Сергей Носов

Поэзия и магия

Мы фатально недооцениваем проницающую и преображающую силу поэтического мировидения и поэтического слова, недооцениваем, в том числе, и сопричастность поэтической интуиции «мгновенному» мистическому постижению сути вещей и незримых «сущностей» окружающего мира. Поэзия и мистика, поэзия и магия мысли находятся в неразрывном единстве между собой, если они - подлинные.

 Это давно уже достаточно очевидно, хотя и до сих пор распространено обывательское представление, что художественное творчество, включая, естественно, и поэзию - только некая словесная игра, разновидность увлекательного фокусничества, которое развлекает, услаждает душу и, может быть, порой приобщает к прекрасному, но - не более того.

 В лучшем (среди обывательских воззрений) случае, видят в поэзии эдакое эстетически притягательное проповедничество и завуалированное нравственное и общее духовное «наставничество», как бы «настоянное» на музыке стиха, ритме, рифме, яркой образности и прочих внешних атрибутах поэзии. Между тем все это - чистейшие и простейшие благоглупости на фоне уже устоявшихся современных, в том числе и вполне научных, знаний и представлений о мире и месте в нем поэзии и творчества.

 Так, еще в относительно недавнем историческом прошлом фатально недооценивалась «вещность», материальность сознания и мысли, включая, естественно, и поэтическую мысль, а точнее - поэтическую интуицию и мысль, которые всегда слиты в подлинной поэзии воедино. Таково наследие давнего противопоставления материализма и идеализма, материи и сознания.

  Между тем, давно уже стало ясно, что мысль и сознание в целом - только одна из форм все той же материи, материи и энергии, из которой состоит весь мир, вся наша Вселенная. Иного в окружающем нас мире просто нет. Это доказывает со всей однозначностью даже современная физика, в частности, квантовая физика. Поэтическое сознание, состоящее из сплава интуиции и мысли, есть, в известном смысле, поток энергии и одновременно ее сгусток, как бы впитывающий в себя и зеркально отображающий «суть вещей».

 Потому поэтическое сознание и, соответственно, поэтическое творчество, если оно подлинно, непременно обладает, помимо прочих уникальных свойств, в известном смысле и проницающей силой рентгеновских лучей - способно отображать незримые «сущности» окружающей жизни с редчайшей, завораживающей, поистине магической ясностью и полнотой. В этом во многом и состоит искусство поэзии - искусство созидать из слов чарующие «рентгеновские снимки» мира, то исполненные красоты и приобщающие к светлым стихиям жизни, то приводящие в страх и трепет и обнажающие «темное дно» земного существования.

  В торжественном провозглашении этого особого проницающего свойства поэтического мировидения, собственно, и состоит философский смысл знаменитого тютчевского стихотворения «День и ночь», в котором ночь - это вдруг открывающаяся перед поэтическим взором бездна, вдруг обнажающееся перед ним «темное дно» бытия:

   «И бездна нам обнажена

   С своими страхами и мглами

   И нет преград меж ей и нами -

   Вот отчего нам ночь страшна!»

 В действительности, настоящий поэт в процессе созидания, творчества реально «работает» и со светлыми, и темными «сущностями», стихиями и энергиями мира, не только различает и отображает их, но и «пользуется» ими, как бы намагничивает ими свое поэтическое слово, в котором эти «духи мира», эти мировые стихии и энергии воплощаются достаточно осязаемо и «вещно», в сущности, так же, как в магическом заговоре или заклинании. Действие поэтического слова - гипнотическое и магическое.

 Поэтическое слово - это не просто зримое воплощение красоты, это - сгусток энергии, способной и созидать, и разрушать, а само поэтическое творчество - это таинство.

 Почему же тогда поэзия многих и многих оставляет равнодушными и чарующе (или хотя бы ощутимо) действует далеко не на всех? Ответ прост: по той же самой причине, по которой и любое таинство (в частности, церковное) не действует на непосвященных, не верующих, равнодушных, не воспринимающих его всерьез.

  Для того чтобы поэтическое таинство подействовало, нужна вовлеченность в магию поэтического слова, способность и желание «читать» отраженные в этом слове магические символы и таинственные знаки мира, его созвучий и диссонансов, его скрытых соответствий и его изломов, которым глубоко сопричастны жизнь и сознание человека. Опять вспомним Тютчева: «Поэт всесилен как стихия, // Не властен лишь в себе самом…»

 Однако не преувеличиваем ли мы, утверждая генетическую родственность процесса поэтического творчества и акта таинства творения в магии? Обратимся в тому, что утверждали те, кто в магию действительно верил, воспринимал ее более чем серьезно и проповедовал ее как путь созидания счастья. Вот что писал, например, в известной книге «Магия в теории и на практике» (1929 год) провозвестник современной европейской магии Алистер Кроули: «поэт, влюбленный или художник, охваченный творческим неистовством, выходит на пределы самого себя, то же самое должно случиться и с Магом». То есть творящий поэт или художник, по убеждению Кроули, погружается в некое состояние «неистовства», в котором творится и Магия, которое необходимо и Магу. Собственно, это необычное и таинственное с виду состояние, в котором человек, будь он маг или поэт, «выходит за пределы самого себя» - типическое, если можно так выразиться, зазеркалье эйфории или транса, когда обыденное сознание естественным образом гаснет и на смену ему приходит сознание трансцендентное, открывающее мир как живое и чудесное единство «всего и вся» на уровне бесконечных превращений «одного в другое», бесконечных метаморфоз движения, энергии и материи. Это и есть по сути дела то самое действительно необыденное состояние творчества, при котором магическим способом постигаются и преобразуются сущностные связи и созвучия явлений жизни.

  Большая поэзия (по крайней мере, в России) и начиналась со стремления поэта быть выше обыденности и выше самого себя, приобщиться к высшему знанию и творчеству. Вспомним Ломоносова:

  «Я дело стану петь, несведомое прежним!

  Ходить превыше звезд влечет меня охота

  И облаком нестись, презрев земную низкость».

 Конечно, Ломоносов утверждал свое поэтическое «я» еще достаточно наивно, но истинные цели поэтического творчества обозначил в целом точно. Лучше же всех о мечте и жажде поэта слиться с трансцендентным и вечным, приобщиться к Космосу бытия сказал, конечно же, истинный провидец в русской поэзии Федор Тютчев:

  «Душа хотела б быть звездой,

  Но не тогда, как с неба полуночи

  Сии светила, как живые очи,

  Глядят на сонный мир земной, -

 

  Но днем, когда, сокрытые как дымом

  Палящих солнечных лучей,

  Они, как божества, горят светлей

  В эфире чистом и незримом».

  Естественно, можно вполне резонно заметить, что все подобное, провозглашаемое поэтами порой столь громогласно и столь вдохновенно - или вообще только риторика, или лишь красочное иносказание о том, «кем мне так хотелось быть, но, увы, не довелось стать». Почти каждый человек мечтает быть больше, чем он есть, а уж поэт - особенно. Вл. Соловьев полагал, что в стремлении стать «больше, чем ты есть» заложено зерно будущего Богочеловечества. Вряд ли. В этом стремлении чаще всего проявляется просто «вирус» гордыни, самомнения и неоправданных амбиций - раздуться эдаким «неимоверным шаром» и тем самым показать миру и окружающим «кто есть кто».

  Тем не менее, мы не верим, что Блок, например, просто играл, гордился собой или фантазировал, когда исповедальным тоном писал о поэтическом творчестве в стихотворении «Художник»:

  «Длятся часы, мировое несущие.

  Ширятся звуки, движенье и свет.

  Прошлое страстно глядится в грядущее.

  Нет настоящего. Жалкого - нет.

 

  И, наконец, у предела зачатия

  Новой души, неизведанных сил, -

  Душу сражает, как громом, проклятие:

  Творческий разум осилил - убил».

 Погружение в трансцендентное, приобщение к трансцендентному, попытка отобразить его в слове, впитывание и впитывание в стихи потаенных энергий мира, Вселенной, насыщающих собой поэтическую образность и символику - это и есть поэтическое творчество в высоком значении этого понятия.

  Просим не путать его с «рифмотворчеством», которое тоже может нравиться людям и даже вызывать порой бурные аплодисменты, но к поэзии как таинству и как магии, оперирующей живым словом, не имеет отношения. Так, особенно любили предаваться такому римфотворчеству и упоенно «разговаривать стихами» официальные советские поэты. Это тогдашней властью особо приветствовалось. Считалось, что настоящий советский поэт должен непременно быть понятным для народа и потому ему следует красиво и убедительно «говорить в рифму» - кого-то (то есть, кого надо) страстно ругать, кого-то, наоборот, восторженно хвалить, воспевать, что-то (то есть, что надо) патетически провозглашать, а иногда и просто болтать и болтать о цветах в поле и птицах в небе, чтобы советскому читателю стало от этой неугомонной болтовни в рифму приятно…

  Таким всегда был, в частности, Евгений Евтушенко - типический пример советского поэта-трубадура, для которого самое важное - как можно сильнее и эффектнее «дуть в трубу». Но к действительно серьезной Поэзии с большой буквы все это, увы, не имеет отношения. 

  Серьезность настоящей, большой Поэзии состоит также отнюдь не в том, чтобы уметь в ней поговорить и с самим Богом, как это запросто удается, в частности, тоже весьма любящему по-советски «поговорить стихами» Александру Кушнеру, с достоинством завершающему, например, любопытное поэтическое описание своей приватной встречи с Богом следующим весомым признанием: «И я ему сказал, что он не виноват, // Ни в чем, что жизнь сама угрюма и сурова».

 Задача истинного поэта, по нашему глубокому убеждению, состоит отнюдь не в том, чтобы «частным порядком» встречаться с Богом и что-то ему авторитетно разъяснять от себя лично, а в том, чтобы Бог как светлое, жизнетворящее и трансцендентное начало бытия в его стихах все-таки был, незримо присутствовал - хотя бы как «ветерок вдохновения», преображающего изображаемый поэтом мир. Об этом легко и славно сказал Георгий Иванов:

  «А что такое вдохновенье?

  Так… Неожиданно, слегка

  Сияющее дуновенье

  Божественного ветерка».

  Заметим, однако, что мы «легкость необыкновенную» в поэзии при этом вовсе не проповедуем. Совсем недалеко порой от иной такой счастливой легкости в поэзии, первоначально напоминающей «щебетание птиц небесных», до безумного «лепета» упоенного собой безмыслия, такого, например, как в стихотворении Ивана Храмовника под характерным названием «Нокдаун»:

  «но настает трагический момент

  займи мне рубль и продолжим танцы

  на грани затемненного пространства

  под звуки водосточных флейт».

 Поэт в своих стихах, так или иначе, всегда колдует. Он, как маг, как ведун «заговаривает» своим словом, приобщаясь к потаенным энергиям Вселенной и черпая из них энергию своего стиха, своего поэтического слова буквально «пригоршнями». Мы убеждены в этом. Красота поэтического слова, его чисто эстетические достоинства - отнюдь не самое главное. Много важнее - энергетика поэтического слова, его способность очаровывать и зачаровывать, овладевать сознанием воспринимающего его «субъекта» (читателя и слушателя) и властвовать в этом сознании хотя бы какое-то время, то время, которое способен длиться гипноз поэтического слова. А гипноз этот, это колдовство поэтического слова, бывает, длится и годами, десятилетиями даже, если говорить о поэтах особо замечательных, выдающихся.

  При этом мы не отнюдь склонны расширительно толковать понятие и само явление Поэзии - как некую наивысшую форму истинного созидания и творчества как такового. А это в нашу эпоху уже не редкость… Так, к подобному расширительному толкованию поэзии приходит, например, в фактически полуфантастической статье «Сверхпоэзия и сверхчеловек» Михаил Эпштейн («Знамя». 2015. №1). В воображении Михаила Эпштейна и сейчас, в наши технократические времена «Поэзия продолжает преображать мир, причем более могущественно и всесторонне, чем когда-либо раньше. Физика, биология, энергетика, информатика приходят на службу поэзии, которая определяет смысл прогресса-поэзиса высшей целью, ранее достижимой только в слове: творить мироздание как поэтическую композицию, где все отражается во всем».

  Мы никакого «прогресса-поэзиса» вокруг себя, в отличие от Михаила Эпштейна, к сожалению, не видим и не понимаем, в каких это формах физика, энергетика и информатика «приходят на службу поэзии», которая, как он утверждает, «выходит из своей ранней, словесно-стиховой формы... чтобы магически преображать мир». По нашему глубокому убеждению, жизнь и судьба поэзии навсегда связаны со словом - словом-заклинанием, словом-прозрением, Словом, наделенным неотразимыми чарами красоты, ее энергетикой, ее властной и вполне реальной магией, способной преображать сознание человека. Все разговоры о «науке как сверхпоэзии», о какой-то невероятной «социопоэзии» и «эконопоэзии», которые восторженно и запальчиво ведет в наше время не один Михаил Эпштейн - только слова, слова, слова, как говаривал Гамлет, Принц Датский. Современная цивилизация первозданую, самой природой созданную, поэзию жизни только разрушает, а реальную поэзию нашего времени, по-прежнему воплощающуюся в чарующем поэтическом слове, чаще всего просто игнорирует, не воспринимает, оставляет за бортом своих истинных ценностей. Потому и те, кто громогласно заявляет об открытии некого, творящего новую реальность, космизма в поэзии, подобно Константину Кедрову, на деле создают преимущественно комичные и неловкие вирши для услады незадачливых простаков:

  «Мыслью мысль

  обнимая

  воздвигая к небу мост

  мозг меня не понимает

  я не понимаю мозг».

  Вовсе не надо опять воздвигать Вавилонскую башню, воздвигать к небу «мост», тем более такой, на котором уже и твой собственный мозг тебя не понимает… Много лучше оставаться на земле человеком и не корежить, не уродовать хотя бы собственную душу. А Председатели Земного Шара у нас, как известно, уже были и - допредседательствовались…

  Поэзия должна просто хранить живую душу человека и зеркально отображать ее в поэтическом Слове. Это само по себе - достойная цель творчества и давняя, целительная и удивительная магия, магия преображающей восприятие мира красоты поэтического слова, под чарующей властью которого мир становится «до краев» одушевленным. Вот, как в славных строках Георгия Иванова:

  «Край земли. Полоска дыма

  Тянет в небо, не спеша

  Одинока, нелюдима

  Вьется ласточкой душа».

 

О ЧУДЕСАХ

Однажды мне довелось читать в печати рассуждения и наставления одного некогда известного священнослужителя (фамилию его я за давностью этого эпизода из моей жизни называть не буду) о чудесах… Об их природе, о том, нужны ли они людям, и о том, почему их вроде как и нет в наше время, в отличие от времен Христа и первых веков существования христианства.

Рассуждения эти сводились к двум пунктам.К тому, что всё или очень многое в жизни -чудо на самом деле: цветение цветов, шум листвы в лесу, шелест трав в поле, сияние солнца в небе…И во-вторых, к томучто ныне - не время чудес… Что чудеса, мол, были нужны только в первые века существования христианства - для укрепления веры в Господа…Сверхъестественные чудеса... Те, которые не укладываются в научно обоснованные представления о физической природе мира.

 Рассуждения эти - благостны и даже привлекательны морально. Но при этом, все-таки лукавы.Человек всегда тянулся к чудесному. И всегда чудесное вносило свет, красоту и радость в его жизнь…Что же человек понимал под чудесным? – То, что не укладывается в обыденные представления о жизни и является при этом светлым и радостным, вносит в жизнь неизъяснимую красоту и счастье…И чудесного людитрадиционно искали ранее на путях религии и веры в Бога.Сейчас времена изменились.

 Прежняя вера в божественные по своей природе чудеса поблекла.Многие их них разоблачила наука как вымысел. Многие оказались легендами и имеют истоки в наивном мифотворчестве прежних времен.Но тяга человека к чудесному не иссякла и не исчезла - она лишь переместилась от религии к искусству.

 Суть искусства, суть той же Поэзии, например - создание чудесного.Именно чудесного.Не безусловно правильного, непогрешимого, с точки зрения науки и здравого смысла, или равным образом, например, с точки зрения нравственности. АЧудесного. Чудесного сБольшой буквы.

 Ну, вот написал Пушкин однажды чудесное вдохновенное стихотворение «Я помню чудное мгновенье...»То, что оно - чудесное… с этим никто не спорит.Но пытаются уже более сотни лет выяснить и «расшифровать» предполагаемую природучудесного в знаменитом пушкинском шедевре. И - тщетно конечно.

То пишут, что никаких прозрений в этом стихотворении на самом деле и нет. Так почему же оно тогда чудесное?То начинают усердно исследовать жизнь и нравственные достоинства предполагаемого «адресата» этого стихотворения (Анны Петровны Керн) и приходят к выводам часто неутешительным даже по меркам много более свободной все-таки морали нашего времени…Что, мол, высоконравственной девицей Анна Керн в молодости отнюдь не была… И спала при случае, с кем попало.Например, с Пушкиным.Какой срам, конечно… Посвятить такой девице чудесные стихи.Шедевр любовной лирики! И тем более, чудесное в ней самой увидеть!Это последнее - вообще недопустимо.Даже по нынешним «свободным» нормам любовной жизни.

И начинается вымысел в благих целях - что Пушкин, мол, вовсе не Анне Керн посвятил это стихотворение, а ей просто случайно его передал, когда к ней «просто так» заехал в Тригорское от «нечего делать». И прочая чушь в ходу у нынешних официальных литературоведов.Но дело-то ведь в том, что Поэзия,настоящая Поэзия с Большой буквы видит чудесное в обыденном. И потому созидает чудо!Часто из самого обычного и «невзрачного» материала. Казалось бы, «из ничего»...

Вот летят осенью журавли на юг… Обычные птицы нашей страны. Они совершают свой ежегодный перелет в теплые края осенью.И в былом СССР поет Марк Бернес: «Мне кажется порою, что солдаты, // с кровавых не пришедшие полей, // не в землю нашу полегли когда-то, // а превратились в белых журавлей…» И советских людей эти простые слова берут за душу и как бы околдовывают - как чудо.Потому что чудесное в них есть и на самом деле.Причем, чудесное в истинном смысле.И не только советских людеймагически заколдовывали эти слова старойславной песни-колдовство этих слов (духовное, эстетическое, нравственное) живо и сейчас.Чудесным человек именует то, что приносит ему наслаждение и счастье, и при этом рационально необъяснимо.

 Ну что это такое? - какие-то простые слова «Я помню чудное мгновенье», обращенные, как говорят факты, при этом к девушке достаточно легкого поведения…Какой скандал, если разобраться!Но при этом стаким кажущимся «скандалом», который очень часто порождает настоящее искусство, «разобраться» не могут уже полтора столетия -в чем его эстетическое(и только ли эстетическое?) колдовство? Что нашел великий Пушкин в девице Анне Керн, чья нравственность под вопросом?.. И тому подобное. Однако оставим Пушкина.

Смешно мучить вопросами о нравственности нашего великого Поэта, примерного семьянина в зрелые годы и так далее... Но ведь и скандально прославившийся русский эмигрант Набоков свою замечательную«Лолиту» создалв свое время на «пустом месте», если следовать фактам его биографии. Никакой такой девочки двенадцати лет у Набокова никогда не было - он ее выдумал. Абыли у писателя законная жена и сын. Ну, один бурный роман случился у него с некой поэтессой из России в годы жизни в Европе. Роман, из-за которого его супруга еврейского происхождения чуть было с ним не разошлась…Тем не менее, эротический вымысел Набокова в «Лолите» чертами чудесного явно наделен.Этого в наше время, после хотя бы многочисленных экранизаций набоковской «Лолиты» в разных странах, отрицать не приходится. В то же время, и близко нет в «Лолите» Набокова никакой нравственности. Как в Африке на равнине никогда снега не бывает например… И как на Северном Полюсе цветы на открытом воздухе не растут… Так нет никаких признаков официально уважаемой современным обществом «нравственности» и в «Лолите» Набокова.Хотя, что есть истинная нравственность на самом деле? По своей непреходящейсути, например. Нам и самим не по вкусу любовь взрослых мужчин к юным девочкам. Это аномалия, конечно.Но неизъяснимым образом удалось найти Набокову в этой любви притягательность и красоту. Даже трагизм, даже возвышенное и духовно высокое... Как это получилось? - Никто не знает.

 Чудо искусства. Чудо поэзии жизни, которую искусство воплощает самим своим существованием.И если мы искусство осудим… Даже за предполагаемую безнравственность, например, - мы осудим чудесное в нашей жизни на смерть и небытие.И потом выяснится через очень много долгих лет, что все наши нынешние так называемые «нормы нравственности» - вот они-то и есть вымысел…. Настоящийи пагубный, лишающий жизнь красоты и счастья.А вовсе не то, чтовызывает вопросы и недоумениеунынешних усердных историков литературы - как это«нравственно неустойчиво»посвящал Пушкин деве «сомнительного поведения»,даже если она таковой и была на самом деле, чудесные, непревзойденные по красоте стихи, создав замечательный шедевр русской любовной лирики?

 

ГДЕ КОНЧАЮТСЯ ИГРЫ?

Философическое эссе

   Когда маленький мальчик возит в своей детской комнате по полу паровозик с высокой трубой или ярко раскрашенную игрушечную машинку и увлеченно кричит во весь голос «би би»… или подражая паровозному гудку, который слышал в детском приключенческом фильме, завывает протяжно на всю квартиру: «туу-у- у…ту» - мы понимаем, что он никуда не едет на своем паровозике или машинке, а просто играет.

    Но когда футболисты играют в футбол на огромном переполненном стадионе под умопомрачительную какофонию криков и скандирований разного рода многих тысяч их болельщиков, и при этом порой отдают в игре свои последние силы без остатка - мы уже далеко не всегда понимаем, что они «просто играют». Как мальчик в комнате на полу со своими паровозиком и машинкой. Нам кажется, что эти футболисты делают какое-то очень серьезное и важное дело. Ведь оно вызывает такие неподдельные эмоции, такие волнения и переживания у многих и многих тысяч людей и на стадионе, и во время просмотра матча на видео-экране дома, в кафе или где бы то ни было. Игра превращается в некое сакральное действо. И обретает едва ли не магические черты.

     И любое священнодействие на самом деле - в той или иной мере игра. Даже и богослужение в церкви. Вот это хождение священника вокруг алтаря, пение хора… Все это - имитация чего-то иного и происходящего не «здесь и сейчас», а в потустороннем и недоступном земной жизни мире. Священнослужители играют, что они в этот потусторонний и высший невидимый мир проникают, что они с этим миром общаются. Хотя, на самом деле, они остаются в храме среди верующих все время службы, и в их организме продолжают идти те же процессы, что и у всех обычных земных людей. Налицо лишь имитация чудесного и игра в чудесное возвышенное и неземное, если называть вещи своими именами. Игра - это всегда имитация, подражание тому что «по настоящему» происходит или происходило когда-то.

   Я помню, как один патриотически настроенный российский публицист, приглашенный в эфир оппозиционного радио «Эхо Москвы» для интервью, удивлялся: - Ну вот, выиграл московский «Спартак» или петербургский «Зенит» какой-то там матч… И повсюду ликование… Люди выходят на улицы танцевать и обнимают друг друга, пребывая в диком восторге… А отчего, собственно? Что произошло? Ну, закатили мяч или два мяча в какие-то ворота обтянутые сеткой… И что с того? Можно подумать, что всенародную войну выиграли или спасли моряков с тонущего корабля… Или космический корабль с космонавтами на борту вернулся с Марса… Комично было это недоумение нашего «коренного» российского патриота футбольным страстям и восторгам. Но ведь - и не беспочвенно. Действительно, все эти игры, подобные футболу, - это развлечение, никак не заслуживающее особенно серьезного отношения. Но оно используется в обществе, чтобы дать выход «страстям человеческим» - выход, по возможности, безобидный и для всего общества и, особенно, для правящих элит.

       Не будь футбола и хоккея, многие молодые люди из числа «фанатов» запросто вышли бы, например, на политические демонстрации - нынешнюю власть, любую власть, причем, в значительной мере продажную повсюду, и богатеев, прижившихся «при власти», эта молодежь, конечно, не любят… Но футбол, хоккей и другие спортивные развлечения подобного рода отвлекают их от недовольства властью и своим положением в обществе. Потому, кстати, в немалой мере тот же футбол любые власти повсюду в мире и поддерживают даже с большим энтузиазмом, чем они поддерживают официальную церковь – это отвлекающие «злобу масс» институты и затеи, которые власть имущим выгодны. И помогают им жить и богатеть спокойно и вне конкуренции «со стороны голытьбы».

        Игры, вообще, выполняют в человеческой жизни самые разные функции. Ребенку игра помогает научиться быть взрослым и понять взрослую жизнь, приготовиться в ней к той или иной роли. Это давно известно психологам и философам. И они об этом немало писали в разные времена. Девочка, играя в куклы и в «дочки-матери», конечно, учится быть матерью - в чем состоит одна из ее важнейших будущих функций на этой земле… Мальчик, играя «в войнушку», к сожалению, уже с детства учится и привыкает воевать… Как будто заранее зная, что его рано или поздно на войну отправят и, может быть, на ней и убьют. Но все-таки игры - играми… А что-то в жизни должно же происходить (и происходит действительно) всерьез? 

      Любой популярный современный политик пафосно говорит во всеуслышанье, что он заботится о благе и процветании народа и жизнь готов за это отдать, - такова его роль в политической игре. А на самом деле же он обычно выполняет требования всевластного крупного бизнеса и капитала. И плевать ему на народ и на простых людей. Второе - правда жизни. А первое - игра. И так во всем. Какую бы сферу нашего существования мы ни взяли.

    Русский писатель и философ Василий Розанов как-то признался, что боится заходить в гримерную артиста… Боится увидеть там «пустое место». Это гипербола, конечно. И Розанов такие шокирующие публику гиперболы любил. Но ведь и правда в этом признании Розанова - тоже есть…

    Когда я изучал воспоминания Федора Шаляпина, я обратил внимание на его признание, что мы, мол, артисты легко приняли советскую власть - мы привыкли играть. Ну, стали играть комиссаров и коммунистов. Как могли бы играть египетских фараонов или вождей племени Мумбо-Юмбо… И Шаляпин был правдивым русским человеком и человеком умным, конечно. Ему можно верить.  

     Игра – то, что может быть полезным, может приносить радость. Но то, что не на самом деле... То, что принадлежит к миру вымысла, имитаций и подделок. Если мужчина понимает, что девушка играет (и притворяется), когда говорит, что она его любит и что она, мол, от него без ума, - ему же всегда больно и обидно. Он понимает тогда, что, значит, девушка лишь разыгрывает свою мнимую влюбленность, и на самом деле ей нужны не его ласки, а что-то другое - его деньги, его наследство или возможность за его счет прославиться. А вовсе не его любовь. И так во всем, когда в действие вступает ИГРА. Девочка, нежно играющая в куклы, может вдруг из озорства оборвать им не только платье, но и уши. Глазки куклам выколет и выбросит их на помойку. Будущая мама… Мальчик из игрушечного ружья «убьет» приятеля и будет гневно кричать ему: падай, гад, ты убит… Я больше с тобой не играю. Будущий воин...

      Только когда ты понимаешь, что перед тобой маленькая девочка, а не пластмассовая кукла, и перед тобой твой добрый приятель во дворе, а не «фашист» времен великой войны, с ними ты перестаешь играть и становишься по-настоящему человеком - ты чувствуешь неподдельную нежность к этой маленькой девочке и ты хочешь помочь своего доброму приятелю во дворе, а не орать на него, чтобы он умер поскольку ты уже давно его убил… И известный профессиональный футболист когда поймет, хотя бы только для себя, наконец, что ему важно не забить мяч в чужие ворота, а много денег заработать и прославиться… Тоже будет вести себя сдержаннее в жизни на самом деле. Хотя от любви к большим деньгам и шумной славе его уже не отучить. И все бы были другими - если бы в жизни не было ИГРЫ.

     Мы, конечно, знаем знаменитую книгу Хейзинги «Человек играющий» - но эта книга и величайший философский обман, и величайший самообман автора. Хейзинге кажется, что вся жизнь человеческая состоит из игры. Ну так что же тогда - когда человек умирает например?.. Он тоже играет в смерть? Вот на сцене он играет, что едва дышит, что задыхается... Потом играет в то, что неподвижными стеклянными становятся его глаза. Открывается бессильно его рот. И что он, наконец, умер. И слышатся тогда бурные аплодисменты из зрительного зала и крики «браво». Дамы бросают ему букеты цветов… Великий актер встает с кровати посреди сцены и кланяется зрителям. Такова что ли жизнь на самом деле?

         Нет, господа… жизнь совсем другая. Жизнь - это когда ты умер, и тебя больше не стало. Навсегда. Жизнь - это когда ты перестал наконец врать и притворяться, играть и кривляться. А вспомнил, что врать стыдно и грешно. Настоящая жизнь - это когда ты стал самим собой и выбросил ложь и притворство из своего поведения навсегда. Если ты этого не сделал и не сделаешь - ты родился  клоуном и обманщиком. И таким и умрешь. И вот в этом и состоит - подлинная ПРАВДА ЖИЗНИ.

 

ТЫ ДОЛЖЕН ТРОГАТЬ МИР
СТИХИ О ЛЮБВИ 9

   .   .   .

Ты должен

трогать мир руками

чтобы его почувствовать

как радость

вот взять луну

и нежно прикоснуться

к ее заветной плоти

языком

и ощутить

ее живое тело

и в небо протянуть

тихонько всю ладонь

и пальцами почувствовать

как сладко

вокруг шевелятся

тугие облака

которые

растягивают время

всей радости и жизни

для тебя

и просят окунуться

с головой

в неведомый

волшебный океан

где рыбы плавают

с пушистыми хвостами

и говорят

на чудном языке

касаясь тебя нежно

плавниками.

     .   .   .
И я к тебе

протягиваю руки

как листья

к свету тянутся

невольно

и ощущаю

чудное тепло

как будто бы

ты можешь так согреть

как греет печь зимой

и лютые морозы

мне не страшны

если тебя коснуться

и так любить

как любят солнца жар

на золотом песке

в июле

у синего

и ласкового моря

что лижет  нежно

милым языком

как первая

волшебная любовь.

  .   .   .

Я не ищу взаимности

с луной

и с звездами

мне не о чем шептаться

вот распахну руками небо

словно платье

сниму с него

застежки расстегнув

и оно станет

трепетать от счастья

как девушка нагая

надо мной

и будет литься свет

горячий белый

из крана солнца

на живую землю

которая раскинется

так славно

раздвинув широко

свои поля

леса дремучие

озера молодые

в которых хочется

навеки утонуть.

   .   .   .

Для меня ты заветная

гибкая очень пластинка

с той чарующей музыкой

что повторяется снова

каждый раз

когда вижу тебя

и могу

тебя нежно коснуться

как касаются дети

цветка

и тогда затрепещут

твои лепестки

на горячем

чудесном ветру

в поле чистом

и начнется все то

что и кончиться

больше не сможет

темной ночью волшебной

под юной луной.

   .   .   .

Как ракушки

на золотом песке

сияющие перламутром

твои я собираю

поцелуи

и ласки нежные

которые люблю

как дуновенье ветра

теплым утром

когда цветут

все юные цветы

и лепестками

вновь коснутся неба

такого розового

словно апельсин

нарочно созданный

для сказочного счастья.

   .   .   .

Мне не важно

какая ты певчая птица

и какой ты

весенний цветок

и какая ты девочка

в дивном лесу

с той смешной

и счастливой корзинкой

где все ягоды счастья

вповалку лежат

в летний день

и какие зеленые листья

укрывают

все тайны твои

от меня

все равно я их

нежно раскрою

эти милые

тайны твои

и вокруг зашумит

удивительный ветер

восторга

когда буду

тебя целовать.

   .   .   .

Я  там зажгу костер

и тут

на той поляне

где девушки танцуют

по ночам

и буду ждать

когда они придут

украдкой

и в хороводах вновь

закружатся

как будто

наивная счастливая листва

которую

я подхвачу как ветер

и унесу

в свои миры иные

где много

очень сладкого тепла

а солнца нет

и нас никто не видит

весь день

всю ночь

так словно мы одни

во всей вселенной

и над нами вечность

в восторге

молча крутит колесо

волшебное

со звездами на нем

горячими и яркими

безумно.

   .   .   .

Я на колени встал

перед луной

и целовал ее так жарко

что забыл

в каком я мире

где земля

где небо

и где волшебная

безумная любовь.

   .   .   .

На ощупь

я тебя нашел

волшебной ночью

и закружились звезды

в темноте

как мотыльки

у лампы одинокой

когда я тебя

нежно целовал

и так ласкал

как ветер

лижет листья языком

в прощальном

и счастливом октябре.

   .   .   .

Я тебе подарю

по листочку

от каждого дерева

и с каждой поляны

по розовому цветку

и закрою

тяжелую дверь

на замок

чтобы больше

не слышать

как кто-то скребется

и ходит за этой

таинственной дверью

и любить

наш волшебный

и маленький мир

без стыда

как никто

никогда не любил.

 

Носов Сергей Николаевич. Родился в Ленинграде в 1956 году. Историк, филолог, эссеист и поэт. Доктор филологических наук, кандидат исторических наук. Автор книг: Аполлон Григорьев. Судьба и творчество. М.1990; В.В.Розанов. Эстетика свободы. СПб.1993; Лики творчества Вл. Соловьева. СПб. 2008; Антирационализм в художественно-философском творчестве И.В. Киреевского. Печатался как литературный критик и эссеист в журналах «Звезда», «Нева», «Новый Мир», «Новый Журнал» и др., как поэт - в «Антологии русского верлибра», «Антологии русского лиризма» и др. изданиях. Автор большого числа работ по истории русской литературы и мысли. Живет в Санкт-Петербурге.