ВОЗВРАЩЕНИЕ НИЛЬСА

ВОЗВРАЩЕНИЕ НИЛЬСА

И сам с собой полночи говорю.
Андрей Санников

Мне важно, Мартин, чтобы в час ночной
твой ангел, пролетая надо мной,
моих волос коснулся, мол, не бойся.
Не говоря, а так вот, проходя,
привет, мол, передавший от тебя,
мол, не болей, не ври, не беспокойся.

Пойду окно на кухне отворю,
пузатый чай покрепче заварю
и газ, цветком сиреневым раскрывшись,
мне нарисует на стене сады.
Я из под крана наберу воды
и буду до утра смотреть на крыши.

Встречая клины каждую весну,
мне страшно, Мартин, отходить ко сну:
ты не узнаешь ни окна, ни ставен.
Проходят злости, остаётся боль.
И вот я снова говорю с тобой
изогнутыми птичьими устами.

Я по земле прошёл по городам,
где мы с тобой снижались. Знаешь, сам
я видел их глазами лилипута.
Как будто некто мой издал роман,
он грамотно оформил все права,
но строки в нём местами перепутал.

Такого не расскажешь никому:
я скоро нечто важное пойму
и стану я стрелой, а не мишенью.
Тогда я через небо полечу,
и воздух будет, словно каучук,
и ты крылом мою обнимешь шею.


* * *
Владиславу Дрожащих

Смотрит ампула плоти в январские рёбра моста:
инженерные рельсы, собором осыпалось небо.
На ладонях моих пресноводная береста.

У Бориса и Глеба
прорастают в глазах голоса, золотые круги.
Вдосталь тянется праздник (рождественский? преображенский?)
от медвежьих голов или до голубиных княгинь,
не мужских и не женских.


Я не ведал других (отворотных? червонных?) болот.
Подстаканник не слышит: когда растворяется сахар.
Невесомое тело в ладони одежды орёт,
избавляясь от страха.


ГЕОРГИЙ ИВАНОВ

каждый шаг отмечая потерей
плешеед ебанько нёбоскрёб
зарешёченный веник артерий
жрёт ворованный воздух взахлёб

жрёт по жажде и платит по вере
у колючей неправды в дому
где стоит очевидцем в партере
на волошинском месте в Крыму

в небеса обращаясь с Николой
на своём гопоязе вась-вась
резидент поэтической школы
задыхается словно карась

обнажённая родина снится
где седой бородой Гумилёв
и финальная жизни страница
собутыльниц полунощный рёв

* * *
Е. О.

На тростниках оплётки монгольфьера
ты поднимаешь тело, что корзину,
с глубин постельных к запахам кофейным…
Я шевелюсь, голодный клюв разинув,
в бунгало сна, пустом и обветшалом,
твоим теплом очищенный от страха.
Но мне по суше проходить шершаво:
я жил галапагосской черепахой.

И выдохнуть меня – твоя тревога.
Здесь воздух плотен так, что сух на ощупь,
что можно даже музыку потрогать
(ресницами, хотя губами – проще),
и снова вверх (тебе уподобляясь)
без панциря (невидимого даже)
привычным черепашьим баттерфляем
над незнакомым городским пейзажем.

Води меня – я суетен и шаток.
Воскресный мир перебирай подробно,
где золотистой стайкою стишата
нас обживают, шепчутся под рёбра.
Ни за руку, ни обещаньем чуда –
веди меня своим спокойным чтеньем.
Я – черепашьей памятью – почуял
единственное тёплое теченье.

ЦВИРИК-ЦВИРИК

1.

мы валуны одной величины
выкладываем в дёрне облучённом,
Архангелы, непрочные Чины
(медлительна походка заключённых)…

над нами просыпается рассвет
и никого нет в мире кроме Бога
и две собаки (и ещё немного)
и три собаки спящие в листве

2.
Андрею Санникову

ученик секьюрити восемь глаз
среди книжных полок постель и газ

становиться быдлом с утра и до
говорить себе потому что дом

открывать окно закрывать окно
папиросы «Бородино»


ТРИДЦАТИЛЕТИЕ

1.
…твари дрожащие, скорпионы
в банке кишащие, серапионы
пятой заварки, планктон ЖЖ,
те, кто не тратятся на верже…
Да неужель: я – один из этих?
Мало признать: я за них в ответе.
Общей порукой повязан круг:
жаждой набить, что я тоже крут.
(Жги, поколение клавиатуры –
что-то останется литературой?
Может и Бредбери станет вещ?
Каждый любимую помнит вещь.)
Что расскажу я в ночи на память
на остановке, где курит падаль,
ангелу, прячущему крыла?
Сплетню с прозекторского стола?

Стыдно и страшно входить в потоки
ленты друзей. Но привычка: только
бы одержимостью ролевой
в дырку квадратную головой…



2.
Соне Слесарчук

…ни замирание речи,
ни перемирие с птицами, говорящи-
ми за окном по-гречески с Апулеем,
ни превращение человека в ящера
посреди бакалеи,
ни взрывы бешенства, ни унижение перед
чёрт знает кем, чтобы смирить гордыню,
ни превращение дамки в чужую пешку,
словно кареты в дыню…

Всякие «ни» наматывать на запястья,
всякие «не» прокладывать под перчатки,
чтобы отстаивать право на… если б счастье…
на опечатки,
на говорение гадостей, мерзостей, блажи,
на ерунду, не стоящую прислушки,
на невозможность положенной мне поклажи
по службе.

Не объяснить ничего – повредилось дышло,
пара гнедых вырывается из поводьев.
Да, я хотел быть писателем, но не вышло:
крепок в коленях, да психика хороводит.


3.
…выйдет рассветный мужик, закурит,
кролики, алкоголики, куры,
собственный огород над рекой,
воля (по Пушкину) и покой.

…(по Достоевскому) я на съёмной
внешне живущий вдвоём, но
трезвым Ставрогиным среди псов,
душу на гвозди и на засов.

…братья безумные, сёстры мило-
сердия сердятся: я без мыла
через игольное наперёд,
где мой Господь меня изблюёт.

* * *
Александру Петрушкину

это Филонов, и ты понимаешь, о чём я.
(нет, погоди соглашаться) но ты понимаешь:
ты поминаешь Филонова, но (понимаешь)
я говорю не о чёрном, но именно чёрном.

я не сказал: за Россию (и ты, россиянин?)
все мы мордва и цыгане, поляки, евреи,
мы говорим о Филонове, Саша, налей и
мы говорим о Филонове только по пьяни.

мы говорим. так Изварина... вспомни цитату:
Бог – Он хотел – по Извариной – чтоб говорили...
но, понимаешь, Филонова – мы говорили –
как футуризм языка получили в осадок.

эта алхимия времени не по рецепту:
плавим свинец, ковыряя на части патроны.
мы говорим – и над нами летают вороны.
только Филонов стоит одиноко по центру.

* * *
Т.К.

вечерний макияж: замазать атавизмы
здесь щупальца у рта, здесь жабры вдоль спины
таким как ты и я хватает оптимизма
хватает нервов ждать крушения стены

срезать шипы, щитки и запасные пальцы
(всё отрастает за четырнадцать часов)
чтоб только не шептать очкарику не пялься
на левый мой висок на правый мой висок

когда придёт вода или поглотит магма
мы даже под землёй попробуем дышать
нас обучали ждать пока не скажет ангел
что может выходить на белый свет душа

не понимая ни единого закона
готовиться начать единственный полёт
авось посмотрит Бог с высокого балкона
авось и нас в ладонь из воздуха возьмёт

я так люблю тебя - ты мне меня дороже
я принесу кусок – не выходи туда
не надо, не меняй оттенка этой кожи
ещё грядёт огонь ещё придёт вода