Сергей Сущий

Два рассказа

СОЛДАТ

 

Невысокий, с широкой стриженной головой и плотными плечами, он горбился над анкетой – две страницы, двадцать семь вопросов с подвопросами. В заполненном виде будет вся биография.

Итак, Виктор Ступин. Родился в Петровске. Тридцать два года назад. В семье рабочего. Что там дальше… Школа, ПТУ, армия. Участвовал ли в боевых действиях? Участвовал. Где и когда? Хороший вопрос. Сколько себя помнил. Везде и всегда. Жизнь омывалась войной – всеобъемлющей и непрерывной, менявшей только свои названия и оболочки.

Он помнил, как красной пластмассовой саблей отбивался от трех соседских крестоносцев, вооруженных мечами из тополя. Мечи со свистом летали над головой, больно били по коленкам, рассекали воздух у самых глаз — он с трудом успевал отбивать их щитом. Но даже проверенная в сотне боев крышка от выварки не могла уберечь его тогда от мучительной смерти. Крестоносцы были беспощадны, и он умирал раз за разом. Лишь полчаса спустя из-за гаражей вывернула подмога – желанная, и как всегда запоздалая. Свое он уже получил сполна…

Помнил страшную драку против седьмого «Б», когда, сокрушая всех на пути, вывернул на него школьный Голиаф – второгодник Заруб. Тогда он – маленький, упорный солдат, вынес на ногах два сокрушительных удара, ни один из которых не успел отвести или смягчить. А потом, метнувшись вперед, уткнув в живот врага разбитое лицо и обхватив его могучий, как дерево, торс, неизвестным самому себе волшебным приемом опрокинул Заруба на школьный паркет… Он мог многое вспомнить.

«Взрослые» войны? Конечно. Сначала Афганистан. Вот эти три шрама появились у него там в разное время. На третьей его ране война закончилась – СССР из Афганистана ушел. Но если в мире кончаются войны, то не кончается Война. Он всегда находил себе работу. Только менять ее приходилось часто, все места уже и не упомнишь. Абхазия, Приднестровье, Босния…

А сразу после был контракт с Бобринцевым на участие в алма-атинском международном турнире (март 1993 года). В той войне он был пешкой – (b2 белыми; g7–  черными). Тогда ему заплатили немного (так был составлен договор), но он отслужил свое честно. Все четырнадцать партий-боев, только в двух из которых к концу оставался в живых на ледяном от желтого лака и электричества клетчатом ринге.

Двенадцать раз в том турнире он воскресал для нового боя, через страх, боль и саму смерть, настигавшую его в предыдущем поединке. Звезд не хватал, но был очень надежной пешкой. Один раз даже спас партию, когда раненый, продравшись сквозь пешечную цепочку врага, продолжал упорно ползти к той заветной линии, ступив на которую должен был обернуться ферзем. Чтобы остановить его, соперник тогда отдал фигуру, а спустя десять ходов признал поражение.

Солдат вспомнил хруст своих костей, когда его словно чугунной плитой накрыла вражеская ладья. Но он успел оглянуться на развороченное бойней клетчатое поле, как всегда удивившись тому, что все эти разрушения не видны никому, кроме последних на доске шахматных фигур, замерших вокруг него на полушаге… Через месяц, когда Бобринцев  отправлялся на новый турнир в Цюрих, Виктор отказался от продолжения контракта.

– Не люблю умирать так часто, – он виновато улыбнулся. И прохладное лицо гроссмейстера, с жестким седым бобриком над треугольным лбом, выразило ему в ответ свое понимание.

Потом, может, впервые в жизни, он некоторое время не воевал – работал в охране Мост-банка. Весь рабочий день просиживал в небольшой квадратной комнате на первом этаже центрального офиса, а по вечерам с тремя другими охранниками, отвозил на бронированном джипе опрятные денежные мешочки. Надежно, сытно, спокойно, но скучно. И он ушел.

Год проработал рейнджером в разных компьютерных играх. Работа несложная – в нужный момент (после удара по клавише «Enter») надо выскочить на мониторе, стреляя холостыми, и, почувствовав электрический щелчок в любой части тела, упасть. Ты убит или ранен. Но платили во всех этих играх мало. А главное – хотелось настоящей войны.

Здесь и началась Чечня. Декабрь 94-го. В составе Майкопской бригады брал Грозный в новогоднюю ночь. Бригада почти вся погибла, а он уцелел. Затем были Шали, Гудермес и снова Грозный. Два легких ранения – запястье и голень. Потом Ведено, три месяца в Аргунском ущелье. И наконец, ранение в голову под Бамутом – месяц без сознания в армейском госпитале Волгограда. Как он тогда остался жив? Почему окончательно не убило в одной из его бесчисленных войн – от крестовых походов, начатых соседним двором, до бессмысленной, беспощадной Чечни?

Наверное, потому, думалось ему, что он был настоящий солдат. На этот счет у него была своя теория. Дело в том, что у каждого настоящего солдата есть внутренняя точка – телесное средоточие, которое позволяет восстанавливаться после любого, даже смертельного ранения. Первым заметил и отчетливо проговорил это Гомер, описывая судьбу Ахиллеса (Ступин не читал книг, но всё, что касалось войн и великих воинов, схватывал сразу). Однако в древности еще не знали сути и роли этой жизненной точки. Гомер думал, что она – всего лишь лишенное защитной оболочки место, в которое мог быть смертельно поражен великий греческий воин. На деле Ахиллес был ранен и убит многократно. Но только однажды, когда стрела попала в его жизненное средоточие (у Ахиллеса оно было в пятке), рана оказалась действительно смертельной.

Вопрос, почему же он не защитил свое средоточие надежным способом? Потому, что ни один солдат не знает, где оно находится. Иногда шестым, дополнительным чувством он может угадать, предощутить это место, но в точности узнает только в миг его поражения  – примерно так разлетается бронебойное стекло при несильном ударе по точке, в которой сходятся лучи его прочности…

Из госпиталя его выписали в октябре 1996 года. Война в Чечне стала уже историей. Поменяв несколько работ, он в начале 1998-го устроился рейнджером в новую, широко разрекламированную по центральным каналам электронную игру «Универсальный боец Алекс» – 3700 долларов за полный комплект (любимое развлечение всех юных новорусских мажоров). Первое время при продажах игры в России продолжали использовать американских и европейских солдат, но быстро уяснили, что нет смысла расходоваться на дорогих легионеров, когда под рукой великое множество своих, столь же умелых, но куда более дешевых бойцов. Хорошая работа для немолодого уставшего воина. Шестичасовой рабочий день, два выходных в неделю (плюс один за каждую очередную смерть). Полный соцпакет. По желанию, вся зарплата в валюте… Виктор сам не знал, почему снова откликнулся на это звонкое имя – Чечня. Хотя, что ж не понять – оно как бубен для засидевшегося танцора…

Дата – 18 октября 1999 года. Подпись. Кажется, с бумажками всё –бухгалтерия контракта шла к концу. Неделя, и он займет свое место…

Эта была разведрота 117-го мотострелкового полка. А полк входил в состав западной группировки, шедшей на Грозный от Ингушетии. Орджоникидзевская и Шаами-Юрт, Ачхой и Урус-Мартаны с окрестностями – вот земля, прошедшая перед Виктором с октября по январь. С автоматной трещоткой и отрывистым лаем пушек, со стрекотом вертолетов, матом и стонами. Война как война.

Дважды ему везло по крупному. Один раз – так себе. А девятого января, в семи километрах выше Улус-Керта, не повезло. То, что подорвался БТР, на этой войне с Виктором случилось уже третий раз. Хуже, что рассыпавшись по заснеженной земле, десяток бойцов оказались на плоскости под перекрестным огнем сразу с обоих склонов. Но обошлось. За полчаса, экономно отстреливаясь, разведчики один за другим стянулись за небольшую каменную гряду, где можно было дождаться помощи. Виктор тоже подобрался к укрытию. Оставался один бросок. Он выждал, и на – раз, два, три, –не разгибаясь, метнулся по камням вверх.

И тотчас с противоположного склона (расстояние– девятьсот метров) рванулась за ним пуля – в этот раз очень точная пуля. Он почуял это, когда она еще неслась по стволу, разгоняясь для предстоящей погони. Она шла в нужную точку, потому что угадала ее. В ту самую, под родинкой на правом плече, о точном месте которой не знал сам солдат.

Бежать ему было одно длинное мгновенье или два-три коротких. Совсем немного. Но пуля, рванувшая за ним, была Ахиллесом. А он –  черепахой. Это только у Зенона Ахиллес не может ее догнать. В жизни может. Солдат и пуля знали это. Чуть прибавить или наоборот оскользнуться, качнуть в сторону  – вот, что могло его спасти. Но это могла быть только случайность, милость свыше. Отпустится ли она ему в этот раз, солдат не знал. Пока миг его броска растягивался резиной, он мог надеяться. Как надеялась, сжавшись в полете до атома, пуля.

И весь горный заснеженный мир (покатая земля, белые склоны в черных соснах); вся мятежная, ощеренная Чечня и по-медвежьему насевшая на нее Россия; вся уходящая в бесконечность планета, теперь замерев, следили за солдатом и пулей. Потому что никто не знал, чем кончится их сольный номер…

И сейчас никто на земле не знает.

Пуля еще летит.

 

 

 

ПОСЛЕДНИЙ

 

Он свернул снасть, взобрался по глинистому откосу и пошел к маленьким черным избам, прилипшим к сумеречному горизонту. Братья и сестра, наверное, еще спят. А мать уже во дворе. Он поднял голову – звезды, еще полчаса назад такие крупные и четкие, совсем высветились. Надо будет выучить их имена – в который раз дал он себе зарок. Но это когда-нибудь потом, а прямо сейчас его ждут дома молоко и теплый хлеб…

«Михаил Иваныч, миленький… Ну хватит спать…» – кто-то осторожно, но и настойчиво тряс за плечо. «Не дадут даже молока попить» – ему стало обидно. До деревни оставалось всего несколько минут ходьбы, и он ускорил шаг – может, успеет…

На небольшом графитовом прямоугольнике, выпадающем из пышного стиля Георгиевского зала, желтые молнии складывались в минуты и секунды. Утро. Начало одиннадцатого. Доставленный из ЦКБ старичок уютно спал в инвалидной коляске. Вокруг него нервно суетились две женщины. От двери к ним подоспел человек в безукоризненном черном костюме:

– Ну, что?

– Не просыпается… Сколько осталось?

– Минут двадцать. Приболел?

– Сон. Но очень крепкий.

– Может, не следовало его привозить?

– Так ведь не спал, – старшая из женщин, не переставая, мягко тормошила старика. – Всё время бодрый был. Улыбался. Соображал. А попал сюда и заснул… Может, предупредить президента?

– Не надо. Время еще есть. Сколько ему?

– В июле будет сто тридцать восемь.

– Возраст, – чиновник одобрительно покивал креслу, в котором, завалясь набок, все также самозабвенно спал коричневый старичок.

…Пятнадцать минут… Десять, пять… Время неумолимо убывало, и суеты вокруг спящего становилось всё больше.

Еще в прошлом году их было трое. И каждого из них президент поздравил по телефону лично. Такие поздравления стали традицией с 2045 года. К столетнему юбилею Победы ветеранов в стране оставалось восемнадцать, и все они были награждены специально отчеканенной платиновой медалью.

Восемь их было в 2055-м, в 2060-м – пятеро. Через год осталось трое. А если считать всех ветеранов Второй Мировой – до десятка. Трое в России, двое в Германии (немец – бывший солдат вермахта, и еврей, воевавший в советской армии), по одному во Франции, Англии, на Украине и в Грузии. Все они умерли в следующие три года. К 9 мая 2064 года из миллионов людей, когда-то насмерть стоявших друг против друга, остался один – Михаил Иванович Гольцев.

…Три минуты.

В зале наводили последний порядок. Словно из воздуха возникали люди со скучными лицами, чтобы, в один затяжной взгляд оценив обстановку,  также незаметно исчезнуть.

Две…

Дойти до дома ему так и не дали. И теперь, щурясь от яркого света, он пытался сообразить, где находится и что вокруг происходит. Наконец в нависавшей над ним женщине он узнал Веронику Петровну – лечащего врача. Стало быть, что-то по медицине. Впрочем, жизнь его давно состояла только из медицины.

– Вот и славно, Михаил Иваныч. Вот и… Давайте-ка мы вас чуть поправим…

Его легкое сухое тело осторожно сместили, придав ему вертикальное положение.

Минута…

Торжественное напряжение достигло предела и, рывком сняв его, в зале чуть раньше запланированного, появился президент, крупный и невыразительный.

Пока с небольшой кафедры он говорил круглые слова о случившейся сто двадцать лет назад войне и одержанной тогда великой победе, о мире и прочном фундаменте нашей общей памяти, Михаил Иванович снова задремал. Когда президент подошел к нему, ветеран был далеко от Георгиевского зала. В секундной заминке президент почел за лучшее поцеловать спящего  в коричневую жесткую щеку. Торжественно грянули литавры. Все шло строго по протоколу, и пять минут спустя глава страны отбыл на другие мероприятия, а последний ветеран спал в коляске, которую теперь, не торопясь, катили по длинному коридору…

 

Впрочем, среди самых старых обитателей оренбургского дома престарелых № 3 есть неизвестного года рождения Борис Владимирович Приходько. В 1990-х он окончательно потерял память. А через тридцать лет, после того как умерла его родная племянница, последняя из близкой родни, он оказался в этом заведении, которое тогда еще располагалось на улице Бурцева. С тех пор дом престарелых дважды менял месторасположение. Сменилось несколько поколений персонала, а беспамятный Приходько все еще среди его старожилов. Нет ни человека, ни документа, способных связать белобрысого связиста второго Украинского, контуженного на левом берегу Днепра, с древним стариком, вот уже почти сотню лет не покидавшим город посередине гигантской степи.

А в Липецке, в однокомнатной квартире на четвертом этаже панельной пятиэтажки (одной из последних в областном центре) живет Валентина Сергеевна Ермолина. Родственников у нее нет. И ухаживает за ней другая старушка, много моложе. Регулярно захаживают и женщины из собеса. Говорят, что брать ее в дом престарелых нет надобности. В ящике тумбочки, около кровати, между столетнего хлама есть выцветший прямоугольник – фото, на котором с трудом различимы контуры молодого лица. Фотокарточка не доставалась из тумбочки лет тридцать. Если показать ее Валентине Сергеевне, неизвестно скажет ли она, кто на ней. Она ведь давным-давно ближе к миру растений, чем людей. Но тридцать лет назад, смотря на фото, она еще помнила, что это ее Валера, пропавший без вести в сорок четвертом. С тех пор ему двадцать. И он жив, пока жива она.

Наконец, в северной Чехии, в одной из штолен Рудных гор, спит семнадцатилетний немецкий солдат. Спит с 18 марта 1945 года, когда охраняемый им склад накрыла бомбардировка союзников. После одного из разрывов что-то екнуло в недрах горы, хранивших ящики с боеприпасами и провиант. Каменные пласты сдвинулись, закрыв вход многометровой толщей, а солдат потерял сознание. Точней заснул. Гора, изъеденная рудокопными ходами еще в XV веке, дышит сотней пор, и воздуха солдату хватает. Он спит и не хочет просыпаться. Он и не проснется, пока не выйдет по капле из мозга весь страх перед этой непонятной, страшной весной сорок пятого. Потом (это будет нескоро) он придет в себя. Вспомнит бомбардировку; поймет, что его засыпало, и начнет думать, как не нарушить воинский долг и все-таки остаться в живых. Он и станет тогда последним ветераном войны…

 

А сейчас все, кто мог бы претендовать на эту роль – спят. И лучше всего Михаилу Ивановичу. Заснув, он ловко (как научился только несколько лет назад) угодил в ту самую точку последнего сна, с которой его сорвали для встречи с президентом.

Ему оставалось две сотни шагов до теплого молока и хлеба. И никуда не надо было торопиться. Он крутнул вокруг себя ведерко с рыбой, вскинул лицо на последние звезды и снова подумал: «Надо будет выучить их имена…».

К списку номеров журнала «Русское вымя» | К содержанию номера