Красный пульс. Рассказ

 

 

Родился в г. Миасс Челябинской области в 1990 году. Работал строителем, разнорабочим, рекламным агентом, радиоведущим, библиотекарем, журналистом, редактором. Рассказы публиковались в литературном журнале «Новая реальность», в электронном журнале «Лиterraтура». Участник 16-го Форума молодых писателей России и зарубежья. Стипендиат Минкультуры РФ по итогам Форума. Участник Совещания молодых писателей СП Москвы (2016). Живет в С.-Петербурге.

 

В то время были особые сны.

Они перемешивались с запахом пыльной обочины, со вкусом сигарет после жирной жрачки в придорожных кафе, смачивались теплой колой, бутылка которой лениво каталась по торпеде нашей машины, подогревались душными потоками воздуха, поднимавшимися от трассы. Они были похожи на сироп от кашля – такие же густые, вязкие и приторные. Они обволакивали меня всего с головой, стоило только закрыть глаза.

Спать на пассажирском сидении «четырнадцатой» не так сложно. В свое время я привык очень быстро, и теперь отрубался буквально за пару минут. Но сейчас мне не спалось.

Этой ночью мы приехали в контору достаточно рано, примерно в двенадцатом часу, Андрюха сказал, что все равно остается тут, поэтому я отправился домой и в час ночи уже спал. Проснулся в семь утра, так что у меня было примерно шесть часов полноценного ночного сна как у людей. Голова была относительно свежей, чувствовал я себя вполне хорошо. Андрюха еще пару часов цифровал кассету, чистил материал, поэтому он был менее бодрым, и, как всегда от недосыпа, раздражительным и злым.

Мы выехали чуть раньше запланированного времени, проехали полторы сотни километров и немного поели в кафе. Стало жарко, Андрюху после еды размазало, и мы решили немного передохнуть. Я никогда не спорил с ним, когда он хотел вздремнуть, потому что я еду на пассажирском сидении и могу себе позволить расслабиться и даже задремать, а ему нужно всегда следить за дорогой. Боязнь машин у меня с детства, и часто, засыпая, я представляю себе какую-нибудь страшную аварию, где в самом центре, между покореженным металлом и разорванной обшивкой я погибаю не то от ужаса, не то от полученных травм. После таких видений я обычно поднимаю голову и резко трясу ею из стороны в сторону, чтобы как-то оторвать прилипшие ко внутренним стенкам головы кровавые галлюцинации. Обычно помогает.

В общем, если Андрюха говорит, что он устал, и у него слипаются глаза, мы тут же паркуемся на обочине, чтобы он мог поспать хотя бы полчаса. И не важно, двигаем мы назад с уже отснятым материалом, или опаздываем на съемку. Жизнь, как говорится, дороже.

Андрюха спал, как всегда, запрокинув голову и открыв рот. Потоки воздуха, создававшиеся от проезжающих по трассе машин, покачивали нашу «четырнадцатую». Когда она в очередной раз пошатнулась, я открыл глаза и увидел столп пыли, уносившийся вдаль за небольшим фургоном. Андрюха засопел и перевернулся с бока на бок. Я понял, что уже точно не усну, воткнул в уши наушники, включил плеер, отпил почти ставшей кипятком колы, закурил и глянул на экран телефона. Минут через двадцать надо было будить Андрюху и ехать дальше.

 

Не люблю, когда что-то не так. Не люблю опаздывать. Договариваюсь с героями съемок и редакторами всегда я. И я же несу ответственность за своевременный перегон отснятого материала. Не так страшно опаздывать на саму съемку, за редким исключением это позволительно. А вот отправлять видеоряд надо всегда вовремя, иначе там, в Москве, начинают торопить, а то и предъявлять претензии. Андрюха нервничает по обеим причинам. Или просто нервничает, вообще без причины.

Но сегодня мы могли себе позволить немного опоздать. Сегодня нас на месте никто не ждал, а редактора, наши заказчики, любезно согласились ждать столько, сколько нужно. Так что все было под контролем.

– Так, че там надо-то? – спросил Андрюха, вырулив на трассу. Волосы у него растрепались после сна, на левой щеке отпечатался рельеф обшивки кресла.

– Олеся Ивановна Солоухова, мать погибшей, – ответил я, глядя в блокнот, – как всегда – синхрон.

– А подснять что надо?

– Озеро, местность, адресный план.

– Адресный план... А адреса как всегда нет, да?

– Адреса нет. Найдем. Местные должны быть в курсе.

– Да кто их знает, – Андрюха закурил и открыл окно.

Вдалеке за окном начинались горы.

 

По краям трассы за обрывом лежала долина. Мы поднимались по перевалу и начали сбавлять ход, пока совсем не остановились – впереди была пробка. На этой части дороги, где резко меняется ландшафт, часто бывают аварии. Обычно бывает так: фура спускается со склона, когда по разным причинам, – иногда от того, что отказали тормоза, – водитель теряет управление, и многотонный грузовик летит по склону, догоняет авто впереди и разбрасывает их как игрушечные.

Водители и пассажиры машин, за которыми мы встали, выходили на трассу и разминались. По всей видимости, поток стоял уже давно, и пробка была на несколько километров.

– Чего там? – крикнул Андрюха двум парням, которые возвращались по обочине от начала пробки.

– Говорят, уснул за рулем, – ответил полный парень в дешевых китайских зеркальных очках.

– Дальнобойщик?

– Ну, – кивнул парень, и, усмехнувшись, добавил, – прикинь, мужики рассказывают, он вез торт на полке. Так когда фура влетела во встречную газель, водила разбил башкой стекло и вылетел, а торт как лежал, так и лежит, даже упаковка не повредилась. Водителя – в глухую.

Андрюха повернулся ко мне:

– Сбегай, погляди.

Я сразу понял, к чему он клонит.

– Сбегай, говорю, посмотри, – его голос зазвучал привычно нервно, – а я пока Наташке позвоню, пусть тему раскидает редакторам. Посмотри и найди там гаишника какого-нибудь. И очевидца, чтобы два синхрона было.

– Андрюха.

– Чё?! – вспылил он, – как всегда. Ты на этой неделе сколько тем нашел?

– Слушай, за эту тему, за тетку эту с молнией, нам обещали двойную.

– И чё? – уже кричал он. – И чё, что двойную? Мы привезем еще один материал! Иди, говорю.

– Я не хочу. Я не пойду, Андрюх. Здесь, ты знаешь, здесь ведь постоянно такая фигня происходит. На фига она кому сдалась? Я на прошлой неделе предлагал аварию с грузовиком на въезде в город, времени угробил. Никто не взял.

Андрюха закурил и с силой бросил зажигалку на торпеду. Она отскочила и упала ему под ноги. Он резко дернул ручку двери и вышел.

Я сидел и смотрел в окно. На этой неделе я действительно не нашел никаких тем, а значит, не заработал ничего сверху. Мы снимали какие-то неинтересные, малооплачиваемые события, загруженность была почти нулевая. Лето – грустная пора для журналистов, любят говорить бывалые журналисты. Андрюхина нервозность мигом передалась мне.

Открылась задняя дверь машины, Андрюха схватил камеру и открыл затворку, проверив кассету, потом нажал кнопку, и на ручке камеры заморгала красная лампочка-индикатор.

– Ты чё, пойдешь один?

– Пойду, – пробурчал он и громко захлопнул дверь.

– Андрюх, – крикнул я в открытое окно.

– Чё Андрюх-то? Потом, в конце месяца чё делать-то будем? А? Чё делать будем, я спрашиваю? Опять лапу сосать?

Я молчал.

– Да ладно тебе.

– Там восемь машин всмятку! Восемь! Любой канал возьмет!

Я подобрал зажигалку, которую уронил Андрюха. Допрашивать очевидцев страшной аварии, теребить замученных гаишников, разбирающих завалы, мне совсем не хотелось, – это было самой нелюбимой частью моей работы. Хотя Андрюха прав, такую тему продюсеры и редакторы возьмут с радостью. Восемь разбросанных по краям обрыва машин. Особенно, если они будут «всмятку». И очень хорошо, если их владельцы будут такими же. И уж совсем замечательно, если кто-нибудь, например, этот парень в очках, расскажет затейливую подробность про уцелевший торт. С этого материала мы можем выручить очень немало денег. Их хватит, чтобы покрыть совсем неудачную на  информационные поводы неделю. Андрюха абсолютно прав, а это значит, что я просто отказываюсь от работы. И ему, как моему работодателю, это, конечно, не нравится.

Он пришел минут через семь, кинул камеру на заднее сидение и недовольно сел за руль.

– Что там?

Он повернул ключ. Машина завелась. Я смотрел на него.

– Ничего, – помедлив, ответил он, – сейчас поедем, все расчистили уже.

Еще через несколько минут машины начали медленно двигаться.

 

На удивление ровная и хорошая для сельских широт дорога делила эту деревню на две неравные части. Одна, большая, лежала на крутом холме. Дальше возвышалась невысокая гора, поросшая лесом, а сады домов другой, меньшей части деревни, доползали до берегов речки. По дороге редко проезжали машины, и туда-сюда ездил грязный и разбитый, но вполне резвый скутер, которым гордо рулили раздетые по пояс пацаны. В воздухе было растворено приглушенное, шелестящее от неторопливого ветра спокойствие. Я глядел за окно и думал, что прожил бы здесь все лето, отказавшись от интернета, городских развлечений и, конечно, от срочных выездов на съемки.

На улицах почти не было людей. Мы медленно двигались по главной улице и глядели направо и налево, щурясь от солнца. В саду возле одноэтажной школы за невысоким деревянным заборчиком работала женщина средних лет. Когда наша «четырнадцатая» остановилась рядом, женщина разогнула спину и посмотрела на нас. Вылезая из машины, я торопливо поздоровался и улыбнулся так искренно, как только мог.

– Простите, а вы Олесю Николаевну знаете?

– Нет. Какую Олесю Николаевну? – настороженно спросила женщина, – у нас тут только одна Олеся.

Я достал из машины блокнот и спешно уставился в него.

– Ивановна, – сказал я и ударил себя по лбу, – Олеся Ивановна Солоухова.

Женщина смотрела на меня в пол-оборота.

– Знаю, – сухо сказала она.

– А как нам ее найти?

Женщина молчала, разглядывая меня, потом машину и устало глядящего вверх, сложившего руки на руль Андрюху. Она медлила.

– Прямо, потом налево, в горку поднимитесь и еще раз налево, – нехотя заговорила женщина, взмахнув в нужную сторону маленькими грабельками, которыми она обрабатывала землю, – там увидите. Двести тридцать седьмой у них... синий такой с воротами зелеными дом.

Я поблагодарил ее и сел в машину. Андрюха выехал на асфальт, чуть сбавил ход, пропустил машину по встречной и повернул налево. Под колесами зашумели твердые камни, «четырнадцатая» поехала вверх по пригорку.

– Какой она сказала? – небрежно спросил у меня Андрюха. Он все еще был обижен на меня.

– Двести тридцать седьмой, сказала. Мы правильно едем. Сейчас еще раз налево, – пытался говорить я как можно более дружелюбно.

– Петлю давай оденем, – сказал он и притормозил.

Нужным нам дом был за углом.

 

– Так? – спросил я у Андрюхи.

Он посмотрел на микрофончик-петличку размером с крупную горошину, торчащий из-под моей рубашки на уровне груди, вставил дымящую сигарету в рот и прищурился.

– Эх, – вздохнул Андрюха наклонившись, чтобы отстегнуть защипку микрофона, –сколько я тебя учу, и все без толку. Прятать петлю надо! Доведешь меня до цугундера.

Меня порадовало, что он сменил тон и перестал на меня обижаться. С холериками так же легко, как и трудно.

– Да ладно тебе, – улыбался я, глядя на чуть оттопыренный петличкой отворот рубашки, – правильно прикрепить микрофон – не так уж и важно.

– Ага, – протянул Андрюха, – а для тебя ничего не важно. Рас…яй. Включил петлю?

Я достал из заднего кармана передатчик, воткнул в него идущий от микрофона на рубашке провод, нажал на кнопку. Передатчик включился.

– Звук?

– В порядке, – ответил Андрюха и поглядел в экранчик на камере.

– На скрытую пишем?

– Нет, мля, на отрытую! Свет еще поставим, отражатели, тележку пустим по рельсам, а вторую камеру – с крана. Конечно, на скрытую! Ты за три месяца так и не понял, что, завидев твою рожу, никто особо с тобой разговаривать не хочет?

Я улыбался. Грубые поддевки в таком духе – лучше, чем гнев и бойкот.

– Ты давай первый иди. Я за тобой, попробую панорамно снять. Издалека сначала, может, адресный план ухвачу.

Андрюха выплюнул сигарету и нажал на кнопку на камере. На ее ручке начал пульсировать красный огонек.

Я повернул за угол и увидел синий дом с зелеными воротами. На фасаде висела потертая табличка с номером 237.

За забором, на лавке и старых автомобильных покрышках сидела компания людей разного возраста. Их было пять человек: двое парней, пенсионерка в черном платке и две молодые девушки. Чуть приблизившись к ним, я увидел белые пластмассовые стаканчики в их руках. На земле, в траве стояли коробки с соком, две бутылки с водкой. Они выпивали.

– Здравствуйте, – я сдержанно улыбался.

Компания оглядела меня. Только сейчас мне стало понятно, что я первый раз вижу столько людей, выпивающих в полной тишине, не кричащих и не веселящихся, даже не разговаривающих. Значит, мы пришли по адресу.

– Извините, а здесь Солоуховы живут?

Я почувствовал, как улыбка сама ушла с моего лица. Люди держали свои стаканчики в руках и безвольно смотрели на меня.

– Здесь живут. Вы кто? – ответил молодой, коротко стриженый парень, сидящий на покрышках. Он был одет в черную рубашку, так неестественно и даже торжественно смотревшуюся на фоне деревенского пейзажа.

– Мы журналисты, – я попытался привычно улыбнуться, но у меня получилось лишь неврастенично шевельнуть губами.

– Еще одни, – прошептала девушка, сидящая на скамейке рядом с пожилой женщиной в черном платке.

Женщина в платке не видела меня. Ее неестественные, будто небрежно нарисованные, припухшие глаза плавали и смотрели сквозь соседские заборы, кусты малины, яблони и дома. Так бывает от долгого рыдания и от отсутствия у человека сил даже на напряжение лицевой мускулатуры.

– Извините, мы всё... понимаем, – это слово выскочило грубо и тяжело. Я ненавидел такие моменты.

Андрюха подошел сзади, держа в опушенных руках камеру.

– Не снимай, а? – громко сказал обнаженный по торс парень, сидящий рядом с тем, что был в рубашке.

– Я не снимаю, – мягко ответил Андрюха.

– Мы ничего не снимаем. А вы Олеся Ивановна? – обратился я к женщине в черном платке.

Взгляд нехотя упал на меня.

– Я. Что вы хотели? – проговорила она. Ее голос звучал хрипло и водянисто.

– Вы будьте людьми! – крикнула девушка, которая сидела рядом с Олесей Ивановной.

– Горе случилось, не видите? – перебила ее другая девушка на лавочке.

–Простите еще раз. Мы с самого Челябинска едем весь день, – сказать я как можно более обреченно, – это правда, что вашу дочь молния ударила?

– Правда, – ответила Олеся Ивановна, – умерла через два часа. Внучка в реанимации, у нее ожоги.

– На озере отдыхали, когда все случилось? Она на какую-то возвышенность поднялась? – спросил Андрюха.

 Я сделал шаг в сторону и посмотрел на него. Он держал камеру на опущенных, расслабленных руках, закрывая большим пальцем мигающий красный огонек. Объектив смотрел прямо на скамейку, где сидела Олеся Ивановна и девушки.

– Какая возвышенность? – громко сказал парень в рубашке. – Мы ничего понять не успели. «В туалет, – говорит, – пойду», дочку на плечи и пошла по поляне до леса.

– Ваша дочка? – спросил я осторожно.

Он кивнул.

– Олеся в реанимации, в городе. Только что съездили к ней, – мужчина поставил стаканчик. Только сейчас я заметил, что у него почти такие же заплаканные глаза, как у Олеси Ивановны, – жену завтра хороним.

– Но как так? Ведь не было грозы.

– Мгновенно всё. Дождик только закапал, мы сразу собираться стали.

Я сделал шаг, услышав, что Андрюха тоже меняет положение, переводя камеру на вдовца.

– Понимаете, – начал я, чтобы отвлечь собеседников от маневра. Парень без футболки внимательно следил за Андрюхой, – понимаете, такая история для кого-то может быть важной. С каждым ведь могло такое произойти. Вероятно, кому-то ваш рассказ жизнь спасает.

– С каждым могло, – почти прошептала Олеся Ивановна, – но произошло с дочей. Я потом смотрела на нее в больнице – она еще чуть живая была. Полоску черную увидела на груди – от цепочки с крестиком. Золотой крестик был. Это я ей дарила. Я еще смотрю на нее, плечи в ожогах все, а цепочки нет, и крестика нет. Она, наверное, расплавилась и там и упала на поляне.

– Может быть, вы расскажите нам на камеру, как все произошло?

– Парни, ну чё вы? – ответил парень-отец. – Уезжайте, пожалуйста.

– Может, вы расскажете? – махнул Андрюха рукой в сторону девушек. В этот момент его пальцы соскользнули с ручки камеры, и я на мгновение заметил, как вспыхнула красная лампочка-индикатор.

Парень без футболки чуть выпрямился. Мы постояли еще несколько секунд. Олеся Ивановна все это время печально опускала голову на грудь девушки.

– Мамочка, – прошептала на ухо девушка, обняв голову женщины в траурном платке.

Вдовец пристально смотрел на нас.

– Что врачи говорят про дочку? – спросил я.

– Тяжёлое состояние. Ожоги на ножках останутся. Она обгорела там, где соприкасалась с плечами мамы.

– Ужас. Но угроз для жизни нет?

– Нет, говорят. Тяжелое состояние, тяжелое. Она спит уже шестнадцать часов.

Олеся Ивановна уткнулась в грудь девушки и всхлипывала. Я посмотрел на Андрюху. Он едва заметно кивнул.

– Простите, – сказал я, – пусть дочка поправляется. Здоровья вам. Простите еще раз.

Мы развернулись и медленно пошли в сторону машины.

– Должно набраться? – тихо спросил я у Андрюхи, когда мы завернули за забор.

– Да хер его знает, – ответил он и нажал большим пальцем на кнопку. Индикатор потух.

Мы почти дошли до машины, когда нас догнал парень с оголенным торсом.

– Ты ведь снимал, – кинул он Андрюхе, – ты снимал, я видел!

– Да не снимал я! Ну гляди, – Андрюха показал парню выключенную камеру.

– Парни, ну будьте людьми. Ну как так можно? У меня у друга горе – они поженились три года назад всего, совсем молодая она была, ей всего двадцать три было, а завтра похороны! Ну как так можно? – голос парня задрожал. – Сотри, а?

– Я не снимал, – резко ответил Андрюха и открыл дверь машины.

– Вы не подскажете, где озеро то? – попытался я успокоить парня.

– На х…й пошел! Нелюди, – кинул он и отошел в сторону.

– Это работа наша! – ответил Андрюха из-за двери.

Я сел на пассажирское, и мы тронулись.

 

Я дозвонился в контору до нашего координатора Наташи, рассказал, как прошли съемки. Она сказала, что ехать в город и искать отделение реанимации, куда поступила девочка с ожогами, нет смысла. Время к вечеру, найти врача, который даст комментарии, нам уже не удастся. И слава Богу. Этого мне делать совсем не хотелось.

– Что там? Получилось? – спросил я, когда положил телефон. Андрюха просматривал материал на экранчике камеры.

– Криво.

Я смотрел, что удалось снять Андрюхе «от бедра». Голоса было слышно. Пусть это короткие реплики, а не требуемые синхроны. Значит, материал есть. Я отсоединил микрофон, вытащил провод, выключил передатчик и потянулся к блокноту.

– Адресный план снял?

– Коротенько, в начале, – ответил Андрюха.

– Поехали на озеро и домой? Купаться будем? – улыбнулся я.

– Тебе лишь бы отдыхать. Где озеро-то?

Возле магазина, где мы припарковались, остановился мотороллер с двумя пацанами. Я переговорил с ними, и они сразу согласились показать нам дорогу до озера. Сошлись на 50 рублях. Пацан, сидящий на скутере сзади, заинтересованно посмотрел на меня

– До хера поднимаете? – спросил он.

– Очень до хера, – ответил я, – тебе и не снилось такого.

– Правда?

– Конечно. Мы, журналисты, никогда не врем.

До парня дошло, что я над ним подшучиваю. Он заулыбался и попросил сигарету.

– А для какого канала вы снимаете?

– Для Си-эн-эн, – крикнул Андрюха из машины, – поехали на это озеро уже. Слышь, гид?

– Для Нового-ТВ снимаем, – ответил я парню, – для «Горячих событий».

– Это ее этот ведет, противный такой, в очках, на пидора похож...

– Вадим Токмачев, что ли? – подсказал ему друг.

– Ну, этот, ага. Так вы из Москвы, что ли, пригнали?

– Из Челябы. Поехали давай.

Пацаны завели скутер, выехали на асфальт и двинулись в обратную сторону от той, с которой мы приехали. Солнце клонилось к западу, легкий ветер приятно гулял по салону нашей «четырнадцатой». Мы проехали несколько километров вдоль реки, скутер свернул налево и покатился по хорошо раскатанной полевой дороге по направлению к березовому лесу. Проехав еще километров пять по пружинистому бездорожью вдоль леса, мы пересекли поле и оказались на берегу небольшого озера.

 

Андрюха расплатился с пацанами, и они уехали. Я прогуливался по берегу, чтобы спросить у отдыхающих, где случилась трагедия, потому что парни были не в курсе. Берег и лес разделяло небольшое поле примерно в полкилометра. Судя по поросшим травами кочкам, бывшее болото или что-то вроде того – обычное дело для мелеющих и цветущих уральских озер.

На озере отдыхало не много народу: пара компаний молодежи, попивающих пиво, несколько молодых и не очень пар. Из тех, у кого я спросил, все знали про этот случай, но никто не знал, где именно он произошел.

Андрюха ходил по поляне и снимал панорамы леса, поляну, озеро, небольшой пляж. Мне вспомнился крестик с груди девушки. Если он действительно упал во время удара, есть вероятность, что Андрюха несколько раз на него наступил, пока искал удачный ракурс.

Я закурил, присел на песок и представил себе, как всё это могло произойти. Я представил, как мать взяла маленькую дочь, посадила ее на плечи и бегом, потому что начинался мелкий, противный дождь, побежала по полю к лесу.

Там, где сейчас ходит Андрюха, переставляя штатив с места на место и раздумывая о том, сколько мы сегодня заработали и сколько могли бы заработать, она переступала кочки и боялась споткнуться. Сколько времени нужно, чтобы дойти до леса? Пять, десять минут? Что она увидела, когда в нее попала молния? Что почувствовала дочь? Успели ли они испугаться, или сразу же потеряли сознание?

Я представлял, как к ним, ничего не понимая, бежал отец. Тогда в его глазах была не скорбь и не водка, не плесень горя и не смертная печаль. Тогда в них был страх и паника. Я думал, как он вез их в скорую. Как одной рукой он держал руль, заворачивал к лесу, потом выруливал на трассу, добавлял газу, а другой рукой держал телефон, пытаясь дозвониться до диспетчеров. Я думал о том, как пытался сосредоточиться и собраться. Как врачи принимали у него из рук обморочную жену и дочь, как их клали на носилки, снимали у них пульс, пытались спасти жизнь молодой девушки, как кто-то из врачей спрашивал у отца все подробности, а он переводил дыхание и пытался сказать все, что видел.

Мне захотелось лечь на этот песок, утонуть в солнечных бликах воды, смотреть в это гулкое небо, не затянутое полиэтиленом городского смога, наблюдать, как облака по нему движутся с разной скоростью, угадывать расстояние от одного их слоя до другого. Никогда больше не расспрашивать дорогу к дому, где живет семья, убитая горем. Не видеть расплывчатых, выпуклых глаз матери, которая хоронит свою дочь. Не объезжать аварии на машине и не пытаться разглядеть, действительно ли на полке лежит торт. Не слышать голос редактора в трубке, спрашивающий, когда мы пришлем материал. И никогда больше не видеть, как пульсирует красный индикатор на камере.

Слабость пробежала по позвоночнику и забралась куда-то под ребра. Веки, уставшие сопротивляться солнечному свету, потяжелели и набухли. Я захотел спать. Я так люблю эти летние сны.