Родился в 1940 г. в Симферополе. С началом Великой Отечественной Войны семья эвакуировалась в г. Баку. Отец погиб в 1942 г., защищая Керчь.
Окончил АзИИ по специальности инженер-электрик. Работал инженером в Управлении Капитального строительства Бакгорисполкома, главным механиком треста «Железобетон». В 1991 г. выехал с семьей на ПМЖ в Соединенные Штаты. Здесь начал писать очерки и публиковаться. Зарубежные публикации: в Нью-Йорке, Нью-Джерси, Миннесоте, Филадельфии, Чикаго, Праге, Тбилиси. Публикации в Баку: журнал «Литературный Азербайджан», газеты «Эхо», «Зеркало», «Неделя» и др. В 2008 г. в числе соавторов вошел с пятью очерками в альманах «Евреи в культуре и искусстве Азербайджана» под редакцией профессора Фараджа Караева. В в содружестве коллектива авторов портала «Культура.аз» опубликован в альманахах «Разноцветие мысли» (1 и 2). С 2011 года публикуется в Антологии Ассоциации «Луч». Книги: сборник «Былое» в двух книгах (2004, Нью-Йорк), мини - книга «Мелодии Абшерона» (2010), «Бегом из прошлого в будущее» и «Публицистика от Марка Верховского» (2011, Баку), «Мираж Большого Каньона» и «Президент открывает Америку» (2013 – 2014, издательство «Ширваннешер»). Член Союза писателей Северной Америки с 2003 года, Союза журналистов Азербайджана с 2009 г. Обладатель Диплома «Почетный член Союза писателей Азербайджана». Финалист и лауреат ряда литературных конкурсов, лауреат премии «Гранат» Ассоциации деятелей культуры «Луч» за 2013 г.
МАЭСТРО
Эссе
Бурное вступительное аллегро, как всегда, захватило Давида и понесло все его существо в русло Вечной музыки. Он уже неоднократно рассуждал про себя, что если только хоть единый человек останется на земле после какого-либо катаклизма, то он, как Ной, обязательно должен захватить в новый мир творение исчезнувшего человечества. Сейчас Давид был в музыке. Это понятие, как будто бы простое и ясное всякому интеллигенту, многократно повторяется для музыканта, как истина. Тем более – для такого старого скрипача, каким был Давид и по стажу и по возрасту. Скорее всего, эти два показателя совпадали со дня его рождения. Боже, как давно это было!.. Более семидесяти лет назад. Концерт перешел в адажио, и Давид мог себе позволить перенестись в свое второе существование, параллельное музыке. Он любил этот период медленного философского осмысления музыки.
«Вот ты уже как будто весь выложился, и теперь идет процесс восстановления, накопления эмоций для последнего броска – финала». Давид был первая скрипка оркестра, ведущая фигура своего автономного скрипичного ансамбля. Он то парил в небе, взмывая вверх как ястреб, то, как голубка, нежно припадал к своему гнезду. Давид почувствовал укол в сердце. «Началось», - с горечью обреченного подумал он.
Боль не была неожиданной. В последнее время она все чаще и чаще наносила ему визит и, как правило, именно в момент его выступления. Казалось, шла игра на выдержку, испытание на верность музыке. Острая боль, пронзившая как иголка, к концу концерта превращалась в вогнанное в грудь шило. Но лицо Давида, как маска, сохраняло спокойствие и непроницаемость. Не дай Бог, кто-то узнает о его страданиях. И тогда - конец! Его отстранят и удалят, как больной зуб. Ведь сколько желающих поджидает этого момента!.. Некоторые коллеги, так и не дождавшись вожделенного места, исчезли из оркестра. Другие упорно справлялись у него о здоровье, с надеждой выискивая на его лице признаки боли. Поэтому он давно уже научился лицемерить, скрывая и терпя боль до порога дома.
Вот и сейчас он стойко встретил начинающийся приступ. «А ведь принял до концерта двойную дозу лекарства. Что-то быстро оно выработалось сегодня», - подумал Давид, отгоняя боль музыкой. Медленный темп «Анданте» заострил внимание музыканта на боли. Он мечтал о скорейшем, всепоглощающем финале. Но до него – ох как еще далеко. Когда-то симфония вихрем проносилась во времени, оставляя необычайное удовлетворение. Затем шли поздравления, бесконечное пожатие рук с дирижером. Они вновь и вновь разделяли триумф великого композитора Феликса Мендельсона, рано, в тридцать восемь лет ушедшего из жизни.
Вся жизнь «Первой скрипки» была на виду оркестра, ибо здесь он находил друзей, сподвижников и конечно, любовь. Высокий, с бетховенской гривой волос, сочетавшейся неправильными чертами лица, он производил на женщин то желаемое для них впечатление, которое они ищут в артистах. Обласканный ими на протяжении многих зрелых лет, в конце концов, он остался один, не испытав семейной радости и рождения ребенка. Где-то, лет пятнадцать тому назад, он пытался изменить судьбу. Он полюбил, наверное, последней любовью, молодую скрипачку. Недавно принятая в оркестр, она с восторгом внимала виртуозному исполнению Давида. Он решил, что она будет достойна стать его женой. Как мальчишка он грезил ею, когда не видел ее днем. И вот, найдя удобный момент на прогулке у моря, он, внезапно прервав свой трактат о Моцарте, предложил ей более близкие отношения. Нет, он не намеревался заниматься только интимом, он имел в виду сближение с более серьезными намерениями. Но молодая женщина не поняла его стратегии и с изумлением посмотрела уже другими глазами на этого обрюзгшего, лохматого, всегда несвежего пожилого человека. Нет, это был не ее принц. Восхищаясь его игрой, она никогда не видела в нем героя своих грез. Смущенно отведя взгляд в сторону, молодая женщина корректно отвергла любовь того, кого почитала как музыканта. Давид, не ожидая такого фиаско, был совершенно растерян и даже оскорблен. Но он своевременно понял, что наступил конец его любовным играм и, хотя он еще продолжал иметь кое-какие успехи, это уже был закат.
«Первая скрипка» искоса взглянул в ряд вторых скрипок. Женщина, отвергнувшая его, уже возглавляла их. Она была на старте в первый ряд. Кто-то должен был уйти! «Анданте» продолжалось. Казалось, что оно будет бесконечным. Боль в сердце усиливалась, отдаваясь уже по всему телу. «Только бы начался финал, и всё пройдет, как прежде», – мучительно молил Давид. «С кем я сегодня пойду отмечать концерт?» – традиционно промелькнул вопрос. Все меньше оставалось друзей-скрипачей, начинавших с ним в оркестре. Пожалуй, он был самый старший по стажу пребывания в нем. Он был символом оркестра, и, может быть, именно поэтому его не изводили двусмысленными предложениями, которые получили все его старые коллеги. Чудак-дирижер считал его талисманом и пока снисходительно прощал его мелкие музыкальные огрехи. Но Давид чувствовал, что его темнеющий туннель переходит в тупик.
«Наверное, пойду с Левой», – решил, наконец, он свою проблему.
С Левой их связывала двадцатилетняя дружба. Лева был на десять лет моложе и, обзаведясь семьей, довольно преуспел в жизни. Лева не всегда составлял компанию, «отмечая» концерты с Давидом. У него было множество домашних причин, но сегодня Давид обязательно уломает его. Неожиданно взглянув на соседа, он уловил в его глазах заинтересованность. Лева не успел опустить глаза и, пойманный врасплох, усмехнулся кривой улыбкой. Именно в этот момент он, уже в который раз, подумал, что уже давно пора ему пересесть на соседний первый стул. Годы бегут, а он уже много лет сидит рядом с вожделенным местом. «Назло, наверно, не уходит. Не может простить мне, что пятнадцать лет назад я увел его любовь. Нет, видимо, отмечать концерт буду один. Не пойду же я домой вместе с виолончелистом», - горько подумал Давид. Боль заполнила разум, и не хотелось думать уже ни о чем.
«О, если б только принять спасительные таблетки!..». Но это значило бы полное саморазоблачение, да еще на глазах у публики. «Нет, вот- вот грянет финал. ...А вот и начало!».
Мощное вступление. Быстрей замелькали смычки, и музыка, заглушая боль, стала заполнять сердце. «Это получше лекарства», – довольно усмехнулся Давид. Он уже не чувствовал боли, хотя она и не думала уступать свои позиции. Всей яростью своего музыкального таланта Давид обрушился на боль, как бы противопоставляя совершенство мелодии болезни. Он доказывал старую истину, что духовное начало всегда довлеет над материей.
Дирижер удивленно посмотрел в сторону «первой скрипки»: «Давид обрел второе дыхание. Я недаром верил в него – талант обнажил новые грани!»
Скрипки устремились за своим лидером. Публика замерла в неистовстве финала. «Не видать мне соседнего места, как своих ушей!» – с восхищением подумал Лева. «Как я могла отвергнуть такой талант?» – сожалела вторая скрипка, сама уже достигнувшая пятидесятилетнего летнего возраста. «Вот Давид... Библейский Давид!» – с гордостью выпирал еврей из первого ряда партера. «Композитор бессмертен!» – вторил оркестр. Галактика обрушилась в зал, и всё в едином порыве рвалось в Космос, на родину изумительной музыки. Последние аккорды финала… и воцарилась тишина мирового океана Вселенной. На мгновение публика превратилась в ее песчинки, а оркестр в яркую новую звезду. И тут произошел взрыв протуберанцев, извержение вулкана. Да, это был триумф! Стены застонали от резонанса оваций и воплей неистовых фанатов музыки. Дирижер с распростертыми объятиями бросился к своему кумиру, не дожидаясь, пока тот поднимется ему навстречу. Давид не шелохнулся. Он, как бы в раздумье, замер с опущенным смычком. Лицо его выражало одновременно и боль, и экстаз. Странное сочетание борьбы этих эмоций остановило дирижера. Он понял все. Немолодой дирижер и сам ежедневно испытывал сердце на прочность. Публика с ужасом начинала понимать, что кумир уходит.
Дирижер медленно поднял палочку, и оркестр встал, отдавая последние почести своей Первой скрипке. И зал тоже тихо встал, доказывая, что можно покидать кресла и без обычного шума. Воцарилась звенящая тишина, и её необычность помогла Давиду вернуться из далёкого небытия. Он, медленно и нехотя, пробуждался, с сожалением отпуская руку маэстро Мендельсона. Этот неугомонный еврей спешил в Лейпциг на открытие им основанной первой немецкой консерватории, и потому не мог отпраздновать с Давидом триумф концерта.
Давид открыл глаза. Секунда – и он понял всё. Он усмехнулся усталой улыбкой, и глаза его хитро прищурились. «Нет! Я ещё жив и, по крайней мере, Бог даст, доживу до следующего концерта». Он встал, и ревущий восторгом зал стоя встретил обожаемого маэстро.
ПУТИ ГОСПОДНИ
Эссе
Наступление очередной, двадцать седьмой по счёту, осени, подвело унылый итог несбывшихся надежд в неуютной жизни Роберта. Движение маятника его судьбы однообразно раскачивало распорядок дня от работы до дома. Правда, престижная работа в известной компании и одинокое существование в съёмной квартире символизировали удачное начало карьеры. Но амплитуда его радости давно уже миновала максимум, и моральное удовлетворение упало вместе с индексом Дау-Джонс (после неслыханного подъёма того в период президентства Клинтона). Сейчас Роберт заканчивал вторую часть пути от уютного городка в Нью-Джерси до шумного разноликого Манхэттена. Первую часть он довольно комфортабельно проезжал до Пенн Стейшэн. Затем он пересаживался в нью-йоркский утренний ад – метро и приезжал на работу уже вполне проснувшимся. Это был наиболее приемлемый маршрут для многочисленных трудящихся капитализма.
Сегодня, в понедельник, утро было ничем не примечательно относительно подобных ему тысяч предыдущих. Роберт удобно облокотился о спину огромного верзилы, предохранявшего его от толчков нервозных пассажиров. Однако с другой стороны его комфорт нарушала большегрудая лeди, которая брезгливо отталкивала якобы специально прилипающую к ней толпу. Толчки её были довольно ощутимы, особенно для Роберта, который не мог амортизироваться, ибо колебания разбивались о несокрушимую спину верзилы. В таком положении пострадавший ищет сочувствия у окружающих и, найдя такого же бедолагу, обязательно получает от него сострадание. Роберт оглянулся в поисках такового – и очень быстро нашел его в глазах девушки, неудачно разместившейся на скамье напротив верзилы. Тот вплотную стоял перед ней и, угрожающе наклоняясь всем туловищем, вцепившись руками в поручни, едва удерживал себя от падения. Но иногда, при торможении поезда, он с удовольствием имитировал падение. И тогда девушка непроизвольно съёживалась, как в ожидании авиабомбы. В последнюю минуту, когда уже казалось, что вся эта махина мяса рухнет на хрупкую девицу, верзила демонстративно напрягал мышцы и выравнивался. Девица, закрывавшая в ужасе глаза, затем осторожно открывала их, очевидно, не веря в очередное своё спасение. Роберту очень захотелось набить морду верзиле за такое «невинное» развлечение. Но он вовремя оценил, что в этих стеснённых условиях ему не поможет искусство каратэ, которым он неплохо владел, а вот верзила раздавит его как клопа, вернее, как таракана, так как клопы в Америке давно занесены в «Красную книгу».
Роберт и девушка сочувственно переглянулись. Роберт заметил, как в её глазах сверкнули смешинки. Глаза испуганно и озорно округлились, чтобы мгновенно трансформировать трагическое положение в комедийное. Встретившись глазами, они оба непроизвольно тихо прыснули от смеха. И от этого взгляда у Роберта что-то сместилось в организме, как если бы его ионы обратились стрелками к магниту – озорной девушке. «Надо ей помочь», – пронеслась благая мысль.
В эту минуту верзила, видимо, уловив иронию в глазах попутчицы, снова пошёл на опасное сближение. В мгновение, когда только чудо могло удержать гиганта от падения, Роберт решил нанести резкий удар по шее верзилы. В момент справедливого гнева он не подумал, что случится с его рукой от удара по этой каменной глыбе. Но буквально на секунду раньше верзила вдруг подскочил с резвостью паука и, отпустив перекладину, схватился обеими руками между ног. И было просто удивительно, что теперь он, не держась за поручень, всё же не падал. Девушка спокойно уложила книгу в сумку и бросила на Роберта изумлённо-невинный взгляд, говорящий: «А что мне оставалось делать?»
Теперь Роберт понял, что это явилась «она», и что отныне он не сможет жить, не видя её прелестной улыбки и смеющихся лукавых глаз. Мечта его – девушка в образе Одри Хэпбёрн – воплотилась наяву. Такая же стройная, черноволосая, с неуловимым шармом. Оказалось, что выходить им на одной станции и, что работают они в одном высотном здании, но на разных этажах и в разных корпорациях.
– Вы не возражаете, если я буду вас ожидать после работы у выхода в шесть пятнадцать, чтобы обсудить проблему – как нам провести время? – бравируя развязностью, спросил Роберт.
– Возражаю, - тут же услышал он ответ, который сбросил его с высот эйфории в будничный понедельник. – Я могу встретиться только в шесть тридцать, но без обсуждения проблем, которыe я ненавижу и стараюсь избегать, – быстро продолжила она, излучая фейерверк обаяния. Роберт опять взлетел на седьмое небо. От перепада эмоций у него сладко закружилась голова, и он пропустил момент, когда шалунья юркнула в закрывающуюся дверь лифта.
Я не буду описывать, с каким мучением и нетерпением дождался Роберт конца работы. Это известно любому молодому ежу, ожидающему в карауле под осенними листьями свою избранницу. Когда она появилась в семь часов и протянула руку, он, уже потерявший надежду на встречу, ущипнул себя, дабы удостовериться, что всё это происходит не в кино.
– Сюзи, – коротко представилась незнакомка. Роберт растерялся, ибо он забыл, что они ещё незнакомы.
– Бобби, – глупо представился он и тут же поправился: – Роберт.
Что было дальше, не стоит рассказывать, ведь все мы прошли через эти минуты радости, счастья, новизны и, разумеется, бесконечных глупостей. Ведь какая же любовь, если ты не потерял головы?..
При расставании Роберт своевременно вспомнил, что утром они не встретятся, так как по заданию босса он должен посетить клиента для согласования нового контракта. Встреча после работы не встретила возражений: на прежнем месте, в тот же час. Когда утром Роберт с некоторым опозданием зашёл в офис клиента, на него никто не обратил внимания. Все в большом возбуждении были прикованы к телевизору. Роберт сразу же узнал свой небоскрёб рядом с другим «близнецом». Сообщение о катастрофе – таране самолётом Торгового Центра – казалось неправдоподобным. Оно больше напоминало один из многочисленных катаклизмов, показываемых в популярных фильмах о нашествии инопланетян. Роберт с недоумением посмотрел на столпившихся людей и, найдя знакомого менеджера, кивнул ему головой. Но тот не сдвинулся с места и безумным взглядом уставился на Роберта, явно не узнавая его. В это мгновение на экране промелькнула тень самолёта, врезающегося во второй «близнец». Общий крик ужаса присутствующих подтвердил Роберту, что это не фильм, а самый настоящий террористический акт.
Был вторник, одиннадцатого сентября 2001-го года. Дата, навсегда перевернувшая уклад спокойной уверенности в будущем даже самого отъявленного оптимиста. Отныне новейшая эра третьего тысячелетия не гарантировала безопасности любого человека, от президента до бездомного бродяги. Первое столетие открывалось безумием религиозного фанатизма, доведённого до экстаза отдачи жизни ради смерти иноверцев.
«Боже, а как Сюзи?!» - захлестнул ужас Роберта. Он уже ничего не слышал, он только видел, как рушится их «близнец», как в хаосе метались потерявшие рассудок толпы людей. Он бросился к выходу. Туда, откуда все бежали, но куда уже стремился другой поток безумных, как и он, надеявшихся разгрести обломки и вытащить своих близких и любимых. Отчаяние матерей, супругов и детей перешло границы инстинкта самосохранения. Только полиция и пожарные оставались верными своему долгу: как помощи пострадавшим, так и сдерживанию безрассудных добровольных помощников. Роберт метался среди пребывающих «оттуда», из развалин центра, уже бывших работников многочисленных корпораций, банков и других деловых учреждений, пытаясь найти Сюзи. Но ручеёк спасшихся постепенно ссужался и, наконец, иссяк.
Мысль, что Сюзи погибла, не укладывалась в голове Роберта. Он всё ожидал от неё какого-то сюрприза. Вот сейчас она появится из хаоса и будет такой же обаятельной, как вчера… «Надо позвонить ей домой!» - мелькнула логичная мысль. Но он тут же вспомнил, что на единственной встрече они даже не обменялись телефонами. Он не знает ни её фамилии, ни адреса, ни где она работала. Это было непоправимо.
Через некоторое время, став безработным, Роберт обрёл массу свободного времени. И он приходил каждый день к месту катастрофы, где сотни других людей искали информацию о своих близких. Он вглядывался в лица и задавал странный вопрос: «Знает ли кто Сюзен?». Но люди не удивлялись, они уже привыкли к подобным вопросам. Он прочёл списки погибших и нашёл там несколько Сюзен, но никто ему не смог объяснить, есть ли среди них «его» Сюзен. Он приносил букетики цветов и клал их на место общего почитания погибших.
В один из таких пасмурных ноябрьских дней, когда он нагнулся положить букетик, он услышал голос, позвавший его: «Бобби!». Он мгновенно оглянулся, ибо так позвать его могла только Она. Но кругом почти никого не было, не считая двух пожилых женщин, державших платки у глаз, да одинокой неопределённого возраста женщины, с пробивающейся сединой. Она была в крупных чёрных очках, хотя уже начинал накрапывать дождь. Роберту не хотелось думать, что ему почудился её голос. Он был твёрдо уверен, что это была Сюзи, а не какая-то мистика. Он с недоверием относился к фантазиям. Но, тем не менее, Сюзи не было нигде. Дождь начал усиливаться, и все окружающие поспешили в метро. Роберт медленно дошёл до одинокой женщины, которая стояла как статуя, не обращая внимания на дождь. Из-за очков не было видно направления её взгляда, но у Роберта почему-то сжалось сердце. «Да, это была её пятнистая сумочка». Тёмный плащ скрывал её фигуру, а полузакрытое лицо сбивало с толку. И всё же он остановился возле неё.
«Сюзи», – застряло у него в горле. «Бобби» – судорожно дрогнули её губы. Но он так и не понял - было ли движение губ, или ему оно показалось. Он смотрел на женщину и угадывал черты любимой. Да, её нос, губы, лоб, но чем-то чужим отдавало от её поседевших волос, проявившихся морщин на лбу и в уголках рта. Да, её фигура, рост, но уже усталость и безразличие отяготили её когда-то лёгкую и стремительную натуру. «Да она ли это, а может, просто моё ищущее воображение разыгралось?» – подумал Роберт.
Она ни одним движением не выдала себя. Она узнала его сразу, ведь он совсем не изменился за эти два месяца.
«Милый Бобби, я знаю, что ты ищешь меня. Но ты помнишь ту Сюзи, которая не испытала весь кошмар разрушения «близнецов», не побывала под обломками бетона, не находилась зажатой между двумя балками в течение сорока двух часов, которые устало скрипели под тяжестью других изнемогающих собратьев, но выдержали нагрузку и этим спасли её. Сохранилась моя материальная оболочка, но душа сгорела. Отныне я неспособна на ласку, поцелуи или иную шалость. Эти сорок два часа убили мои эмоции и превратили меня в старуху. А зачем она такая этому симпатичному юноше, чудом не попавшему под пресс бетона?.. Они теперь разные люди, и он ей будет не нужен, ибо он чужой, молодой, горячий. Нет, она не выдаст себя. Не надо его разочаровывать. Пусть она останется в его памяти прежней «понедельниковой» Сюзи.
Пусть будут прокляты те, кто сломал её жизнь за эти сорок два часа.
Пусть организаторы теракта испытают на себе всё то, что испытали мы - жертвы человеконенавистнического террора!»
«Нет, это не она, – она бы давно окликнула его, и они уже бы слились в долгом страстном поцелуе. А впрочем, смог бы он поцеловать эту чужую, но очень напоминающую Сюзи женщину? Пожалуй, нет. Ведь это уже была бы другая Сюзи, которую он бы никогда не полюбил, а значит, это не она, не его Сюзи».
Он ещё раз посмотрел на замершую живую статую, неудачно изображающую «его Сюзи», и теперь уже быстро зашагал к метро.
«О боги разных религий, когда же, наконец, вы станете мудрее и найдёте общий язык на небесах, чтобы прекратить бессмысленные убийства между вашими верующими, которые постоянно потрясают наш такой уютный шарик - Земля?!»
