Олег Паршев

Полоса. Стихотворения

Когда  умирают  великие  люди

 

Медведь, живущий в дупле, просыпается

                                                  раньше всех.

Позёвывает, переодевается в утренний мех,

Кричит «Привет!» зяблику и пустельге

И шлёт смайлик-солнышко Бабе Яге.

Потом вылезает и принимается за цигун,

Чтоб за спиной не шептались:

                          Какой неуклюжий шатун!..

«Да, шатун! – ворчит косолапый. – А куда деваться?

Всё она – будь неладна! – реинкарнация…

А когда-то был Чингис-ханом… кажется… или...

Александром… ну этим… как его там?..

Ныне ж иногда ловишь краба по пояс в иле,

А рядом – гиппопотам…»

Тут надо сказать, бегемот и сам иной раз,

                          забываясь, поправляет корону.

Сказывает, был прежде (не врёт ли?)

                                     Цезарем и Наполеоном.

Даже малина, что растёт на отшибе, шелестит,

                                           что она – Суламифь.

Но медведь с бегемотом не верят, полагают,

                                                       что это миф.

 

По вечерам на отмели они пьют

                                       файф-о-клоковый сок.

«Скоро, – бурчит медведь, – ты готов?..

                                      новый кванто-бросок».

Гиппопо, улыбаясь, кивает.

       Льдинка солнца тает на океанском блюде,

Тени вокруг застыли…

И никто ни о чём не жалеет. Все знают:

                         Когда умирают великие люди,

Перестают умирать простые.

 

К  Рождеству

 

Вот уж скоро месяц ангелы полощут,

Чистят, отмывают поднебесный свод.

Я гляжу с балкона на фонтан и площадь.

В городе уныло. Сверху так и льёт.

Ни весной, ни летом небо не стирали.

И оно тускнеет, словно серый кит.

К ноябрю – не знаю… Справятся едва ли.

Лишь к зиме, пожалуй, небо заблестит.

Ангелам привычно. Трут себе исправно.

Утром – по фрагменту, ночью целиком.

К вечеру посмотрят – вроде б, вышло славно.

Ну, ещё немножко – звёздным порошком.

К Рождеству, конечно, будет всё в порядке:

Ветры – шелковисты, тучки – завиты.

Разольётся святость, а потом украдкой

Поплывут над нами синие киты.

 

На  прибрежном  песке

 

– И сколько намыл сегодня?

Улыбается: «Сколь не намыл – всё моё».

Ступает по шатким сходням,

Творя из золота хлеб, кормит им воробьёв.

Чудной старик...

И имя у него – то ли Икар, то ли Укор.

По вечерам, нацепив пенсне и парик,

Он чертит на прибрежном песке тысячное

                                                  «Nevermore».

 

Конечно, волна слизывает это немедля,

А он только смеётся: «Поеду-ка я, велосипедля,

Навещу внуков». И добавляет, похлопывая нас

                                                             по плечу,-

«Ребята, в мире нет никакого зла...»

 

Здесь он сгорает, превращаясь в свечу.

 

Дальше слышим издалека:

«Это – одна любовь сменяет другую. Всё просто –

Новая красота сметает ту, что была...

А каждый – чуть-чуть апостол».

 

Лучи, намытые им в речках ветров, летят,

                                          и прячутся в облака.

 

Когда  приходит  весна

 

Когда приходит весна и тает повсюду снег,

В нашем дворе бродят Гамлет и князь Олег.

О чём-то шутят, спорят и говорят.

А следом ползёт змея, источая яд.

Но принцу и князю вовсе не до неё,

Поскольку весь мир спрятался в их копьё.

А они сжимают, держат его вдвоём.

Что в нём такого? Оно – как шахтёрский лом,

Хотя в нём огни вселенных мчатся, что было сил.

А с тучки слетает ангел – десятикрыл,

Садится на мой балкон и глядится вниз.

А змея тут же шепчет: Приятель, потише, плиз…

И ангел делает вид, будто не при делах.

Он обрастает шерстью, он весь в репьях.

И бурчит: «Верно, дело-то не моё». 

И пишет стихи, и незримых жуков клюёт.

И тогда я кричу: «Скорее!». Мы мчим во двор,

Пока ещё слышен говор и тихий спор.

Но если Змей их настигнет (ох, жала его остры!),

Нам, дорогая, придётся спасать миры.

 

В  туманных  перелесках  нет  дорог

 

В туманных перелесках нет дорог.

Тропа в траве натоптана лосями. 

Мы на полянке им готовим стог,

Чтоб до весны прожили вместе с нами.

Заимка наша там, где озерцо –

В стране бобров, русалок и осоки,

Где времени незримое кольцо

Сжимает наши боли и тревоги.

И, змейкою шагреневой, беда

Струится, уползая в микрокосмос.

И облака сбираются в стада,

И ветры им расчёсывают косы.

 

А лес преображается в чертог,

Где правит наваждение мирами.

В туманных перелесках нет дорог.

К чему пути, когда живёшь во храме?

 

Тропою  черешен

 

День, извиваясь, вползает в уставший закат,

В штрихкоде дождя лбом пробивая бреши.

Месяц подставил ладони под звездопад.

Мы спускаемся к морю тропою черешен.

Окликает прохожий леший: Нет ли у вас сигарет?

Берёт пару (ещё для знакомой ундины).

Сквозь него можно смотреть на свет

И видеть пиратские бригантины.

 

Чайки передают эстафету летучим мышам.

Мы идём шуршащей кромкой прибоя.

Ты говоришь, что время не разменять по грошам,

А я сегодня – точь-в-точь – молчание гобоя.

– Лучше глянь, – бурчу я, отвечая на твой укор, –

Как свободны море, небо, луна и дождик далёкий.

Их воля чиста, а наша свобода – вздор!

Она похожа на бегущего диплодока.

 

Мы ж ею машем, словно мечом какой-то

                                               древний вестгот.

А нужен экзамен, права, как на вожденье!

Свободен же истинно тот, кто от личных свобод

Откажется без принужденья.

Ты улыбаешься и киваешь… и шепчешь:

                                                По этим пескам

Ночью ходит голодная глубоководная

                                                сколопендра…

Мы умолкаем. И сосны рассказывают облакам,

Как их прадеды сражались у мыса Тендра.

 

Лишь  полоса

 

Когда зимой поутру

на улице мороз, а природа нехожена и свежа,

можно в оконном инее протереть дыру,

проложить от глаза в небо тоннель

и посмотреть на солнце, что похоже на

                                                   морского ежа.

Улицы все в снегу.

Ты уже что-то лепишь: клёцки, кажется, или кнель.

Я гляну ещё разочек и тебе помогу.

Везде сугробы, дальше крыши и дым.

(Трубы похожи на морских актиний.)

За крышами – пруд,

за ним… ну, там много чего за ним.

Ладно… опять нарастает иней…

 

А к вечеру надо поставить ёлку.

                                  Пожалуй, вон в том углу.

Повесим шарики и гирлянды,

хлопушки и серпантин,

И когда начнут бить куранты,

присядем к столу.

И тогда старый год, сбрасывая свой 

бытовой, роговой

хитин,

выпорхнет бабочкой, полетит сквозь тоннель – 

в прозрачные небеса;

через метель,

через весну и лето…

 

А потом и от него останется лишь полоса.

Интересно, какого цвета?

К списку номеров журнала «БЕЛЫЙ ВОРОН» | К содержанию номера