Марина Викторова

Пубертат. Мунк

Закончила 1-ый Московский медицинский институт им. Сеченова.  Живёт и работает в Таллине. В свободное от работы время пишет стихи и занимается поэтическим переводом с английского языка.


 


Пубертат. Мунк.


 
Ещё субтилен верх, но низ налит.
Невинности сургуч – и взгляд, и поза,                 
лишь нежной кожи свет-электролит 
проводит тайну той метаморфозы, 
которая должна произойти,
но чувственности трепетная птица
ещё в пути. Пока  ещё в пути.      
Торчат по-детски острые ключицы,
чем дольше смотришь, тем тревожней взгляд,
тем напряжённей сомкнуты колени,
приходит мысль в который раз подряд,
что тень первична... Из зловещей тени 
незримой силой вытеснило в мир
испуганную девочку-подростка,
чья женственность –.пока намёк, пунктир
в рождении портрета из наброска,
и только мотыльками бьётся страх
неведомой, но неизбежной доли
да скрытая мольба в её глазах..,
да мир вокруг, настоянный на боли.


 


 


 


Другу




Желтизны почти не видно в кронах,
но вчерашний август закатился
перезрелым яблоком к затону,
тронув небо боком золотистым.                            
За окном  полощутся пайетки                              
ветром разлохмаченного клёна,                                                       
пляшут человечки-статуэтки                                  
на ещё живом, ещё  зелёном...
Пляшут, пляшут... Это – в застеколье.
Там, где ты – другое и другие.
Там– круглогодичное застолье
непереходящей ностальгии.
Кондиционер гоняет страхи,
остужая прошлое фреоном,
чей-то ямб сменяет амфибрахий,
и опять стихи, стихи – прогоном.
О минувшем. Проза разночтений.                             
Прогоркают давние надежды.                                            
В переборе чьих-то


изречений                                                      
ты то врозь с собой, то снова смежно.
Кто-то подойдёт, огня попросит...
– Нет, не жаль, курите на здоровье, –
и тотчас же канешь в осень                  
зыбким светом, смешанным с любовью.


 


Остывший город




Умножались годы, люди, луны,
друг у друга в окнах отражаясь,
сколов крыш касался тонкорунный,
облачный уют небесной шали.
Так хотелось верить – потеплеет,
но сиял молочно-белой кожей
намертво остывший город Клее,
некогда на город мой похожий.


 


Не про рыб




Давным давно пора без лишних драм
и прочей инфантильной рефлексии,
спокойно осознать: любой Адам
скорей палач твой, нежели мессия.
Они – такие, Доноры ребра,
три "Д" формат их душ Другого ряда,
сначала – вроде ангелов добра,
а поживёшь– того "Добра" не надо.
Пардон, но я, о женском, о своём –
кому не интересно, отвалите! –
про то, как лето сдюжили вдвоем,
как осень пестроперую в зените
на пару, раздувая, стерегли
наперекор и стерлядям, и стервам,
пока не сбились с курса корабли
и не уплыли по попутным нервам.
Теперь их бесполезно возвращать,
распилены в Бермудах на иголки,
теперь их океан – бадья борща
с покрошенной в неё ботвой свеколки.
А ты – про рыб... Не комильфо – про рыб!
Хотя смешно про тонны неликвида,
про монитор озоновой дыры,
про непомерный груз Кариатиды...
О, как же непомерен этот груз!!
Реальный мир – реальные ловушки,
фунт лиха с желчной горечью на вкус
без виртуальной и хмельной отдушки.
А где-то – царство праздности и флуд,
и привкус, нет, не вечности, но мыла,
но там – Жалеютплачутизовут,
а я однажды пожалеть
забыла...


 


СпасиБо




Знаешь, вечер тянется в сентябре,
словно в детстве сжёванный "буббль гум",
в нём ни слова  правды о жизни нет,
вот сейчас пишу, а по-правде – лгу.                           
Лгу про всё, про чудный осенний лес –
уж лет пять, как след мой в лесу простыл,
в одиночку – страшно, с подружкой – бес –
компромиссно взорваны все мосты...
Интересно знать, отчего так вдруг?
У судьбы всегда в мышеловке сыр.       
Я скажу тебе: всех моих подруг     
заменил давно повзрослевший сын.
Это – крест на розе моих ветров,  
это – гнев и милость в штормах норд-ост,         
но душа к душе, и к нутру нутро,
а любовь и боль – в пуповинный рост.     
 
Это – проэдипово колдовство,                                                          
с каждым днём сильней пуповинный тяж,
вектор одиночества – статус-кво,
кладезь одиночества – камуфляж.
Сколько отпускала! Им несть числа –
городам его и дорогам...  Бо!  
Пуповинный узел  добра и зла
разруби для мальчика моего.
Он уже вполне оперился сам,              
он готов  крест несть из своих свобод,
раздувай, натягивай  паруса,
обо мне не спрашивай, я – не в счёт.


 


 


 


Слепцы и смотрины




В этих  чёртовых оболочках
Стёрты души до волдырей...
Я прошу тебя, Святый Отче,             
посылай им поводырей,
тем, кто сердцем незряч настолько,
что вплотную не разглядеть,          
как по осени стыдно-горько                
обнажённой калиной рдеть.             
Гроздей тяжкую переспелость             
отпевают басы ветров,              
не успеется – не успелось             
заневеститься на Покров.
Будут ливни точить балясы,        
омывая нагую стать... 
Что потом?...
Обряжаться в рясы  
да корнями в снега вмерзать.    
Пьяных ягод ронять рубины
под глухой хохоток слепцов.                  
это – поздней любви смотрины,
не смотри, не смотри в лицо...

 


 


 


 


 


 


 


 


 


 


 


 


 


 


 

К списку номеров журнала «ВИТРАЖИ» | К содержанию номера