Грязнуля. Проводник.Рассказы

Грязнуля

Рассказ

 

1.

 

  Умоляю вас, никогда не забывайте закрывать входную дверь в квартиру! Слышите? Никогда! Я знаю, о чём говорю, потому что это именно я тот, кто однажды, отвлёкшись на сигнал телефона, не закрыл входную дверь на замок, а просто захлопнул её. Такое, кажется, простое действие – два раза крутануть барашек влево, а я совершенно выпустил его из внимания. Той же ночью всё и началось.

  Я проснулся в полной темноте ночи, смутно осознавая причину пробуждения – вроде бы грохнула входная дверь. Да нет, приснилось, подумал я, не может такого быть, я же всегда запираю дверь на замок. Я уже почти уснул снова, но крохотная назойливая мысль на периферии моего сонного сознания начала пульсировать, разрастаясь, и в итоге выдернула меня из дремотного состояния: «Я забыл крутануть барашек… Я забыл крутануть барашек. Я забыл крутануть барашек!..»

  Я тут же встал и пошёл в коридор, к закрытой, в чём я изо всех сил пытался себя убедить, двери, нажал на ручку – и… дверь распахнулась в пустое и тёмное пространство подъезда. Всё-таки забыл. Я живу один, в старом советском доме, в квартире из двух крохотных комнат.

  За дверью у меня лестничная площадка, пролёт вниз, пролёт вверх, плетёный коврик перед дверью. За которым я всегда слежу – чтобы лежал ровно и был чистым. И который сейчас валялся примерно в метре от двери, изрядно потоптанный.

  Я подвинул босой ногой коврик поближе и подумал уже было о том, что завтра почищу его, как вдруг мой позвоночник холодным шомполом пронзил страх, даже дикий ужас, вызванный случайной мыслью о звуке, из-за которого я проснулся. Грохот входной двери. Кто-то открыл дверь и грохнул ею, закрывая. Может быть, даже кто-то вошёл в квартиру. И стоит где-нибудь у меня за спиной и готовится ударить меня ножом в эту самую спину…

  Руки заходили ходуном, но я умудрился-таки попасть деревянными пальцами в выключатель и развернулся на пятках, одновременно закрывая дверь и судорожно проворачивая барашек.

  В коридорчике, кроме меня и моего отражения в зеркале, никого не было. Не было никого в спальне. Не было и в другой комнате. На кухне. В ванной. В туалете. Ни в одном из шкафов. Никого – под столом, под кроватью, в ящиках комода. Я немного успокоился и, решив, что это подсознание напомнило мне о незакрытой двери приснившимся грохотом, забрался в постель и уснул.

  Утром я почти не помнил о ночном происшествии, спешно собираясь на работу и завтракая и одеваясь одновременно. Всё было вроде бы неплохо, разве что где-то глубоко под ворохом копошащихся мыслей о предстоящей работе таился неприятный кислый осадочек.

  А ещё в квартире как-то не очень приятно пахло. Чем-то залежалым. Старым кожухом, что ли? Хотя откуда мне знать, как пахнет старый кожух, подумал я, открыл все форточки и ушёл на работу, тщательно подёргав запертую на два оборота ключа дверь.

  Вернувшись с работы, позабыв про ночное происшествие вовсе, я вставил ключ в замочную скважину и повернул. Один раз. Потому что второго раза не получилось – дверь была заперта только на один оборот.

  Я постоял у двери, разглядывая сдвинутый коврик и автоматически поправляя его носком ботинка. Я боялся входить в собственную квартиру. Там наверняка кто-то был.

  Медленно нажав на ручку, я открыл дверь и вошёл. Постоял в коридорчике, закрыв за собой дверь и прислушиваясь. В квартире было тихо. Монотонно гудел холодильник – и всё. Я тщательно обследовал каждую комнату. Никого.

  Но на полу – непонятные грязные разводы, словно кто-то ходил по квартире в грязной обуви, чего я себе никогда не позволяю. Постель моя была скомкана, хоть я и заправил её утром очень тщательно, как обычно и делаю. Постельное бельё оказалось вымазано чем-то маслянистым и пахло отвратительно. Я тут же снял его и понёс в ванную, намереваясь закинуть в стиралку.

  На дне ванны была грязь и… волосы. Длинные толстые тёмные волосы. Меня чуть не стошнило.

  Я бросил бельё в стиралку и пошёл на кухню. Там тоже оказалось полно следов чьего-то пребывания: купленная мной вчера половинка батона была раздавлена и «украшена» со всех сторон отпечатками грязных пальцев, в моей любимой чашке плавали непонятные бурые опивки, а ручка её оказалась и вовсе отбитой, на столе и табуретках красовались непонятного происхождения омерзительные разводы, а раковина была буквально вся покрыта толстым слоем рыжего жира. Пахло на кухне чем-то очень тревожным, словно кто-то три часа кряду жёг здесь волосы или перья, поливая их при этом свиным жиром.

  Меня затошнило, я побежал в туалет и… от увиденного там меня тут же вырвало. Унитаз был полон тех же волос, что лежали на дне ванны, плюс какие-то мерзкого вида присохшие кусочки будто бы кожи или чего-то в подобном роде. Выворачивало меня несколько минут, я аж вспотел.

  Начав уборку, с которой я провозился до самой ночи, я обнаружил, что все форточки закрыты.

  Заснуть я, конечно же, не мог. Я полночи лежал и прислушивался, но, так ничего и не услышав, встал, оделся и сел за ноут. Стоит ли говорить, что весь следующий день я только и делал, что косячил на работе, страдая от недосыпа и содрогаясь от мысли, что на этот раз ждёт меня дома?

  Может быть, не идти домой? Попроситься на ночёвку к Виталику?

  Да нет, неловко как-то. Смешно даже рассказывать о причине, решит, что я с ума сошёл. Сейчас приеду домой – убеждал я себя, – а там всё нормально, полный порядок и чистота. Всё будет хорошо – упивался я самообманом и почти убедил себя, что просто переутомился, вот мне и кажется всякое, но возле самого дома вдруг занервничал. Как оказалось – не зря.

  Коврика у двери не было вообще. Ключ в замок вошёл с неприятным скрипом, словно в скважине был песок или сахар. Дверь открывалась с трудом – она как-то перекосилась, что ли. Я, колотясь от ужаса, вошёл в квартиру и замер.

  В квартире воняло так, что у меня потекли слёзы из глаз. Все форточки опять были наглухо закрыты. Все стены – измазаны какой-то тошнотворной дрянью. Кое-где – изодраны обои. Кровать – сильно продавлена, словно по ней несколько часов скакали в грязной обуви, постельное белье скручено в жуткого вида сальный комок, подушка выглядела так, словно в неё, изрядно разодранную, кого-то основательно стошнило. Про кухню и ванную с туалетом я и говорить не хочу – там всюду был этот мерзкий жёлтый жир и волосы. Ноут мой валялся на полу, растоптанный. Из телевизора торчал нож, ручка которого вся была покрыта жиром.

  Я бросился к телефону – звонить в милицию, но трубка была раздроблена, а провода будто бы разгрызены. Как назло батарея моего мобильного разрядилась несколько минут назад. Я начал искать зарядное и обнаружил его под столом… правильно – с оборванным проводом.

  И тут – я так и не смог понять, откуда именно – пошёл, нарастая, жуткий звук.

  Сначала я подумал, что это кошачий вопль, но после понял, на что это больше походило. Точно так же выла подруга моей матери, когда забывала выпить свои таблетки, – протяжно, со странными клацающими звуками, идущими словно из горла, и не понятно было, плач это или же страшно растянутый во времени смех.

  Вой нарастал и нарастал, он становился всё громче, а я, краешком сознания отмечая тепло на бёдрах от струящейся по ним мочи, стремительно пятился к выходу из квартиры.

  Я выскочил на лестничную площадку и хлопнул дверью. Вой стал тише, но не так чтобы очень. В дверь со стороны квартиры что-то со страшной силой ударилось. Раз, другой. Третий.

  Я трясущимися руками кое-как впихнул ключ в скважину, закрыл замок на два оборота и помчался по лестнице вниз, не оборачиваясь. Только на улице избавился я от кошмарного звука.

  Виталик, мой лучший друг ещё с детского сада, принял меня без разговоров, разве что с недоумением покосился на мои штаны и загадочно улыбнулся, когда я попросил у него что-нибудь чистое из одежды – переодеться.

  Меня трясло, я и хотел бы ему всё рассказать, но не мог связать и двух слов. Жена Виталика, Оксана, накормила меня наверняка вкусным ужином, но я не заметил, как всё проглотил, – я не чувствовал вкуса, просто тупо забрасывал в себя еду, стараясь не думать вообще. Ближе к ночи я немного расслабился, выпив пару банок пива. В квартире уютно пахло, было тепло, и я мгновенно уснул на своём привычном гостевом диване.

  Разбудил же меня рано утром удивлённый голос Виталика. Виталик, кажется, разговаривал с женой. Сначала я не мог разобрать слов, но, прислушавшись, похолодел. Руки сами собой начали загребать на себя разбросанную одежду.

  Я понятия не имел, где буду ночевать. Может, останусь на работе. Может, даже на улице, чего совсем не хотелось – зима же, холодно. Я не знал, что мне делать и куда идти. Точно не к ментам. Потому что знаете, что сказал Виталик своей жене?..

  «Оксана, ладно грязная раковина, хер бы с ней, но я не понял, что это за жирная волосня валяется в ванне?»

 

2.

 

  Из квартиры Виталика и Оксаны я выкатился как угорелый, даже не думая разговаривать с другом и его женой и по ходу движения с досадой отметив, что дверь-то, оказывается, Виталик на ключ не запер!

  Мне было страшно, но вместе со страхом во мне шевелилась злость на Виталика, хоть я и понимал прекрасно, что никакой его вины в том, что происходит со мной, нет точно. Сам дурак – думал я, – поленился запереть дверь? Так пусть теперь мучается!

  Волна злых мыслей на какое-то мгновение перекрывалась страхом – а вдруг эта дрянь меня преследует и у Виталика не останется, если я к нему не вернусь? Вдруг она теперь будет ходить за мной по пятам куда бы я ни пошёл?

  Надо будет позвонить Виталику. Завтра. Чтобы наверняка. Если у него всё будет в порядке дома, то тогда да, мне звезда пришла. Если же нет… если его квартира превратится в такую же кошмарную помойку, какой стала моя, то…

  Что будет в этом случае я подумать не успел, потому что пришёл на работу – и тут же пришлось втягиваться: Вера из бухгалтерии наткнулась на меня можно сказать на пороге и сразу же начала кричать, потрясая у меня под носом ворохом бумажек.

  Честно говоря, я не сразу сообразил, что она от меня хочет. Раньше я её побаивался, старался избегать, но теперь я был почти рад этой пунцовой от излишнего здоровья бабище. Уж лучше она всю оставшуюся жизнь, чем то, что творится в моей квартире. И в моей жизни.

  Оказалось, что нужно всего лишь переделать несколько накладных. Я даже заулыбался, чем несколько смутил валькирию из бухгалтерии – мне кажется, она мою улыбку видела вообще первый раз за всё время совместной работы, – схватил накладные и помчался в кабинет. Работать. Не думать. Полностью занять голову всей этой ерундой, за которую я получаю деньги.

  День проскочил как-то совсем незаметно. Я поднял голову от стола и обнаружил, что за окнами прилично темно, а в кабинете я почти один. В дальнем углу красила губы Маша, потешно поворачивая голову. Я уже приготовился пошутить что-нибудь, такое у меня хорошее было настроение, но неожиданно вспомнил, что сегодня не ел и не пил вообще ничего.

  Маша поднялась со стула, подхватив сумочку, и неторопливо, как-то, что ли, царственно пошла к выходу. И совершенно спокойно выключила весь свет в кабинете. Словно кроме неё здесь не было ни души.

  Я подскочил, задел степлер левой рукой, степлер покатился через стол, на ходу ударился о кружку и, наконец, свалился на пол. Наделав приличного шума. Маша, ничуть не смутившись, включила свет.

  – Ты остаёшься? – Она задала вопрос, не поворачивая головы в мою сторону, будто бы я был болен какой-то специальной чумой, передающейся посредством взгляда. «Неужели что-то чувствует?» – содрогнулся я.

  – Да, поработаю ещё. – Я почти сел на место, но тут же встал снова. – Скажи, пожалуйста, гардеробщице, пусть закрывается, я заночую.

  – Вообще-то нельзя. – Маша всё так же не смотрела в мою сторону. Меня начинала бесить эта её новая манера общения. Раньше она себя так не вела. Смотрела прямо в глаза с откровенным презрением, но всё-таки смотрела!

  – Я поговорю завтра с Павлом Витальевичем. Расскажу ему, – сказал я и тут понял: она ждёт, чтобы я начал упрашивать. Вот сука. – Пожалуйста.

  – Верхний свет не жги. Включи настольную. И чайник не включай, он жрёт много. – Маша клацнула ногтем по выключателю несколько раз. У меня от этого звука во рту стало горько, а живот скрутило. Я уже слышал его, совсем недавно. У себя дома…

  – Гардеробщице скажу. – Маша щёлкнула выключателем и вышла, не закрыв за собой дверь в кабинет.

  – До завтра! – выкрикнул я вслед Маше, но ответа не услышал.

  Как только затихли каблуки на лестнице, я в неожиданном бешенстве бросился к двери и захлопнул её с несколько чрезмерным усердием. Звук от удара гулко прокатился по коридору.

  В почти полной темноте я пошёл к своему столу. В окна долетал тусклый свет далёких фонарей на проспекте, но он скорее мешал, чем помогал видеть.

  Ногой я задел степлер. Тот проехал по полу с неприятным звуком и замер. Замер и я.

  В здании было очень тихо. Гардеробщица тётя Саша наверняка уже запирает свои владения, тихо матеря мою одинокую куртку на вешалке.

  Во всём корпусе, скорее всего, никого больше нет. Только я. И сторож на проходной, вспомнил я. Точно. Сторож. Если что, можно будет пойти к нему, подумал я с какой-то детской надеждой на защиту. «А есть ли у него пистолет?» – размышлял я, включая настольную лампу и хватаясь за электрический чайник на общем столе. «Должен быть», – успокоил я себя.

  Чайник был пуст. За водой нужно идти в туалет. Заодно и мочевой пузырь опорожню. Я же сегодня ни разу в туалет не ходил! До меня вдруг дошло, откуда эти неприятные ощущения внизу живота. Я, оказывается, дико хотел по-маленькому.

  Света в коридоре не было. Только в самое дальнее торцевое окно заглядывал какой-то чахлый источник фотонов – луна, что ли? Идти как раз к этому окну, в самый конец коридора.

  Я щёлкнул выключателем, но привычного жужжания ламп дневного света вслед за щелчком не последовало. Выключатель был, кстати, какой-то на ощупь не очень приятный – помадой его, что ли, кто-то вымазал? Я посмотрел на пальцы, но ничего толком не увидел.

  Потом зачем-то вспомнил вой, от которого так спешно сбежал к Виталику. Зря вспомнил. Эта помада на выключателе наверняка никакая не помада. А жир. Или… Тьфу ты! Я не стал продолжать мысль и решил идти вперёд стремительно, напевая вслух. Невыносимо хотелось справить малую нужду.

  Я пошёл вперёд, мыча под нос эту новую, толком мной не расслушанную странную песню про штаны и лабутены и агрессивно размахивая чайником… В метрах семи от торцевого окна кто-то лежал. Освещённый, может, и не очень хорошо, но всё же вполне различимый. Кто-то чёрный и длинный.

Я заткнулся на полуслове и встал на месте. Так или иначе мне придётся к нему идти, даже если я захочу тупо отсюда сбежать. Выход с этажа только один. И он за лежащим – справа, а туалеты – слева. Этаж хоть и второй, но потолки высокие. Прыгать вниз где-то с десяти метров я не хотел совсем. Да и решётки на окнах.

  Я глубоко вздохнул. То, что лежало впереди, продолжало лежать и не двигалось. Кто-то уронил куртку и так и оставил? Вряд ли. Тогда что это? Что-то очень чёрное и слабо похожее на человека.

  Я переставлял ноги медленно-медленно, стараясь не издавать ни звука, что было глупо, если учесть, сколько шума я наделал почти только что. Я уже практически успокоил себя, что это чья-то рабочая роба, в спешке брошенная на пол и забытая, как вдруг эта самая роба подняла голову. Со странным звуком, похожим на скрип и стон одновременно.

  Я чуть не задохнулся, остановившись. От напряжения у меня затикало в голове, казалось, что виски вот-вот лопнут. Я пытался сглотнуть, но во рту было горько и сухо – слюна отсутствовала напрочь.

  Я стоял и смотрел. И не мог понять, что я вижу. Сначала мне казалось, что это человек. Вроде бы волосы, не очень длинные, свисают по краям головы. Если это голова. Потом мне стало казаться, что это собака. Большая чёрная собака, и это у неё не волосы, а уши. Потом я снова увидел в лежащей на полу фигуре всего лишь чью-то затвердевшую от грязи робу – если бы не голова! Которая поднялась от пола совсем чуть-чуть.

  Как только я сделал шаг назад, голова продолжила подниматься с тем же отвратительным стоном-скрипом. Я сделал ещё шаг, а голова поднялась ещё сильнее. Она уже была в вертикальном положении относительно лежащего на полу тела, но продолжала двигаться – и вот уже странно и страшно загнулась назад. Ни человек, ни собака так бы не смогли. А у робы просто не бывает головы.

  Я не выдержал и рванул к кабинету, едва не выронив чайник. Захлопнул дверь за собой и повернул барашек два раза. Отошёл от двери, после подошёл к ней опять и проверил. Да, запер. Я поставил чайник на стол. Руки тряслись.

  Я понял, что сейчас обмочусь.

  Дурацкую мысль – опорожнить пузырь в чайник – я с негодованием отмёл. На подоконнике есть большая кадка с фикусом. Его-то я и полью.

  Поливал я долго. Мне казалось, что стон-скрип в коридоре пропал, но как только закончила журчать моя струя, я тут же услышал его снова. Едва не хныча от досады,  я посмотрел на окна. Чёртовы решётки. Как же хочется пить. Баррикадируя дверь диваном, я заплакал от ужаса и усталости.

  – Сука! – заорал я на дверь. – Уйди, сука! – и тут же замолчал, испугавшись собственного крика.

  Стон-скрип пропал. Но, не прошло и пяти секунд, как я услышал новый звук, не менее мерзкий. Такое ощущение, что по коридору кто-то бегал, стуча когтями по бетонному полу. И бегал не очень понятно где именно. Словно по всему коридору сразу.

  Может быть, нужно всё-таки кричать как можно громче? Чтобы услышал сторож? А если не услышит?

  На проходную можно позвонить, сообразил я едва способным думать мозгом – и бросился к телефону. Схватил трубку, но она выскользнула из моей ладони и улетела в стену, с треском расколовшись. В кабинете работала только настольная лампа, но даже при её свете я заметил, что на ладони моей жир и… волосы.

  Я побежал к выключателю и нажал. Лучше бы я этого не делал. Буквально всё вокруг было измазано чем-то бурым – словно бы раздавленной свиной печенью. И волосы, волосы!.. «Волосня» – вспомнил я неприятное слово, прозвучавшее сегодня утром из уст Виталика. Это слово подходило как нельзя кстати к той гадости, которая была на всём. Даже на салфетках, которыми я хотел вытереть руку.

  С моей настольной лампы свисал кусок какой-то дряни, похожей на бледную кожу. А потом упал на одну из накладных. И тут же в дверь что-то затюкало.

  Стремительно нарастала выедающая глаза вонь.

  Тюканье породило в моей голове странную картинку: собачья голова с выклеванными глазами свисает с грязной верёвки и беспорядочно стукается о дверь, задевая поверхность наполовину вывороченным клыком.

  Взвизгнув, я отскочил от двери к одному из окон и забрался с ногами на подоконник, хлопая по карманам штанов в поисках мобильного. Звонить ментам. В МЧС. В скорую. Куда угодно. Только пусть выковыряют меня отсюда. В психушку – лишь бы прекратить всё это. Но мобильного в карманах не оказалось. Да, точно. Штаны-то не мои.

  Телефон остался у Виталика. Трубку городского я расхерачил. Осталось или кричать, или вылезать через окно. Но решётки!

  Тюканье превратилось в поскрёбывание. Очень и очень неприятное поскрёбывание.

  Я встал на подоконнике высокого окна в полный рост и схватился за ручку. Старая рама захрипела, не желая поддаваться, стекло затряслось, но правая створка окна в итоге распахнулась. Я посмотрел на улицу за решёткой. Там было темно и холодно. Фонари на проспекте больше не горели.

  Когда я обернулся, чтобы посмотреть на дверь, с потолка упало что-то большое и бесформенное – с оглушительным чавкающим плюхом. В ту же секунду погас весь свет вообще – даже настольная лампа.

  Я запретил себе думать. Просто навалился на решётку всем телом. И выпал вместе с решёткой в окно.

 

3.

  Если бы я мог выбирать, где мне очнуться, я выбрал бы, конечно, вполне уютную больничную койку. Лежишь себе в тепле, под присмотром, постепенно приходишь в себя. Я не отказался бы даже от мента, сидящего у моей постели, – лишь бы только иметь возможность какое-то время побыть в покое. Но возможности выбирать у меня не было.

  Когда ко мне вернулось сознание, я обнаружил, что иду, пошатываясь, по колено в снегу, крепко сжимая окоченевшими пальцами прутья чёртовой решётки. Я зачем-то тащил её с собой.

  Ценой невероятных усилий – и помогая себе коленом – я разжал пальцы правой руки и, уже при помощи пальцев правой, отлепил пальцы левой. Они отказывались слушаться – кисти рук напоминали голубоватые клешни. Я пытался отогреть их дыханием, запихивал под свитер. Помогало не очень.

  Левый глаз ничего не видел. Чисто на автомате я попытался до него дотронуться. Зря. Ощущение было такое, словно я куском замороженной рыбы со всей дури ткнул прямо в голый нерв. От боли я взвизгнул и чуть было снова не потерял сознание. Но удержался. Постоял. Покачался. Немножко потошнил на снег желудочным соком и кровью. И снова пошёл.

  Куда я иду, я не особо понимал – да и не старался. Куда угодно, лишь бы подальше от преследующей меня дряни. Не так далеко от нашего офиса был парк – в нём я, по всей видимости, и оказался. Брёл мимо темнеющих в ночи деревьев, загребая ногами снег. Пока не наткнулся на домик, над трубой которого вился дымок, а в окне очень по-домашнему мерцал телевизор.

  Какой-то дедок с длинными седыми усами сидел в домике за столом и, кажется, пил горячий чай. Может быть, даже с конфетами.

  Во мне тут же закипела борьба двух сил. Одна из них орала, захлёбываясь, чтобы я валил мимо – и как можно быстрее, пока меня не заметили. Вторая же умоляла открыть калитку и, не обращая внимания на заливающуюся лаем собаку, идти к крыльцу – стучаться в дверь, просить о помощи. Если надо будет – на коленях.

  Собака и правда заливалась. Хорошо, что она на цепи, подумал я, скрипя калиткой. Вторая сила одолела первую. У неё был железный аргумент. «Просто скажи деду, чтобы сразу запер дверь на ключ». Элементарно.

  Дедок, похоже, услышал собачий лай, потому как подхватился, пошёл было к двери, но тут же вернулся к столу, сербанул чаю из гигантской чашки с сиреневыми цветами и шустро так поковылял куда-то прочь из поля зрения.

  Я не успел постучаться – дверь распахнулась, в лицо мне ударил свет голой лампочки, свисавшей с потолка сеней на обкаканном мухами проводе, а я стоял с поднятой рукой, словно держась за невидимый поручень, и пошатывался.

  Дед поначалу испугался и даже отпрянул, но после бросился ко мне и обхватил меня вокруг талии сухонькими, но крепкими ручонками. Потому что я начал заваливаться вправо и чуть было уже не треснулся виском о косяк.

  Внутри было, наверное, просто тепло, но мне показалось, что там царит настоящая африканская жара. Руки мои пылали, пусть и без видимого пламени. Лицо тоже полыхало, особенно слева.

  Дед начал было спрашивать, кто это меня так разрисовал, но я попытался крикнуть, но, на самом деле, только прохрипел – «Закройте дверь… на замок!»

  Дедок, видимо, понял что-то своё. Он пошёл забрал со двора собаку, которая теперь молча виляла в мою сторону хвостом, но подходить боялась, запер дверь – я проследил! – на огромный амбарный замок и, подойдя к старенькому шкафу и распахнув дверцы, вынул из его недр приличных размеров ружьё.

  Я немного успокоился. Этот человек, пусть и старый, делал всё правильно.

  – У вас есть телефон? – вопросительно прохрипел я.

  – Да-да, конечно! – Дедок метнулся куда-то в сторону и тут же протянул мне трубку новенького радиотелефона. На которую я посмотрел без особого доверия, но взял. Дед скривился в улыбке. – Внук подарил. Он хороший.

  Я так и не понял, кто именно хороший – внук или телефон, но в данный момент меня это мало интересовало. Я набирал номер Виталика.

  – Алло… – голос был заспанный и чуть удивлённый. У меня отлегло от сердца. Значит, у Виталика точно всё в порядке, раз он сейчас спит.

  – Виталик… – каркнул я в трубку.

  – Кто это?.. – Виталик меня не узнал, что не удивительно. Я бы сам себя не узнал. Ни голос, ни внешность, ни мысли на мои прежние не походили совсем. Просто категорически.

  – Виталик… Это Макс. Слушай…

  – Макси-им? – удивлённо потянул Виталик моё имя за хвост. – Ты что, заболел?..

  – Вроде того… У меня к тебе просьба…

  – Погоди. Тут, короче, такая ситуация… Я твоего рабочего не знаю, а мобильный ты у меня забыл. Так вот он целый день с утра разрывается…

  – Давай потом об этом, пожалуйста… – захныкал я. Но Виталик не дал мне продолжить.

  – Нет, стой! Это важно. Очень важно. – Он помедлил. – Звонила твоя мать.

  – Зачем?.. – сипло выдохнул я и удивлённо посмотрел на дедка. Тот стоял напротив, баюкая ружьё и внимательно разглядывая моё лицо. Левую расквашенную сторону моего лица.

  – Твоя сестра умерла. Извини за такую новость посреди ночи. – Виталик помолчал. – Ты откуда, кстати, звонишь? Номер какой-то незнакомый…

  …Уже засыпая с тяжёлой, но перевязанной головой на вполне уютной больничной койке, я думал о Таньке. О том, как плохо мы с ней пообщались в последний, как оказалось, раз. Ну как пообщались… Если быть совсем честным, то я её выгнал.

  Она в очередной раз приезжала ко мне пожить – не заладилось с неизвестно каким по счёту гражданским мужем, он выпер её, а потом и я выпер. Потому что ужиться с ней не мог. Всякий раз я давал себе слово, что вытерплю, потому что я человек взрослый, и всякий раз позорно срывался, словно прыщавый школьник. Орал на неё, красномордый от натуги, швырял в неё вещи – её вещи, брызгал слюной. До рукоприкладства не доходило – вырванных волос и сломанных пальцев нам обоим хватило в детстве. А теперь Таньки нет.

  Когда я, ещё до больницы, спросил у Виталика, упоминала ли мать о причине смерти, Виталик не ответил и с преувеличенной заботой стал заталкивать меня на заднее сиденье своего опеля, стараясь не смотреть мне в глаза. Ну понятно. Суицид. Как того и следовало ожидать.

  Дедок наотрез отказался брать деньги за помощь и порывался поехать с нами, не выпуская ружьё из рук, но Виталик сумел его отговорить.

  Долго мы ехали или нет, я не знаю, потому что отключился, съехав по сиденью вбок, и включился только в тот момент, когда мою изувеченную бровь уже аккуратненько зашивали.

  Утром я узнал, что у меня, помимо разбитой брови, ещё сотрясение и несколько незначительных ссадин, что завтра меня выпишут – и я смогу пойти, ура, домой. Ага. Было бы куда идти.

  Я боялся даже представить, что творится у меня дома в данный момент. А ещё мне было удивительно, что за мной не приходит милиция – или хотя бы не навещает врач-психиатр, если учесть то, что я натворил на работе. Ну, не только я. В меньшей степени я. Хотя, возможно, у Павла Витальевича есть свои причины не заявлять в милицию – даже с учётом разгрома в офисе.

  Целый день я отлёживался, отрываясь от постели только на приём пищи. А вечером в палату пришла дежурная сестра. Посмотрела на меня, украшенного тюрбаном из бинтов, долгим взглядом – и сообщила, что меня к телефону просит какая-то женщина. Наверное, мама.

  Меня? Мама? Откуда она может знать, где я? Хотя… Возможно, ей Виталик сказал. Но если не мама, то, может, жена. Бывшая. Ей, конечно, незачем, но мало ли. Вдруг думает, что я при смерти. Она хоть и бывшая, но человек хороший.

  Вот Танька бы моей смерти точно обрадовалась. У неё в этом плане комплексов никогда не было, думал я, шаркая по коридору за дежурной сестрой. Танька много раз желала мне сдохнуть, а я всегда боялся ответить ей тем же. Кроме последнего раза.

  Дежурная протянула мне трубку. Я присмотрелся к тусклой пластмассовой поверхности – чистая, разве что в царапинах. Взял, приложил к уху.

  – Алло. – Я уже почти не хрипел, но разговаривал всё равно с некоторой натугой. В трубке свистел лёгкий электрический ветер и что-то негромко щёлкало. Я повторил своё «алло». Некоторое время ничего, кроме шума, я не слышал, но после разобрал какие-то далёкие звуки. Будто бы женский смех.

  Я «аллокнул» в третий раз. Теперь уже кто-то явственно рассмеялся. Как бы отвечая мне, но не словами.

  – Кто это? – Я уже понимал, что это не Женька – моя бывшая. Та смеялась по-другому. Мать смеяться бы не стала в ответ на «алло», она женщина с железной психикой – когда умер отец, мама горя своего не выдала ничем, хоть и любила его всю жизнь. Смех в трубке был незнакомым. Вроде бы.

  – Кладу трубку, – решился я на шантаж. Щелчки стали громче. Напоминали они другие, не самые приятные звуки.

  – Простите, я ошиблась номером, – сказал кто-то женским голосом, едва сдерживая смех. У меня под коленками стало неприятно томно.

  – Таня? – Зачем я это ляпнул? Понятия не имею. Но женщина в трубке расхохоталась. Тоненько себе подвывая. И клацая горлом.

  Постепенно смех менялся на уверенный вой. Всё чаще звучало это отвратительное «клац, клац». А я не мог никак заставить себя положить трубку.

  Нестерпимо заболела голова, левая, набухшая под повязкой бровь болезненно запульсировала.

  Остро захотелось разбить телефон и бежать отсюда. Только вот куда? У меня теперь ничего нет, кроме больничной пижамы, дубовых тапок и пакета с апельсинами и яблоками, который в часы посещения привезла Оксана.

  – А может быть, и не ошиблась, – сказал в трубке захлёбывающийся воем голос.

  Вой нарастал. У меня затряслась челюсть.

  – Почему ты никак не сдохнешь? – сказал я в трубку с неподдельным удивлением и прикусил язык. То есть, натурально прикусил – до крови.

  Резкая боль отрезвила меня. Я отдёрнул трубку от уха.

  На мгновение мне показалось, что из неё струятся полупрозрачные чёрные волосы. Из раструба трубки выло так, что дежурная сестра, которая в нескольких метрах от меня пялилась увлечённо в планшет и пила чай, сидя за журнальным столиком, подняла голову и посмотрела в мою сторону с нескрываемым ужасом.

  – Что это? – прошептала она.

  – Проблемы на линии, – сказал я, тряся головой. Говорить получалось не очень хорошо – челюсти сводило.

  Я бросил трубку ещё советского телефона на рычаг и начал медленно сползать по стеночке – в спасительную темноту и тишину отсутствия сознания. 

 

4.

 

  Но долго отдыхать мне не дали – ватка с нашатырём вернула меня к действительности. Чему я совершенно не обрадовался – действительность была тёмной, унылой, по всем направлениям утыкающейся в тупик.

  Я несколько минут дышал с выпученными глазами, заботливо усаженный сестрой на продавленный диванчик – на нём дежурные врачи и сёстры, видимо, дремали по ночам.

  Мне предложили стакан воды из-под крана. Я согласился. И выдул весь. Потом выдул второй. Вроде бы полегчало.

  – Можно я позвоню? – я потянулся к трубке. Сестра посмотрела на меня с недоверием и через короткую паузу кивнула. На всякий случай снова извлекая из стеклянного шкафа пузырёк с нашатырём.

  Я звонил Виталику. Через бесконечное количество гудков он поднял трубку.

  – Ну чего? – Виталик был, мягко говоря, зол. Может быть, даже свиреп. Похоже, вообще не хотел разговаривать, но, подумал я, придётся ему потерпеть – обращаться мне было больше не к кому.

  – Это я… – Получилось не очень, сквозь клёкот в горле, и я попробовал ещё раз, коротко откашлявшись. – Это я!

  – А, Макс! – Голос Виталика явно стал мягче. – Чего не спишь-то? Больной.

  – Скоро лягу. Ты-то чего такой злющий? – Я поднял правый глаз на сестру. Та ковырялась в планшете, изредка настороженно на меня взглядывая.

– Слушай, целый день на домашний звонят! Спрашиваю – кто? – так никто не отвечает, смех один, звуки всякие дебильные!.. Достали… – Я судорожно сглотнул.

  – Да это пранкеры, – выпалил я, спеша сменить тему. – Виталик, ты можешь за мной приехать, скажем… э… – я запнулся.

  – Завтра? Давай завтра, а? – Виталик моему вопросу точно не обрадовался. – Чувак, ну вот честно, нет сил. Не выспался нихера, работал целый день, ну… ты сам понимаешь.

  – Да, окей. – Я вздохнул. Вздох получился дрожащим, будто я вот-вот расплачусь. Да я бы и не против поплакать-то. Нервы не железные же. – Ты только это… вот прямо сейчас возьми мой мобильник…

  – Я не помню, куда его положил, серьёзно. Давай завтра.

  – Нет, сейчас возьми и выключи. И батарею с симкой достань.

  – Это ещё зачем, – Виталик заметно устал от разговора. Я, впрочем, тоже. – Ты мне, похоже, не всё рассказываешь. Что там происходит-то, а? В жизни твоей.

  – Да жопа. Самая обыкновенная. Со всеми случается, – сказал я, сам ни капли не веря своему фальшивому, преувеличенно беспечному голосу. – Я всё расскажу. Ты только сделай, как я прошу.

  – Сделал уже, вот только что. – Я и правда услышал постукивание пластика о дерево – раскладывает по очереди части разобранного телефона на подоконнике или кухонном столе.

  – Спасибо. Когда я положу трубку, ты и домашний отключи. Иначе спать не будешь.

  – А ты точно уверен, что это дети балуются?.. Как-то оно всё…

  – Да, – сказал я, думая «нет». – Жду тебя завтра.

  – Как только освобожусь…

  – В любое время, – перебил я. – Споки.

  И положил трубку. Быстро, но спокойно. Сестра посмотрела на меня чуть недоверчиво.

  – Всё хорошо?

  – Да, – ответил я, снова имея в виду откровенное «нет».

  Я поплёлся в палату.

  Соседи похрапывали на разные лады, а мне спать расхотелось. Я сидел на кровати, смотрел в окно на луну и думал о своей сестре. О Таньке. О том, что я не верю и никогда не смогу поверить в то, что она может каким-то образом вредить мне, будучи бесповоротно мёртвой. Да, за последние дни я повидал порядочно всякого говна, но верить в его паранормальную природу отказывался. Склоняясь к тому, что это у меня, похоже, с башней нелады, а не у загробного – или какого ещё там – мира со мной.

  Мне начинала нравиться спокойная мрачность больницы. Возможно, в психушке мне ещё больше понравится. Кто знает.

  Стало грустно. Я поплакал, отчаянно пытаясь вспомнить лицо своей сестры. Ничего не вышло.

  Луна куда-то завалилась, а я прилёг, обнял себя руками – и отрубился.

  Проснулся я от того, что кто-то трогал мои губы. Ещё не до конца придя в себя из не очень весёлого сна про детство, я попытался отмахнуться, но чужие пальцы снова тронули меня за рот. Теперь с чётким намерением в него пробраться. Они пытались раздвинуть мои зубы.

  Я отпрянул, чуть не свалившись с постели, и открыл глаза. В палате было темно, но я разглядел фигуру, зависшую надо мной. Дежурная сестра. Она смотрела не на меня, потому что я чётко видел её профиль с чуть вздёрнутым носом.

  Пальцами правой руки она погладила меня по щеке, но было в этом поглаживании что-то странное. Будто бы гладила она меня чужой рукой, которую держала в своей, пряча её в длинном рукаве халата.

  – К тебе пришли, – сказала дежурная сестра.

  – Что, сейчас? – спросил я глупо, медленно вставая с постели и пятясь к стене.

  – Нет, вчера, – сказала сестра, коротко хохотнув. – Пошли.

  Я не знаю, зачем пошёл. Может быть, потому, что оставаться мне было страшнее. Идя за дежурной сестрой к выходу из палаты, я думал – а что будет, если я сейчас тихонечко возьму стул и врежу ей сзади по затылку? Идея идиотская в любом случае. Если это на самом деле дежурная сестра, только в приступе лунатизма, то сладкому безментовью в моей жизни наступит скоропостижный и мучительный конец. Если же это замаскировавшаяся дрянь…

  Я ещё ни разу ничем её не лупил, эту гадость, потому понятия не имел, какой реакции следует ожидать. Может, меня в две секунды разорвут на мелкие лоскутки. Может, стремительно отправят вниз по трубе – прямиком в юдоль скорби и постоянной зубной боли. А может, ничего не будет. Разве что сломается стул.

  Мы вышли из палаты. Сестра пошла вперёд по внезапно тёмному коридору. Свет не горел. Только какие-то далёкие случайные блики позволяли хотя бы немножко ориентироваться в этой сгущёнке из тени. Я остановился.

  Мне всё это ужасно не нравилось.

  Сестра чуть споткнулась – я обратил внимание, что шагов её совсем не было слышно, словно она босиком, – и развернулась в мою сторону. На лицо дежурной сестры упал тусклый краешек света из окна в коридоре – может быть, фары проезжавшего мимо авто.

  Сестра повернулась ко мне, но смотрела мимо меня – куда-то вниз и влево. И я тут же вспомнил Машу. И понял, что никакая тогда это была не Маша.

  – Ну? Чего встал? – спросила сестра насмешливо. – Идём? Или как?

  «Куда ж ты меня ведёшь?» – думал я, пытаясь не рухнуть на подгибающиеся колени.

  Нет, ну чего я паникую раньше времени? Может, я просто сам себя запугиваю. Мало ли какая она вообще, эта девушка. Я же не знаю о ней ровным счётом ничего, кроме того, что она любит чай и тыкать пальчиком в планшет.

  Пытаясь унять дикий ужас, я закапывал логику как можно глубже, успокаивая себя при помощи невыразимо диких аргументов. Наверное, животное, идущее на бойню, тоже старается думать о хорошем, в упор не видя окровавленных крюков. Хотя откуда мне знать – я на бойне ни разу не был.

  «Сейчас будешь», – услужливо пискнул честный внутренний голосок.

  – Давай… – шепнула она и махнула на себя рукой, призывая меня следовать за ней. Махнула угловато, как не совсем трезвый подросток. Развернулась и пошла вперёд. Я за ней.

  Проходя мимо поста, я рефлекторно повернул голову в его сторону – и вздрогнул так, что чуть не упал. Дежурная сестра спала, свернувшись калачиком на том самом диванчике – на котором не так давно пытался отдышаться я.

  Или не спала. А просто лежала. Не двигаясь. Потому что… нет, не думай об этом!

  Я повернул голову и посмотрел вслед поддельной дежурной сестре. Та шла по коридору, нелепо подёргиваясь. Нервный тик, ага.

  Я вышел из тапок и, стараясь ни звука не издать, на цыпочках пошёл к тому, кто спал на диванчике. Вдруг эта тоже ненастоящая?

  Из коридора донеслось одинокое «клац». Я чуть не подпрыгнул. Ноги подкосились, рука моя вылетела вперёд дрожащей коброй и ухватилась за стул. Который, сука, поехал по полу, омерзительно вереща. А за ним поехал и я, падая на колени.

  Я услышал шаги в коридоре – кто-то быстро шёл, шлёпая босыми ногами по бетонному полу. Шёл, а после побежал, беспрестанно клацая горлом и хрипя.

  Я, не вставая с колен, бросился на спящую и начал трясти за плечи, крича нечленораздельно и дико, как подбитая птица.

  «Это» бежало со всех ног в нашу сторону, а я хотел уже стягивать тело дежурной сестры с дивана и закрываться им, раз она никак не проснётся. Да, трус. Но если она мертва, то ей уже всё равно.

  – Да отвали ты! – проснулась настоящая дежурная, отпихнув меня и резко сев на диванчике.

  Я упал на спину и больно ударился затылком о ножку стула. Но на пост никто не ворвался.

  С подвывающим хохотом поддельный медработник побежал по коридору в обратную сторону. Клац. Клац.

  Клац.

  Когда стало тихо, вразнобой стали включаться лампы в коридоре, слабо пощёлкивая и жужжа.

  – Это ты свет выключал? – спросила дежурная, глядя на меня раздражённо и с тотальным недоверием. Глядя прямо в глаза.

  Глупый вопрос какой-то.

  – Нет, – ответил я честно. Я же не выключал. Насколько я знаю.

  – А кто тогда? – Она продолжала смотреть на меня. Я неловко пожал плечами. Какие же у неё круги под глазами тёмные, подумал я. – Тебе плохо, что ли?

  – Нет… – начал было я, но передумал. – Да. Голова болит. Можно таблетку?

 

5.

 

  Надо ли говорить, что в ту ночь я больше не спал? Сидел, дёргая коленом, на продавленном диванчике и ждал утра. В палату идти отказывался. Потому что боялся случайно заснуть.

  Дежурная зыркала на меня злобно – я не давал ей спать – и вяло трогала планшет за экран. После не выдержала и предложила чаю. Я не стал отказываться.

  Виталик приехал рано, около восьми, устало протянул мне пакеты с вещами и присел на стул – ждать, пока я натяну на себя его старые шмотки. Меня выписали, строго велели явиться в поликлинику на перевязку и до конца недели не читать и не пялиться в телефон.

  Когда мы с Виталиком шли по коридору мимо поста – к лифтам, – я чуть замедлился, пытаясь рассмотреть правым глазом свою дежурную сестру. Но на посту были какие-то незнакомые мне новые тётки. Что меня несколько расстроило. Наверное, ушла уже домой, поминая меня всеми плохими словами, какие только бывают. Или нет. Мне показалось, что она хорошая.

  Уже на первом этаже старая и злая кастелянша пихнула мне в грудь пакет с моими безнадёжно извазюканными вещами. Еле успел его подхватить.

  Пока мы ехали домой к Виталику, я решался. Бегать от этой дряни можно до самой смерти, которая не за горами, если учесть напряжение от почти постоянной жути. Да и, похоже, не особо от неё убежишь.

  Вряд ли она может причинить мне реальный вред – его с потрясающим усердием причиняю себе я сам. Даже если эта пакость – продукт моего воспалённого воображения, с ней жизненно необходимо как-то разобраться.

  Только вот как? Сигануть с крыши? Так я ведь жить хочу. Сестра вон вырезала себя из жизни лобзиком – и никому не стало от этого хорошо.

  Нет, не поеду я к Виталику, думал я. Не надо его впутывать. У него семья. Без детей, да, но это не значит, что их не будет. Зачем таким чудесным людям, включая планируемых, портить жизнь?

  – Виталик. Ты только не обижайся. – Я похлопал друга по плечу. Мы уже почти приехали, и я решил, что надо действовать, пока не расслабился.

  – Ну что ещё?.. – заныл Виталик.

  – Я домой поеду. Дай мне на талоны денег, ладно?

  – Дурак, что ли? Давай сначала всё уляжется, а потом ты домой пойдёшь. Не хватало ещё, чтобы тебя… – Он запнулся. – Короче, мне хоронить тебя вообще не улыбается, понял?

  – Не знаю, что ты там себе придумал, но ты ошибаешься. Просто ряд неудачных обстоятельств.

  – О который ты прикольно рожу расцарапал, да. – Виталик задышал быстро-быстро, раздувая ноздри. Ну, сейчас рванёт. – Ты меня уже достал со своими непонятками, понял?! Что ты за человек!..

  – Поганый, да. Эгоистичный интроверт. – Виталик привык, что я никогда ничего ему не рассказывал. По крайней мере, сразу. Но иногда его эта моя манера нечеловечески бесила.

  – Сказал бы я тебе…

  – Послушай, – сказал я, чуть помедлив. – Я домой хочу съездить. На похороны. – Этого делать я, конечно, не собирался. Ни за что. Нет, нет и нет. Хотя…

  Виталик молча направил авто к себе во двор, не торопясь развернулся и поехал со двора прочь.

  – Ты уверен? – спросил он наконец, чуть успокоившись. – Точно стоит с такими твоими… – он огорчённо посмотрел на меня, – делами?..

– Да всё намного лучше уже, – сказал я, начиная потихоньку сам в это верить.

– Ну как скажешь, – вздохнул Виталик. Некоторое время мы ехали молча. Потом он спросил. – Кто тебя избил?

  – Никто. Я упал, – ответил я и, в общем-то, не соврал.

  Виталик высадил меня почти у самого моего дома и умчал на работу, несколько недовольный.

  Я шёл по вытоптанной в снегу тропинке, разглядывая слегка великоватые мне Виталькины ботинки. Надо будет вернуть. Эта не ахти какая мысль внезапно придала мне уверенности и бодрости. Я пошёл быстрее.

  Дверь была заперта на ключ. Да, точно. Ключ!

  Я долго копался в пакете, перемешивая грязные вещи в попытке выудить связку с ключами. Она обнаружилась на самом дне – прорвала дырку и почти вывалилась, неуклюже повиснув на одном из застрявших в дырке ключей.

  В скважине замка, когда я проворачивал ключ, неприятно хрустел песок.

  Я думал, что будет хуже. Нет, никакого порядка не было – на что я втайне от самого себя надеялся. В квартире царил прежний бардак, при свете дня выглядевший совсем кошмарно. Но хуже точно не стало.

  Ощущение было такое, что здесь никого нет и давно уже не было. Я прошагал по липкому полу в спальню. Хотел было открыть форточку, но передумал. Потом. Когда – и если – всё закончится.

  Я прислушался. Тишина была полнейшей. Такая тишина случается, если ты дома совсем один. Другого всегда слышно. Или же просто чувствуешь его присутствие. Я не чувствовал ничего. Разве что лёгкое беспокойство и неуют.

  Но в квартире, кроме меня, точно никого не было, зуб даю.

  – Давай уже, выходи, – сказал я, стоя спиной к заляпанному окну и опираясь на подоконник.

  И она вышла.

  Просто так вошла в дверь, повернув, как я понял, из кухни. Шла совершенно бесшумно.

  Я вцепился в скользкий от жира подоконник, чувствуя, как под пальцами расползаются жёсткие чужие волосы. Меня затрясло. Я не ожидал такого поворота. Хотелось бежать, но не мимо этого существа.

  Оно остановилось в двух метрах от меня. Похожее на старуху и девочку одновременно. В изодранной ночной рубашке, испачканной жиром – и прилипшими к нему редкими прядями. Оно стояло и смотрело в какую-то точку за моей спиной.

  Присмотревшись, я заметил в правой его руке верёвку. А на верёвке – что-то чёрное и продолговатое, едва приподнятое над полом. Чёрт, это собака! Только дохлая уже очень долго.

  Будто бы издеваясь надо мной, дохлая собака дёрнула головой и неуклюже села на задние лапы. Глаз у собаки я не разглядел.

  – Ты ведь не моя сестра, – сказал я, стараясь не выпускать из виду эту жуткую парочку.

  Клац.

  – Нет. – Голос не был женским. И мужским не был. И уж тем более – детским.

  – Тогда что тебе от меня надо? – спросил я. Клац.

  – Чтобы ты пошёл со мной. – Собака попыталась почесать за ухом и упала на бок. Поднялась с трудом, вздохнула. И улеглась, вытянув передние лапы и положив на них голову. Как мило, твою мать.

  – Куда?

  – Домой. – Клац.

  – Так я же дома уже, – ответил я, невольно усмехнувшись.

  И тут эта тварь посмотрела мне в глаза. Весело-весело так. И до усёру страшно.

  – Пойдём? – И наклонила голову к левому плечу. А потом запрокинула, выставив шею. Клац. Клац.

  Собака зевнула, высунув почерневший язык.

  – А где ты живёшь? – спросил я, из последних сил стараясь не соскользнуть в обморок.

  – Дома. – Клац. Клац-клац.

  – Это понятно. – Я кашлянул, прочищая горло. Голос мой стал хриплым. – Я тоже дома живу. Но ты-то здесь не живёшь. Зачем ты ко мне пришла?

  – Потому что ты забыл закрыть дверь! – Она почти выкрикнула эту фразу сквозь рвущийся наружу смех – и вдруг швырнула в меня собаку.

  Я на автомате выставил руки вперёд. Но поймал только комок чужой грязной одежды, воняющей кисло и остро. Подвывая, я отпихнул от себя перевязанные верёвкой шмотки.

  – Не надо! – заорал я, перепугавшись, что она сейчас ринется на меня. Но она и не думала. Она ринулась от меня.

  – Сало! – закричала она задорно и жутко, поворачивая на кухню. – Сало, сало, сало, сало!..

  Практически не соображая, что делаю, я побежал за ней так быстро, как только мог.

  И догнал.

  Ткнул рукой в её отвратительно податливую спину, от чего голова её запрокинулась – и на меня посыпались волосы.

  А потом она начала распадаться. Упали на пол грязные куски ткани, разрозненные волосы, какие-то пожелтевшие палочки… Стоп, это, кажется, кости! Только явно не все. У человека должно быть больше.

  Когда на пол опали последние волоски, я прохрипел, пытаясь унять молотилово у себя в груди:

  – Сама ты сало… Грязнуля несчастная.

  Я заплакал. Напряжение отступило. Я встал рядом с кучкой тряпья и попытался её разобрать носком ботинка. Я хотел увидеть кости. Но костей не было. Несколько жирных следов на полу – и не более.

  Убирался я до поздней ночи. Всё, что починке и ремонту не подлежало, я вынес на мусорку.

  Тряпьё, оставшееся от преследовавшей меня потусторонней неряхи, к которому я всё ещё боялся прикасаться, незаметно по чуть-чуть исчезало – словно таяло. После моего похода к мусорным бакам оно пропало вообще.

  Я драил тёплой водой с моющим средством всё, что могло отмыться – изгвазданные обои тоже. Они у меня такие, что их можно мыть. Спал я в одежде на голом матрасе – и меня никто не будил.

  Утром я собрал сумку и отправился на вокзал. На карточке, которую тоже пришлось вымыть, оставалось немного денег – как раз на билет.

  Я не знал, похоронили Таню или ещё нет. Но мама там всё равно одна теперь – без Таньки. Сразу после того, как я её выгнал – из-за бардака, который она постоянно устраивала у меня дома, сестра поехала к матери. Куда ещё ей было деваться?

  Всю дорогу я смотрел в окно. Порой мне начинало казаться, что между деревьями по снегу кто-то бежит босиком – с чёрным куском тряпки на поводке. Но разве можно бегать так быстро?

 

  Клац.

 

Проводник

Рассказ

 

0.

 

– Я тебя ненавижу, – сказала Аня утром. Я лежал рядом и смотрел на её голую спину.

– Ладно, – сказал я.

В номере было холодно. Одеяла тонкие, потому мы проснулись рано. Я посмотрел на часы: шесть двенадцать.

– Интересно, столовая будет работать? – спросила Аня. – Я бы выпила кофе.

– Вряд ли, – сказал я.

– Пойдём пройдёмся?

– Пойдём.

Ключ от номера я положил в карман пальто. На ресепшене никого не было, мы прошли мимо. Я, не останавливаясь, взял со стойки пару карточек с рекламой.

На улице тоже никого не было. Ветер трепал кипарисы.

Мы постояли немного, раздумывая. Можно пойти наверх, но там наверняка всё закрыто. Ноябрь всё-таки. Можно пойти вниз, но там море.

– Вниз? – спросил я.

– Давай. Надо было термос с собой брать.

– Извини.

Мы пошли вниз.

Аня – сестра моего лучшего друга. Этой ночью мы с ней переспали. Это вышло случайно, может быть, потому, что нам дали один номер на двоих. Так было дешевле для нас. И удобнее для них – не нужно обслуживать два номера. Особенно в такое время, когда никому в этих местах не хочется работать. Здесь уже началась зимняя спячка.

Мы шли вниз – мимо кипарисов и голых клумб.

Небо было серым. Пальто не грело. Ключ в кармане позвякивал, стукаясь о брелок.

Аня старалась на меня не смотреть. Я шёл, разглядывая свои кроссовки и думая о том, что в ботинках было бы лучше.

На берегу оказалось по-хорошему скучно. Песок. Втоптанные в него пластиковые бутылки. Окурки. Какие-то коряги торчат.

Я присел на корягу.

– Давай посидим.

– Давай, – Аня присела рядом и сразу полезла в карман за сигаретами.

– Дай мне.

– Ты же не куришь? – и впервые за это утро посмотрела мне в глаза. Тут же отвернулась, как будто заметила что-то интересное. Ничего интересного там, куда она смотрела, не было.

Протянула мне сигарету. Закурила сама, дала мне зажигалку.

Курить не хотелось, но хотелось какого-то действия. Хотелось чувствовать себя кем-то. Я курил и рассматривал свои кроссовки. Под левым лежало что-то белое, похожее на крабью клешню.

– Смотри, чайки, – сказала Аня.

– Ага, – сказал я, но продолжал пялиться на кроссовки.

– У тебя есть что-нибудь?

– М? – я посмотрел на Аню. Она смотрела на меня, но мимо меня. Подумать только, всего несколько часов назад эта девушка брала в рот мой член.

– Ну, хлеб там. Печенье.

– Есть жвачка.

– Думай, что говоришь, – обиделась и отвернулась.

– Ладно.

Мы продолжали сидеть. Аня курила вторую сигарету. Я забыл про свою первую, и она погасла.

– Плохие сигареты.

– Почему?

– Гаснут.

– Дешёвые, – Аня потыкала окурком в корягу, на которой сидела, и выронила его в песок. – Пошли?

– Пошли.

– Направо, налево?

– Налево. Там какой-то санаторий, кажется.

– Он заброшенный.

 

– Тем лучше, – я встал, отряхнул джинсы.

Зря я, конечно, шапку не взял. Уши мёрзли. Скоро сопли потекут.

Мы пошли, тихо шурша песком. Аня впереди, я за ней, согнувшись. Как провинившийся, подумал я. Как провинившийся ребёнок, а она – моя мать. Ну да, конечно. Она ведь старше. На пять лет. Тем более странно, что она обижается. Не я же начал. Но разговаривать с ней на эту тему я не буду, пусть не надеется.

– Смотри! Лисичка! – Аня резко остановилась. Я, задумавшийся и топающий чисто по инерции, впечатался ей в спину. – Ой, осторожнее!..

– Извини, – я поднял голову.

Точно. У здания санатория, под облезлой стеной и выбитыми окнами стояла маленькая рыжая лиса с чёрными лапками. Она смотрела на нас так, как будто бы ждала.

– Лисичка, – повторила Аня.

Я стоял рядом, нащупывая в кармане пальто ключ. Нет, я не боялся, просто мало ли. Лисы очень часто болеют бешенством.

– Ну что, – сказал я, – пойдём, раз нас приглашают.

– Думаешь?

– Да, – сказал я и пошёл вперёд.

Лиса, как только я двинулся, повернулась и исчезла за углом здания.

Мы пошли за ней по крохотным следам. Следы вели в здание, в пустой дверной проём. Внутри было на удивление чисто и пусто. Только на полу песок.

Следы вели к лестнице на второй этаж.

– Я боюсь, – Аня взяла меня за локоть. Впервые за утро мне на самом деле захотелось посмотреть ей в глаза. Но Аня смотрела на лестницу. – Давай не пойдём туда.

– Пойдём, раз уж начали.

– Ладно.

Мы пошли к лестнице. В здании было тихо. Где-то высоко, наверное, на втором этаже, ветер скрипел дверью.

– Скажи мне, – я пошёл первым. Перил не было, я держался за стену.

– Что сказать?

– Зачем ты меня с собой взяла?

Аня ответила не сразу. Ей, наверное, припомнилось то, что случилось ночью.

Я так понимаю, она хотела поскорее забыть и делать вид, что ничего не было. Но я вряд ли забуду. Сегодня ночью я трахнул сестру своего лучшего друга. Я не мечтал об этом, не думал. Я бы не сказал, что не хотел этого, но я к этому не стремился.

Но мне понравилось.

– Никто не захотел ехать сюда в такое время.

– А одной стрёмно?

– Одной стрёмно.

– Понятно.

На втором этаже так же пусто. Длинный коридор. Много пустых комнат. В одной из них сохранилась дверь. Это она скрипела. Песка здесь не было, потому не было никаких следов.

– Нам сюда, – я пошёл к двери. Аня шла следом, сжимая мой локоть.

Понятное дело, лиса пропала. Как будто бы и не было никакой лисы.

– Ты думаешь, была лиса? – я повернулся к Ане.

Она посмотрела мне прямо в глаза. В её глазах не было страха или недоумения. Она смотрела на меня так, будто бы я её на чём-то подловил. С едва заметной улыбкой. Так, словно я её сейчас не мог видеть. Но я видел.

– Не говори ерунды. Ты сам прекрасно видел.

– Мало ли что я видел.

– Я тоже видела. Это была лиса.

– Не собака?

– Ну… не знаю. Может быть, собака. Я не понимаю в собаках.

– Нет, это точно была лиса. Только откуда здесь взяться лисе?

– Я не знаю.

Мы подошли к двери.

Я не обижался, нет. Я просто начинал неуютно себя чувствовать. Я как будто бы понимал, что она меня использовала, а теперь хочет избавиться от вины, повесив её на меня. Ей было скучно, я понимаю. И холодно.

Дверь тихонько открывалась и закрывалась. Как будто кто-то стоял с той стороны и легонько дёргал за ручку. Лиса, подумал я.

Дверь скрипела. Скрип походил на нытьё. Как будто у кого-то во сне болит зуб, и этот кто-то ноет сквозь сон, не имея возможности проснуться.

Я взялся за ручку. Холодная.

За дверью была пустая комната. Ничего, даже песка нету.

– Здесь ничего нет, – сказал я.

– Пошли тогда.

Я уже почти вышел и почти закрыл за собой дверь, когда кое-что заметил в правом дальнем углу.

– Подожди, – я распахнул дверь и прошёл в комнату. В ней было достаточно темно.

В углу лежал скелет какого-то животного. И кусок меха. Я наклонился. Рыжий. Наверное, обрывок хвоста.

– Вот тебе и наша лиса.

Аня подошла поближе, наклонилась.

– Что это?

На белом полу скелет был почти незаметен. Я увидел сначала как раз обрывок хвоста и только потом – косточки.

– Скелет. Надо так понимать, наверное, что это и есть наша лиса.

– Как это?

– Не знаю, – я пошёл к выходу.

Вышел из здания, пошёл в сторону ближайшей коряги. Присел. Полез было в карман за жвачкой, но тут обнаружил, что всё ещё держу в руках обрывок меха.

Подошла Аня, присела рядом. Закурила.

– Это, наверное, какая-то другая лиса, – сказала Аня.

– Какая другая?

– Ну, мёртвая. А та, которую мы видели, похоже, к ней приходила.

– Ага.

– Хотя странно.

– Да.

Мы посидели ещё немного.

Ветер лохматил обрывок в моих руках. Аня курила, глядя куда-то в сторону. На чаек, наверное, подумал я. Чайки. Что я, чаек не видел?

Я вспомнил её лицо этой ночью. Да уж. А теперь мы как будто бы совсем чужие люди. Ну, теперь точно совсем чужие.

– Пошли, что ли, – я поднялся с коряги.

– Выбрось ты эту гадость.

– Какую?

– Ту, что в руках держишь.

В руках у меня был кусок лисьего меха. Я посмотрел на него ещё раз, погладил и сунул в карман пальто.

Когда мы выходили с пляжа, я обернулся и посмотрел в сторону заброшенного санатория. Лиса была там – едва различимая, крохотная рыжая точка. Я помахал ей рукой.

Где-то далеко крикнула чайка. Стало совсем светло.

 

1.

 

В столовой, кроме нас, завтракал ещё один человек. Сумрачный мужик в свитере крупной вязки. Я долго смотрел на мужика, ожидая ответного взгляда, но так и не дождался. Обладатель уютного свитера неторопливо поглощал яичницу с сосиской, внимательно разглядывая стол, за которым сидел.

Я подумал о том, что с удовольствием выпил бы сейчас. Даже водки. В зале столовой было почти так же зябко, как и на улице.

Еда оказалась едва тёплой.

– Я не хочу, – сказала Аня и отложила вилку. Та звякнула о тарелку.

– Точно не будешь?

– Нет.  – И через короткую паузу, догадавшись о смысле моего вопроса: – Не вздумай только доедать за мной.

– Почему?

– Это неприлично.

– Глупости, – я потянулся за тарелкой Ани, но Аня отвела мою руку в сторону и прижала к столу.

Я посмотрел на мужика. Мужик задумчиво пил кофе, всё так же пялясь на стол.

– Не надо.

– Как скажешь.

Аня убрала руку с моей руки. Я встал, отодвинув стул назад. В тишине просторного зала с высоким потолком звук получился похожим на крик умирающего животного.

Я представил косматое горло, перерезанное зазубренным тесаком. На чёрную спутанную шерсть густо выплеснулась такая же чёрная кровь. Большое животное, подумал я.

– Давай отнесу, – я снова потянулся за тарелкой старшей сестры своего лучшего друга.

– Не надо.

– Тебе кофе сделать?

– Нет.

– Тогда я тоже не буду.

Я положил на измазанную желтком тарелку вилку и нож. Накрыл жёлтым комком использованной салфетки.

Зря отказался от кофе, подумал я. Хотя бы согрелся немного. Только вот задерживать Аню мне не хотелось.

В номере, кажется, был электрический чайник. Найти, где продаётся всякая гадость, вроде жвачки и леденцов с ментолом, и там купить несколько пакетиков кофе «три в одном». И сигарет.

– Послушай, – сказала Аня. Я уже взял тарелку и почти развернулся, чтобы отнести её к неработающей ленте конвейера и там оставить.

– М?

– Возьми хлеба, пожалуйста.

– Ладно. Тебе какого?

– Любого возьми. Кусочков пять-шесть.

Я пожал плечами. Мол, без проблем.

– Чаек будем кормить, – сказала Аня тихо.

– Холодно. Ветер поднялся. Ни у тебя, ни у меня нет шапки.

– Заболеть боишься?

Аня посмотрела мне прямо в глаза. Без вызова, скорее устало.

– Нет. Просто не люблю холод.

Хотя, по правде если, то я боялся. Не люблю это состояние, когда не можешь с уверенностью управлять своим телом.

Я отнёс тарелку к пустой ленте. Возвращаясь, подошёл к корзинке с хлебом возле пустующей кассы. Посмотрел на мужика. Тот уронил ладони на стол и глядел перед собой несколько отрешённо, будто бы спал с открытыми глазами.

Я взял шесть кусочков чёрного, завернул в салфетку и опустил свёрток в карман толстовки. Посмотрел на Аню. Аня доедала сосиску.

Я пошёл к нашему столу.

– Передумала?

Аня посмотрела на меня так, словно я вырос перед ней прямо из воздуха.

– Отстань, – сказала она с набитым ртом.

Я пожал плечами и пошёл к выходу.

 

***

 

Покормить чаек не получилось. К сильному ветру добавился дождь. На берег моря мы, понятное дело, не пошли.

Аня закуталась в оба одеяла и сидела на кровати, уставившись в экран телевизора. Я пару минут посидел на краешке кровати, пытаясь сосредоточиться на том, что показывали.

Какая-то тягомотная передача про животных. Звук Аня выставила минимальный, и я никак не мог понять, о чём идёт речь в этой передаче.

Повертел головой, пробуя увидеть пульт, но тот, видимо, был где-то под одеялами.

– Что ты ищешь?

– Пульт. Хочу звук больше сделать.

– Зачем?

– Я не слышу ничего.

– Я тоже.

– Тогда давай немного увеличим.

Я посмотрел на Аню. Она выглядела довольно-таки забавно в этих одеялах, напоминала ручейника, выглядывающего из своего домика, но глаза у неё были какие-то несчастные и с таким маслянистым блеском, какой бывает у только что заболевших.

А может, она просто не выспалась. Ночь та ещё была.

– Не надо увеличивать. У меня голова болит.

– Так, может, выключим?

– Нет, я хочу посмотреть.

Я снова повернулся к экрану. Крупный чёрный хищник висел на загривке у не менее крупного животного с такой же чёрной шерстью, вцепившись зубами и отчаянно мотая головой.

Я никак не мог понять, кто это такие. Большие собаки? Волки? Волк и какой-нибудь специфический бык?

То, во что я так напряжённо вглядывался, снимали, похоже, на камеру мобильного телефона – изображение было смазанным, постоянно расползалось на невнятные квадратики, периодически пропадало совсем.

Я повернулся к Ане.

– Есть что смотреть?

Аня кивнула.

– Хм, – я пожал плечами.

Более крупное животное грузно обвалилось на землю, из шеи у него хлестало чёрным. Так буднично, словно и не кровь, а просто густое вино из пробитого в нескольких местах бурдюка.

Я отвернулся. Несколько секунд разглядывал дверь в номер. Мысленно я уже открыл её и вышел в коридор, но передумал.

– Ань. Можно я…

Я потянулся рукой к лицу Ани. Прижал ладонь к её лбу. Тот показался мне горячим, но не так чтобы очень.

Аня попыталась отстраниться, но я не хотел её отпускать до тех пор, пока точно не пойму, что у неё на самом деле жар. Или нет.

– Убери руку, пожалуйста.

– Ты горячая. Сама не чувствуешь разве?

– Какая вообще разница, – она высвободила из своего домика ручейника правую руку и взяла меня за запястье. Почти ледяными пальцами.

– Лоб горячий. Пальцы холодные. И глаза плохие.

Аня отвела мою руку в сторону и посмотрела на меня так, словно я заговорил на исландском.

– Какие глаза? Плохие? Это как?

– Ну, нехорошие. У меня так мама говорит всегда, когда заболею. Что глаза плохие совсем.

– Ты свои видел?

Я вдруг почувствовал, что мои глаза несколько тяжелее, чем обычно. Буквально минуту назад всё вроде как было в порядке, а теперь я двигал глазами с некоторым трудом.

– Хм, а ведь и правда.

Я встал и подошёл к шкафу-купе с зеркальной дверцей. С той стороны зеркала смотрел на меня очень усталыми глазами среднего роста человек с короткими тёмными волосами, в толстовке, джинсах, с серьгой в ухе. Кожа бледная, под глазами похожие по цвету на плесень круги, белки глаз темнее, чем всегда, и неприятно блестят, словно смазанные машинным маслом металлические шарики.

Я приложил ладонь ко лбу. Лоб не показался мне особенно горячим, хотя…

– Не хватало только ещё заболеть здесь, – я повернулся к Ане. Та сидела в той же позе и смотрела на экран. – Дай сигарету, пожалуйста, я на балкон покурить выйду.

– Возьми. В шкафу, на полке.

Я сдвинул в сторону зеркальную дверь. На одной из полок с вещами действительно лежала слегка помятая пачка. В пачке нашлась и зажигалка.

Я вышел на балкон. Дождь хлестал немилосердно, но, правда, в другую от нас сторону. На меня изредка попадали приблудные капли. Я курил и смотрел на берег моря.

По берегу кто-то медленно шёл, с трудом переставляя ноги. Высокий, в мокром насквозь плаще непонятного цвета и широкополой шляпе. Я присмотрелся. Наверное, тот самый мужик из столовой, но уверен я не был.

По воде, которая собралась на полях его шляпы, нещадно лупили капли. Я вспомнил, как частенько наблюдал дождь из окна класса моей первой школы. Я видел тогда во дворе точно такие же лужи, как на шляпе у этого беспечного любителя пеших прогулок.

Когда я вернулся с балкона в номер, Аня уже спала. Телевизор был выключен.

Я лёг рядом с ней, натянув на себя совсем тонкое покрывало, не согревающее вообще. Полежал так несколько минут. После встал, вынул из шкафа вешалку с пальто, снял его, надел и лёг под покрывало. Стало намного теплее.

Во сне мне резали горло крышкой от консервной банки. Кто-то долго и крайне упорно водил по моему кадыку зазубренным краем крышки, я пытался оттолкнуть массивное тело обидчика от себя, но ничего не получалось. Руки мои слушались плохо, пальцы соскальзывали с жирной тёмной кожи человека или зверя, которого я никак не мог разглядеть.

Я попробовал поймать взглядом собственные ладони, но обнаружил на их месте какие-то бессмысленные косматые обрубки. А потом из горла моего выплеснулась первая порция крови.

Я резко сел на постели. Было уже темно. Видимо, мы проспали с Аней до позднего вечера.

В горле саднило. Хотелось пить. Я пошарил возле себя руками и обнаружил скрученное в жгут покрывало. Выбрался из душного пальто. Подумал о том, что надо бы сходить в туалет. Но как-то пошатывает.

Я почти встал, но замер, согнувшись в три погибели. Потому что услышал что-то странное. Словно бы едва различимое цоканье коготков по ламинату. Как если бы где-то в номере ходила кругами маленькая собачка.

Только вот где? Под кроватью? Или же это из номера, который над нами?

Я медленно-медленно сел на кровать и задрал голову, прислушиваясь.

Коготки продолжали цокать. Но точно не над нами.

Я посмотрел в сторону двери. И тут на моей спине встали дыбом ледяные иглы.

На смутном светлом фоне я чётко мог разглядеть маленькую чёрную фигурку какого-то животного. Точно не кошки. Чуть больше.

Животное нарезало круги, то приближаясь к двери, то отдаляясь. На один момент остановилось, натопырив уши и словно бы посмотрев в мою сторону. После снова принялось нарезать круги.

Это была лиса.

Я потянулся рукой за спину, чтобы как можно нежнее растолкать Аню. Зачем я это делаю, я тогда не думал. Просто импульс. Наверное, мне хотелось, чтобы она тоже это увидела.

Пальцы мои уткнулись во что-то холодное и твёрдое. Я, не разобравшись, попытался это холодное с пути убрать, но ничего не получилось. Оно не поддавалось, и сдвинуть его в сторону я никак не мог.

Тогда я развернулся всем корпусом и стал коленями на кровать, собираясь убрать то, что мне мешает.

Аня лежала на спине, раскрывшись. Глаза почти привыкли к темноте, и я хорошо рассмотрел её профиль.

– Аня, – зашептал я сдавленно. – Ань!.. Проснись!.. Аня…

Я потянулся к ней, намереваясь пару раз легонечко толкнуть в плечо. Цоканье коготков не утихало.

Я положил руку на плечо Ани. И тут же отдёрнул. Плечо на ощупь больше напоминало мебель, как если бы я потрогал угол шкафа. Холодное и твёрдое.

За спиной громко тявкнула лиса.

 

2.

 

Только бы не кинулась, подумал я, заранее чувствуя капкан лисьих челюстей на своей лодыжке. Дикое животное, наверняка бешеное, если судить по странному поведению. Прокусит ногу, и умру в конвульсиях, пуская пену.

Я стоял коленями на кровати, втянув голову в плечи и затаив дыхание. Белый шум в голове заглушал внешние звуки, я изо всех сил старался его унять, но получалось плохо. Сердце из груди через горло бухало тяжёлыми кулаками в виски.

Наконец я нашёл в себе немного смелости и развернулся всем корпусом к двери. Никакой лисы там не было. Просто белая дверь.

Может, она тихонечко прошла по ковру под кровать и там теперь дожидается, когда же я спущу ноги на пол и можно будет одну из них аккуратно взять зубами и сдавить. А потом трепать, разрывая кожу и мясо.

Я сидел на кровати, поджав ноги и прислушиваясь. А потом кто-то нежно погладил меня по спине.

Я взвыл и вцепился зубами в большой палец левой руки, прокусив кожу, кажется, до крови. С кровати я рухнул на ковёр, больно ударившись виском о край прикроватной тумбочки.

 – Паша? – услышал я голос Ани. Нормальный голос живого человека, разве что немного сонного.

Я лежал на ковре, не в силах разжать челюсти. Ещё чуть-чуть – и я откушу себе палец. Меня трясло. Что это сейчас было?

– Паша, не пугай меня. Пожалуйста. Что случилось?

Нет, ничего. Всё в порядке. Просто буквально минуту назад ты была трупом. Куском застывшего мяса. А теперь у тебя голосок прорезался, и ты, кажется, даже вполне жива.

Я услышал, как шуршат одеяла. Аня села на постели.

Кое-как я вынул бедный палец изо рта. Сначала не было никакой боли, но потом она начала стекаться к пальцу со всех сторон, словно жгучие мотыльки слетались стремительно на свет кровавой лампочки.

Я дышал так, будто бы только что пробежал километр. По щеке стекали смешанные с кровью слюни.

– Не знаю, – сказал я. Получилось хрипло и не очень разборчиво. В горле забулькало, и я закашлялся.

– Почему ты кричал? Плохой сон?

– Да. Совсем плохой. Ты даже не представляешь, насколько плохой…

– Вставай с ковра. Зачем ты туда лёг?

– Я не лёг. Я упал, – сказал я, с трудом поднимаясь на колени.

– Когда? Я не видела.

Я решил не уточнять.

– Я, кажется, палец… повредил.

– В смысле?

– Вот… – протянул я руку в сторону Ани, совершенно позабыв о темноте.

– Погоди, я так не вижу ничего. Свет включу.

Я хотел сказать, что, может, не надо, но не успел. Аня щёлкнула выключателем светильника на стене над кроватью. На миг свет ослепил меня. Я зажмурился.

– Ох, ничего ж себе!.. Как ты так умудрился?

Я почувствовал запах её волос и открыл глаза. Аня склонилась над моей рукой, не решаясь к ней прикоснуться. Нормальная, живая Аня. Может, чуточку простывшая. Но живая.

– Нужно обработать.

Она встала с кровати и пошла к шкафу-купе.

Подожди, хотел сказать я, но промолчал. Тот ужас, который взял меня за горло буквально пару минут назад, начал постепенно тускнеть и расползаться. Время неторопливыми, но сильными волнами смывало его, как страшный рисунок на мокром песке, портя прежде такие чёткие линии и заполняя их мусором.

Аня сдвинула дверцу шкафа в сторону, присела, ухватила за ручку свой чемодан и вытащила его с нижней полки на ковёр. Раскрыла, склонившись над ворохом вещей внутри, запустила в них руку, немного пошарила и вынула небольшую прозрачную сумочку с разнокалиберными коробочками и тюбиками внутри.

– Кажется, я брала бинт. Подожди, сейчас…

Аня подошла ко мне.

Я сидел на кровати, поддерживая левую руку под локоть. Покусанный палец плохо выглядел. Красно-синие ямки, продавленные в коже зубами, наполнялись кровью, как глубокие следы в весенней грязи наполняются чёрной водой – тайком от наделавшего их человека или животного. Я решил не смотреть.

Бинт нашёлся, как и вата с перекисью водорода. Аня обработала укус, после плотно его перебинтовала. А я только вдыхал запахи и прислушивался к шорохам, тщательно зажмурившись.

– Так не больно? – спросила Аня, стягивая концы бинта в крепкий узел. Я отрицательно помотал головой. – Ты почему в пальто, кстати?

– Холодно было. А все одеяла у тебя.

– Ох, извини, Паша…

– Ничего страшного, – сказал я. Можешь хоть все одеяла в мире себе забрать, лишь бы ты живая была. Как сейчас. – Я, кажется, лису… видел.

– Паша, мы вместе её видели. Ты забыл, что ли?

– Нет. Ты не поняла. Я здесь её видел.

– Где здесь? В номере?

– Да. Она когтями стучала. Вон там, – я указал забинтованной рукой в сторону двери. – И тявкала.

– Откуда здесь лиса?

– Не знаю…

 

Я задумался. Может, правда, сон? Нет же сейчас никакой лисы, свет лампы такой уютный. И Аня смотрит на меня сочувственно и даже почти ласково. А ещё палец болит, зараза. Конкретно так.

– Снимай пальто.

Я подчинился, начал возиться, но из-за пульсирующего болью пальца ничего толкового у меня не выходило.

Аня вздохнула, встала с кровати, на краешке которой сидела, подошла ко мне и аккуратно высвободила меня из пальто. Потом из толстовки. Стянула с меня джинсы и носки. Толкая мягко в грудь, уложила на постель. Накрыла одним из одеял. После подошла к светильнику и щёлкнула выключателем.

Тьма схлопнулась вокруг меня беззвучно, но ощутимо. Я вздрогнул. Окно из прежде угольно чёрного сделалось светлым, дымчатым.

Я лежал на спине и слушал, как раздевается Аня. Как приподнимает одеяло, под которым лежу я, и забирается под него, шурша простынёй. Как обнимает меня горячими руками и прижимается ко мне всем телом.

Я обнял её в ответ одной рукой и понял, что сестра моего лучшего друга снова совершенно голая.

– Повернись ко мне лицом, – сказала Аня почти шёпотом. И я повернулся.

Этот секс получился совсем другим. Не было больше торопливой страстности, которую почти мгновенно сменяли стыд и ощущение полнейшей неуместности того, что произошло. Теперь мы двигались не спеша, удовольствие стало тягучим и никак не хотело заканчиваться.

Я прижимал к себе горячее тело Ани, стараясь не думать о том, каким холодным я его нашёл не так давно, как могло бы показаться моему затуманенному наслаждением мозгу. Эти дурацкие мысли немного мешали, конечно, и палец болел. Но не так сильно, чтобы сбить меня.

Аня сидела на мне сверху, я крепко держал её за поясницу и пытался разглядеть лицо. Мне хотелось видеть его выражение, закушенную или нет губу, полуприкрытые веками глаза, хотелось погладить по щеке.

– Иди сюда, – выдавил я из себя хриплый шёпот.

Аня наклонилась ко мне, накрыла своими губами мои губы и обожгла их при этом своим дыханием – я и не подозревал, что такой раскалённый воздух может быть у человека в лёгких. Я погладил её по щеке.

Не знаю, почему, но это поглаживание словно бы поставило всё на свои привычные места. Если и были какие-то странности до вот этого самого момента, то с кем-то другим, очень на меня похожим, но живущим в сопредельной реальности. На какое-то короткое время мы с ним склеились в одно целое, а теперь вот разъединялись, расходились в разные стороны.

В его мире в номере гостиницы бегала кругами лиса, его Аня по неясной причине становилась неодушевлённым предметом комнатной температуры, его по этому поводу ужас превращался в дикую панику.

Я представил себе другого Павла, который бежит по коридору к лестнице, позабыв про обувь и потому нелепо стуча пятками по затянутому ковролином полу.

Этот Павел, спотыкаясь, бросается к ресепшену, но за стойкой никого нет. Паника толкает его на улицу, заставляя слабо надеяться, что хотя бы там кто-нибудь есть, кто может каким-либо образом помочь разрулить ситуацию.

Однако снаружи никого, только дождь лупит – и теперь носки мокрые насквозь. Павел из сопредельного мира стоит в луже и озирается, пытаясь кого-нибудь высмотреть.

Да, из темноты навстречу кто-то шагает, это тот самый мужик из столовой, и Павел, изо всех сил сдерживая новый приступ ужаса, бросается навстречу мужику. «Простите, пожалуйста!..»

Мужик идёт на Павла и не думает останавливаться. Его лицо скрыто шляпой, и освещения над крыльцом не хватает, чтобы высветить выражение этого лица.

Павел бежит к мужику, намереваясь дрожащими руками схватить того за плащ, но отлетает в сторону как от удара. Потому что разглядел лицо под шляпой. Вернее, чёрную косматую морду с тускло мерцающими виноградинами глаз.

Я так увлёкся этим спасительным для моей психики видением, что чуть не провалился в него – и даже почувствовал кожей ступней ледяную воду лужи, в которой топтался другой я.

Аня укусила меня за губу чуть больнее, чем следовало, и я очнулся, издав негодующий звук, мало похожий на человеческий.

– Ты чего? – Аня остановилась, чуть отстранившись.

– Чуточку аккуратнее, ладно?.. – Я сжал её поясницу. – Продолжай.

– Извини, – сказала Аня и поцеловала меня в уголок рта. Как будто бы другая женщина, а не та, которую я знал до этой ночи. Может, и правда, прежняя Аня мертва? А теперь меня так сладко любит кто-то новый и пока не знакомый?

Через несколько минут она задвигалась быстрее и начала стонать. Мы перевернулись, я оказался сверху, вошёл в неё несколько раз сильными толчками – и она кончила, непривычно рыча и повизгивая, как обезумевшее от наслаждения такое нежное на ощупь животное.

Почти сразу же за ней кончил и я, вовремя разъединившись с её горячим телом и затем обильно забрызгав ей живот и даже грудь. Кажется, так хорошо мне никогда ещё не было.

– Мощно ты, – сказала Аня и засмеялась. Я отвалился в сторону и лежал, улыбаясь и наблюдая, как сестра моего лучшего друга деловито вытирает себя своими же трусами.

Уже засыпая в обнимку с Аней, я как будто бы услышал под кроватью звук. Очень похоже на то, как зевают собаки. Только тоньше и с лёгким подтявкиванием в конце.

Лиса.

Всё это время она таилась под кроватью. Но я так устал. Пусть себе сидит. Если это на самом деле она. Если мне не показалось. А мне наверняка показалось. Мне много чего кажется.

Хотя лучше бы казалось ему – тому, сопредельному Павлу. Может, кстати, это ему и кажется.

Как он там, интересно? Вернулся в номер? Включил свет? Попробовал разбудить мертвеца? Эх, жаль мне тебя, внезапный мой близнец…

Чувствуя одновременно превосходство, лёгкий стыд и жалость к другому себе, я уснул.

 

3.

 

И проснулся в полном одиночестве, укрытый двумя одеялами. Ани рядом со мной не было. Я решил сначала, что она в ванной, но, прислушавшись, понял, что нет.

Такой тишины в моей жизни давно не случалось. Будто бы всё пространство номера заполнилось легчайшим невидимым одеялом поверх моих двух.

Оказалось, что я ужасно шумно дышу.

 

Кое-как я выбрался из-под одеял и побрёл в ванную. Палец болел уже не так сильно, как вчера, но разматывать бинт я не решился и плескался под душем, выставив левую руку из душевой кабинки наружу и намыливаясь правой. Воды на пол налил я порядочно, наступать в неё не хотелось, потому я бросил поверх лужи одно из полотенец и встал на него. Ничего, горничная разберётся.

Другое полотенце я прежде понюхал, однако пахло оно только чистой тканью, не более. Значит, Аня вытиралась тем, на которое я встал ногами. Это меня немного расстроило.

Я тщательно вытерся, почистил зубы, высушил волосы феном и вышел из ванной, надеясь, что Аня уже вернулась оттуда, где была без меня, и теперь сидит на кровати и смотрит телевизор, дожидаясь, когда я, наконец, выйду. Но Ани в номере не было.

Одеяла валялись несимпатичной кучкой. Возле кровати такой же кучкой лежала моя измятая одежда.

Я оделся, осмотрел себя, отряхнулся. Поднял с пола пальто, с трудом напялил. Пошёл к двери и всунул ноги в кроссовки. И почти уже вышел из номера, когда подумал, что оставлять настолько неприглядную кучу из одеял на кровати как-то не очень хорошо и даже несколько стыдно перед тем человеком, который придёт сюда убираться. Я же не совсем свинья, в конце-то концов.

Я вернулся в номер и принялся заправлять постель. Когда я сбросил одеяла на пол, чтобы встряхнуть и расправить простыню, то заметил на ней грязные пятна в нескольких местах. Но приглядевшись, я понял, что это следы. Будто бы собачьи, но меньше.

Это что же получается? Пока мы с Аней крепко спали, утомлённые и так понятно чем, лиса грязными своими лапами топтала наше постельное бельё? Прогуливалась, так сказать, между нами и вокруг нас, если судить по следам. Может быть, даже нюхала наши волосы. Касалась мокрым носом щеки.

Я потрогал щёку, словной на ней мог сохраниться влажный след, но тут же вспомнил, что почти только что был в душе, а после хорошенько вытер умытое с мылом лицо.

Она ведь могла спать с нами, у кого-нибудь из нас под боком… Ладно. Теперь-то уж чего.

Я привёл постель в относительный порядок и вышел из номера. В поисках ключа сунул правую руку в правый же карман. И наткнулся на непонятный пушистый комочек. Вот чёрт. Это же тот самый клочок меха, который я подобрал в заброшенном санатории. Надо было давно его выбросить.

Я посмотрел по сторонам, ища глазами мусорное ведро, но ничего подобного не увидел. Пустой коридор, пол которого затянут зелёным ковролином. Такие же зелёные обои, из стен выпирают довольно-таки корявенькие светильники. Несколько одинаковых дверей. И всё.

Ключ был в левом кармане. Я запер дверь номера и пошёл по коридору к лестнице.

 

Мусорка обнаружилась у входа в гостиницу. Я швырнул обрывок меха в воняющее окурками чёрное жерло и пошёл к морю.

Как я и думал, Аня была там – сидела на коряге и курила. Я подошёл и тихонько присел рядом. Аня протянула мне пачку, в которой обнаружились две последние сигареты и зажигалка. Я закурил. Сидеть на мокрой коряге оказалось не очень уютно, но я решил наплевать на подобные мелочи.

Таинственно шуршало море, словно бы разговаривая с самим собой. О вчерашнем дожде напоминали только влажный песок и грязный цвет морской воды, разбавленной теперь на какую-то малую часть водой пресной.

– Надо будет поискать, где сигареты можно купить, – нарушил я молчание. Голос мой звучал странно, словно бы в записи. Как если бы я незаметно включил заранее записанную на диктофон реплику – одну-единственную, других не осталось, все стёрлись по дороге сюда, на берег.

– Надо будет.

– Ань… Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. Горло только немного болит.

Она посмотрела на меня. Сначала в глаза, спокойно и даже дружелюбно, потом перевела взгляд на мой забинтованный палец.

– Как твоя рука?

– Если не двигаю пальцем, то почти и не замечаю.

Аня взяла меня за левую руку.

– Можно?

– Конечно.

Аня надавила на травмированный палец. Я вздрогнул, но больше не из-за боли, а скорее от удивления тому, какой силой эта хрупкая на вид девушка обладает на самом деле.

– Больно?

– Ну так… Немного. Если резко сдавить, то да.

– Когда вернёмся в номер, я тебе новую перевязку сделаю. Напомни.

– Хорошо.

– Аптеку бы найти. Какую-нибудь ранозаживляющую мазь купить.

– Тогда пойдём?

– Сейчас?

Я кивнул.

Аня высвободила из правой моей руки пачку с последней сигаретой, взяла сигарету губами из пачки, подожгла кончик крохотным огоньком зажигалки, затянулась. Дым полетел мне в лицо.

– Извини.

– Ничего. Оставишь мне половинку?

– Ладно.

Минут десять мы сидели молча и смотрели на море. Я думал о том, стоит ли рассказывать Ане о следах на простыне, и надеялся, что к нашему возвращению в номер постельное бельё уже заменят на свежее.

А ещё мне очень хотелось, чтобы сработал трюк с выбрасыванием лисьего меха в мусор. Я был уверен теперь, что эта лиса, будь она призрак или просто загадочно безумное животное, после такого моего не шибко хорошего поступка возьмёт и отстанет от нас навсегда. Обидится и прекратит приходить в гости.

Но, правда, был и другой вариант развития событий, и вот он-то мне совсем не нравился. Обида может запросто перерасти в месть. И я понятия не имел, чего ожидать от лисы, которая, похоже, и не лиса вовсе, а только кажется мне лисой. Я с подобными существами никогда не сталкивался. Ни снаружи, в реальном, условно объективном мире, ни внутри собственных снов, грёз и просто галлюцинаций.

Вернуться, что ли, к мусорке и забрать мех до того, как он окажется в кузове мусоровоза? Отнестись к этому клочку шерсти с подобающим почтением, закопать его где-нибудь ласково, напевая ритуально песенку из детства – «палка, палка, огуречик», скажем. Почему нет? Важно ведь не то, что ты поёшь, а как. Правде же?

– Как ты думаешь, – нарушила тишину и мои мысли Аня, – в этом море водятся дельфины?

– Какие-нибудь злые вполне могут.

– Почему злые?

– Потому что море недоброе.

Аня посмотрела мне в глаза и улыбнулась. Повернулась к морю.

– Я ни разу в жизни не видела дельфинов. По телевизору не считается.

– А дельфинарий?

 

– Дельфинарий – это как зоопарк, а в зоопарки я не хожу. Мне тяжело видеть свободных по идее животных в заключении. И в таких ужасных условиях.

– Ты думаешь, бывает свобода?

– Конечно. А разве нет?

Я задумался. Потянулся было к помятой сигаретной пачке, лежащей на коряге рядом с Аней, но вспомнил, что сигарет больше нет.

– Я думаю, все мы – и животные, и люди – по самые уши утонули в зависимостях. Нам надо есть, надо пить, надо спать. Надо совокупляться, в конце концов, чтобы не заболеть всякой пакостью.

– То есть, без секса никак?

– Никак. Природа не прощает воздержания, чтобы там ни говорили и ни писали всякие якобы просветлённые товарищи. Не хочешь размножаться? Добро пожаловать в утиль.

– Как-то не радужно это всё звучит…

– Какие там радуги. Если свобода и может быть, то относительная и на очень короткое время.

– То есть, ты считаешь, что нет никакой особенной разницы между злыми дельфинами в этом недобром море и вполне себе добренькими – в уютном, – Аня изобразила пальцами кавычки, – дельфинарии? Где вода с хлоркой выедает им глаза?

– А что ты можешь с этим сделать?

– Я могу, по крайней мере, на это не смотреть. И таким образом не принимать участие в унижении пусть и не очень свободных, но всё-таки нам не принадлежащих животных.

– Ты так любишь несчастных зверушек? – Я начинал откровенно заводиться.

– Представь себе, нет. Я не о любви сейчас говорю.

– Ах мы ужасные двуногие угнетатели!

– Не паясничай. Твой скомороший сарказм ни капли тебя не украшает.

Я подумал, что и правда. Что-то я разошёлся. Надо подышать и успокоиться. Не хватало ещё поссориться из-за такой ерунды.

– Прости.

– Ты просто выслушай сначала, ладно?

– Да. Окей.

– Любовь тут ни при чём. Как и жалость. Просто мы ведём себя как собственники, но дело-то как раз в том, что собственность эта нам не принадлежит. И у нас нет никаких прав на неё, чтобы так запросто ей распоряжаться.

– Может быть, ты и права…

– Пусть и нет никакой настоящей свободы. Но и никакой необходимости умножать несвободу тоже нет. Вот ты бы хотел сейчас ошейник с поводком и хозяина за спиной?

Я представил почему-то, что я лиса. Та самая лиса. Сижу у коряги, на мне ошейник с блестящими шипами, поводок от него идёт куда-то высоко вверх, почти в небо, а там, касаясь головой самых облаков, парю человеческий я, такой дурацкий в мятом пальто и грязных кроссовках.

– Нет.

– Вот. При всей своей, казалось бы, тотальной несвободе, ещё большей ты определённо не хочешь. Как и все мы. Как и все вообще.

– Мы, всё-таки, не животные.

– Ты так думаешь?

Я не смог придумать более-менее внятный ответ и потому замолчал. Вспомнил ночь. Вспомнил, как совершенно свободный от любых мыслей тыкался в Аню своим нелепым напряжённым окончанием – и как рычала Аня, переживая оргазм. Никакой красоты и эстетики, если подумать. Но повторить хочется.

Я запоздало пожал плечами.

– Я думаю, нужно за сигаретами идти.

– Хорошая мысль, – Аня поднялась с коряги и отряхнула колени. Я встал тоже, машинально сунул руки в карманы пальто. В левом кармане покоился ключ. В правом…

А вот в правом лежал чуть влажноватый и не очень приятный на ощупь комок меха.

– Твою мать… – как можно тише прошептал я. Но Аня услышала и посмотрела на меня вопросительно. – Ничего. Забыл кое-что сделать. Идём.

И мы пошли.

 

4.

 

– Пойдём на ресепшене спросим? – спросил я у Ани. Мы поднимались, не торопясь, по высоким ступенькам крыльца гостиницы.

– Я сама спрошу. Ты подожди меня здесь, я за деньгами схожу.

– Ладно. Ключ возьми, пожалуйста, – я вынул из кармана и протянул Ане ключ. Аня взяла, коснувшись своими пальцами моих и чуть дольше на них задержавшись, чем следовало. Посмотрела в глаза и улыбнулась так, словно бы обещала мне что-то особенное потом, в будущем. Ночью, скажем. Или даже ближе к вечеру.

– Я быстро.

Аня развернулась и легонько взбежала по ступенькам к центральному входу. Я постоял некоторое время, глядя ей в след, наблюдая, как медленно закрывается за ней дверь, как снова открывается и как выходит из гостиницы тот самый таинственный мужик. В тех же шляпе и плаще.  Гулять на свежем воздухе, по всей видимости.

От его странной заторможенности мне было сильно не по себе. Смотрит в одну точку, двигается так, будто бы тело его – это некий случайный костюм, подобранный чуть ли не на помойке. Интересно, умеет ли он разговаривать? Вполне возможно, думал я, что нелепый человек этот – самый обыкновенный инвалид.

Мужик спустился по лестнице к той ступеньке, на которой стоял я, и прошёл мимо очень близко от меня, чуть ли не коснувшись своим плащом моего пальто. Я уловил неприятный запах сырости, исходивший от вероятного инвалида.

Он уже спустился на две ступеньки ниже, когда чёрт дёрнул меня за язык.

– Извините…

Мужик остановился, но ко мне не повернулся. Не знаю, сколько ещё он так стоял бы, может, несколько минут, может, час, может, больше, если бы я не подошёл к нему сам.

– Извините, пожалуйста, за беспокойство.

– Да? – сказал мужчина тихо, всё так же стоя ко мне спиной.

Я обошёл его спереди, для чего пришлось спуститься на ступеньку ниже. Из меня получился какой-то жалкий школьник, заглядывающий в лицо взрослому дяде снизу вверх.

Я потоптался, пытаясь занять один уровень с собеседником, но тот и не думал менять положение. Он даже голову не повернул в мою сторону, когда я стал слева от него. Просто стоял, глубоко засунув руки в карманы, и смотрел перед собой. Шея у него больная, что ли?

– У вас не найдётся сигареты?

– Нет. Я давно бросил.

– А-а… – разочарованно протянул я.

– В твоём примерно возрасте, – и тут он посмотрел на меня.

Я впервые видел его лицо так близко. Немного затенённое полями шляпы, правда, но всё равно вполне различимое. Тёмное, тяжёлое лицо с набухшими мешками под глазами. Немного знакомое, как будто бы передо мной стоял не просто не очень здоровый на вид отдыхающий, а почти позабытый актёр из любимого фильма детства.

– Да я, в общем-то, и не курю. Это я так…

– Как? – Он смотрел на меня, а я под его взглядом скукоживался, как мошонка на холодном ветру. Я успел пожалеть, что не удержал внутри своё идиотское «извините».

– Ну… балуюсь.

– Смотри, добалуешься.

– Ладно, простите, что помешал, – я хотел отделаться от него как можно быстрее. И пошёл было вверх по ступенькам.

– Постой-ка. Давай поговорим.

Я остановился. Постоял так пару секунд. После развернулся к нему.

Он тяжело поднимался по ступенькам, направляясь ко мне.

– Мне правда надо идти, – соврал я и почти пошёл дальше вверх, но мужик остановил меня, возложив на моё не самое могучее плечо свою увесистую ладонь.

– Торопишься?

– Да. Меня девушка ждёт.

– Девушка подождёт. Не развалится.

Я попытался вывернуться, но мнимый инвалид сжал пальцы на моём плече так сильно, что я чуть не осел на ступеньку.

– Да зачем же вы?.. Больно ведь!

– Я тебе говорю: давай пообщаемся. А ты убегаешь. Невежливо.

– Я прошу прощения. Но только можно так не жать?

Он ослабил хватку.

– Нормально?

Я переводил взгляд с его лица, на котором не было никакого внятного выражения, на центральный вход в гостиницу – в надежде, что вот прямо сейчас дверь откроется и выйдет Аня – и тем самым спасёт меня.

Дверь оставалась на месте.

Мне вообще стало казаться, что её заварили с той стороны – и Аня не сможет выйти. Так и останется в гостинице. Может, будет стучаться в стекло, но я не увижу этого, потому что рука мужика перепорхнёт на моё горло и сдавит его куда сильнее, чем давила плечо.

– Нет, не нормально. У вас нет никакого права меня удерживать, – я демонстративно дёрнул плечом и снова посмотрел на дверь. Та и не думала никого выпускать.

– Ну прости, – сказал мужик, но руку не убрал.

Я был скорее раздражён, чем напуган, но зародыши страха во мне стремительно росли.

– Пожалуйста. Мне нужно идти. Давайте потом поговорим.

– Потом – это никогда, Паша.

Откуда он знает моё имя? Подслушивал, что ли? Я хотел было спросить, но решил, что могу сделать только хуже этим вопросом.

– Хорошо. Вы отпустите меня, а я даю слово, что никуда не денусь и поговорю с вами.

– Прямо сейчас.

– Да, прямо сейчас.

– Что ж, давай, – и он отпустил моё плечо, которое я тут же принялся с остервенением растирать. Не так уж и болело, как я растирал, но мне необходимо было показать фальшивому инвалиду, что человек он плохой, делает другим больно просто так – и поэтому обязан в данный момент начать гореть от стыда.

Мужик не горел и не собирался. Он смотрел так же тяжело и угрюмо, как и прежде.

– Я вас внимательно слушаю, – сказал я, надеясь, что саркастические нотки в моём голосе достаточно хорошо слышны, и присел на мокрую ступеньку. Мол, вы мне сделали так больно, что я даже стоять не могу.

– У меня к тебе такой вопрос, Паша. Ты уже видел лису?

Я посмотрел на него с удивлением. Может быть, с ужасом. Надеюсь, что не был слишком жалок с выпученными глазами и побелевшим лицом.

А я ведь почему-то думал, что лиса ходит только ко мне. Что она – практически моя собственность. Из-за происшествия с клочком меха, который сам вернулся в мой карман, я уже почти поверил, что лиса – спелый плод моей приболевшей фантазии. А тут вот оно как.

– Нет, – зачем-то соврал я. И тут же стыдливо отвёл глаза, выдав себя с потрохами.

– Видел, – кивнул сам себе мужик и почти улыбнулся. По крайней мере, я надеялся, что это хищное движение губами именно на этом лице означает как раз улыбку.

Я посмотрел на дверь центрального входа. Та будто бы стала частью стены, искусным рисунком, не предназначенным для проникновения меня внутрь гостиницы.

Что, если вскочить сейчас и рвануть к ней? Так себе идея. Мрачный отдыхающий только с виду такой неповоротливый. На деле же он точно куда быстрее, чем я думал прежде.

– А тебе не хотелось пойти за ней?

– В каком смысле?

– Она же тебя звала. Как меня когда-то…

Я старательно гипнотизировал дверь. Давай, открывайся и выпускай Аню. Пусть она самим своим появлением отпугнёт этого тревожащего меня сверх меры человека.

– Почему же ты не пошёл?

– Куда?

Я так увлёкся заклинанием центрального входа, что слегка упустил нить разговора.

– Я же говорю – за лисой.

Страх рос во мне, как бобовый стебель из сказки про Джека и великана-людоеда. В данной ситуации Джеком был я, а вот людоедом… Чего от меня хочет этот свихнувшийся дядя в кретинской шляпе?

Только его не хватало во всей этой истории с лисой. Может быть, это он каким-то образом устроил ненастоящую смерть Ани? Распылил какой-нибудь газ через замочную скважину в двери нашего номера…

Да нет, это уже совсем чушь.

– Я не хочу ни за кем ходить! Особенно за каким-то отмороженным животным…

– И правильно. Не ходи. Не балуйся. А то добалуешься.

И страшный мужик просто пошёл вниз по ступенькам.

Я смотрел ему вслед некоторое время, после повернулся к двери центрального входа. Никаких изменений. Хотя…

За стеклом появилось какое-то жёлтое пятно, ранее мной вряд ли наблюдаемое.

Я встал со ступеньки и пошёл к двери. Чем ближе я подходил, тем сильнее билось моё сердце.

За дверью, по ту сторону стекла, сидела лиса.

Я подошёл ближе. Присел.

Лиса посмотрела на меня внимательно сквозь прозрачную преграду. А после лизнула стекло. Так, словно бы собиралась лизнуть меня.

 

5.

 

Первым делом я подумал, что мне нужно бежать. Поддаться панике и рвануть вниз по ступенькам, а там – в любую из сторон. Как можно дальше от лисы. И клочок меха этот мерзкий выбросить просто так, без церемоний – швырнуть от себя резким движением, что я и сделал незамедлительно.

Интересно, сможет ли она самостоятельно открыть дверь? И надо ли ей в принципе открывать эту самую дверь? Тяжёлую, кстати. И стекло толстое. Если и попробует пробить всем телом, то разве что покалечится.

Но, подумал я, вряд ли она станет таким заниматься. Скорее всего просто пройдёт насквозь, потому как очень уж сомнительно, что она – настоящее животное. Какой-нибудь древний вредный дух, местное мелкое божество.

Я стоял и смотрел на неё, как она лижет стекло чуть ли не с улыбкой, и не знал, что мне делать. Так и подмывало смотаться отсюда насовсем. Бросить Аню, вещи, деньги. Выйти на трассу и добраться домой как-нибудь на попутках. Вернуться в уютную колею привычных домашних дел. Пусть банальных и унылых, но без подобной свистопляски. Без оживающих трупов, жутких мужиков, внезапно знающих моё имя, навязчивых лис, беспардонно врывающихся по ночам в человеческое жилище.

С другой стороны, ночью у меня снова был секс. И, возможно, сегодня будет ещё раз. Или не раз, а два. И завтра. И потом. Есть немаленькая вероятность, что Аня станет моей девушкой и такой улётный секс обретёт статус регулярного. Может быть, стоит ради него немножко потерпеть?

Мужик всего лишь не советовал идти за лисой. Я и не пойду. Я сейчас спокойно отойду в сторону и буду дожидаться Аню. Та обязательно заметит лису у выхода из гостиницы и позовёт кого-нибудь из работников, а тот прогонит назойливого зверька. А я постараюсь успокоиться и не принимать всё близко к сердцу.

Я посмотрел на лису. Та смотрела на меня из-за стекла. Внимательно и как бы с лёгкой ухмылкой. Я обернулся, отыскивая взглядом обрывок меха, который почти только что выбросил из кармана. Лежит, как и лежал. И ещё один в кармане не появился.

Поговорить с ней, что ли? Если это не простая лиса.

Но ведь мужик… А что мне, собственно, этот мужик? Почему я должен ему верить? Вдруг лиса эта – проводник куда-нибудь в запредельное? А мужик – вроде как привратник, и не пускать меня и кого бы то ни было – просто прямая его обязанность. Вот он и говорит, чтобы я не шёл за ней. Запугивает. Возможно, будет пытаться запугивать и дальше.

Я снова посмотрел на лису. Но за стеклом никого не было.

Лиса, похоже, увидела кого-то внутри, кто приближался к ней, и смылась. Или же испарилась. Кто знает, что она ещё умеет, кроме как проникать в запертый изнутри номер гостиницы.

Я подошёл поближе к двери и не без опаски прижался лицом к стеклу, силясь разглядеть что-нибудь в застекольной темноте. Вроде бы есть какое-то движение. И как раз в мою сторону.

Я отпрянул, поскольку то, что колыхалось там, за дверью, слишком уж напоминало человеческую фигуру, искусно вылепленную из плотного дыма. Волосы у меня на загривке поднялись, по коже под ними пронёсся стремительно ментоловый холодок.

Я хотел было уже рвануть куда угодно, но дверь открылась – и на крыльцо вышла Аня.

– Вообще не быстро, – сказал я с вызовом. Но Аня вызова не заметила.

– Ты знаешь… Так вдруг плохо стало… Долго ждёшь? – задала она странный вопрос.

– А что случилось? Голова?

– Нет. Как будто бы отравилась чем-то. Несколько раз вывернуло…

– Может, ты… ну… беременна? – попытался пошутить я, но шутка получилась, видимо, самой неудачной за всю историю моего личного юмора.

Аня посмотрела на меня так, словно у меня было два носа – один верхом на другом.

– Ты совсем, что ли?

– Извини, ляпнул.

– Думать же надо.

– Прости. Правда.

Аня кивнула. Прощаю, мол. Хоть и без охоты.

– Странно, что тебя стошнило. Мы ведь последний раз нормально ели ещё вчера утром. Если тебя и рвало, то разве что желудочным соком…

– Нет. Чёрной какой-то дрянью… Ай. Всё. Мы идём? Я деньги взяла.

Я уже открыл рот, чтобы сказать «да», но тут из тёмных глубин гостиницы рыжей пулей вылетела лиса и бросилась прямо мне в ноги. Я едва успел отскочить в сторону.

Лиса хвостом мазнула-таки меня по ногам и рванула вниз по лестнице, перелетая через ступеньки огненной пружинящей дугой.

Аня застыла с распахнутым ртом.

Чуть дальше середины лестницы лиса остановилась и повернулась ко мне. Склонила голову влево, как бы призывая поиграть с ней в самую увлекательную игру на свете. И, как только я пошевелился, отпрыгнула боком метра на два и встала, выгнув спину и неистово мотая хвостом из стороны в сторону.

И я помчался вниз.

Я запросто мог переломать обе ноги, но в тот момент забыл вообще обо всём, кроме осознания, что могу совершенно бездарно упустить что-то очень важное в своей жизни, какой-то решающий поворот – если не последую за лисой. Пусть ведёт же меня в запредельное, на остальное сейчас наплевать.

Лиса неслась вниз по лестнице, я горным козлом в пальто скакал за ней, оскальзываясь на мокрых пятнах.

– Паша! Паша!.. Стой!

Передо мной был жгуче рыжий пропуск в неведомые дали, за мной – лучший секс в моей не такой уж и большой жизни.

Секс никуда не денется, и Аня – не единственная женщина в мире, а вот лиса может убежать и не вернуться. Вдруг ей наскучит раз за разом намекать мне? Это же не человек. С ней не договоришься. Может, это даже и не животное.

– Паша!

Лиса достигла самого низа лестницы и замерла, развернувшись ко мне.

Я катился вниз прямо на лису. Что будет, если она так и не двинется с места, я не думал.

Я почти уже достал её, когда она снова совершила этот жуткий прыжок всем телом в сторону. Споткнувшись, я полетел кубарем в мокрый песок.

С левой ноги сорвался кроссовок, но заметил его отсутствие я гораздо позже. Во мне в полную силу горел жаркий азарт погони.

 

– Паша, прошу тебя!.. – закричала Аня чужим, истерическим голосом, будто бы меня резали у неё на глазах сразу тремя ножами.

Я вскочил на ноги, выплёвывая песок изо рта.

Лиса ждала в трёх метрах левее. Я побежал на неё.

Через несколько секунд до меня дошло, почему Аня кричала именно так. Кто-то, кого я пока не видел, схватил меня сзади за волосы, оттянул мою голову назад, а после с силой толкнул меня в песок. Я упал лицом вниз. Тут же получив чем-то тяжёлым по рёбрам справа. Вероятно, ногой. Но, может, и чем-то другим. Бейсбольной битой, например. Очень уж больно было.

Я перекатился на спину и выставил руки перед собой, но тут же отдёрнул их – не хватало ещё, чтобы и по рукам заехали битой. Или чем там меня бьют?

Били, похоже, всё-таки ногами. Надо мной стоял тот самый мужик. Шляпа его куда-то подевалась, а плащ колыхался по обе стороны грузного тела демоническими крыльями большой нехорошей бабочки.

– Куда же ты лезешь, Паша?.. Послушай, дурак, свою бабу. Не лезь никуда.

– Какого хера вообще ты меня лупишь, сука?! – заорал я, даже не пробуя встать. Лежать, кажется, всегда выгоднее.

Подбежала Аня и встала между мной и злой бабочкой гигантских размеров.

– Что вы делаете? – выпалила она, задыхаясь, и потянулась пальцами к открытому горлу крылатого мужика. Может, это и правда такие крылья, а не ветер никакой?

Мужик отшвырнул Аню в сторону так, словно она ничего не весила. Только приложилась она сильно, удивлённо ойкнув.

Я вскинулся было, но боль в боку справа опрокинула меня обратно на песок. В глазах потемнело, и я их зажмурил что было сил.

– Паша. Слышишь меня? – сказал мужик где-то высоко у меня над головой.

Мне хотелось гаркнуть зычно, куда ему следует идти и на какой срок, но получилось визгливо и по-бабьи.

– Не надо, понял? – сказал мужик чуть ближе. Наверное, наклонился надо мной.

Я помотал отрицательно головой. За что получил ещё один удар по рёбрам справа и взвыл.

– Дурак, да? Ты что устраиваешь? – спросил мужик почти спокойно.

Я повернул голову налево и открыл глаза.

Лиса стояла у здания заброшенного санатория и нервно подёргивала хвостом, как будто бы едва сдерживаясь, чтобы не сорваться с места.

– Я больше не буду, – сказал я.

– Не верю, – сказал мужик, сплюнул огорчённо и пошёл к лестнице.

Я приподнялся на локтях и посмотрел на Аню. Та корчилась, стоя на коленях и упираясь ладонями в песок. Её рвало. Почти без звука.

Из округлённого рта вываливались тёмные сгустки, и я сначала подумал, что это такие маленькие скомканные человечки, вроде кровавых зародышей, но такого, конечно, быть не могло.

Лисы у здания санатория уже не было. Как и у меня – жгучего желания за ней следовать.

Возможно, она обладала умением брать свою жертву крепко за жабры и с силой тянуть за собой, даже если упираешься, а я как раз, наоборот, попался особенно внушаемый. Долгих уговоров не потребовалось – сам побежал.

Я повернулся к Ане. Та по-прежнему стояла на коленях, но уже разогнувшись и не касаясь руками песка. По подбородку текло что-то чёрное и капало на одежду. Лицо покраснело, на лбу вздулись вены. В глазах же не было вообще ничего, словно и не глаза у неё, а две стеклянные пуговицы.

 

6.

 

Я сидел на песке и рассматривал собственную левую ногу. Никак не мог понять, что с ней не так. Почему ступня такая маленькая по сравнению с правой, да ещё и чёрная.

Сквозь голову проносился свист такой мощности, что казался куда шире самой головы, меня, вообще всего пространства вокруг.

Я посмотрел на Аню. Никаких изменений. Тот же взгляд без единого проблеска мысли, та же поза.

Каким же, всё-таки, разным может быть человек, подумал я. Каким непохожим на самого себя. Хотя откуда мне знать… А вдруг именно сейчас я и вижу настоящую Аню?

– Ань?.. Ань, ты слышишь меня?

Я осмотрелся и увидел левый кроссовок, валяющийся на песке. С трудом встал, придерживая правый бок руками, словно из него могли посыпаться мои внутренние органы, и похромал по направлению к брошенной обуви.

Вот почему левая нога такая странная – на ней одинокий чёрный носок, и так нелепо ступать ногой в одном только носке по влажному холодному песку.

Кое-как я смог обуться. Вернулся к Ане. Та успела за время моих хождений очнуться и теперь рассматривала свои руки так, словно видела их впервые.

– Что это за грязь? – спросила она жалобно, голосом пятилетней девочки.

– Это всё из тебя.

– Сколько можно?.. Я хочу, чтобы это прекратилось!

– Я тоже хочу.

Аня заплакала.

И так она неприятна была мне в тот момент со своими слезами, что я чуть не заорал на неё. Я уже набрал воздуха в лёгкие, чтобы разразиться воплем, но тут в правый мой, многострадальный бок кто-то невидимый коротко и сильно ткнул вилами.

От такой боли я упал. Подогнулись колени, и я рухнул на спину, ударившись затылком о поверхность планеты. О слишком твёрдую поверхность.

Да ну его. К чёрту всё. Буду лежать.

Аня, похоже, так увлеклась рыданиями, что не заметила моего падения. Я лежал, вслушивался в свист внутри головы, который постепенно превращался в гул, словно бы издалека, из самой моей середины, приближался длиннющий состав из бесконечного числа вагонов, начиная различимо грохотать сочленениями, стучать колёсами по стыкам рельсов, мерзко скрипеть на поворотах, как отвыкший сгибаться позвоночник старика.

Не без усилий я встал и прошёлся по вагону, который представлял из себя большую корявую коробку на металлических колёсах, грубо сбитую из занозистых досок.

 

Обычный грузовой вагон, в таких перевозят, предположим, муку. В этом сейчас пусто, но когда-то была мука в пыльных мешках. На полу – ошмётки соломы.

Я подошёл к двери и сдвинул её в сторону.

Мимо неслись чёрные, залитые водой поля, такие быстрые вблизи – и величественно, с достоинством передвигающиеся вдалеке. Горы на горизонте, едва различимые из-за плотной толщи воздуха, оставались неподвижными.

Кажется, совсем недавно отсюда ушёл дождь, разобидевшись на не очень тёплый приём.

Я ехал, наверное, домой. Может быть, устал терпеть побои телесные и душевные и сбежал, бросив Аню, лису, инфернального мужика на произвол судьбы. Пусть сами разбираются.

Я не помнил, как оказался в грузовом вагоне летящего в никуда поезда. Этот кусок моей жизни безжалостно вырезали на монтаже. Может быть, через пару минут я увижу титры.

Я сел на край вагона, свесив ноги наружу, купая их в прохладном воздухе. Посидел так минут десять, любуясь видом, попытался углядеть голову и хвост поезда, но ничего не вышло – кажется, оба конца этого железнодорожного червя уходили за линию горизонта.

Я нагрёб руками немного грязной соломы, сделал из неё что-то вроде подушки и медленно откинулся назад, аккуратно, чтобы не удариться. Голове стало уютно и хорошо.

Закрыл глаза – и на пару минут погрузился в сон.

Я спал бы и дальше, но что-то мокрое тыкалось в мою щеку. Может, снова пошёл дождь? И это вода капает через дырку в потолке? Не очень похоже.

Очередной влажный тычок заставил меня открыть глаза.

Я никуда не ехал. По-прежнему лежал на песке, чувствуя голым затылком, какой он противно холодный.

Слева от меня стояла лиса и внимательно смотрела. Это она будила меня своим мокрым носом.

Я повернул голову в другую сторону, надеясь увидеть по-прежнему стоящую на коленях Аню, но не увидел. Аня, похоже, ушла.

Вот же сука, подумал я. Оставила меня.

Я, кряхтя, сел. Осмотрелся.

Сколько я так провалялся? Может, несколько минут. Может, пару часов. Не понять.

Лиса потешно потянулась головой в мою сторону, понюхала воздух, после неторопливо зевнула и уселась на песок, отвернувшись. Мол, я подожду.

– Отстань от меня.

Лиса дёрнула ухом, но в диалог решила пока не вступать.

– Слышишь ты, рыжая!..

Никакой реакции.

– Отстань от меня. Отвали. Просто уйди.

Лиса посмотрела на меня с явным удивлением. Мол, ты что, дурак?

Мы помолчали пару минут, пялясь друг на друга. Я первый не выдержал и отвёл взгляд.

– Я не понимаю, что происходит. Я не понимаю, почему так себя веду. Я даже не знаю, я ли это.

Лиса разглядывала меня с интересом и вроде как почти с улыбкой. Мол, понимаю тебя.

– Всё слишком странно.

Лиса как будто бы кивнула. Мол, да, я тоже заметила.

– Я сплю? Или заболел? Может, я в коме?

Нет, вряд ли, сказала лиса. Ну, то есть, ни единого звука она не произвела, но внимательный взгляд рыжей скотины я перевёл на человеческий язык именно так.

– Не в коме?

Нет, не в коме. Лиса словно бы отрицательно дёрнула головой.

– А что тогда?

Не знаю. Или знаю, но не скажу.

– У меня иногда такое ощущение, будто бы я – всего лишь пародия на реального человека. Такой, знаешь… отпечаток грязного пальца. Чья-то шаткая проекция. Понимаешь?

Понимаю. Вполне.

– Или же я – чей-то горячечный бред. Персонаж этого бреда. Я не чувствую самостоятельности. Понимаешь?

Да. Отчего ж нет? Лиса улыбалась. То есть, я так переводил то, что видел в ней.

– Я хочу домой. Но, кажется, дома у меня больше нет. Возвращаться некуда.

Похоже, эти места и есть теперь твой единственный дом, сказала лиса. Так что успокойся, может, а?

– А где Аня? Ты не знаешь?

Лиса повернула голову по направлению к заброшенному санаторию. Там.

– Нафига она туда пошла?

Лиса словно пожала плечами. Мол, мне откуда знать?

– Сейчас снова заявится сюда этот страшный человек в шляпе и начнёт меня лупить. Догадываешься, почему?

Нет. Почему?

– Потому что я буду просить тебя показать мне, куда именно надо идти. Ты ведь хранитель этого места. И только ты знаешь о нём всё.

Ну, это ты загнул.

– Да, да!.. Я теперь понимаю… А мужик этот страшно не любит, когда я за тобой хожу. Хотя, может быть, если бы я к нему сам не полез…

Лиса не стала дослушивать. Она поднялась и, будто бы забыв обо мне, легонько потрусила в сторону санатория.

– Подожди, слышишь?..

Не-а, не слышу.

Я встал, обнимая себя руками, чтобы не так больно было. Посмотрел назад, на лестницу.

Никого. Никто не спешит дать мне по башке за то, что я собираюсь вот прямо сейчас пойти за лисой.

Правда, в этом месте многое происходит не по правилам.

Я пошёл, прихрамывая, за хитрой бестией…

Аня стояла у входа в здание.

 

7.

 

Лиса прошмыгнула в приоткрытую дверь, слегка задев ногу Ани хвостом.

Аня не обратила на это никакого внимания. Она, похоже, даже и не заметила лису. Стояла, совершенно потерянная, и пристально разглядывала моё лицо, словно не узнавая.

– Аня… Ты зачем сюда пошла? Давай мы лучше… – сказал я и осёкся, потому что хотел сказать «пойдём домой».

Только никакого дома-то и нет. Сплошь временные пристанища.

Аня смотрела на меня так, будто бы я был цельным куском мрамора, который вдруг заговорил. Я медленно пошёл к ней.

– Паша, как ты думаешь… что будет дальше? – спросила она тихо, глядя мимо меня.

– В каком смысле?

– Ты уже догадался? Я – да.

– Не могу понять, о чём ты.

– Знаешь… я чувствую себя так, словно падаю с большой высоты уже очень давно и всё пытаюсь предотвратить это падение, прекрасно понимая, что ничего не получится. Но я всё равно дёргаюсь, машу руками и ногами, стараясь уцепиться за воздух, кричу. Только без толку. Земля-то… вот она.

– Я не понимаю. Честно. – Я попробовал обнять Аню, но она достаточно жёстко отстранила меня – буквально отодвинула руками. Я даже услышал, как скрипит песок под скользящими по нему кроссовками.

– Пожалуйста, не прикасайся.

– Прости…

– Есть, правда, одно небольшое отличие. Своё метафорическое падение я не могу никак ускорить. А то, что происходит со мной сейчас… Вполне.

Из-за приоткрытой двери показалась лукавая мордочка лисы. Что-то негромко щёлкнуло у неё под лапой, какая-нибудь крохотная сухая веточка.

Аня повернула голову на звук, заметила лису и бросилась к ней. Так быстро, что я не успел опомниться и схватить Аню ни за плечи, ни за руку, ни просто за одежду. Запоздало мазнул пальцами воздух и чуть не упал.

А потом побежал за лисой и Аней.

Внутри было темно и прохладно. Я видел две тёмных фигуры – большую и маленькую, – но слышал топот только человеческих ног.

Тёмные фигуры бежали к лестнице без перил.

Я рванулся было за ними, но боль в боку натурально сбила меня с ног. Я упал, серьёзно приложившись локтем, вскрикнул. Этот день был весь расцвечен болью. Только не надо забывать, сказал я себе, что любой день – всего лишь времянка. И тут же начал сомневаться в этом.

Я кое-как поднялся. Похромал к лестнице. Начал подниматься, держась одной рукой за бок, а другой – за стену. Я больше не слышал звука торопливых шагов.

Рёбра справа горели, как сухие сосновые сучья в костре, и я, кажется, слышал, как они потрескивают. Скоро начнут стрелять с таким характерным приятным звуком.

Я остановился передохнуть, прижался спиной к стене. К очень холодной стене.

И тут прямо передо мной сверху вниз пронеслось что-то большое и тёмное. А после, спустя такое короткое мгновение, внизу бахнуло – не то чтобы оглушительно, даже не громко, но весьма и весьма ощутимо. Звук превратился в почти неслышимое эхо, которое постепенно растворилось в стенах.

Внутри меня тоже что-то упало, оборвавшись. Только во мне случился такой невыносимый грохот, что я рефлекторно зажал уши руками, плохо понимая, что я делаю. Я закричал на этот звук так, словно никогда не был разумным существом.

Грохотать перестало. Осталось только эхо, оно катилось и катилось, никак не желая растворяться во мне, неслось тугой волной из меня наружу, ломая мне кости.

Я сполз по стене, прижимая лицо к голове руками так, будто бы боялся, что оно может тут же отвалиться, стоит мне только убрать руки.

Не знаю, как я нашёл в себе силы отклеить ладони от лица, опереться на руки, став на колени, и посмотреть вниз.

Да. Аня лежала там.

Нет. Не живая. Нельзя жить, если у тебя шея под таким углом.

Справа от меня что-то зашуршало. Я дёрнулся, подскочил и чуть не последовал за Аней. Уцепился руками в торец ступеньки, сидел и дышал глубоко, стараясь не смотреть вниз.

Это лиса, сказал я себе. Просто лиса спускается назад, к нам… То есть, уже ко мне.

Я посмотрел направо. Лиса глядела на меня. Глаза её блестели – кажется, переполненные слезами. Я толком не видел. Слишком темно было снаружи. И особенно внутри.

Я сел на ступеньки и свесил ноги вниз. Силы меня оставили и покатились по лестнице куда-то прочь.

Лиса подошла поближе. Легла рядом. Медленно опустила голову на мои колени. Прикрыла глаза.

Я погладил её по голове. Такая тёплая. Так странно чувствовать под пальцами череп, ни капли не похожий на твой собственный. Что там, в этой загадочной черепушке?

Не знаю, сколько мы так сидели и лежали, не двигаясь. Первой подхватилась лисичка, явно что-то услышав. Она легко перескочила через меня и понеслась вниз.

Я же очень долго вставал, кряхтя и плача, после унылой корягой похромал вниз, едва переставляя подгибающиеся ходули.

Мельком я глянул на то, что когда-то было Аней. Вокруг изящной в прошлом головы растеклась чёрная маслянистая лужа.

Я судорожно всхлипнул и пошёл прочь.

Снаружи, в самой середине наползающих сумерек, стоял мужик. Рядом с ним сидела лиса. Маленькая и какая-то непривычно облезлая.

– Всё? – спросил мужик хрипло.

Я кивнул, как провинившийся школьник. Думал, что смогу сдержаться. Однако не вышло. Я разрыдался. И упал на песок, не умея больше стоять.

– Ну, пореви, пореви…

Мужик подошёл ко мне.

Лиса осталась на прежнем месте. Она всё больше напоминала плохо сделанное чучело.

– А я говорил. Хотя… – мужик махнул рукой устало и разочарованно, – то, что случилось, уже не отменишь. Ни наяву, ни в памяти. Но я пытался, веришь? Я пытался.

Я полулежал на боку обессилевшей грудой костей и сквозь слёзы смотрел на мужика. Потом на лису. Потом снова на мужика. И снова на лису.

Мне показалось, что ветер срывает с её боков куски шерсти и уносит куда-то далеко. Наверное, к себе домой.

– Я всё пытаюсь и пытаюсь. Пытаюсь и пытаюсь. И так пробую, и эдак. Только вот не получается ничего. То, что произошло, выжжено вот здесь, – он постучал себя полусогнутым пальцем по лбу, – насмерть.

Я впервые внимательно смог его рассмотреть.

Несколько долгих секунд я проводил взглядом невнятные линии вдоль черт его лица, и тут меня дёрнуло, как током, осознание: я же в зеркало смотрю сейчас!.. Только вывернутое наизнанку и изрядно постаревшее.

– Ты ведь даже не догадываешься, кто ты. Думаешь, что являешься отдельным, самостоятельным человеческим существом, свободным от… – он не договорил, махнув обречённо рукой.

– А разве это не так? – подал я голос, гнусавый и насквозь мокрый от слёз.

Лиса, с которой ветер ободрал весь мех, больше всего теперь походила на маленькую статую. Слепленную, похоже, из мокрого песка, постепенно осыпающегося под моим взглядом.

– Знаешь, кто ты? – спросил мужик.

– Да, – сказал я поспешно. Но тут же исправил свой ответ на честный: – Нет…

– Ты – воспоминание.

– Чьё? – Во мне разрасталось недоумение.

– Моё. Ты – это я. Только двадцать лет назад. То есть, нет, не совсем так. Ты – это тот я, каким я себя запомнил.

– Не понимаю… В каком смысле?

– В обыкновенном. Тебя нет. Ты – у меня в голове.

– И Аня? – Я повернулся к двери в стене здания.

– И Аня. Только её я не очень хорошо помню, к сожалению. Больно, знаешь ли, хорошо помнить.

– А… она? – Я вяло повёл рукой в сторону почти исчезнувшей уже лисы.

На том месте, где всего каких-то пять минут назад сидел рыжий зверёк, теперь расползалась под ветром неровная кучка влажного песка.

– Кто?.. А, эта. – Он, глянув коротко на песочные останки, замолчал.

– Всё ненастоящее?

– Всё. Кроме меня.

– Значит, никто не умер?

– К сожалению, умер. Аня умерла. Тогда. При очень похожих обстоятельствах.

– Сорвалась?

– Да.

Он помолчал. Ветер окончательно разметал тот песок, который когда-то был лисой.

– В первый же день мы пошли гулять по берегу. Ну, ты знаешь.

Я кивнул.

– Зачем-то попёрлись сюда, – он указал подбородком на здание санатория. –  Вошли внутрь. Побродили туда-сюда. Залезли на второй этаж, нашли лисьи кости. И кусок меха.

Я рефлекторно опустил руку в правый карман. Меховой клочок был на месте.

– Да-да. Я в карман его положил… Потом мы подошли к лестнице, собираясь уже спускаться. Аня шла первой. Она оступилась. По привычке хотела ухватиться за перила, но их не было. А я не успел её поймать. Чуть сам не свалился.

Я посмотрел на свои пальцы. С них скатывались крохотные блестящие песчинки и падали мне на колени.

– Я двадцать лет пытаюсь отменить её смерть. Каждый день. Постоянно. Только не получается. Она умерла, понимаешь? Умерла.

Он с трудом поднялся и пошёл прочь, не оглядываясь.

Я же, упираясь в песок коленями и руками, пополз, как избитая собака, к двери.

Пальцы мои стали тоньше. Они рассыпались – песчинка за песчинкой.

Сейчас я приползу к ней и лягу рядом. Буду держать своей рассыпающейся рукой её такую же руку. И очень-очень скоро мы оба станем песком.

До следующего раза.