красивая мамочка с наслаждением вдохнет твой цветочный запах, и жизнь будет продолжаться бесконечно.