СПАСАЯСЬ ОТ ВАРВАРОВ, ИЩУ ПРИЮТ НА ЛУНЕ. Отрывки из старинной повести. Перевод и публикация Тамарой Ветровой

Волны великой реки бегут и бегут на восток, а мно-го ли знаем о делах героев? Княжества сражаются, рушатся царства, а рыбак, да и лодка в клочьях тумана. Огромная  Империя – и вся в рыбьем пузы-ре. Как прикажете понимать такое иносказание? Смех, да и только. Однако ученый человек, голову склонив, вой осеннего ветра услышал, да птицы ночной причитанья… И, строка за строкой, не по-забыв про деяния древних, рассказал. Побелели страницы от света луны… 

Бесконечная бурая стена скользит по краю степи, по холмам. Походных шатров не разглядишь, лишь тени возвышаются в смутной дали. Войска выстроены в боевом порядке, осенний день горел невиданным светом, и призывным гулом звучал рог. В глухо запертом городе глиняный Император сеял вздохи, жалобы так и слетали с губ. Где чес-тные слуги? Почему один и покинут в серебряном зале, в столице великой Империи, плачет госу-дарь, а голова его наклонена таким образом, точно уж подставлена под острый меч? Голова не тыква, чтобы рубить с плеча… Не глупый пузырь, выброшенный нерадивой служанкой во двор, на потеху ребятишкам. Предки завещали нам леле-ять голову, а на ночь складывать от сырости в теп-лую корзину. И проворные руки чтобы ловко пере-бирали длинную, как угорь, бороду, щеки натира-ли бы мятой, а в отворенный рот набивали тык-вянные семечки, известные полезными свойства-ми во всей Империи. Дворец пустынен, как руины, мгла хозяйничает в проходах и переулках, тут и там рулоны черного шелка, а на драгоценной тка-ни монограмма – знак молчания и гробовой тишины. Эпоха Терпения сменила Эпоху Возжига-ния светильников в дни темной осени, а ей на смену подступила Эпоха Молчаливого царствова-ния. Ни подданные, ни сам государь, выполнен-ный из желтой глины, не мог отворить рта. Четыре по четыре столетия пролетели над Империей, но тишина, установленная справедливым владыкой, ничем не нарушалась. Можно было услыхать только звук отворяемой двери в кладовой матуш-ки Сяо. Матушка Сяо, приблизившись к темной кладовой, застывала в почтении. Потом повязы-вала бумажный передник и принималась переби-рать кули с рыбой, мясом и зелеными бамбуко-выми ростками. Через некоторое время по дворцу струились невиданные ароматы каши и супа из беспокойного карпа. Маленькие служанки, пере-бирая ногами, молча разносили снедь по дворцо-вым покоям. Тут-то случилась неприятность. У слу-жанки по имени Лунный Колокольчик из рук выс-кользнул привередливый дворцовый кролик Пу. Своенравный зверь завертелся волчком и никак не давался в руки.

— Ах ты дрянь! – воскликнула Лунный Колокольчик. – Для того ли таскала тебе бесценную мяту?

Но Пу ничего не отвечал, а только хлопотливо кру-тился вокруг служанки, будто на что-то намекая. Наконец, подоспела матушка Сяо. Она выбранила Лунный Колокольчик, еще и пригрозила:

— Гадкая проныра. Только и знаешь, что причесы-вать хозяину виски (ублажать господина без осо-бого на то распоряжения).

Но что же придворные и верные слуги? Они про-должали честно служить господину, да только служили, заткнувши рты. Не велика и заслуга, ска-жет глупец. И селезень может сделаться генера-лом, если заткнет рот. И бестолковый кролик Пу может носить повязку… Однако так да не так. Дворец, стоявший посередине Империи, прико-вывал взгляды простолюдинов, сновавших среди мусора. В эпоху последнего царствования выросли великие горы мусора, так что и птицы застыли в недоумении. Образовались две площади, на кото-рых поставили истуканов. Река из объедков сколь-зит между холмами вздохов и сожалений – вот как можно было сказать, а больше и добавить нечего. Улочки тянулись между зловонными холмами, нищие с гордостью шествовали своей дорогой, словно каждый был ручным императорским селезнем. Алчность, жестокость и корысть погрузили Империю в тусклый туман. Какое же из этого вывести заключение? Чиновники стояли, наклонив головы, и ничего не предпринимали. Запах помоев называли жасмином из подмышек, да глупо перемигивались. Толку от них было все равно что от куска навоза в праздничный день. Мусорные холмы, горы и пещеры сделались прибежищем духов. Увидели одного едущего в туманном вихре верхом на хромой лягушке. Бедняжка так стонала и жаловалась, что подчи-ненный молча поклонился своему начальнику и так и приник к краю его платья. Простолюдины сердитыми голосами стали передавать друг другу, как хромая лягушка громко выкрикнула: «Канди-дат ваш насквозь мокрый!». Так и этак толковали изречение, но все равно ничего не поняли.

Средь бела дня на вершине мусорной горы под названием Кротость и Глумление вдруг показалась фигура духа, столь отвратительного, что певичка всплеснула тонкими, как пепел, руками и прик-рылась куском синего шелка. Сожаления, горькие, как хина, так и брызнули с губ.

— У лисицы опущена голова, – произнесла певичка с достоинством, – но рыбья шелуха все равно осы-пается с платья.

Тварь, засевшая на мусорной горе, ничего не отве-чала. Гуляки снизу видели, что у духа совсем нет спины, а только грудь, как лохань. Что, скажите, за гнусное чудовище?

Но вот еще что расскажем. С некоторых пор тетуш-ки в императорской столице толковали между со-бой. Наш Император, как стебель бамбука. Кто утешит беднягу? Слезы так и сыпались горохом, да много ли проку в слезах? Ночные разбойники за-велись в мусоре сразу следом за злобными духами. Притворялись между тем добронрав-ными животными: ослом, коровой, увальнем, да мирным селезнем. Горожане, хотя и старались не попадаться лживым зверям под ноги, все же, зазевавшись, могли угодить в широкую пасть. Раз-бойники и злые духи старались воспользоваться бедой Императора. Хозяйничали кто как мог, и уносили в клюве всякий свою лепешку.

Император окостенел. Паутина валилась с золо-ченых потолочных балок на императорские плечи и яшмовую голову. Негодники на площадях смея-лись: голова Императора не яшмовая. Не все, что обладает благородным коричневым цветом – яш-ма. Кусок дерьма на заднем дворе тоже коричне-вый, однако не может служить опорой Империи. Рассуждали, как депутаты, про Конфуция позабыв. Многие к тому же думали, что руки Императора ослабли и сделались как плети. «Бумажный Импе-ратор!», «Бумажный государь!» – летали нечести-вые слова, подобные вонючему мусору. Слабость Императора проистекала от душевной болезни. Во сне государь получил таинственное внушение.Три синих селезня приблизились к государеву ложу и важно приветствовали владыку. Постояв молча, отправились восвояси, оставив после себя зло-вонную лужу. Сновидцы во дворце тут же приня-лись толковать таинственный знак, но ничего не придумали. Молчание установилось в Империи, во дворце не знали, что и сказать, чтобы не рас-статься с помощником (с головой). Император уда-лился в задумчивые покои и просидел там почти сто лет. Нарядные залы обветшали, даже и зал Утреннего омовения росой, собранной в Долине Бессмертных. Все подверглось тлению и накры-лось молчанием, как серебряной лоханью. В это самое время на границах Империи раздавался гул и рокот. Степные разбойники с желтыми лицами и карманами, полными песка (дурных намерений) угрожали благополучию Империи. Говорили, что у разбойников имеются живые стрелы и ядовитые пятки. Трава тлела, где ступит страшилище. Слуги не решались сообщить об этом Императору. Вое-начальники скорбно наклонили голову. Только и могли, что намекнуть на дерзость, сказав: в степи трава пожелтела до времени. Но Император, уда-лившись в покои, не понял иносказания, а прилег на нефритовую подушку. Степные разбойники да-леко, говорили бестолковые чиновники, зато по-хлебка, считай, в кармане. Сами же не блюли долг, про честь позабыв. Ученый секретарь господин И поднял брови в знак недоумения. Затем нари-совал иероглиф соблазна, соединив с иероглифом смертельной опасности. Это означало, что соблазн поживиться государевыми дарами сильнее чувс-тва самосохранения. Но придворные мало что поняли, играя с приезжими певичками в соленый огурец. Хохот так и летел над покоями царедвор-цев, а певичкам только того и надо было. «Поле-зайте в мой карман, господин!» – «Не развязать ли вам шаровары, господин?» – «Я угощу вас абри-косами». В общем, известные бесстыдницы.

Высокородные вели себя точно так, как неразум-ная челядь. Как будто было невдомек, что Им-перия поражена гнилым грибом и смердит, а блеск яшмы – что ж? Яшма горит огнем в лучах осени, да не в силах устоять под каменным копы-том. Поэт, сидя в хижине, сложил по этому случаю такое стихотворение:

В государстве есть дивный скакун,

Да не знают, как его оседлать.

Написал и с горечью отвернулся, прибавив:

— Лучше на горы посмотрю сквозь нефритовое облако, чем латать чужие портянки.

Чиновники третий месяц к ряду держали совет. В круглом зале взялись за руки и стали в круг, надеясь, что единство укрепит головы. Постояв положенное время, начали бросать друг на друга косвенные взгляды. Двое присели, будто в наме-рении справить нужду, а другие четверо присели и справили нужду, выложив на полу иероглиф «сомнение и долготерпение». Полагали, негод-ники, что тем исполнили свой долг и ну давай насвистывать, позабыв застегнуть шаровары… Легкомыслие и разброд запорошили глаза. Пустые надежды, как песок, наполнили карманы. Чтобы усмирить страх, простолюдины напихивали за ще-ки целую горсть полезной сои. Великие силы Небесной Империи волновались наподобие могу-чих волн. То вздымались ввысь, то временно отсту-пали. Длительное разобщение привело к ожесто-чению многочисленных армий. Свирепость вдруг охватывала воинов, точно аромат цветущей виш-ни, от которого не спрячется и дряхлый старик. Войско, вторгшись в город, учиняло бессмыслен-ную резню, уничтожая людей, животных, посевы. Особую ярость солдаты испытывали к предметам роскоши, меч, вспыхнув, взлетал над шкатулкой, покрытой лаком, и рассекал надвое нефритовую гору Бессмертных, воспетую древним поэтом. Горестные звуки так и лились… Волны свирепой ярости то набегали, то отступали, но поход за головой белой змеи закончился бесславно. Змея ускользнула, а воины перебили друг друга, точно варвары, потерявшие рассудок. Над Империей по-тянулся густой дух трупов, брошенных как попало на равнине. На короткое время Небесная стано-вилась единой, но вскоре распадалась на три цар-ства, затем три царства распадались каждое на три других царства, и делению не было конца. Охва-ченные алчностью, в битву вступили полчища жел-тых муравьев; за ними налетели огненные пчелы, так что ужас покрыл равнины, реки и дымящиеся жилища. Во дворце, однако, царил покой, Импе-ратор через верных людей объявил эпоху Устано-вившегося спокойствия и велел подданным укре-пить свой дух. Дерущиеся царства истребляли друг друга, а император услаждал взоры в зале для театральных представлений. Там актеры показы-вали старинную пьесу «Душа расстается с телом, но, вспомнив о долге, возвращается». Внезапно во дворец ворвался порыв ветра, и в покои влетела черная змея в царском платье. Император от ис-пуга упал и лежал неподвижно. Подданные стали в позицию «отсутствие свершений» и застыли на продолжительное время. Чиновники в судах и иных присутствиях обменивались иносказаниями.

— На белой верхом черепахе? – почтительно спро-сил один чиновник.

Другой с почтительностью ответил:

— В небесную сеть угодил проворный карп.

Многие чиновники драли себя за бороду, но кое-кто старался наступить на чужую пятку. Эпоха Уста-новившегося Спокойствия всем была по душе, да только трупы смердели нестерпимо. Стук тысячи тысяч муравьиных ног, однако, достигал столицы. Не зря говорят: муравьиная пасть крепко сжата, да желтые клыки найдут свою шею. Что за звуки в блаженной тишине? Необъятны шесть живых ми-ров, однако желтая пыль стала стеной, вой и свист настигают меня, несчастного. В Империи тоскливо, безлюдно, царит безотрадность, и хаос окрасился в цвет желтого шелка, тут и там следы ядовитой муравьиной мочи.

Император был великодушен, но не любил читать книги, говорил, что голова – чудесный сосуд, по-добный спелой тыкве. Вместо того чтобы в книгу заглянуть, надувал благородные щеки, да твер-дил: я сам и есть ваша книга. Государь повелел написать Трактат для садовых белок о поедании орехов в вечерний час, однако, не указал, что именно следует писать. Летописец четыре года сидел, склонившись над свитком, да так и умер на закате осеннего дня. Его перенесли на задний двор, чтобы порадовать галок. Все во дворце шло кое-как. Мирный селезень и тот изловчился и клю-нул вертихвостку-служанку. Да и та хороша! Гада-ла на рыбьей чешуе, а разглядела только облако, формой напоминающее кулак.

— Муж будет сердитый, – сказала ее подруга по имени Капля росы, упавшая за воротник.

Маленькая служанка задрожала и закрыла глаза миской для вишен.

Ничего не боюсь, только челядь со звериным ли-цом наводнила столицу. Простолюдины покорны, но тупы и жестоки, даже кошки им не жаль.

В эту же самую пору книги из дворца вынесли и сложили на заднем дворе. А такого не бывало со времени короткого правления Сян-Цзи, прозван-ного в народе Государь с дырявым ведром на пле-чах (с головой, не обремененной науками). Пого-варивали, что эпоха вот-вот получит имя Эпохи Умеренного Тупоумия и Благоразумного Неведе-ния. Так оно и оказалось, да только порадоваться реформам было некому: народ в Империи хотя и не весь предался земляному сну (вымер или был уничтожен в ходе кровавых междоусобиц), но потерял к реформам интерес и тупо глядел под ноги, с усердием пересчитывая встречных чер-вяков. Насиженные места покидали редко, доро-ги, обсаженные соснами, постепенно зарастали и приходили в негодность. Теперь по ним сновали небольшие отряды сусликов и прыткие гусеницы. Каждая несла в лапках по котомке со снедью, чтобы порадовать младших. В семьях царили раз-брод и сумятица, уважение к старшим пошатну-лось, как гриб.

Глава 2