Виктор Куллэ

Чем Бог не шутит?

Foto1


 


 


Поэт, переводчик, литературовед, сценарист. Окончил аспирантуру Литинститута. Кандидат филологических наук. В 1996 г. защитил первую в России диссертацию, посвященную поэзии Бродского. Автор комментариев к «Сочинениям Иосифа Бродского» (1996–2007). Автор книг стихотворений «Палимпсест» (Москва, 2001); «Всё всерьёз» (Владивосток, 2011). Переводчик Микеланджело, Шекспира, Чеслава Милоша, Томаса Венцловы, англоязычных стихов Иосифа Бродского. Автор сценариев фильмов о Марине Цветаевой, Михаиле Ломоносове, Александре Грибоедове, Владимире Варшавском, Гайто Газданове, цикла документальных фильмов «Прекрасный полк» – о судьбах женщин на фронтах войны. Лауреат премий журналов «Новый мир» (2006) и «Иностранная литература» (2013), итальянской премии «Lerici Pea Mosca» (2009), «Новой Пушкинской премии» (2016). Член СП Москвы и Российского ПЕН-центра.

 

 

 

Любой разговор об универсальных понятиях — таких, как жизнь, бытие, любовь — следует начинать с уточнения смысла, сокрытого за словами. Для одних любовь — биологический «основной инстинкт», благодаря которому продолжается эстафета жизни; для других — универсальный мирообразующий принцип. Для кого-то — высочайший нравственный камертон; для кого-то — инструмент получения удовольствия или самоутверждения. Для одних — зеркало самопознания, для других — способ манипуляции людьми. И все эти определения в каком-то смысле вполне корректны, однако (тут как в математике): «необходимы, но недостаточны».

Чтобы сформулировать личное, суверенное понимание любви, следует в первую очередь высвободиться из плена ранее сказанного о ней. Всяк, любовь испытавший на собственной шкуре — если он, конечно, в состоянии анализировать происходящее, что случается весьма редко — ведает, что это в первую очередь кардинальное изменение суверенной картины мира. Прежде (до встречи с объектом любви) ты был замкнут на себя самого — и вдруг оказывается, что сам по себе ты неполон. Ты мучаешься, если любимого человека нет рядом. Ты не можешь о нём не думать. Тебе смертельно плохо, если объект любви не отвечает взаимностью, или просто тебя не понимает. Прочие вещи, ещё вчера казавшиеся неимоверно важными, отступают на второй план. Проще говоря, ты впадаешь в зависимость от любви — и наиболее естественной формой избавления от этой зависимости представляется максимальное обладание объектом любви, перекраивание по собственному вкусу, по сути — присвоение его. Одновременно любовь привносит в существование индивида неведомые доселе краски: многократное обострение способности радоваться жизни + счастье поделиться этой радостью с возлюбленной (возлюбленным). Любовь одаряет бешеным приливом энергетики, качественно повышает творческий потенциал.

В ситуации любви счастливой — т.е. взаимной, переживаемой здесь и сейчас — никому в голову не приходит как-то её анализировать. Любовь попросту является данностью. Отсюда классическая формулировка: любят не за что-то, любят просто потому, что любят. И здесь же сокрыта одна из самых коварных ловушек, в которую неизменно попадаются любящие. Речь о наделении объекта любви свойствами идеала, допридумывании (досотворении) его в собственном воображении. По сути, это также одна из форм присвоения: поставить возлюбленную на пьедестал, посвятив жизнь самому искреннему и трепетному преклонению перед ней — на практике куда проще, чем просто попытаться её понять, признать за объектом любви право на отдельный, суверенный от тебя внутренний мир. Любящий, посвятивший жизнь служению измышленной им Прекрасной Даме, по сути, немногим отличается от Пигмалиона, одержимого манией сотворить идеальную возлюбленную. Обожание, разумеется, лестно. Им можно наслаждаться, можно использовать для повышения самооценки, даже для манипуляции человеком, добровольно взвалившим на себя статус жертвы. Но рано или поздно объекту любви это может попросту прискучить. Не говоря о том, что несоответствие завышенным ожиданиям — бремя тяжкое, чреватое комплексами и неврозами, порождающее желание удрать.

Строго говоря, само стремление что-либо понять в природе любви возникает, как правило, уже постфактум — когда волшебство кончилось, и тебе остаётся лишь склеивать осколки разбитого сердца, да мучительно гадать: в чём был неправ, и могло ли сложиться иначе? Не секрет, что число стихов о несчастной любви в мириады раз превышает количество стихов, посвящённых любви счастливой. Последних в истории мировой поэзии отыщется совсем немного (я имею в виду хорошие стихи). Разгадка заключается, на мой вкус, в том, что вовлечённость в поток интенсивного переживания счастья, даруемого любовью, во взгляде со стороны (тем паче, в анализе) не нуждается. Счастье уникально, попытка проникнуть в его механизм чревата для неблагодарного судьбой задумчивой сороконожки, утратившей способность ходить. Для горя же констатация неизбежности происшедшего, выявление параллелей с опытом бессчётных иных обладателей разбитых сердец вполне утешительно.

Ловлю себя на мысли, что прямо сейчас, взявшись умствовать о природе любви, стал заложником одной из связанных с нею устойчивых мифологем. А именно — мифа о разлучённых и жаждущих воссоединения «двух половинках». Популярность именно этой версии мифа объясняется тем, что прочие попытки объяснения природы любви ещё более далеки от реальности. Я разумею как чрезвычайно возвышенную, восходящую к неоплатоникам максиму «Бог есть любовь» — так и набирающую популярность теорию, сводящую всё к гормональным выплескам и пошлому психоанализу. В первом случае подразумевается, что человеческая любовь является лишь жалким искажённым подобием любви Божественной: в лучшем случае, практикой спасения души через принесение себя в жертву, в худшем — едва ли не кощунственной карикатурой. Что до утилитарного низведения любви исключительно к «химии» и физиологии — оно слишком откровенно попахивает манипуляцией и скрытой рекламой тренингов по психокоррекции и обучению коммуникативности. Отсюда лишь шаг до чудовищной большевистской «теории стакана воды».

Очевидно, что практически во всех европейских языках понятие «любовь» лишено внятного конвенционального смысла — семантический разброс между «возлюби ближнего, как себя самого» и «давай, займёмся любовью» несводим к единому знаменателю. Тем не менее, любовь как таковая существует. Большинство людей так или иначе с ней сталкиваются — и эмпирически без труда проводят дефиниции между любовью и влюблённостью, любовью и похотью, любовью и партнёрством etc.

Античность в данном вопросе была гораздо мудрее. В древнегреческом языке существовало несколько определений любви. «Эросом» (?ρως) именовалась стихийная иррациональная влюблённость, начальная «искра» пробегающая между двоими. «Агапэ» (?γ?πη) означало бескорыстную жертвенную любовь-самоотдачу. Отличие «агапэ» от «эроса» заключалось в том, что если в случае эроса служение, даже принесение себя в жертву объекту любви осуществлялось снизу вверх — то здесь речь шла о любви снисходящей, подобной любви Творца к собственному несовершенному творению. Для любви-нежности, возникающей между членами семьи (детьми и родителями, супругами, пребывающими в браке достаточно долгое время), существовало отдельное определение: «сторге» (στοργ?). Любовь-дружба — которую в куртуазные времена окрестили «оборонительно-наступательным союзом» или просто «приязнью», именовалась «филия» (φιλ?α). Любовь-одержимость, которую древние почитали «безумием богов», а мы чаще называем «страстью» (квинтэссенция её идеально сформулирована в отчаянном вопле Катулла: “Odi et amo”, «люблю и ненавижу») терминировалась определением из современной патопсихологии: «мания» (μαν?α). Наконец, для любви рассудочной, по расчёту, идеально подходил термин «прагма» (πρ?γμα).

Более циничные и пресыщенные римляне добавили к этому, практически исчерпывающему, перечню любовь-игру, не подразумевающую каких-либо обязательств перед партнёром и нацеленную лишь на получение удовольствия: «людус» (ludus) — лакомый коктейль из инстинктивного флирта и ничем не сдерживаемой похоти. Увы, уточнение дефиниций на практике также ни к чему не приводит. Реальная любовь, как правило, состоит из всех этих компонентов «в одном флаконе» — разумеется, в каждом индивидуальном случае процентное их соотношение различно.

Отчаявшись найти внятное определение любви, европейские мыслители в последнее время всё чаще обращают взгляды к Востоку. Эзотерическая концепция космогенеза, являющегося следствием взаимодействия Инь и Ян, женского и мужского начала, привлекательна уже тем, что в категориях европейской философии её легко терминировать как гегелевский синтез, примиряющий и вбирающий в себя предшествующие тезис и антитезис: Божественную и низменно-физиологическую концепции любви. Закавыка в том, что и даосские сексуальные практики, и более древние тантрические ритуалы невычленимы из кардинально иной картины мира, их породившего. Восточную эзотерику нельзя позаимствовать, либо скопировать, не став частью этого, практически герметичного по отношению к нашей цивилизации, человеческого космоса. Точно так же, как заучивание приёмов восточных единоборств лишено смысла без соответствующих медитативных практик. Некогда мне довелось услышать от настоящего просветлённого ламы ироническую реплику в адрес европейцев, приезжающих в дацан, чтобы несколько недель «позаниматься духовным фитнессом и вернуться в свой офис, подзарядившись энергией».

Мой личный взгляд на природу любви минималистичен: это всего лишь форма раскрытия внутреннего потенциала индивидуума. Человек появляется на свет, как сумма потенций, большая часть из которых так и остаётся нереализованными. Чувство любви, которое мы привыкли связывать с кем-то конкретным, по природе является лишь частным случаем выстраивания гармоничных, творческих, созидательных отношений с мирозданием. Речь, разумеется, лишь о человеке любящем — сам объект любви может быть случаен. Порой, в ситуации взаимности, такой союз становится самодостаточным. Но элементарная логика подсказывает, что число случаев несчастной (либо недолговечной, преходящей) любви многократно превышает количество счастливых семейных союзов. Не говоря уже о браках, обусловленных социальными обстоятельствами, традициями, экономическими причинами и пр. — подразумевающих пресловутое «стерпится-слюбится».

Пресловутая «искра» влюблённости, проскакивающая между двоими, по сути, является лишь катализатором, активирующим процесс внутреннего развития личности. Следствием этого процесса может быть как долговременный прочный союз, так и — по мере большего узнавания друг друга — осознание невозможности быть вместе. Но и негативный опыт накладывает на личность неизгладимый отпечаток. Человек, сумевший пережить неразделённую любовь, не озлобившись и не сломавшись, получает шанс на обретение большей степени внутренней свободы. Для него становится очевидным, что само по себе чувство любви несоизмеримо драгоценнее, нежели обладание объектом любви. Сколь бы желанным оное обладание ни было.

В этом смысле разработанная Эрихом Фроммом концепция «плодотворной любви» (любви-бытия), противостоящей «любви-обладанию» — вероятно, лучшее, что в состоянии породить европейская мысль. Я бы внёс лишь одно маленькое уточнение. Реализация плодотворной любви — любви со-творчества — увы, на практике случается неимоверно редко. Просто потому, что мало кому дано выйти из сокрушительного опыта любовных неудач с должной степенью свободы и благодарности. Но стремиться к обретению даруемой любовью свободы всё одно надобно. Просто потому, что если ты с любовью относишься к мирозданию — есть шанс, что рано или поздно оно отплатит тебе той же монетой. Чем Бог не шутит?