Борис Майнаев

Мальчишник

Боб собирался жениться. Свадьба был назначена на завтра. Женой друга собиралась стать Чана. Из нашей компании ее любил только Боб. Мишка просто ее не замечал. Я терпел и не верил ни единому ее слову. Шиц ревновал и постоянно задирал девушку. Если быть до конца точным, то Чана уже не была девушкой, как и молодой невестой. Точнее, молодой она была. Девушка только два месяца назад отпраздновала девятнадцатый день рождения, а вот новобрачной?..

Боб ухаживал за Чаной уже полтора года, но последние пять ме-сяцев они жили в гражданском браке. Так высокопарно называла их отношения сама Чана. Боб выражался проще и одним словом «живем». Ему свадьба, как и весь обряд бракосочетания, были нужны, как рыбе зонтик. Но, как честный человек, он хотел офи-циально обозначить свои отношения перед ее родителями. Они, как и водится, до сих пор считали свою дочь чистой и невинной девочкой. Она продолжала жить дома, отлучаясь не чаще одного или двух раз в неделю, когда оставалась «готовиться к лекциям» у подруг.

Вообще-то нас, друзей, было всего четверо. Двое родились в семьях офицеров. Мишка совсем недавно сам носил погоны с двумя просветами. Шиц был потомственным политкаторжанином. Тради-цию начал его предок, участник восстания Тадеуша Костюшко. Дед сидел при царе, при большевиках сменил Кресты на Соловки, но успел оставить после себя сына. Тот, согласно традиции, тоже поз-нал вкус лагерной баланды в тридцать седьмом. «Папка слишком образован для власти Советов,- любил шутить сам Шиц,- на пяти языках говорит. Вот они его еще и лагерной фене научить решили».

Мишка был среди нас самым старшим. Ему уже было полных тридцать пять. Вторым по возрасту, но не по росту, был я, успев отслужить в армии и пару лет после нее поработать. Боб был на два года старше своей Чаны, а Шиц – ее ровесник. Мы все учились в одном университете, но на разных курсах. Свел нас вместе случай, а, точнее, несчастье. Было это в женском общежитии пединститута. Каждый из нас пришел туда сам по себе, но по одной причине. Вдруг кто-то из местных молодцов решил отучить чужаков от посе-щения этого рассадника любви.

Мне, казалось, что драка началась с меня. Все остальные утвер-ждали, что это не так и каждый получил свое первым. В споре не участвовал лишь Мишка. Он, насколько я мог судить, вообще счи-тал себя победившей стороной, хотя и никогда этого не утверждал.

Первыми встретились и подружились, если таковой считать бой, спина к спине, мы с Мишкой. Я отступал с третьего этажа, отбива-ясь, сначала от двоих парней, потом от четверых. На лестничной площадке второго этажа меня задержала и изрядно озадачила свалка, в ее центре стоял стройный молодой человек. У него была странная, не знакомая мне манера боя. Юноша умудрялся, не ударив ни одного из нападавших, направлять их или друг на друга, или в кирпичные стены, или в прутья лестницы.

— Откуда?! – Крикнул я, сразу поняв, что вижу собрата по несчастью.

— Универ,- ответил он, даже не задыхаясь.

— И я не здешний,- обломок ножки стула, который я держал в левой руке, едва отразила удар палки, нацеленный в мое плечо. В следующий миг незнакомец неуловимым движением вырвал меня из-под летевшей в голову пустой бутылки. Не знаю как, но я ока-зался рядом с ним и за его спиной. Мои преследователи, почему-то, остались там, на верхней площадке.

— Ну,- сказал мой спаситель,- ты прикрываешь мою левую сторо-ну, а я наши спины и головы, идет?

И мы двинулись вниз. В коридоре, у стены, двое студентов били ногами упавшего парня. Он пытался, прикрывая локтями голову, вскочить, но не успевал. И нападавшие снова продолжали играть им, как футбольным мячом. Я ткнул одному из них в бок свое ору-жие. Юноша отскочил в сторону. В тот же миг, мой сотоварищ рыв-ком поднял лежащего парня на ноги. Так ко мне с Мишкой присое-динился Шиц. Боба мы встретили у выхода из общежития. Его дер-жали двое, а еще двое выбивали кулаками пыль и кровь из его футболки. В этот раз нас было трое, мы освободили пленника в мановении ока. Так мы стали дружить.

Как-то раз, в начале весны, я, проходя мимо Мишкиного дома, решил зайти к нему. На мой звонок открыл он сам, и я чуть не от-крыл рот. Друг был в парадном мундире капитана третьего ранга. На его груди красовались два ордена и четыре медали, а на поясе висел кортик. Сказать, что я был ошарашен, значит, покривить душой. Я, при виде Мишкиных наград, был сражен. Но не меньше меня поразила его реакция на мое появление. Он даже не скрывал того, что не рад.

— Мне уйти? – Спросил я, отступая от двери.

— Нет,- ответил он, распахивая шире дверь,- проходи, все равно я буду обмывать награду, вдвоем это делать сподручнее.

Мы прошли на кухню, и Мишка, выставляя на стол, еду и спир-тное, криво улыбнулся:

— В военкомат надо было идти в форме, вот я и вырядился, как фазан, так что прости за этот парад.

Теперь я понял его недовольство. Я был демобилизованным сержантом, и мой друг не хотел лишний раз подчеркивать разницу в нашем армейском положении. Он думал, что я, как Боб или Шиц, трепетно отношусь ко всему военному, хотя это было не так.

— Старик,- я поспешил успокоить друга,- даже если бы ты был адмиралом, я все равно звал бы тебя Мишкой и стоял бы с тобой спина к спине.

— Прости,- Мишка разлил водку по стаканам,- я не хотел тебя обидеть. Эта «Красная звезда» догнала меня, аж, через три года после подписания наградных бумаг. И,- он недобро усмехнулся,- эти чиновники или не знали, что одна «Звездочка» у меня уже есть, или железа для меня пожалели.

— Зря ты так,- я выпил спиртное и потянулся к закуске,- награда, на мой взгляд, какой бы она ни была, это честь, тем более, для мо-ряка.

Он ничего не ответил и снова принялся разливать водку. Только после третьей порции Мишка вдруг ткнул пальцем в грудь:

— Для меня самое дорогое это медаль «Ушакова». У нас она про-сто так не дается. Мы не пехота…

Я скроил понимающую мину. Я служил в ракетных войсках и, по традиции, пренебрежительно относился к другим родам войск. Мишка вдруг закашлял и, кинув одну ладонь к губам, другой рукой схватил со стола салфетку. Он прижал ткань к губам, и, к моему ужасу, белый материал окрасился кровью.

— Миш?!.. – Выкрикнул я.

— Не волнуйся, это из легких, после баротравмы. Это не тубик.

От возмущения я вскочил:

— Причем здесь туберкулез, тебе надо к врачу?!

— Они и списали меня на берег,- Мишка почти справился с кашлем,- лечиться, суки!..

Больше он ни о чем не рассказывал, а я и не спрашивал. Только, убирая со стола вторую бутылку, Мишка вдруг взглянул на меня, и я испугался. Вместо ярких, голубых глаз друга я увидел два черных пистолетных зрачка, из которых на меня смотрела смерть. Лицо друга было похоже на маску, от которой тянуло ледяным холодом. Я, содрогнувшись, опустил взгляд и больше старался в его лицо не смотреть. Мы выпили все, что было в его доме. Потом Мишка проводил меня до порога, и я, чувствуя себя пьяноватым, удивился тому, как он ровно держал спину и четко ставил ногу на пол.

Это было странно, но я, сам не зная почему, не рассказал ни Бобу, ни Шицу о том, как мы обмывали Мишкину награду. Да и он сам ни обронил об этом вечере ни слова. Только я заметил, что после того застолья, он стал относиться ко мне более уважительно, незаметно выделяя меня из нашей четверки.

Боб, среди нас, был самым удачливым. Даже во время сдачи экзаменов, ему удавалось вытянуть тот билет, который он выучил. Но самым большим его выигрышем была квартира. Это было весной, как раз в то время, когда у всех нас волновала одна, но не разрешимая проблема. Когда было с кем, то всегда было негде, и, наоборот, когда было где, часто было не с кем. Боб позвонил на рас-свете. Хорошо, хоть, это был обычный рабочий день, и мы все уже встали. Мама, отдавая мне трубку, удивленно пожала плечами.

— Старик,- сразу закричал Боб,- сейчас же бери все, что можно, и дуй к нашему месту. Шиц и Мишка уже едут.

Он бросил трубку прежде, чем я успел спросить, что значит «бе-ри все, что можно»? На всякий случай я положил в карман спичечный коробок с пятикопеечными монетами, который иногда использовал в драках, как утяжелитель руки. Взял из своей заначки последние деньги и положил в папку конспекты сегодняшних лек-ций.

Боб был таинственен, как Монте-Кристо. Мишка стоял рядом с ним, безучастно глядя в голубое небо. На мой вопрос: «Что случи-лось?» Боб махнул рукой в сторону приближающегося автобуса, а Мишка пожал плечами. Из автобуса выпрыгнул Шиц, и Боб поднял руку, останавливая проезжающее такси. Мы с Мишкой перегля-нулись. Такой транспорт был нам не по карману, и мы, в лучшем случае, ездили на автобусе, предпочитая всему свои ноги. Но Боб уже уселся на переднее сидение, и мы погрузились следом за ним в машину. Адрес, который он назвал водителю, озадачил нас еще больше. В военном городке, куда он собрался нас везти, нам было нечего делать, если только речь не шла о незнакомых девчонках. Да и то, сегодня в обычный рабочий день недели, мы должны были первую половину дня провести на лекциях. Но в салоне царила тишина, и я не стал ее нарушать.

Рядом с нашим городом было несколько военных городков, но Боб вез нас к тому, где располагалось летное училище для иност-ранцев. Городок был самым открытым, один раз и я спал тут у одной разбитной девицы. Мы подъехали к деревянному двухэтаж-ному дому, почти вплотную стоявшему у КПП городка. Тут, на-сколько я знал, жили семьи офицеров. Боб, по-прежнему храня молчание, расплатился с водителем и пригласил нас следовать за ним. Мы вошли в первый подъезд. Боб подошел к квартире, обоз-наченной номером «три» и, почему-то, погладил рукой дверное полотно. Потом он достал из кармана ключ и отпер дверь. Мы вошли следом за ним. Короткий коридор привел нас в небольшую пустую комнату.

— Вот, - Боб наконец открыл,- теперь это наши апартаменты, и вопрос «Где, когда есть кого»? - решен окончательно и бесповорот-но.

Шиц всем телом повернулся к другу, и тот весело рассмеялся и махнул рукой в сторону кухни:

— Стол накрыт, господа студенты! Будем отмечать новоселье!

Мы прошли на небольшую кухоньку. Там, на широком подокон-нике стояла бутылка шампанского и три стакана.

— Это все,- снова весело расхохотался Боб,- что у меня есть из посуды и мебели. На днях предка переводят в Западный округ, вот он и нажал на нужные кнопки, чтобы не бросать меня в пасть ко-менданту студенческой общаги.

— У меня есть раскладушка,- сказал я, свинчивая проволоку с горлышка бутылки.

— О столе и табуретке можешь не беспокоиться,- подхватил мои слова Шиц.

— Кресло и настольная лампа с меня,- завершил Мишка…

Так мы обрели свободную квартиру. Кстати, моя раскладушка Бобу не понадобилась. Койку и платяной шкаф ему купили роди-тели. Все остальное, постепенно, заполнили мы, инвестируя в об-становку все свободные средства, которые удавалось заработать. Шиц, чьи родители жили в сельской местности и держали птицу и скот, поставлял Бобу, а значит и всем нам, копчения, соления и варения. Все мы имели по ключу, но пользовались им только по договоренности, чтобы не было досадных накладок. И вот сейчас, через два года, эта свобода должна была закончиться свадьбой Боба.

Мальчишник…

Виновник наших будущих страданий собирался таким образом извиниться перед нами. Хотя, к примеру, я понимал друга. Он лю-бил девушку и хотел определенности, хотел обрести общепринятый статус мужа и отца семейства. Но с другой стороны, никто из нас не представлял себе Боба, переставшего пить и драться, отказавшегося от походов в женские общежития, знакомства с незнакомками, заканчивавшегося недолгим романом. И это все только для того, чтобы через день, другой искать новые приключения. Боб был «ходок», и мы гордились тем, что ему единственному среди нас удалось завлечь в постель одну из наших преподавательниц. Мы, как и он, учились хорошо и этим не пользовались, но чувствовали себя защищенными со всех сторон. И тут… Женитьба!..

Мальчишник…

Боб решил провести его, пригласив не только нас, своих давних друзей, но и Чану, свою будущую жену, и кучу соседей, часть из которых мы знали. День начался с того, что будущий тесть дал Бобу свою машину, чтобы он смог использовать ее, как телегу для пере-возки спиртного и продуктов. Закупками занимался я, а подвозом к дому и завтрашнему месту свадьбы, соответственно, сам виновник торжества. Шиц обеспечивал будущее мероприятие помещением, желательно, как попросила Чана, с садом и вишневым деревом над головой молодоженов. Мишка занимался посудой, и приготовле-нием закусок, горячего и сладостей, включавших в себя специаль-ный торт. Мама Чаны страдала, считая, что дочь достойна лучшей партии, чем недоучившийся студент. Ее муж придерживался прямо противоположного мнения и охотно снабжал нас деньгами для проведения торжества. Родители Боба о его решении еще ничего не знали.

Мы с Бобом ехали с рынка, набив машину по самую крышу. Уже на подъезде к его дому я посетовал, что нам вдвоем придется пере-таскивать такую прорву покупок. Боб отмахнулся:

— Там Али обещал пораньше прийти, да и Чана хотела помочь.

Будущий военный летчик, сенегалец Али был достопримеча-тельностью нашей компании. Мишка познакомился с ним в городском парке, на дискотеке. Наш друг заметил, что несколько местных парней отозвали в сторону молодого негра и понял, что то-му, не смотря на его стати, сейчас придется несладко. Мишка спас незнакомца, а тут еще выяснилось, что тот только приехал в наш город и по-русски не знает ни слова. Сам Мишка свободно говорил на английском, но с новым знакомым общался на морском арго. Сенегалец, изъяснявшийся только на родном и французском, Мишку прекрасно понимал.

Так у нас появился Али. Это было кстати, потому что Чана в своем инязе, как раз, специализировалась на французском. Снача-ла Боб ревновал этого черного Аполлона к своей девушке, но поговорив со своей будущей женой, решил, что для ревности почвы нет, и успокоился. Мишка любил с Али поговорить об Африке, похоже, что он знал континент даже лучше самого сенегальца. Шиц при любом удобном случае боролся с громадным, мускулистым африканцем и относился к нему очень тепло. И только я, как мне казалось, замечал жаркие взгляды, которыми наша Чана иногда одаривала Али. Это было смешно, но я не верил ни Чане, ни ее чув-ствам по отношению к Бобу.

Наш автомобиль прижался к самому подъезду дома. Я первым выбрался из салона и открыл багажник, а Боб вытянул с заднего сидения ящик с шампанским. Он шел первым, я нес за ним две кор-зины с фруктами и овощами. Мой друг не стал ставить свою ношу на пол, а просто постучал ногой по двери. Она, после минутной заминки, открылась. На пороге стоял Али и, как-то смущенно, улы-бался. Хотя мимика его лица изрядно отличалась от нашей. Сене-галец протянул руки, намериваясь взять у Боба ящик, но тот кивнул в сторону машины:

— Там есть, что носить.

— И мне? – Из комнаты показалась Чана. Ее короткая прическа была несколько взлохмаченной, а в глазах трепетало волнение.

Боб, пыхтя, прошел на кухню, а я, проходя за ним, заглянул в ко-мнату. Не знаю почему, но первое, что бросилось мне в глаза, была неряшливо заправленная койка. Это было странным. Обычно Боб тщательно натягивал покрывало на постель.

— Ладно,- ответил Чане Боб, ставя ящик в угол,- отдыхай, мы без тебя обойдемся. Нечего тяжести таскать.

Девушка согласно кивнула. Возвращаясь с новой поклажей, я снова бросил взгляд в комнату. На этот раз кровать была за-правлена так, как это, обычно, делал ее владелец. От удивления я приостановился, и Али, шедший позади меня, недовольно вскри-кнул. Холодок подозрения шевельнулся в моей груди, но вслух я не произнес ни слова. Перетаскав еду, мы принялись за приготовле-ния к мальчишнику. Подоспевший Мишка натянул на себя Чанин передник и встал, как и собирался, к плите.

 

 

Гости Боба подходили по мере заполнения стола. Часть из них я видел впервые. Последним порог квартиры переступил старлей Петро, врач из медсанчасти военного училища. Рядом с ним, слов-но боясь потеряться, вплотную держалась высокая, красивая шатенка. Она была так хороша, что я даже привстал и не сразу заметил, что и Боб дернулся навстречу паре. Я понял, что и он впервые видит это чудо природы. Самым смешным было то, что Петро был известным в городке ходоком по бабам и менял их с завидным постоянством, но не реже раза в две недели. По всему, этот срок только начался, поэтому ни шатенка, ни сам Петро даже не смотрели по сторонам. Мои попытки отвлечь молодого медика в сторону или отвести от него девушку, которая даже не назвалась, не возымели успеха. Тогда я решил, не отвлекаясь, просто отдаться веселью.

Было шумно. Все шутили и охотно смеялись. Пили много и час-то, но вечер еще не превратился в толчею голосов, когда никто никого не слушает и разговор идет через стол. Неожиданно хлопнула входная дверь квартиры и веселый женский голос спросил:

— Этот тут Боба на бабу меняют?

В этом голосе было что-то такое, что я вдруг ощутил неудержи-мое веселье.

— Милая бабенка из соседнего подъезда, - прошептал, склоняясь ко мне Боб, - а поет, закачаешься…

На пороге появилась невысокая светловолосая женщина в кокетливом сатиновом халатике. Ее голубые глаза пытливо огляде-ли компанию, и я, улыбнувшись ей, чуть привстал. Незнакомка чему-то обрадовалась и, с трудом протискиваясь вдоль стены, двинулась в мою сторону. Следом тронулся капитан, необъя-сни-мым образом, появившийся за ее спиной. В его руках мелодично позвякивали гитара и бутылка водки. Он сел между нами, тот час, опустив пальцы на струны. Они негромко запели, вплетая один голос в теплоту другого – серебро женского и в глухую медь мужского. Капитан вел, а его соседка негромко шла следом. Это бы-ли мои любимые украинские народные песни, и я, сам того не заметив, расширил дуэт до трио. Иногда капитан выпускал из рук гитару, чтобы чего-нибудь поесть и выпить, но делал это не часто и не спеша.

Было хорошо. Вдруг сильный стук в дверь прервал веселье, и тут же в прихожей застучали подкованные каблуки. На пороге комна-ты появился солдат. Он ищуще оглядел нас и, увидя моего соседа, почему-то громко крикнул:

— Товарищ капитан, машина у подъезда!

Стул рядом со мной заскрежетал ножками по полу:

— Простите, - офицер с сожалением посмотрел на свою гитару и протянул ее своей соседке, - мне надо ехать в командировку, прос-тите.

Женщина кивнула и, пропуская его, пересела ближе ко мне. Ее манера исполнения была отличной от игры мужчины. Она осторо-жно, едва дотрагиваясь, перебирала струны, но они отвечали ей такой добротой и любовью, что я не уставал удивляться.

Не знаю, сколько мы пели, но из прихожей снова послышался шум. В этот раз в комнату вошел высокий детина в спортивном костюме. Кто-то из гостей обрадовано вскрикнул:

— Ну, как?!

Увитый мускулами мужик расплылся в довольной улыбке:

— Победил, теперь я чемпион округа.

— Ура-а-а! – зазвенела посуда на столе.

— Первый полутяж? – спросил я, склонившись к соседу слева.

— Да,- ответил он, - девяносто килограммов. Сильный и умный боксер, не просто машет кулаками, а успевает на ринге подумать.

— Медный котелок и мысли? - диссонансом общему восторгу прозвучал холодный Мишкин голос.

Улыбка сползла с лица героя. Он согнул руки в боевой стойке и широко шагнул в сторону Мишки. Тот даже не посмотрел в сторону боксера и, глядя на соседку напротив, продолжил:

— Бокс вообще занятие для дураков. Знай себе маши кулаками. Так может любой колхозник.

Не знаю, какая муха «укусила» моего друга и почему он зади-рался?! Может, Мишке что-то не понравилось в лице или словах новоявленного героя. Я видел только щеку Мишки, но и по ней можно было понять, что ничего хорошего гостя не ждет.

Чемпион спал с лица и, занося руку для удара, качнулся вперед. Мишка даже не привстал. Он, делая вид, что не видит нас-тупающего противника, негромко продолжил:

— Стол бы чуть в сторону подвинуть надо, а то эта туша своей слюной всю закуску испортит.

Только в этот момент я понял, что стою, держась обеими руками за спинку стула. В компании больше всего было офицеров, и я, похоже, заранее присмотрел оружие для себя. Вдруг что-то теплое коснулось моей руки, и женский голос прошептал в самое ухо:

— Не надо, они и без тебя разберутся.

Это была моя соседка. Ее невысокая, мягкая грудь опалила мое плечо и чуть оттерла от прохода, куда я стремился выдвинуться.

— А что,- одна из женщин встала на пути боксера,- может, этот студент и прав – стол надо отодвинуть.

Я был несказанно удивлен тому, что никто не возразил, никто не попытался остановить надвигающийся конфликт. Напротив, похо-же, общество жаждало острого зрелища.

— Мишка,- сказал я, стараясь не потерять контакта с женской грудью, продолжавшей придерживать меня у стены,- может, не на-до Бобу портить праздник?

— Старик,- ответил Мишка так, словно рядом с нами никого не было,- я положу его так аккуратно, что ни одна рюмка не звякнет.

Теперь я увидел его глаза и испугался. Это была уже виденная мною маска смерти. Стол, подхваченный множеством рук, дви-нулся в сторону окна, освобождая небольшую площадь у двери. К другой стене отлетели стулья и табуретки. Боксер сделал короткий шаг, поднимая руки, и Мишка взлетел со своего стула. Мне показа-лось, что чемпион даже не успел вздохнуть, как кулак и пятка моего друга отправили его в нокаут. Громадное тело медленно, словно опутанное паутиной, стало опускаться на пол. Оно уже лежало, ког-да послышался грохот падения. Общий крик рванул на части тиши-ну комнаты, и все перестали дышать.

Мишка снова опустился на свой стул и налил себе в стакан вод-ки. Две женщины бросились к боксеру. Одна брызнула ему в лицо воды, другая приложила ухо к груди. Больше всего меня удивила реакция Петра. Он, старший лейтенант медицинской службы, даже головы не повернул в сторону упавшего человека, продолжая что-то шептать своей спутнице. Все стояли. Мишка уже закусывал и только тогда боксер зашевелился и сел. Он медленно повел головой и взревел:

— Убью, сука!

Мишка продолжал есть, но я увидел желвак, прокатившийся по скуле друга и понял, что следующий удар может быть роковым и не только для дурака - боксера.

К чемпиону кинулось сразу несколько офицеров и их спутниц. Они почти вынесли спортсмена за порог квартиры Боба. Некоторое время до нашего слуха доносился разноголосый мат и негодующие крики, потом все стихло.

Стол вернули на место и, как я отметил, все, кроме чемпиона, совсем скоро вернулись на свои места. Только вокруг Мишки образовалось небольшое свободное пространство.

Праздник продолжился.

Мы с соседкой пели, не обращая внимания ни на что. В порыве теплых чувств она иногда клала голову мне на плечо, а я гладил ее нежное бедро, стараясь делать это как можно незаметнее. Всем было хорошо. Даже Чана, до этого сидевшая со странным, до неуз-наваемости задумчивым лицом, оттаяла и о чем-то переговарива-лась с Шицем, не забывая при этом контролировать действия своего будущего мужа. Вдруг какой-то дискомфорт заставил меня отодвинуться от соседки и убрать руку с ее бедра. Не сразу, но я заметил, что за столом нет ни Петра, ни его красивой девушки. При этом откуда-то со стороны кухни доносился шум льющейся воды.

— Кто-то забыл закрыть кран,- сказал я, склоняясь к своей соседке, - надо пойти закрыть.

Она, негромко перебирая струны, согласно кивнула. Не успел я встать, как на пороге комнаты появилась женщина. В ее пьяных глазах сверкало что-то похожее на безумие:

— Сволочь! – ее громкий шепот, полный трагизма,подтвердил мое предположение, - он так издевается над ней! Сволочь! Пойдемте, я вам все покажу. Сволочь!

Ее взгляд заставил всех нас подняться из-за стола. Задвигались стулья, и женщина досадливо взмахнула рукой:

— Тише!

Мы, как зомби, медленно и, стараясь соблюдать тишину, двинулись за ней. В коридоре я понял, что воды льется в ванной. Ее дверь была заперта. Женщина привела нас на кухню. Ее тонкая, дрожащая рука поднялась и указала на квадратное оконце, по странной прихоти архитектора, разделявшее кухню и ванную комнату. И в этот самый миг я услышал характерные хлопки, которые не смогла заретушировать шумная струя воды.

— Ах! – Вскрикнула первая женщина, взглянувшая через стекло,- какой ужас!

Теперь я обратил внимание на то, что приведшая нас женщина, не отходит от окошка, а в ее взоре сверкало не безумие, как решил я в первый момент, а сводящая с ума страсть. Офицер, до которого дошла очередь на представление, заглянул через ее плечо, не-вольно прижавшись к женской спине. И она ожила, видимо всосав-шись в него всей своей поверхностью. Из женских уст вырвался стон, в котором почти невозможно было различить ее любимое слово:

— Сволочь!

Было неприятно, но и я не удержался и шагнул ближе к окну.

Шатенка была действительно хороша! Ее длинное, обнаженное бедро, переходящее в идеальный шар, о который бился животом Петро, было вершиной творения. Пирамида груди, твердость кото-рой, как мне показалось, ощущалась даже со стороны, не под-давалась ширококостной ладони Петра, поросшей рыжей шерстью. Тонкая, ослепительно белая кисть, выделялась на фаянсе, в который упиралась. И только волосы, пышной волной, ниспа-давшие в, казавшуюся пропастью пасть унитаза, потеряли свою прелесть и делали девушку жалкой.

— Эта сволочь, наверное, изнасиловал ее,- захлебывающийся слюной женский голос выдохнул мне в затылок, и я отскочил от оконца.

Мне стало противно. Я повернулся спиной к стене ванной и соб-рался выкрикнуть в эти пьяные лица что-нибудь оскорбительное, но в этот миг шатенка стала кричать. Страсть и боль, сладость и отчаяние, торжество жизни и ужас смерти – в ее голосе было все, о чем пишут и никак не могут описать ни художники, ни поэты, ни музыканты. И всем вдруг стало стыдно своего поступка, так стыдно, что вся компания, и я в том числе, опустили головы и, стараясь, стать незаметнее, вернулись в комнату. В углу стояла преданная нами гитара. Соседка села на свое место, забыв поправить широко распахнувшиеся полы халата, но я, отметив это, потянулся к бутылке. В молчании застучали вилки и ложки. Струя воды, шумевшая в ванной, вдруг стихла. Почти в тот же миг я услышал щелчок щеколды и стук каблучков, двинувшихся в сторону порога. Хлопнула входная дверь, и все громко заговорили.

— Левый подъезд, второй этаж, левая дверь,- скороговоркой прошептала моя соседка, поднимаясь со своего места.

Я продержался не больше трех минут и вышел следом за ней. Уже на пороге я вдруг заметил, что Чана сидит, держа одну руку на плече Боба, а вторую на колене Али.

Во дворе, соседнем подъезде и лестничной клетке никого не было. Дверь ее квартиры была приоткрытой, наверное, чтобы я не прошел мимо. В прихожей стояли офицерские сапоги, а на вешалке висел китель с капитанскими погонами и портупея. Но у меня уже не было ни сил, ни желания, ни говорить, ни думать. Женщина ждала меня в спальне, на кровати, и мы кинулись наперегонки, словно могли догнать эхо только что пронесшейся мимо нас чужой страсти. Сколько раз мы взбирались на вершину и падали вниз, сказать не могу, потому что каждое падение завершалось новым стремительным движением вверх.

— Мама! – Звонкий мальчишеский голос, ударил меня в лицо, остановив на скаку.

— Да, светик мой! – Еще не договорив, моя соперница одним движением накрыла меня простыней, а другим влетела в свой халат и мгновенно выскочила из комнаты.

— Ты кричала? – Ребенок был у самой спальни, и я подумал о незапертой двери.

— Да, сыночка,- ответила женщина, звенящим от волнения или еще непролитой страсти голосом,- я вздремнула, и мне привиделся плохой сон.

— Я кушать хочу.

— Пойдем на кухню, мой сладенький, я тебе колбаски с хлебом дам.

Теперь колокольчики счастья переполняли ее грудь, и мне было приятно слышать это. Не знаю почему, но мне стало хорошо, словно я увидел приятную картину или услышал нежную мелодию.

 Дважды хлопнула дверца холодильника. Потом я услышал короткие детские шажки, стремительно удаляющиеся вниз по лестнице. Когда она вошла в спальню, я уже был одет.

— Мне никогда не было так хорошо,- ее пластичное тело на миг прижалось ко мне,- я никогда не забуду тебя.

— Просто ты прелесть, сладкая, как запретный плод, прелесть.- Ответил я.

— Я дам тебе свой рабочий телефон, - наверное, хотела спросить она, но в голосе уже не было ни звона счастья, ни жара страсти, ни обещания будущего.

— Хорошо,- ответил я и, не оглядываясь, вышел…

 

 

По лицу пробежал ласковый ветерок. Он был приятен и напоминал о чем-то знакомом с самого рождения. Я хотел открыть глаза, но веки были такими тяжелыми, что не подчинились мне.

— Проснись, счастье мое,- этот голос был голосом моей мамы, и в первый момент я удивился этому, но тут же вспомнил, что я дома. – К тебе пришли.

За окном было темно.

— Мам, а сколько времени?

— Начало шестого.

— Кто там, так рано?

Ее глаза излучали тревогу:

— Сам посмотри.

В гостиной на диване сидел Боб. Он был не просто пьян, а пьян до изумления. В его правой руке была зажата бутылка водки, а в левой – надкусанный банан. Я чуть не взревел от ярости. До сва-дебной церемонии оставалось немногим больше шести часов, и я не знал, смогу ли привести друга в чувство. Увидя меня, Боб попы-тался встать, но заметив в своей руке бутылку, потянул ее к губам. Мне пришлось приложить достаточно усилий, чтобы отобрать у него эту соску.

— Сдурел? – Зашипел я, чтобы не разбудить еще и отца,- У тебя свадьба в полдень!?

Он некоторое время смотрел на меня, словно не узнавал, потом уронил банан на пол и откинулся на спинку дивана:

— Сука! – Голос Боба был похож на шелест песка. - Понимаешь, сука! Пусть на ней женится наш дворовый пес. Я с этой сукой даже жить в одном городе не буду.

Голова Боба стала клониться к низу, и я схватил его за плечи и сильно встряхнул:

— Говори толком, не спи, пьянь ты этакая!

Он поднял голову, и я удавился боли черневшей в глазах друга.

— Вы ушли, а я до полуночи мыл посуду и прибирал в своей берлоге, - он не смотрел на меня, снова опустив голову книзу, но говорил внятно,- потом собрался пораньше завалиться в кровать, чтобы немного выспаться. А там вся простыня задела так…

Боб поднял голову, увидел у меня в руке бутылку и потянулся к ней.

— Нет,- отрезал я,- сначала договори, да и водка тебе сейчас нужна, как рыбе зонтик.

— Там и любой шизик понял бы, что на моей кровати кто-то дол-го кувыркался. – Он махнул рукой, словно прогонял с лица муху,- а я точно помню, что утром сменил постель на свежую. Думал, свадьба, может быть… Эта сука! Сука!

— Боб,- я легко похлопал его по щеке, - там мог любой из нас кувыркаться. Дня три назад и я там был…

— Чушь,- он вскинулся всем телом,- ты весь день был со мной. Шиц в своем селе искал эту дурацкую вишню. Мишка по друзьям собирал вилки и ложки. Там была она, эта сука и Али…

— За день до свадьбы?! – Я начал сомневаться в здоровье друга.- Она что совсем сбрендила?!

— В этом-то и все дело! – Почти закричал он.- И я не сразу пове-рил. Потом, догадался пойти к этому летчику, мать его! Он, тоже мне Отелло, сначала упирался, наверное, о девичьей чести думал, но я дал ему пару раз в торец, он и заговорил. Сука! Она сама, и я ему верю. Он бы не стал, если бы ей самой не захотелось черного тела попробовать. Сука!

Боб одним движением выхватил у меня бутылку и крупными глотками попытался опорожнить ее, но я вырвал ее из его рук.

— Говори! Ты ему веришь?!

Боб вытер рукой губы, чего никогда не делал и только потом посмотрел на меня:

— Ты шел за мной, а я еще тогда удивился. Моя дверь, обычно, открыта, а тут мне пришлось ее дважды пинать, и только потом Али отпер замок. Ты этого, наверное, не заметил.

Я опустил глаза, потому что обратил внимание и на едва зап-равленную кровать.

— Боб,- произнес я, не зная, что ему сказать и чем успокоить. – Ты же ее любишь, может, это случайная ошибка, порыв страсти?..

— Нет,- вдруг совершенно трезвым голосом проговорил мой друг,- при случае напою Али до неподвижности. Он, сам того не зная, сегодня спас меня от будущего позора. Хуже, если бы это про-изошло завтра.

Я молчал.

Сзади послушались легкие шаги моей мамы. Я оглянулся и увидел, что она входит в комнату с подносом, на котором стояли кофейник, чашки и сахарница. Мама, не произнося ни слова, поста-вила поднос на стол и ушла в спальню. Сначала Боб, а потом и я, сели за стол. Я наполнил кофейные чашки водкой и поднял свою.

— Свадьбы не будет,- ответил Боб на мой немой вопрос и одним движением опустошил посуду.

 

Боб простил Чану и через полгода они официально стали мужем и женой. После этого наша компания распалась.

 

К списку номеров журнала «МОСТЫ» | К содержанию номера