Константин Латыфич

Лабиринты

Лабиринт I

 

Памяти отца. 

 The words of the prophets 
are written on the subway walls» 
Из песни «Sound Of Silence» 

ПОСВЯЩЕНИЕ 
Последний выдох – электрошок. 
И ты уходящим бросаешь вслед: 
«Смотри на это, учи урок 
о том, что в теле твоем скелет. 


Что фразы в скобках стоят давно. 
Что здесь помножен рай на ад. 
И между ними есть знак «равно». 
И каждый круг заключен в квадрат». 


Если сумеешь – ты там узнай, 
как отвечать на вопрос: «Зачем?» 
Я конспектирую – продолжай. 
Я без подсказок пребуду нем. 

1. 
Я верю, что каждая вещь - слово 
и что каждое слово – вещь. 
А мы 
не достроили идеальный лабиринт 
с одним входом возле меня, другим – возле тебя, 
пройдя по которому каждый своей дорогой, 
мы должны были встретиться в центре, 
с удивлением обнаружив, 
что никакого Минотавра нет и в помине. 
Что мы его выдумали только лишь из-за боязни 
услышать друг от друга: «Да, это ты…» 
Страх конечной остановки 
оказался сильнее желания до нее дойти. 
И теперь, пытаясь стряхнуть 
налипший на стекло памяти рисунок, 
где видимы только пластиковые трубки, 
по которым течет формалин, 
склонившийся человек – в белом халате, 
констатирующий: «Вот поэтому…», 
бесполезные склянки с лекарствами, 
стоящие на шкафу в комнате, 
сдавленной закостенелой тишиной, 
я заново перезагружаю программу, 
чтобы обнаружить причину ее сбоя. 
Попытаемся разобраться вместе… 
Попытаемся понять. 

2. 
Лаий снимает галстук. 
А в это время над ухом, успевшим остыть, 
черный рупор сквозь звуки фокстрота и танго 
пропускает высокий диктующий голос. 
Металлом звенит речитатив, сообщая 
бесстрастный и срочный приказ: 
«Вас вызывает Юпитер! 
Иди же скорее туда, где ты был, 
когда начинался твой путь, 
навстречу с ослепшим потомком». 
И снова – холмы. 
Вершины скрывают от взора 
стучащий о берег прибой. 
В горах он неслышен. 
И снова, как прежде, на пашнях вокруг городов 
военное сеяно просо. 
Солдаты растут из земли. 
Их крик оглушает пространство. 
Все стороны до горизонта – лишь каски и рты. 
И диагональ автомата из каждого делает дробь – 
один разделить на один. 
Один разделить на один – будет ноль. 
«Стремиться к нулю!» - вещает приказ командиров. 
«Ты снова здесь, Лаий. 
Ты снова на кадмовом поле. 
Ты снова всю пытку надеждой 
обязан один пережить. 
Чтоб жить было можно». 

3. 
«Я взглянул окрест, 
и сердцу потребовался кардиостимулятор. 
Я готов не быть, но хочу окончательной ясности. 
Чтобы у всех причин были следствия, 
и у всех следствий были причины. 
Если война есть следствие мира, 
значит мир - есть причина войны. 
Земля появилась из моря. 
И там было то, 
чего мне не достичь никогда. 
Где бликует отсвет караульных огней, 
где прожектора бьет полоса, 
где вдоль нитей стальных, что под током, 
спотыкаясь, бежит человек, 
и где с башней сторожевых слышен голос: «Нельзя!» 
«Там, - шептала мне мать, со скрипом крутя кофемолку, - 
«там на берегах иллирийских 
то, что называли мы деревом – деревом было, 
река называлась рекой, и в этой реке 
бьющая в ногу форель называлась форелью. 
Мог ты на склоне стоять каменистом, 
и, не спросив: «Почему?» и «Зачем?», 
слышать треск созревающих слив, 
тихий шорох растущих корней, 
ветвление бука и тиса». 


Фотография, сделанная в детстве, 
с самого края поджигается тем, кто ее сделал. 
И плывущий наискосок огонь 
покрывает запечатленный пейзаж 
расплавленными язвами. 
И внезапно подувший ветер 
черной свастикой закручивает к небесам 
остатки пепла. 


Черные свастики вместо звезд – 
это выдох сожженных. 


Белый бинт на глаза! 
Белый бинт на глаза! 


И на ощупь по горным тропам, 
не надеясь встретить вожатого, 
мне остается дойти до того места, 
которого никогда не было. 
Которого никогда не будет, 
ибо там есть 
лишь оглушительное солнце, 
заново освещающее лица, 
которых уже нет, 
но которые хочется удержать 
не изменившимися, 
застывшими, 
смотрящими в упор, 
и с одобрением говорящими: 
«Иди, иди..» 


Там я буду один - 
в центре круга, 
который стерилен». 

4. 

«Смотри, - кричала толпа, - Человекобог!» 
«Этот тот, кто распял себя сам 
вниз 
головой». 

5. 
На перекрестке трех улиц* 
он надевает очки. 


Ночь наступает. 
Над входом в метро 
красный слоган «Живи без надежды!» 
пульсирует в памяти, словно сирена, 
и пока турникет 
со всхлипом глотает монету, - 
увлекает в воронку остатки того, 
на чем взгляд задержался когда то. 


По эскалатору – вниз. 
К поездам до платформы «не важно какой». 
Здесь он сам выбирает названья. 
Ибо цель – не нужна. 
На табло - sms: 
«Желанье» - таблетка от страха». 


«Обретайте свободу, сгоняя излишний вес!» 
«Смерть – смотрите по телевизору», 
«Плачьте по тамагочи», 
«Меняйте свой труд на секс». 
«Пи - артесь любовью к ближнему». 


«Бог – это цветомузыка, 
которую настраиваешь сам. 
То красным, то синим, 
выхватывая из мрака 
шепчущую «Твоя», 
официанта, несущего чай, 
Колизей, пирамиды, 
Анды или Канары. 
Все это только твое. 
Главное - не умирай. 
Заполни паузу совокупленьем. 
Ты – это только ты. 
Больше никто другой». 


«Ты - это собственное хотение». 

6. 
«Избавьте меня от того, 
что хочу ежедневно. 
Ибо желание, помноженное на желание, 
приплюсованное к двум предыдущим желаниям, 
и желание желать этого 
заставляют мысль 
двигаться по закольцованному лабиринту, 
словно главный персонаж 
обновляемой в режиме on-line 
компьютерной игры. 


Рулетка, вращаемая в казино. 
Деньги на зеленом сукне. 
Запотевшая бутылка «Pepsi». 
Указательный палец, 
подносимый к накрашенным губам. 
Перламутровый отблеск маникюра. 
Таtoo бабочки возле левой груди, 
покрытой белой вуалью…. 

 

Отмечать все это эрекцией 
для последующего приобретения. 
Или приобретением 
для последующей эрекции… 


Множась через чаты, 
удваиваясь через ICQ, 
как зеркало, отраженное 
в другом зеркале и смотрящееся 
в третье зеркало, мысль теряет тело, 
никому отправляя ответ: 
«Наряжаю Бога подобьем себя 
и встаю на место его». 


7. 
На перекрестке трех улиц 
с истинами, отлитыми в форме 
Фаллоса и Юпитера – 
встретились смерть со смертью, 
довольные сами собой. 

8. 
- Где ты? 
- Я здесь. 


Так колокол бьет - 
стихающий гул, 
сливая со звоном. 


- Здесь…? 
- …это значит – «всегда»… 
- …был…? 
- ….как и ты. 
- Не знаю… 
- …не знали! 
- Что там? 
- Там – здесь. 
- Как - здесь? 
- Как здесь, так и здесь. 
- И что есть? 
- Есть я. 
- А где есть….? 
- ….ты? Здесь! 
- А что же есть – «есть»? 
- Быть здесь. 
- И значит…? 
…все время меняться местами. 



9. 
Здесь мы нашли ту ось, 
о которой уже писалось в стихотворении. 
О которой все знают изначально, 
но предпочитают умалчивать, 
и, в конце концов, – забывают, 
несмотря на ее шум - 
тихий, словно шорох песка в часах, 
и постоянный, как мысль о себе, 
которая его заглушает. 
Встретив друг друга, 
друг друга мы не узнали. 
Ты этот шум слышал, 
но попытался забыть. 
И это твое заблуждение. 
Я об этом шуме знал, 
но боялся открыть двери комнаты, 
где, по сути, смотрел лишь на постеры. 
И это моя вина. 
Мы хотели комфорта сами в себе. 
Но он невозможен. 
Место встречи не названо. 
Если я скажу, что это Бог, 
то ты не поверишь. 
А если ты скажешь, что это истина, 
то я рассмеюсь. 
Так закручиваются планеты, 
собирая вокруг себя атмосферу, 
и разлетаются в стороны. 
И падает на поверхность каждой 
лишь отраженный, рассеянный свет, 
об источнике которого 
мы можем только догадываться. 
И расширяются между ними пространства, 
грозя взрывом. 
И в этом беззвучии 
падают бомбы, 
рушатся здания. 
И диктору остается лишь повторять: 
«Приштина» или «Бейрут». 
Так закручивается спираль лабиринта 
и сжимается каждый из нас. 
И свет поглощается. 
И тьма объяла его. 

 

Но мы уже встретились. 
И ты можешь сказать: 
«Он терялся и снова нашелся». 


И я: «Он уходил, 
но вновь возвратился». 
И слово «тополь» для нас 
снова становится тополем. 
И слово «река» - 
становиться снова рекою. 
И бьющую в ногу форель 
опять называем форелью. 


И не важно 
на каком языке. 
2006 

* Эдип встретил Лаия на перекрестке трех дорог. Не зная, что проезжающий - его отец и убив его, Эдип тем самым начал цепь трагических событий, среди которых в том числе и собственное ослепление.

 

 
Лабиринт II

 

 

Z.B. 


1.

Каждое сказанное слово 
всегда только часть слова. 
Часть, ждущая остальных частей 
в виде одобрения или несогласия. 
И это ожидание, 
сходное с ожиданием автобуса, 
на сотом километре от города 
поздним мартовским вечером, 
когда красный закат 
красит в красное наледь,- 
есть ожидание дома. 
Места, 
куда бы хотелось дойти. 
И где можно, сказав себе: «Здесь», 
получить подтверждение. 


Так иди же! 
Вдаль от себя по дороге к себе,- 
лентой Мёбиуса. 
Даже если движенье по кругу 
не дает ничего, 
кроме трассы, 
петляющей между холмов. 
Кроме глаз воспаленных. 
Кроме стертых ботинок. 
Кроме губ, вопрошающих: «Где?» 
Кроме мысли: «Не здесь…» 


Не страшись! 


Ибо дом не нашедший - 
обретает его. 


2. 
Он не может догнать себя. 
И видит как тот, 
кого он не может догнать, - 
сворачивает в переулок, 
садится в автомобиль, 
заказывает тур в Таиланд, 
посещает солярий, 
или меняет одни деньги 
на другие деньги. 
И ежедневно, 
входит в свой офис 
и выходит из офиса. 
Поднимается в лифте 
и спускается в лифте, 
умножая знакомых 
в телефонном табло. 
Собирая их словно гербарий, 
расширяя себя 
как круги по воде, 
раздавая визитки. 
Раздавая пожатия рук. 
Раздавая, 
как будто по ложечке чайной,- 
скорбь на похороны, 
деньги на флирт, 
страсть на спорт, 
и слово: «люблю» на семью, 
и слово: «прости» на страховку. 
Меря время 
мерой движенья от цели до цели. 
Старясь меняться местами, 
с тем, 
чья спина впереди. 
С вереницей других - 
сотней лучших, чем тот, 
кого он не может догнать, 
начиная утро с пробежки 
вдоль улиц. 


И встречая лишь тех, 
кто уже повернули 
обратно. 

3. 
«Я готов подготовить себя 
к восхождению. 


Чтобы стать чемпионом, 
способным сразить даже полубыка 
аперкотом и правой прямой. 
И на пьедестале, 
поднимая вверх руку, 
в знак безусловной победы 
нокаутом. 


Я готов подготовить себя 
к свету рампы, и звону бокалов - 
при вручении премии 
лучшего в боксе и рестлинге. 
К интервью в телекамеры. 
К раздаче автографов 
К признанью своих мемуаров 
бестселлером. 


Я готов подготовить себя 
быть оформленной строчкой, 
знакомой цитатой для всех, 
эквивалентом надежды. 
Венчаньем многих трудов. 
Воплощением 
живописца и скульптора. 
И стать экспонатом музея. 


Я готов подготовить себя 
к роли статуи, отлитой из воска. 
Сохраняя боксерскую стойку, 
напряжение мышц, 
и поднятый вверх подбородок 
перед самым победным броском. 
Перед гулом оваций. 
Переходящим в легенду. 


Я готов подготовить себя 
оказаться навек помещенным 
в «Галерею героев»: - 
«По мраморной лестнице – 
на этаж нулевой». 
Где ровный подсвет галогеном, 
и рот приоткрытый твердеет 
от эффекта фреона. 


Я готов подготовить себя 
к путешествию вниз. 


Словно к центру Земли 
до себя самого, 
возвращаясь чрез заросли дрока. 
Идя через рожь. 
Идя через реку 
по шатким мосткам, 
где утром стирали белье, 
а после сушили. 


Я готов подготовить себя 
к обретению снова 
слова как слова. 
Чтобы то, что оно означает 
стало тем, что оно означает, 
И чтоб имя мое, 
опознавая меня, 
стало именем только моим. 


Я готов подготовить себя 
к ожиданью признанья 
что, словно шершавая нитка 
от воздушного шара 
на детской ладони – 
оставило след в давнем сне, 
сквозь который я слышал: 
«Добрночи!» 


Я готов подготовить себя 
стать согласным 
с дорожною пылью 
с каждым шагом своим, 
с размером тропинки, 
протоптанной средь сорняков, 
с каждой кочкой 
и с каждою сорной травою. 


Я готов подготовить себя 
к восхождению снова. 
И снова, как слова, 
появлению – там - 
между темных холмов… 


А дальше на холм – 
тебя кто то толкает 
как камень. 

4. 

Кто то окликнул по имени. 
«Это значит, 
что нитку твою 
постепенно мотают 
на палец» 


5. 
Прекрасноволосая. 
Она говорит себе: «я» 
и хочет соответствовать 
настоящему времени. 
И думает - стоит ли 
ставить знак равенства 
между желаньем и счастьем. 


Секундой живущая. 
Она обретает себя как себя, 
когда словно ветром пустынным, 
захвачена взглядом чужим. 
И в зеркале том отраженная,- 
сверяет что есть, 
и то, что могло быть. 


Венцом одаренная. 
Она ищет предел 
до которого может дойти 
тот, кто бродит 
в потемках Дедала, 
освещаемый этим венцом. 
Но, увы, не находит предела. 


Из сна выводящая. 
Она снова и снова, 
как слово «Добрночи!» 
по нитке шершавой 
в сон уводит другой- 
тот, где прикосновенье – 
недолгая чья то надежда. 


И бровь подводящая. 
Она подбирает на случай 
свой взгляд, как реплики 
тембр настойчиво ищет актер, 
желая прийти к пониманию роли. 
И, предполагая успех, 
настроена на аплодисменты. 


Застывшая трепетно. 
Она ожидает того, 
кто черную линию туши 
сочтет маскировкой, 
себя занимая, меж тем, 
что каждый дареный топаз 
публично считает за счастье. 


И страхом плененная. 
Она, как будто бы чайка, 
над морем десятибалльным. 
Боится объятья. Боится открытья 
себя словно комнаты детской, 
где спрятан стеклянный секрет, 
подобранными наспех ключами. 


И, мненьем гонимая, 
от быстрых желаний своих 
до места без этих желаний, 
она заставляет плутать 
идущих навстречу 
cо словом последним 
из книги с известным концом. 


И смотрит на север, 
туда, где индийский венец * 
над облаком в аквамарине 
возгорается рядом со Львом**. 
И надеется ждать 
приходящего чуда, 
как чуда. 

6. 
«Жизнь заканчивается привычкой жить. 
Когда разницы нет между тем, 
что я вспомнила только сейчас, 
и тем, что я помнила долго. 
Все спрессовано намертво 
как будто бы в кубике льда… 
В фарфоровой чашке - чай английский. 
И крекер на розовом блюдце. 
На тумбочке шведской, 
заказанной по каталогу- 
(чуть-чуть с переплатой)- 
по левую сторону,- 
чтоб было рукою 
легко дотянуться! - 
у самого зеркала: 
кольцо с ограненным топазом, 
с нефритами фенечка, 
неполный флакончик с духами. 


Хотелось бы «Isatis Givenchy», 
но будем довольны 
и чем то от Келвина Кляйна. 


Вчера не успела доехать 
до автоцентра «Peugeot»… 
А завтра не опоздать бы 
на сессию Tatoo салона… 

 

Расчесывать волосы 
и бровь подводить… 


И может быть кто то сегодня, 
как будто ключом серебристым, 
тихонько откроет… 


Нет, нет…. 


…как будто водою проточной 
спрессованный лед, 
где время мое неотличимо 
от времени общего, 
вдруг сделает 
точно такой же 
проточною долгой водою. 
И так, чтоб пространство мое, 
вдруг стало чуть шире 
того виртуала, 
куда, уходящая в поисках, 
и сопоставляя слово со словом, 
я ребусов не разгадала – насколько 
желанье мое не желать 
тех мест, где не будет желаний, 
не сковано будет желаньем другим, 
как спекшейся глиной, 
что быстро становится камнем. 


И чтобы рельефная мышца 
сразившего полубыка - 
единственным стала ландшафтом 
от линии жизни на левой ладони 
до каждой знакомой ложбины. 
И стала бы только моим 
продолженьем рисунка, 
что в детстве пыталась чертить. 
стараясь себя опознать как себя, 
как круг, что не может вписаться 
в очерченный раньше квадрат. 


И чтобы я тело свое 
считала чуть - чуть незаконченным. 
Творимым, как будто, из воска, 
до долгих пределов таких, 
куда только может дойти - 
(устремляясь к созвездию Льва!) -, 
проточная эта вода, 
чтоб там запустить 
единственно верный хронометр, 
способный отсчитывать 
разницу времени… 


Между тем, 
что я вспомнила только сейчас, 
и тем, что я помнила долго… 
Чтоб стать мягкой глиной. 
И пытаться не быть 
средоточием прочного камня». 

7. 

По нитке шершавой- 
тело к телу. 
С ощущеньем не тела, 
но следа. 

8. 
- Слышишь? 
- Услышана! 

 

И тише, 
над крышами. 


- Выше...? 
- Не взвешены. 
- Дальше? 
- Не душно нам. 
- Там ли…? 
- Не тайные. 
- Созданы… 
- …слитые 
- Спрошены? 
- Вброшены! 
- там ли? 
- открыто ли? 
- Впущены? 
- Впущены 
- Признаны? 
- Призваны. 
-Узнаны? 
-…разными. 
-Скрытные… 
-…скрыты мы. 

9. 
Левое и правое 
перестает быть левым и правым. 
Тополь, оставаясь ферзем, 
пытается поставить шах дальней березе. 
Береза – раскручивает разогретую поляну 
против часовой стрелки. 
Напряженные стволы сосен 
дополняют эффект головокружения, 
продолженный перпендикуляром шоссе, 
на котором красный автомобиль 
на бешенной скорости приближается к повороту. 
И уже видны расчерченные линии автотрасс, 
эстакады с движущимися синими, зелеными, 
серебристыми прямоугольниками, 
постепенно становящиеся точками, 
как будто кровеносными шариками, 
движущимися все быстрее и быстрее, 
лишь только вдыхаешь воздух. 
Лоскутное одеяло пашни. 
Колокольня над круглым озером, 
за которым приземляется парашютист, 
провожающий взглядом, 
уходящий на второй круг биплан. 
Неожиданно блеснувший 
искривленным лезвием 
малый приток большой реки, 
неизменно стремящийся к устью. 
Краны над песчаными конусами. 
Вереница самосвалов, идущих в порт. 
И по левую сторону от порта 
– железная дорога, с громыхающим «скорым», 
влетающим через мост к вокзалу, 
где каждый пассажир, двигаясь 
согласно утвержденному расписанию, 
вдруг делает шаг в сторону, 
сталкиваясь плечом 
с другим пассажиром. 
И по правую сторону от порта, 
уходящий под «Прощанье славянки», 
белый, с поблескивающим на борту названием, 
(которое плохо видно с берега) – теплоход, 
где на третьей палубе уже начинаются танцы. 
А прямо по курсу загораются бакены. 
Качающиеся речные лампады, 
чей трассирующий по воде свет 
определяет движение корабля 
точно по центру - между темных холмов. 
С одного из которых, спускаясь вниз, 
через лес, с доледниковыми травами- 
тимьяном, ясколкой,- снова приходишь туда, 
где береза, становясь ферзем, 
пытается, ставить шах тополю, 
который раскручивает остывающую, 
покрытою росой поляну 
по часовой стрелке. 


Правое и левое 
перестает быть 
Правым и левым. 


И буквы каждого сказанного слова, 
даже не получившего подтверждения, 
видятся в темноте 
частью горящей азбуки. 
И, меняясь местами, текут 
как заговоренное Теслой электричество. 
Как золотистые рыбы, обменивая 
воспоминание на воспоминание. 
Страх на страх. 
Стыд на стыд. 
Предчувствие на предчувствие. 


И желание дома 
на желание такого же дома. 


И не важно 
на каком языке. 
2008 
*На картине Тициана Ариадна, отвернувшись от Вакха, смотрит на мерцающий в небе венец «Северной короны». 
**Птолемей относил «Венец Ариадны» к созвездию Льва. 

Лабиринт III

 

 

Светлой памяти друга моего Саши Внученко. 

The archaeologist s spade 
delves into dwellings 
vacancied long ago 


(W.H Auden) 

Упомянувши здесь о юности, я готов воскликнуть: земля! земля! 
(Ф. Ницше «О пользе и вреде истории для жизни») 

…отворит он, и никто не запрёт; 
запрёт он, и никто не отворит. (Ис: 22,22); 
1. 
….и не важно - на каком языке говорят с тобой те, 
чей облик, по свидетельству многих, - ужасен. 
Этот страх - есть конец языка, и начало того, 
что за словом любым оставалось, 
его подтверждая всегда. О чем можно было сказать: 

 

«Так и есть». И это самое: «есть» - 
есть, то поле незримое, где начинается действие, 
возвращенное нам для того, чтоб исправить ошибки. 
И это самое: «есть», в то же время есть и: «сейчас». 
Я шарю по Интернету, открывая все ссылки, 


пытаясь увидеть подсказку. Или слово: «Привет!» 
на своем mail-агенте от тебя пытаюсь найти. 
Мы, подвыпив немного, стояли на узком балконе, говоря о политике. 
И когда из магнитофона David Byron запел «July Morning». 
То ты говорил, что «Genesis» - тоже неплохо... 


Как же хочется нам сделать то, что прошло – настоящим. 
Только прошлое это - недостаточно вспомнить. 
Поверх этого прошлого, словно копировальная бумага 
накладывается почти такое же прошлое, 
немного подправленное настоящим. 

 

Так из одного полюбившегося мгновения, 

словно написанный наискосок текст, 
поверх другого, точно такого же текста, 
создается почти такое же мгновение, 
подправленное по нашему усмотрению. 


Так время клонируется временем. 
И этот клон - слепок с того, 
что мы считаем самым для нас дорогим - 
и есть убеждение в том, что верный получен ответ 
на вопрос: «Для чего?» и «Откуда?» 


На самом же деле – все, кто уходит от нас 
уходит от нас безвозвратно. 
Ибо то, что возвращается к нам, 
на самом деле, - не есть возвращение. 
И это спасает тех, кто ушел, 


от тех, кто пытался их вспомнить. 
Сохраняя всех, кто ушел – неизменными. 
И лишь только по следу, что оставил нам тот, кто ушел 
мы можем еще распознать ту тему для интерпретаций, 
что снова заполнит тот след, как след, что оставлен 


на узкой грунтовой дороге - коротким весенним дождем. 
Как голос в лесу заблудившихся, что криком восполнить хотят 
негромкое эхо от тех, кого они ищут. 
И так выбирают маршрут – свой собственный. 
Из этого леса идут не к тем, кого ищут, 


но к новым местам, что еще не открыты никем. 
Чтоб там получить подтверждение своей правоте 
своим же согласием. Себе говоря: «Так и есть». 
И эхом своим, сбивая с пути того, кого ищут, 
им время, тем самым, продляя, для поисков нового места. 

2. 
Ушел. 
И не оставил прядь волос. 
Следы теряются. И земли изотопом 
помечены от Волги до Днепра. 


Трава полынь была, как смоль, черна. 
И падала звезда на воду. 
И ангелы в пилотках разгребали 
мерцающие смертью кирпичи, 
минут на десять, под противогазом 
свой лик укрыв от сотен телекамер. 
Все ждали взрыва. Этот взрыв 
невидимый и тихий – 
произошел. Ударная волна 
до каждого доходит человека, 
и все идут на площадь где уже 
на каждом постаменте с мегафоном 
Оратор быстро превращает речь 
в поток сознания, призывая всех 
идти крушить кумиров, чтоб на месте том – 
начать молиться месту без кумира. 
Поток нейтронов. Раскаленный полдень. 
И медленно ползущие жуки 
машин поливочных сгоняют с мостовых 
сухую пыль, пока на каждом перекрестке 
идет соревнование, кто быстрей 
придумать сможет новые цвета 
к тому, что раньше было цветом белым 
и цветом чёрным. Кто ловчее сможет 
без видимых последствий для себя 
назвать «собаку» - «кошкой», «мир – войною» 
а брата сможет объявить врагом. 
Растут шеренги. Вьются транспаранты. 
Все требуют немедленной отмены - ВСЕГО. 
Солдаты им навстречу наступают 
с лопатками сапёрными. У них приказ, 
что это ВСЁ любой ценою нужно 
от этих ВСЕХ немедля защитить. 
Все слушают про «Время перемен», 
пельмени запивая самогоном. 
Дается установка на релакс 
ТВ-волхвом, и приступ оптимизма 
на время возвращается. Брейк-данс 
по пятницам. В субботу - «Терминатор», 
а ночью, для особо возбужденных, – 
«Смоковница из Греции». На рынках вещевых 
и возле касс вокзалов идёт игра в «Иранское лото». 
«От Хомейни наперсток!». «Крутим-вертим…» 
«Гляди на красный!». «Шарик у меня!». 
Наглядный диалектики урок. 
С аналогичной скоростью меняют 
на глянцевых обложках и витринах 
портрет вождя в партикулярном пиджаке 
на голый зад, и это называют 
закономерностью Истории. 

 

А он стихи читает тихо, где над Клио - 
Урания стоит по старшинству. 


Теперь он научился видеть всё. 
И место то, где над клавиатурой 
склонился тот, кто хочет помянуть 
его прощальным словом, 
и как тапёр, аккомпанирует тому, 
что так на фильм немой и черно-белый 
похоже, и что зовется прошлым. 
Тот, кто сейчас по клавишам стучит - 
он каждым тактом хочет возвратить 
по долгой и невидимой спирали, 
что увлекает как водоворот, - 
к тому, кто так бесповоротно 
ушел - все видимые ныне облака, 
под ними реки, где по берегам 
застыли рыбаки. Неподалеку пруд, 
где вдруг скользить не стала водомерка. 
на солнце предобеденном. 
Он хочет угадать - услышан ли? 
С отчаянья пытается звонить, 
в то зыбкое, как сон, позавчера, 
чтоб знать какое будет послезавтра, 
где тот, который навсегда ушел, 
пристроившись, возможно с ноутбуком, 
под деревом ветвистым набирает 
недолгое послание для друга. 


3. 


«Привет! 
Этот голос, который ты слышишь сейчас, – 
есть не столько мой собственный голос, 
сколько голос, который ты слышать хотел бы, 
его называя моим. Но не бойся ошибки. 
Ошибка – есть свойство живых. 
Кто надеется на результат, 
но достигнуть не может предела, 
в понимании себя как себя. 


Избегай повторений. 
Цитата себя самого, при попытке услышать другого 
обернется отчаяньем. Дальнейшим желаньем: «не быть». 
Отомстит бесконечность за каждую нашу попытку 
навязать повсеместно - существованье своё. 
Ты, как мячик, что бросил ребёнок об стенку, 
с жестким стуком отскочишь. И энергию лёта сменив, 
ускореньем потери себя, вдруг попросишь прощения, 
начиная движение снова, словно новые слоги в словах. 


Так познаешь фиктивное. 
Оно будет сползать, как в утренний час одеяло. 
Оно будет стекать, как с мокрого тела вода, 
при прыжке из реки, если сильно от дна оттолкнуться. 
Оно сыпаться будет, как сохнущий мокрый песок, 
из которого башни витые стоят вдоль по линии пляжа, 
где в шезлонгах сидят, подставляя под солнце лицо, 
кто не знает еще, что на тонкий слой амальгамы 
нанесен для мгновенного снимка, и проявлен уже негатив. 


Не задерживай взгляда. 
Что стало уже фотоснимком, то сдается в архив. 
С каждой новой секундой, и словом произнесенным. 
рассыпается эта открытка, и чернеет солнечный пляж. 
Люди тоже в шезлонгах чернеют, после припоминаний. 
После каждой попытки присвоить все то, что стремится настать, 
но от нас независимо. Не прячься от этого в прошлом - 
на придуманном поле пустынном, что держит на страхе одном, 
словно сильным магнитном, - плененное насмерть внимание. 

 

Уходи без оглядки 
из мест из пластмассы и гипса, 
что творят на замену деревьям – деревья, 
и дороге замену творят, и окрестным домам с палисадником, 
подсолнухам желтым и пылящему взводу 
идущих на север солдат - за спиной автомат, 
и за поясом два магазина, и на компасе чуткая стрелка 
с каждым шагом сбивает с пути двух ушедших вперед – 
тех, кто крышечкой фляги разделить попытался друг с другом остатки воды. 

 

Не клонируй реальность. 
Даже ту, что запомнилась больше, 
подменяя себя как себя безотчетную долгой игрой 
в жизнь - по лекалам прочитанных в детстве романов, 
где начало всегда безмятежно, и герой отправляется в путь 
к хэппи-энду у самого синего моря. 
Есть для каждого чёрный корабль, что идет не к причалу,* 
а под парусом тихо скользит там, где вместо больших городов 
лишь театра теней ты увидишь спектакль бесшумный. 

 

Вот тогда жди гостей. 

Приготовь к их приходу коктейли – каждый красного цвета 
и смотри в темноте на экран, где пунктиром проспекты 
едва обозначены белым, и вдоль этих пунктиров 
мерцают всегда вразнобой те, кого называют на том языке: «пешеходы». 
Измеряй расстоянье на глаз - между этим экраном, 
и пришедшими в зрительный зал, как на свой бенефис, 
за твоим угощеньем забытые некогда люди. Города исчезают 
когда навсегда закрывают глаза те, кто помнил о них бескорыстно. 


Ты запомни лишь это. 
Удерживай в памяти долгой, чье начало, 
как лотоса стебель находит покой в глубине, 
чтоб потом раскрываться навстречу тому, кто стремиться вернуться 
неизменным к тебе навсегда. Это значит прощенье 
для обоих заслужено. И мы снова в начале дороги, 
что, увы, не случилось пройти до конца. И на узком балконе, 
где рассеялся дым сигарет - остается два места. 
Ты туда подготовься войти, Гераклита отвергнув закон. 


Для себя не срывай 
тот цветок, что раскрылся навстречу - 
всем, идущим к тебе, избавляя от страха: «не быть». 
Заполняй же пространство соцветия долгим теченьем 
двух ветвящихся рек, хоть и к разным морям. 
Между ними земля, что пригодна уже пешеходам! 
Называй же здесь тополем – тополь и воду – водой. 
Здесь услышать мы сможем друг друга до каждого слога, 
чтоб вернуться к живому – живое смогло без труда». 

*Парафраз с «Одиссеей», а конкретно с описанием путешествия Улисса в Аид, где герой встречается с душами людей из своего прошлого. Эти души, согласно Гомеру, вызываются к реальности жертвенной кровью животного. 
4. 
Каждая попытка 
услышать отсутствующего – 
это поиск места, 
где смерти нет. 
5. 


Пилад, потерявший Ореста, ищет Ореста вновь, 
пытаясь переставить как шахматы 
фигуры, задержавшиеся в прошлом - 
словно кукол в вертепном ящике, 
застывших для нового представления. 
Раскрываются створки, раздвигаются занавесы. 
Зажигаются красные лампочки - снизу и белые - сверху. 


На красном фоне еще ничего нет. 
На белом фоне слева - улицы спускаются к реке. 
На углу у почтамта собираются люди. 
Начинают работать фонтаны, курсанты получают увольнительные. 
Девушки сидят на скамейках, видеосалоны крутят «боевики». 
На тротуары падают каштаны, в кафе пахнет пирожными. 
В матче «Динамо (Киев) - «Спартак» еще не открыт счет. 


На красном фоне еще ничего нет. 
На белом фоне справа - улицы спускаются к реке. 
На углу у почтамта собираются люди 
Начинают работать фонтаны, у курсантов заканчиваются увольнительные. 
В парке начинаются танцы, пенсионеры стучат в домино. 
На тротуары летит пух, пахнет воблой и пивом. 
В матче «Крылья Советов» – ЦСКА еще не открыт счет. 


На красном фоне появляется круглое озеро. 
Над озером появляются деревья, на которых растут плоды. 
И ветви с плодами поднимаются к небу, как только до них дотянуться 
пытается тот, кто в озере этом по подбородок сидит. Он хочет напиться водою, 
но тщетен всегда его каждый глоток, как тщетно любое желание. 
И в это же самое время - команды выходят на поле. 
Запускаются секундомеры, и зрители требуют гола. 


Сгущаются красные краски 
Флот не двигается из-за штиля, и двое военных мужей спорят о дате отплытия. 
Жрец берет нож с горячего камня, и войско готовится к наступлению. 
Нападающие рвутся к мячу, возле телевизоров заключают пари. 
Два друга выходят покурить на узкий балкон, и слушают «July Morning», 
обсуждая последнюю статью в «Огоньке», и споря о Достоевском. 
Солдаты выходят на вечернюю поверку, на плацу играют «Зарю». 

 


Белого фона нет. 
Вереницы демонстраций пересекаются крестом с вереницей очередей. 
Запрещаются слова на одном языке, и разрешаются на другом. 
Люди в метро читают газеты, где пишут о танках на улицах городов. 
Двое друзей прощаются рукопожатием в зале ожидания аэропорта. 
Сдавшаяся крепость горит, полководец плывет к дому. 
Царица готовит герою хитон без ворота и рукавов. 
Темно - багровый фон. 
Матери убиты, сыновья преданы суду, и время отправляться туда, 
где долг каждого члена племени - в жертву приносить чужеземцев. 
Двое друзей, скованных цепью, стоят в кругу сидящих у огня, 
и в сполохах пламени – на глубине – видно как солдаты охраняют блок-пост.** 
В метрополиях бросают деньги на сукно, и делают ставку за ставкой. 
Доктор рассматривает снимок опухоли мозга, и молча поджимает губы. 


Лампочки выключены. 
Палец давит на кнопки, и глаза смотрят на мерцающий в темноте дисплей. 
Змея подползает к затылку человека, спящего под оливковым деревом.*** 
Телефон долго не отвечает, рука тянется к зажигалке. 
От затылка человека, спящего под оливковым деревом, отползает змея. 
В трубке слышится голос женщины, которая говорит: «Его больше нет». 
Два футбольных матча, начавшихся вечером, заканчиваются вничью. 


Белый фон снизу и белый фон сверху. 
Долгое шествие всех принявших и не принявших участие, 
которые движутся так, что через некоторое время видны 
лишь затылки, постепенно скрывающиеся из виду. 
Падают занавесы, и закрываются створки ящика. 
Куклы складываются в сундук до нового представления. 
Пилад, потерявший Ореста, ищет Ореста вновь. 


** Согласно Аполлодору для того, чтобы избавить Ореста от болезни, Пилад совершил с ним путешествие к таврам, которые грелись у огня, поднимающегося из Аида. Там друзья были схвачены и закованы в кандалы. 
*** Орест погиб от укуса змеи в затылок во время сна под оливковым деревом. 

6. 
«Здравствуй, друг! 
Я, без слова: «прости», не могу войти заново 
в центр круга, откуда берется начало всех действий 
после рукопожатья последнего в зале аэропорта. 
Это слово «прости» - запускает секундную стрелку назад. 
Снова в зал ожидания приводит, чтобы смог изменить я грядущее, 
Гераклита отвергнув закон. В незнакомых местах до-событий, 
создающихся только уходом того, чье тепло остается на пальцах, 
опознаю себя как себя, заполняя соцветие твое! 


Сохраняется всё, 
если силы для первого шага попытаться найти, 
невзирая на память, и считая возможным все то, 
что, должно непременно свершится, но, увы, не свершилось 
оттого, что движение ложное кем то из нас 
неожиданно было допущено. И слова, 
что пытались сказать мы друг другу всерьез, 
не услышаны были. Помнишь - ваза разбилась об пол, 
и пророком не сделался Мышкин?! 


Попытаюсь опять! 
Напряженье тех мест, куда мы с тобою стремимся 
со скоростью сказанной фразы, - притянет не страхом уже, 
но возможностью жизни такой, где никто не уходит навечно. 
В тех местах, что так сходны с цезурой стиха, – не бывают статичны 
вещи в комнате. И они не кончаются краем своим, но ждут продолжения. 
И язык, на котором с тобой сейчас говорю, - уже не предмет наблюдения, 
поправляемый со стороны, и меняющий нас безвозвратно, 
но воссозданный воздух, где прочерчен деревьев чертёж! 


Ты помог мне понять. 
Как морозный узор на оконном стекле бывает возможен 
от комнаты теплой, так и новых мгновений эскиз, 
для оставшегося без адресата, постепенно творится 
тем, кто видит его варианты из своей мастерской, 
обогретой дыханьем живущих. И не в позавчера 
телефонный звонок от меня у тебя раздается, 
но уже в послезавтра – в районе Полярной звезды,- 
в точке соединения, где узнаны будем друг другом. 


Вот и вижу лицо. 
Как за тонким стеклом с тонировкой. По движению губ понимая, 
что ты говоришь мне: «Привет!». И неверный ответ 
дать уже невозможно отсюда. И движение к целям таким, 
что созданы только желаньем – достигать всех пределов своих, 
поменяет свою траекторию. Несвободою этой сковав 
каждый жест и походку, ты меня возвращаешь к себе 
по спирали невидимой. Здесь я способен теперь 
дополнять очертания сотворенных тобою мгновений. 


Это есть поручение. 
Задержим над клавишей руку, чтобы дать появится тому, 
о чем скажем опять: «Между нами земля, что пригодна уже пешеходам!» 
Назовем же здесь тополем - тополь и воду – водой! 
Две реки вдалеке друг от друга продолжают ветвиться 
к своим разным морям. Набирай же скорее курсив 
на своем ноутбуке, чтоб видел я букв отраженье. 
Хоть и справа налево покажет мне их mail-агент, - 
опознаю твою интонацию так же, как некогда почерк. 


Между этими строками -
на наши с тобой города так похожи теперь 
облака над садами, где тропы расходятся чтобы 
обозначить маршрут для всех тех, кого видеть хотим. 
Как вода, по невидимым нитям стремясь к эпитеме, 
заполняет пред самой поверхностью полость листа, 
так и память совместная – сгусток оживших значений 
пустотой Торричелли давит на мертвую ртуть, 
и возникшая легкая рябь, словно губка, смывает цитаты. 


Так услышим пчелу. 
Над кустами смородины белой и смородины красной - 
весть о пчёлах других, как волшебный: «сезам» отворит 
к созревающим сливам пути, и уже не закроет обратно 
от всех тех, кто на пляже в шезлонгах сидит, и чье припоминание 
о забытых друзьях, вместе с пойманным «Sharp»ом хитом, 
оживит каждый мускул лица, что расслаблен обеденным солнцем. 
И так контур цветка, что лишь чёрною тушью намечен тобой был, - 
воплощается в цвет и объем, и становится плотным на ощупь. 


А теперь остановимся. 
Здесь всё то, чего мы коснемся рукою, совместимо становиться с тем, 
о чём думать хотим. Мысль о розе становится – розой, 
Время – речью, стремящейся вверх, - неделимой на «до» и на «после». 
Здесь последнее слово, даже если оно было словом: «Прощай», 
не затихнет как эхо, а найти попытается отзыв Того, 
кто настроит опять на совместный мотив о возможном. 
Здесь нескорые наши шаги в зале аэропорта – не случайности есть результат. 
Повод к жизни другой, взором всех обретенных, хранимый». 

7. 
Выдох- 
это перезагрузка вдоха, 
за которой следует новый 
вдох. 

8. 
- Кто там? 
- А там кто? 


Там-там затихает 
от такта до такта. 


- Скажи ка…
- ….об этом? 
- Хоть что то… 
- Не так то… 
-….. но так ли.. ? 
- ….как там - Это? 
- …для нового такта… 
- …. тогда - как и там… 
- И вот так же? 
- Вот так! 
- Как ты - там? 
- Как ты – там. 
- Так стоит ли….? 
- ……так то? 
- …ведь если вот это... 
- ….все так же..? 
- …. и там то! 
- Эх, если б - все также…. 
- ……не также? 
- ……не так 

9. 
И теперь мы с тобою находимся там, где ничто 
не уходит навечно. Это не навсегда. Ибо то, 
чего мы хотим навсегда - не отворено настежь 
в нас самих для другого. Неспособно по времени, 
длится чуть дольше, чем знакомая мысль о себе. 


Эта встреча отменит на миг оправдания 
одиночеству каждого. Задержимся здесь. 
И в зазоре, что нам приоткрылся на волос 
распознать постараемся то, чем от голоса- 
Логоса - в нас воплощается слово. 

 

Это всё, что запросит ответа у нас. 
Это всё, что не прячется в прошлом. 
И не знает о смерти холмов череда 
между реками с разным течением! 
Не мертво постоянство, если только оно 


не патент на свой собственный оттиск. 
Над обеими реками слышится крик. 
Вниз за рыбой срываются чайки. 
Назовем же теперь на своем языке - 
что увидеть смогли друг для друга. 


Каждый слог - расстоянье до места, 
где нас еще нет. И, со скоростью 
воспоминаний, мы стремимся 
добраться туда, где наброски 
ландшафтов от тех, кто ушел, 


совместим со своей акварелью, и 
лишимся их тотчас же, чтоб никогда 
не использовать для трафарета. 
Это значит - нам жить без надежды. 
И то, что казалось навек обретенным - 


на самом деле становится лишь 
обретеньем единственной встречи. 
Мы на узком балконе с тобою стоим. 
David Byron поет: «July Morning». 
Обсуждаем статью, а ты говоришь, 
что «Genesis»,- тоже неплохо. 
Пахнет мокрыми листьями. 
И дымом болгарских «БТ». 
Гроза от Днепра и до Волги. 
И отложен на завтрашний день 


рейс в «Борисполе». Снова 
испытать на себе предстоит 
правомерность движений 
от места, где встретились вновь, 
до времени выхода в Сети. 


И знаем теперь наверняка, 
что между концом и началом – 
есть возможность пространства… 


Где каждая вещь - слово, 
и каждое слово-вещь. 
Самара-Киев 
Май-ноябрь 2009. 

 

 

Балхаш

 

1. 
Здесь, где кончаются и рельсы, и дороги, 
и можно не смотреть себе под ноги – 
и ни единого куста за полчаса. 
Ни камня, ни пригорка, ни оврага, 
вся степь для ветра – чистая бумага, 
и перехватчика сплошная полоса – 
как след далекий колесницы Феба… 
Здесь желтая вода ценнее хлеба. 
Здесь меришь все на собственных весах. 


2. 

Здесь нет отчаянья, поскольку не закрыта 
от взора перспектива, и забыта 
любовь к себе… И больше никому 
не взять тебя заведомо в кавычки – 
в зависимость от собственной привычки, 
и можно попытаться самому 
определять по Солнцу части света. 
Часы здесь бесполезны, и газета 
не добавляет пищи взору и уму. 


3. 
Смотри и слушай, подключаясь к току 
степных ветров. Как будто бы уроку, 
внимай движенью пыли и травы. 
Оно приблизит к пониманью роли, 
что ты – всего лишь перекати-поле 
и не находишь собственной канвы. 
Но отмети сей вывод! Кроме сплина 
у одиночества всегда есть дар акына, 
и тигра слух, и зрение совы. 

4. 


Приди на берег, чтобы растворение 
двух разных вод почувствовать. Их трение 
отбросит соль к невидимому дну – 
туда, где в бывшей вотчине Фетиды 
руины казахстанской Атлантиды, 
уподобляясь виденному сну, 
застыли – без надежды на открытие 
себя, хотя бы чьим-нибудь наитием. 
Их распознай как давнюю вину. 


5. 
Нам соль дана, чтобы познать конечность 
созревших форм. Их раннюю беспечность 
рождает только пресная вода… 
И здесь поймешь, как тихий возглас: Аmen, 
что создается и слоится камень 
одной лишь силой строгого суда. 
И точно так же отлетают к праху 
воспоминанья, скомканные страхом, 
освобождая место для труда 


6. 
совместного – не завершен экзамен! – 
и путь наверх отброшенному равен. 
И вот теперь возможен первый слог. 
И кончик языка на альвеолах… 
И взгляд вовне фиксирует: и в полых 
пространствах движется песок. 
И это – ты… И можешь быть собою – 
зачерпывай из озера рукою, 
чтобы прохладу ощутил висок! 



Теперь ты видишь над водою серой 
чирка и гоголя. Уже не terra 
incognita – воссозданный пейзаж… 
И цапель белых, чаек и бакланов 
у каменистых рифов, пеликанов, 
плывущих полукругом, как мираж – 
с ветвей смолою белою точащий, 
за солончак корнями уходящий, – 
здесь тамариск застывший, словно страж, 



хранит, но остается безучастным – 
к мерцающим моллюскам, неподвластным 
эрозии, мелькающим под всей 
до горизонта разлитою линзой 
невидимого глаза – с укоризной 
на небеса, где поле скоростей, 
смотрящего, и гасящего всплеском 
звук перехватчика, когда-то бывший резким, 
не оставляя от него вестей. 


9. 
Теперь, как завещание, с тобою – 
Балхаш. Монетой гладь не беспокоя, 
иди, держа в себе урок пустынь: 
«Расти росток до сказанного срока, 
и ни одно зерно не одиноко, 
и не горька дареная полынь». 
Шажок к шажку – по собственному кругу – 
оказывай бесплатную услугу, 
осваивая местность, как латынь.  

Февраль 2008

 

 

Памяти Мандельштама

 


Шатались меж твердью и твердью 
и ждали своих похорон, 
когда за разменною медью 
протянет им руку Харон. 


А ты за лучом удалялся. 
И сад величин приближал. 
И луч тот сливался, сливался 
в единственный дикий кристалл. 


Нечуем – невидим – нетронут 
смотрел на него поутру. 
И долго сжимающий ворот 
трещал на восточном ветру. 
2. 
Ось не слышна еще, но все ж не сбита. 
Стол деревянный, и под сукном – 
долгое, нежное, почти открытое, 
руку саднящее, - волокно. 

1997 

 

 

Колыбельная

 

Знает ли кот ученый, 
гадающий по росе – 
будешь ли золоченой 
белкою в колесе? 


Или стрижом горящим, 
(думая, что летишь) – 
падающим – не глядящим 
ты не заметишь крыш. 


Или сверкнешь форелью 
скользкое чиркнув дно. 
Станет река – купелью, 
подсвеченным волокном. 


Или цветение вишни 
рассыплешь в ультрамарин… 
Ты для меня не лишний. 
Ты для меня един. 
декабрь 2007

 

 

Памяти друга

 

Саше 


Прощанье - есть повод для встречи. 
И мы не расстались, а ты 
напомнил недолгою речью 
с далекой своей высоты, 


что жизнь холодна, как бумага, 
в которой нет слова люблю. 
Пустая железная фляга. 
Отрезок, сведенный к нулю. 


И встреча - не повод к разлуке. 
Спасибо за этот урок. 
И память - есть теплые руки, 
сведенные молча - в замок. 
1994 

 

В стекло ты видишь белое шоссе. 
И каждый дом в округе обесточен. 
Чуть слева – церковь, справа – медресе. 
И заметает фуры вдоль обочин. 


Здесь исчезает каждой шины след. 
Лишь скоростью воссоздавая Хронос, 
укажет направление дальний свет, 
летящий снег закручивая в конус. 


Ты исчезаешь, двигаясь вперед, 
доверившись отжатому сцеплению. 
И знаешь – налипает тонкий лед 
с устойчивою силой возвращения. 
2008

 

 

Е.Н. 


Ты «duty free» запомни, как плацдарм. 
И к лайнерам повернутые лица. 
Зажжется: «Загреб», гаснет «Амстердам». 
И будто бы затертую страницу 


перелистает букинист затем, 
что стрелки на часах заранее 
здесь переводят, и сверяют с тем 
городом, чье имя на экране. 


Земля кругла. И каждый пешеход, 
под скорый шаг подверстывая время, 
скрывается в подземный переход. 
Он на перрон, замеченный не всеми, 


выходит. Но не спеши ему вослед. 
Повремени бороться с расстоянием. 
Дана отсрочка на две сотни лет 
тем, кто пленен взаимным узнаванием. 
2008 

 

Мигая быстро вспышкой, как сверхновой, 
и контур негатива проявляя, 
отец печатал карточки в кладовой, 
увеличитель черный поправляя. 


И сын любил смотреть: при красном свете 
тот в воду погружал фотобумагу, 
держащую, как будто бы в секрете, 
вдоль улицы развешанные флаги. 


И знал тогда – для праздничных прогулок 
всегда стоп-кадр есть у объектива, 
чтоб сохранялся каждый переулок, 
на глянец возвращенный, как приливом. 
2008

 

 

Мать взглядом проводив до коридора 
и с наступленьем темноты смиряясь, 
ребенок засыпал, как с приговором 
в кровати, словно в лодке, оставаясь. 


И знал, что сновиденья – это клетка, 
куда плывешь без чьих-нибудь стараний, 
где, пойманы в невидимую сетку, 
живут твои запреты и желания. 


И там не светит абажур плетеный, 
а люди – молчаливые статисты. 
И дом пустой, как смысл не обретенный. 
Там только страх есть черно-серебристый. 


Но стоит лишь дотронуться плеча, 
над ухом тихо имя называя… 
За окнами кузнечик, стрекоча, 
расплещет сон, как будто чашку чая. 
2007 

 

деду. 


Садился на нагретые ступени. 
А в это время яблоко по крыше 
скатилось и упало на колени. 
Вдруг стало тише, стало еще тише… 


Так неожиданно и так закономерно. 
И неизбежней рая или ада 
пейзаж, чье продолжение нетленно, 
лишается участливого взгляда. 
1997

 

 

S. 

Душно, я знаю, но дай Бог, припомнятся 
годы, когда не страдали бессонницей, 
или нежданный звонок. 
Долгий, как просьба от гостя полночного: 
"Скоро придет, не послать ли челночного 
за угол в ближний шинок?" 


Или винила скрип респектабельный - 
"Yesterday", "T.Rex", плюс самый читабельный, 
но запрещенный роман. 
Это не месть уходящему времени 
ибо оно есть давленье на темени, 
с ним и отправимся в стан 


где мы бесплотны, но все ж повторяемы - 
взвинчены, резки, подчас невменяемы 
и отзываемся тем, 
кто, призывая в спасение Господа, 
бродит бездомно чрез марево города, 
жалуясь небу, что нем. 
октябрь 1994 г.

 

 

 

 

Livno. Bosnia.

 

отцу 


… но здесь еще живет его доступный дух. 
(Е.А.Боратынский) 


Здесь камень - бел. И жесткою травою 
скрываются прошедшего следы. 
Твое воспоминание такое… 
Мы вместе не спускались до воды 


петляющих турецких акведуков. 
И дальше - к водопадам по мосткам, 
что помнят гайдуков, башибузуков, 
беседу посвящая пустякам, 
не шли, смотря на этих двух форелей - 
не пуганных, застывших, как в кино. 
Мы не договорили. Асфодели 
не вырастут внизу на поле. Но - 


там на шоссе, где шмыгают лисицы, 
я обернусь на пройденный маршрут. 
Надежды подглядев твои, где лица 
над столиком в кафе склонившись,- ждут. 
2009 

 

 


Sarajevo

 

«Город, доживающий свой век, и умирающий, 
и одновременно зарождающийся, и преображающийся 
вновь». 
Иво Андрич 


Он на вершинах черных гор разъят. 
И сверху ограничен небесами. 
И слышится – колокола звонят, 
сливаясь над ущельем с голосами 

 

зовущих муэдзинов. Перестук 
чеканщиков по разогретой меди. 
Кальяна дым, жаровен полукруг. 
И здесь, как будто вечные соседи – 


кириллица с латиницей – в улов – 
на вывески стремятся вереницей, 
как голуби на площадь без углов, 
где башня темно-красной спицей 


накручивает год на год, а век на век, 
хиджаб меняя на фасон английский. 
Здесь время, задержав свой римский бег, 
о берег не разбилось византийский, 


и снова начинается с листа. 
Песок с руин, увы, не отлетает. 
Здесь помнят выстрел у Латинского моста, 
который до сих пор не затихает. 
Он снова будто взят в карандаши 
под солнцем переменчивым – штриховкой. 
И купол джамии Али-Паши. 
И церковь Михаила, и парковка, 


и Миляцка, что плещет в окоем 
под арками, не ведая о шири… 
С корицей «кафа» выпита вдвоем 
в одном из переулков Башчаршии. 
2008 

 

 

 


Остров Корчула. Croatia

 

 

Вадиму Месяцу. 


Здесь моря соль и крепь известняка 
работают над верностью раствора. 
И гонит кучевые облака 
над капищем седого Антенора, 

 

зной разбавляя, – ледяной мистраль, 
оттачивая линию прибоя, 
в сосновую вкрапляя пастораль 
цветенье розмарина и левкоя. 


И медленно меняет часовых 
на башне той, что шахматной ладьей 
отрядам городов береговых 
поставит мат. И праведным судьей 


в проливе появившимся флотам 
сей долгий ветер обернется разом. 
И, письменным доверившись листам, 
вдруг станет он законченным рассказом 


в темнице генуэзской – как исток 
для каждого грядущего момента. 
Впустив в Европу шелковый Восток, 
и завершая форму континента. 


Здесь колокол, как склянки, в полчаса 
один раз бьет. Веранда Марко-Поло 
пустеет ночью. Слышно голоса 
у лавок сувенирных возле мола, 
и скрипки звук за первым же углом. 
Туда ведет извилисто дорога. 
Там факелы, как прежде, над столом. 
И официант подносит осьминога. 
Здесь вновь узнаешь истинность лица, 
угли найдя под ветхою золою. 
Как будто сын, вдруг вспомнивший отца. 
Как будто бы воссозданный землею. 

2008.

 

 

 

Ньютон.

 

Перетирал с расплавленной смолой 

каминную золу, и превращая в линзу 
сурьму и медь, за полною Луной, 
на ферме наблюдал. «Лишь снизу 

 

вверх возможен самый точный взгляд! 
Гипотез никогда не измышляю. 
И соткан в свет цветов различных ряд. 
На чёрной простыне не исчезая, 


он только отражён, и через створ 
оконный должен снова возвратиться 
до самой бесконечности, чтоб взор 
оценивающий - мог бы повториться». 


Коснулся луч сетчатки, словно струн. 
И ярче стал от мысли терпеливой. 
В число и знак, в изгибы новых рун 
зависимость приливов и отливов 


от звёзд - выводит медленно перо. 
И открывает этот ключ все двери 
в пространства неизвестные. Ядро 
для каждого предскажет, и потери 


движения - предвидит. Камнепад 
возможен и за тёмной пустотою. 
И значит пустота, уже, - не Ад, 
но сад планет, что держатся уздою 

 

их сил – на расстоянии. Часы 
самих себя, и созреванья злака, 
когда все равноденствия – весы, 
плывут обратно стрелке Зодиака, 


и прошлое до малых величин 
неумолимо сократят, раздвинув 
незримый веер следствий и причин. 
На старый телескоп платок накинув, 


из кабинета вышел он, как с корабля 
сошел на берег - верною предтечей. 
Как тот, кто прокричать сумел: «Земля!». 
И движется ко Времени навстречу 
2009

 

 

Нерль

 

…и белый голубь продолжает перелёт 
над лесом тем, где через перекаты, 
поток стремится к заводи, но бьёт 
родник подземный - он всегда обратно 


(теченью тёплому не в такт) - водоворот 
закручивает вниз, и поднимая донный 
ил, - его на берег - туда, где камень стёрт, 
отбросит, чтобы дальше растворённый, 


а значит лёгкий, еле видимый, песок 
через луга и сосняки - туда, где устье - 
к холму доставить, и степной восток 
(до волжского глухого захолустья) 


с опольем чернозёмным без труда 
скрепить навек податливою глиной. 
Тростник, осока, ивы, череда. 
И плещет окунь, уходя из тины. 


У тихих вод, где их не слышен ход. 
И где не видно тропок под травою - 
там княжеские кони шли вперёд, 
и, словно пред невидимой стеною, - 

 

как вкопанные встали. И в шатре 
походном видел первый всадник* - 
в лучах, со свитком, как на алтаре - 
Заступницу. Растущий виноградник 


чуть впереди неё. И речь обращена 
окрест, и отзовётся точным словом: 
«Здесь место новое, но будет пелена 
не жгущего огня для нас покровом 


спасительным». И словно невесом 
стал известняк от тесла и скарпели. 
Столпов - четыре. Воплощенный сон. 
Немного приподнявшись над купелью, 


от пояса колон, где лики строгих дев 
застыли, словно слушая прошение, 
(их сверху сторожит не спящий лев) - 
до купола - единственным решением 


храм в ней же отражён, и закомар 
с оконницами зримы полукружья. 
Их в час ночной свет огненных стожар 
подсветит, чтобы главное оружье 
у псалмопевца – гусли быть могли 
от дна до звёзд воссозданною осью. 
И вновь окажется вращение Земли 
созвучным птицам, чье многоголосье 


разбудит утром тех, кто пар речной 
пройти решит на лодке. И скольжение 
вдоль русла - станет той величиной, 
что можно называть освобождением. 
2010 

 

 

 

Из «Таблиц Междуречья».

 

 

Таблица V

 

 

...стал как один из Нас (Быт 3;22 ) 


Человек подошвами топчет пыль. Он её с наносным песком 
из пустыни трамбует в след, вдоль каналов с водой зелёной 
идя, с мотыгою на плече к тростнику. Ощущая левым виском 
- пот горячий от Солнца, и правым – холод с земли, солёной 
после потопа. Видя птиц возвратившихся, отталкивает носком 
потёртого сандалия камень,- там, где снова роет бездонный 

 

колодец, чтоб в жар губы не сохли, и с волос бороды на кадык, 
падали капли. И когда на его лицо влага течёт ледяной струей, 
он уточняет небесный цвет, форму пальмы, и разгадывает язык 
скарабея и муравья по их следу. По узору, оставленному змеёй 
возле ступни, сроки сева кунжута отсчитывает наверняка и стык 
полей ячменя и пшеницы чертит на глине веткой. Такой стезей 


он доволен. Расставив ноги, наклоняя, стоящий в земле шадуф*, 
наполняет ведро, чтоб, отпуская эти качели, вращать их гордо. 
И не мелеют русла, и коровы находят корм, и для Храма туф 
подвозят с северных гор на мулах. Их погонщик ступает твёрдо 
по не мощенной дороге. Там в деревне гончар, открывая поддув, 
в печи, - круг с кувшином толкает, и в дворцовом саду аккорды 


на лире берёт музыкант, касаясь руками струн из телячьих жил. 
И пахарь взрезает борозду плугом, направляя точёный лемех 
к стороне восхода. Его мышцы, от приложенных к дышлу сил, 
рельефны, когда он делает шаг. Напряжение в ступнях, коленях 
переходит на торс, и оратай делает вдох. И воздух, что не остыл, 
обжигает горло и лёгкие. Но знает он, что в городе на ступенях 


построенного зиккурата призывают в поля всех дневных богов 
жрицы, чей хор выдыхает вверх речь долгим протяжным пением 
указывая путь тому, кто под новым месяцем гурт овец под покров 
кошары гонит туда, где закат. Тот, кто счастлив своим терпением 
знает: зерно, которое, треснув, умирает в почве, от ответных слов 
завязывает корень, который, в такт с дыханием и сердцебиением, 

 

расплетается в тёмную глубину, и оттуда ночью под уханье сов, 
вбирая в себя росу, толкает через комья плотные тонкий стебель 
с колосьями, что со свистом серпом срезаются, и в сотни снопов 
вяжутся по долинам. Там сплетены дома, где циновки и мебель 
цветом похожи на стены. И можно от каждого из четырёх углов 
«ты», - говорить другому, и видеть ответ яснее, чем от «Belle»**, 


сидящий в «YouTube». Он за кадром кадр в долгую, тугую сетку 
линует воспоминания и фантазии, где контуры вещей готовых 
жаждут движения мыслью на них смотрящего, который ракетку 
берёт там для удара в упругий победный мяч, и после в новых 
кроссовках разворачивается к овациям. Спасительную таблетку 
от не совмещения с этим пьет, и делит неделю на пять суровых 

 

дней и выходные. К той, кто за пределами всех болевых порогов, 
стянет в светящийся узел реальность с воображением, - спешит. 
Это стремление называя безответной любовью, в системе йогов 
равновесия ищет, и у зеркала подтверждений себя, пока не решит 
«я» повторить на диване у психоаналитика, где веря в подмогу, 
бегству от счастья мёртвого, обретает надежду, которая завершит 


пытку существованием, когда в теле, что кончается самим собой 
во Времени, душа, как в пустом аквариуме. Холодным страхом 
он заполняется со скоростью памяти о том, как услышан прибой 
был в австралийском кафе за столиком, где отлетевшим прахом 
у светильников лёгкая пыль смотрелась, и где призывной трубой 
джазмен обещал прощание, которое усталым, последним взмахом 


руки официанта, забравшего чаевые, как на пустом берегу Харон, 
открыло двери к метро, где под красною буквой «М» к переходам 
подземным спускаются, и бредут оттуда туннелями в долгий сон 
того, кто лежит у зерна. Он к тростниковым лодкам и теплоходам 
теперь повёрнут лицом, на которое леониды со всех четырёх сторон*** 
летят, и чертят огнём маршруты, как базальтовым всем породам 


магма расплавленная. Она заполняет окрестности горячим паром 
сквозь который тень спустившегося в переход, уже на белом коне 
видна. И тогда пробудившийся - дожди и засуху похожим даром, 
считает, удары яростной кисти совмещая на высохшем полотне, 
с плавным движением мастихина, чтоб стать жёлтые вихри шаром 
подсолнуха с зелёным покоем стебля могли, и, продолжаясь на дне 


взгляда на них, обретали объем и запах с каждым звуком и вдохом 
вместо дерева, которые было запретным, чтоб с континентов несли 
к созданному цветку - семена акации и аниса, оправдывая Енохом**** 
отчаянье от изгнания, и двигая спутники по орбите вокруг Земли… 
Когда кто то коснется его ребра , а с ним и всего потребует чохом, 
он негромко ответит ему в благодарность: «вот, наконец, спасли…» 

23.10.2011 

*Шадуф – ирригационное устройство, служившее в Месопотамии средством ручной переброски воды и реки в канал или из канала в канал для выравнивания её уровня. Выглядел как качели. На одной стороне располагалось ведро, а на другой – противовес с камнем или мешком с мусором. 
**«Belle» - ария из мюзикла «Notre-Dame de Paris» 
***леониды — метеорный поток с радиантом в созвездии Льва. Знаменит сильными метеорными дождями. Имеет ярко выраженную периодичность в 33 года, соответствующую возвращениям кометы-прародительницы к Солнцу. Один из самых мощных потоков леонидов наблюдался в 1966 году. 

**** Енох - сын Каина, в честь которого грешник назвал первый, построенный им на Земле город. В некоторых интерпретациях это имя символизирует начало нового этапа в жизни.  

 

 

Таблица VI

 

 

 

 красива лицом и красива станом 
(Быт 29,17) 


«Спасли», - говорит у колодца, где он чужестранный гость, 
человек, чувствуя боль в ребре. Резким восточным ветром, 
его тело прошивает насквозь, и поэтому горячей лобная кость 
становится, когда он, сидя один под вечнозелёным кедром,* 
пьет его сок, утоляя на миг, как жажду, свою жестокую злость 
от предстоящей дороги, и вспоминает, как ухо, что к недрам 


было в пустыне у камня повёрнуто, – слышало шум, как весть 
о будущей вспышке в сердце, что теперь, словно протуберанец, 
опаляет совместно с памятью то, что он видит и всё то, что есть 
от одной до другой реки, и от моря до горных пещер, где сланец 
кристаллический равен одной слезе, что быстро смывает спесь 
с лица, и сохраняет ритм ствола и кроны у пальм - их как танец 

 

ощущает он, вместе с той, кто сладкий и терпкий срывает плод. 
Она красива белым лицом, волосами и белым красива станом. 
Она невольным взмахом правой руки - тихий начальный аккорд 
призывает взять музыканта, когда ждёт, привезённые караваном, 
себе для духов - ладан с корицей и открывает этим потоки вод 
во все каналы с гор, из под земли к источнику. И овца с бараном 


ранним утром - пьют из него. И тогда глиняных птиц в стрижей 
превратить на ладони можно. И тогда зелёным небесным садом 
пустыня становится. И понятны узоры змей, иглы морских ежей 
на дне видны все, лишь в косточку, что сорванным виноградом 
спрятана, - смотрит она, как в молочную речь, не ведая падежей. 
И сливки сбивает в масло для губ, которые ждут тому, кто рядом 

 

встанет, сказать: «это я». Узнать себя навсегда страшится в том, 
кто до самых ресниц и кончиков пальцев - сделает завершённым 
её тело в своей душе, и потому эту фразу откладывает на потом. 
И только на день один считает свой каждый вопрос - решённым. 
И натирается мыльным корнем. И после тёплым и нежным ртом 
- улыбкой, чей мягкий изгиб не ясен опытным и неискушённым, 


уточняет: облака над кипарисом не бывают закончены – их связь 
всегда сильней, чем дерево крепче, а возле самого Солнца дымка 
- тоньше, разматывая память к воображению, как шершавую бязь 
для росписи жёлтым и синим цветком. И каждый, что невидимка 
для постороннего взгляда, направление знает туда, где живую вязь 
образуют два стебля. Оттого долгим светом рыхлая хлябь суглинка 


на пшеничных полях после ливня становится, если в июле гроза 
накаляет земную ось докрасна, точно в лампочке нить вольфрама. 
И тогда в оживлённом вакууме она готова прямо смотреть в глаза 
тому, кто способен в молчании слышать её. Так у стены Пирама** 
Фисба знала, перед тем, как большой рекой с цветом, как бирюза 
стать, чтобы о красных ягодах шелковичных ведала пиктограмма 


раскрываясь, словно горящий бутон, и медленным ростом туда 
стремится, где совмещается с той улицей, площадью, переходом 
подземным, где, приподняв воротник плаща, слышит как поезда 
приближаются к станции - та, кто мерцающих светил хороводом*** 
воссоздана с розами в левой руке, и пишет в новый iPhone: «среда 
- следующая». Откидывая лёгкие волосы назад со лба, переводом 


с птичьего занята для того, чтоб вместить непроизнесённую речь 
в себя того, кто встанет возле, зная эти слова до последнего слога, 
как эхо подводного колокола, или раскаты в лесу, что даёт картечь 
охотника на дикую утку. От звезд на кирпичных башнях до порога 
избы на краю деревни, она от прохлады, коротким движением плеч, 
сдвигает перед глазами у кедра сидящего – всё. И перед ним дорога 

 

к ней у камня уже началась. Когда Энки храм и Notre-Dame de Paris,**** 
от которых чёрные и сизые голуби полетят навстречу друг к другу, 
сшивая каждый раз заново: Волгу и Тигр, Днепр и Евфрат, - изнутри 
собирая тело его по ребру, а с ними и красные буквы «М» по кругу 
против минутной стрелки смещаются, тогда отбивают куранты три. 
Она поправляет часы на запястье, и видно: на белых коней подпругу 


надевают всадники для бешенной скачки, и этих лошадей в галоп 
пускают, шар земной перечёркивая намертво снежным пунктиром, 
чтобы намокшая сирень стояла в вазе на подоконнике и пах укроп 
от дождя прошедшего. Так она, словно трубный оркестр клавиром 
для фортепьяно и голоса, гром переложит на шорох травы у троп 
ведущих к встрече звезды Иштар, которая, будто вино потиром,***** 


непрерывно сама в себя собирается, и расплетает все восемь лучей 
во все времена, как в растущие тёмные комнаты Ариаднины нити 
на Улисса в пещере циклопа и того, кто с ним повторяет: «Ничей» 
в глаз проверки зрачка перед офисом, этот свет призывая пить, и 
Новый год начиная сразу для всех, кто сто раз входит в один ручей. 
Она не говорит: «пора» тому, кто с ней готов для таких открытий. 
28.12.2011. 

* Кедр был одним из самых почитаемых деревьев у народов Месопотамии. Он являлся символом бессмертия и местоv рождения Думузи — вечно умирающего и воскресаюшего бога растительности и плодородия. Миф об Иштар/Иннане(Астарте) и Думузи, отправившегося за богиней любви в царство мёртвых, – один из центральных в космогонии шумеров. 

** В известной легенде о жителях Вавилона Фисбе и Пираме эти двое слушают друг друга через стену. 

*** Перефразированная цитата из известного стихотворения И. Ф. Анненского «Среди миров в мерцании светил…» 

****Энки – на языке шумеров - «владыка земли», «владыка низа»- одно из главных божеств шумеро-аккадского пантеона. Энки - хозяин Абзу - подземного мирового океана пресных вод, а также создатель людей хранитель основ цивилизации, бог мудрости и заклинаний, владыка божественных сил ме. 

*****Звездой Иштар ассирийцы и вавилоняне называли планету Венера, изображая её с восьмью лучами. 

 

 

 

Таблица VII

 

 

повей на сад мой (Песн. 4;16) 

 

Им откроется сад в тот день, когда вместе услышат неровный шум. 

Так звучат тела, как почки на вербе, согретые трепетом узнавания 
взаимного. И сразу потерю привычки в своё уравнение запишет ум. 
И потому испуг неизбежен. Так страх судьбы переводит внимание 
от человека к его отсутствию - к перекрёстку, где итогом всех сумм 
ложных движений, налипает снег на асфальт, увеличивая расстояние 


нити накаливания, которая из сна одного в другой перекрёстный сон 
передаёт мотив Морзе: «точка, тире, две точки, две точки и два тире… 
«Страсть - это горький камень спрессованных нами вод»,- уверяет он. 
«Ад - это ты в другом без другого», - отвечает она, - но «до» без «ре» 
сонатой не может стать, чтобы никогда не останавливался перегон 
времени до встречи в мае навек - от прощания в солнечном октябре». 


И сливаются в единую точку, словно в колбе пустой песочных часов, 
чей Хозяин знает всегда момент, что вдруг требуется перевернуться 
тонкой струе песка снизу-вверх, и звезде переменной - чаше Весов* 
влево качнуться маятником, чтобы справа от неё могли столкнуться 
после короткого шага – тот, кто зрение своё настроит, как тысяча сов, 
видя и в полной тьме, как пыльца, под которой уже начинают гнуться 

 

сотни намокших цветов ореха, – ветрами: с далёких альпийских гор 
и сарматских степей, сметается к другим цветам, спасая от увядания 
их, - и та, кто слышит, как с шорохом на рыльца летят миллионы спор. 
И всхлип заменяет вскрик, а выдох - вдох, и краснеет лицо от касания 
пальцами лба, чтобы занавеску тонкую жёлтым мигающий светофор, 
словно лучами Рентгена прошил, сменяя чёрно-белые воспоминания 


через сетчатку полузакрытых глаз – на цветной и бешенный их поток: 
Мяч футбольный, бьющий в закрытый зелёный гараж, для бадминтона 
ракетка на лавке, самодельный лук, марка с Кубы, невыученный урок 
из-за индейцев из пластилина. И другой, поверх звучащий на полтона 
выше: второй этаж белой школы, где через окна слышно как молоток 
выстукивает над палисадником: «да», и от синей церкви до стадиона 


шум воды из колонок, под ворчание голубей, и перезвоны колоколов. 
И у вокзала яблоки в вёдрах, и малина в газетных кульках – к перрону 
электричка подходит. Здесь шелушат подсолнух, и на прилавках улов 
раскладывают рыбаки, пришедшие с тихой реки, и кот пугает ворону 
возле лужи, похожей на мирогородскую, и сосед, устав от колки дров, 
пот вытирает со лба. Они сохраняют всё. И потому повернуть Харону 

 

придётся в обратную сторону - оттуда, где под полной луной не спят 
сжигая печень и сердце пойманной рыбы, и веер костров сигнальных** 
разводят возле камней, поднимают систрум над головой, и двух телят*** 
закалывают для Астарты, которая в город, где больше нет печальных 
влюблённых – возвращается, чтобы знак клинописный не стал разъят 
на сказанное вслух и начерченное на глине. Для двух спиц вязальных 


теперь всегда есть шерсть, которая сплетается в плотный до пят хитон 
для тела, чтоб тепло от другого тела взяв, спасти и беречь для него же 
его, ибо изгнаны в ночь, и отправлены по длинному следу, где питон 
прополз, и в междуречье друг другом найдены, и потому, как на коже 
ожог, - жар от трения сердечных мышц, и от него за фотоном - фотон 
для движения волн световых - освобождаются, и над песчаным ложем 


этим - шёпот сливается с шумом самума, и чуть слышно как:«Прости 
за это» - звучит без надежды на счастье над терпкими взвесями дыма. 
«В пепел спали, разотри на своём ногте, развей, опять собери в горсти, 
оживи и вдохни себя в нас. Мы принимаем всё. Растирая ядро чилима, 
добавляем к нему сахар и соль, на пшено привлекаем птиц, что нести 
нам способны весть от Тебя». И слышен ответ. Он над бухтой Крыма 

 

где троллейбус, петляя вниз, подчёркивает этим: не завершен пейзаж 
со скалой и кипарисами никогда, и над крыльями львов царя Саргона 
- един: «Станут ваши тела для Меня прозрачны. Долгий и ветхий кряж 
и новое море соединятся сквозь них. Так я расчищаю простор для гона 
Псов на Медведицу. Их маршруты в узел вяжу, называя такой оммаж 
судьбой, диктую её в словах, чей объём и вес - являют вам суть закона». 
И тогда слетаются с гнёзд – разделить на всех то, чем проросло зерно 
рассыпанное с рук двоих, - в дар голубям с площадей Киева и Харрана. 
И, найденный в саду орех, падает в короб сам. Не в кровь, а уже в вино 
превратится вода на пиру, где хищный лев - спокойно возле джейрана 
ляжет. Это значит луковка в серном озере найдена, размотано веретено 
у всех лабиринтов. И вкусом коровьего молока может стать вкус айрана. 


И дыхание делается непрерывным. И как с континента на континент 
гонит спасающий круговорот тёплое Куросиво, так меняются снами 
о городах своих спящие, зная, что не умрут, но лишь подойдет момент, 
и сметается мысль о потерях собственных, как тайфуном или цунами. 
И теперь для них жизнь - не сеанс для просмотра множества кинолент, 
а воздух, где они как деревья в рост, двумя живыми становятся именами. 
22ч 47мин. 
28.02.2012. 

*Звезда одной из «чаш» созвездия Весов, которые лучше всего в северном полушарии видны в апреле – мае определяется астрономами, как переменная звезда. 

** «Только когда ты войдешь в брачную комнату, возьми курильницу, вложи в неё сердца и печени рыбы и покури, и демон ощутит запах и удалится и не возвратиться никогда» (Товит 6;17-18) 
***Систрум – «Предназначен, чтобы напомнить нам, что каждая вещь должна быть в постоянном напряжении и никогда не может прекратить движение. Вещи надо поднимать и потрясать всякий раз, когда они впадают в покой и поникают. Внешняя форма этого инструмента является выпуклой фигурой, и внутри него есть четыре струны или стержня , которые издают звон, когда инструмент трясут, и это все не без значения. Потому что та часть вселенной, которая подвержена порождению и распаду, находится в сфере луны, и все, что может двигаться или изменяться, подвергается воздействию комбинации четырех элементов: огня, земли, воды и воздуха. Больше того, на верхней части выпуклой поверхности инструмента изображен кот с человеческим лицом, а на нижнем конце его, под движущимися стержнями, с одной стороны выгравировано изображение Исиды, а с другой стороны - Нефтиды. Эти изображения символически представляют порождение и распад, которые, есть не более, как движение и изменение четырех элементов» (Плутарх «Исида и Осирис»). Впервые этот инструмент был обнаружен в Месопотамии, откуда, вероятно, был перевезён в Египет. Часто применялся в ритуалах Низведения Луны.  

К списку номеров журнала «Кочегарка» | К содержанию номера