Вечер у Пушкино близ Москвы

ОБЪЯСНЕНИЕ В ЛЮБВИ

— Летом 2001 мы ехали на Юг, отдыхать. Да, тогда ещё люди ездили отдыхать на море. Мы ехали в соседнем купе, и по соседству с нами ехала она. Я так и не понял, ехала она с кем-то или одна, потому что видел её только в проходе вагона. Мы стояли у соседних окон и смотрели в них. Я смотрел на неё украдкой, так как боялся, что они обе увидят моё подглядывание — и она, и моя жена. У меня не было никаких надежд, мы были совершенно незнакомы, и я мог только смотреть на неё. Она была необычайно красива. Я не видел её глаз, мне в тот момент казалось, что они серые. Тогда казалось.

Поезд до станции назначения не дошёл. Его остановили в степи, около небольшого городка, всех вывели в поле и построили в одну шеренгу. Это были две роты отдельной истребительной дивизии имени Лаврентия Павловича Берии. Каждого третьего с той шеренги увели в лагерь. Я и она оказались третьими, моя жена — второй в том счету, и она уехала на никому теперь не нужный Юг.
Через полгода, когда я уже работал токарем в слесарной бригаде на кабельном заводе, ко мне пришло извещение, что жена со мной развелась, а ещё через полгода я встретил её. Мы шли строем со смены в свой барак, а мимо нас, по другую сторону забора из колючей проволоки вели на работу женскую смену. На кабельном было много женской работы. Женщины работали на волочении тонкой медной проволоки, на оплётке, у чанов гальванизации. Она шла в ближней ко мне колонне, и я увидел её издалека. Она сильно похудела, отчего красота её стала просто нестерпимой. Гражданские вещи на ней износились, и я увидел, что она всё в том же платье, в каком была в тот день в поезде, у окна. Я испуганно подумал о том, что ей могли выдать зимой плохие вещи и она мёрзла. Вещи той холодной зимой привозили в вагонах, явно ношенные, с чужого плеча, нередко фасонные и нечасто тёплые.
Тут она увидела меня и улыбнулась. Она видела меня там, в вагоне, в тот момент, когда я изнывал, не зная, видит ли она меня, и страстно хотел, чтобы она увидела. Проходя уже совсем близко, всего в полуметре от меня, она легко кивнула мне и на миг закрыла глаза, как бы успокаивая меня.
Ещё через три месяца, в октябре, меня вызвал мой командир отряда и сказал, что ввиду того, что работаю я неплохо, а с дисциплиной у меня никогда проблем не было, они, начальство лагеря, не возражают против моего брака с Москвиной Натальей Александровной. Я ничего не понимал и стоял посреди кабинета, как пень. Он протянул мне листок бумаги, на котором было что-то написано, а к уголку двумя ржавыми скрепками прикреплены две фотографии. Я подошёл и увидел её на фото времён первых дней лагеря, обстриженную налысо, но с ещё по-вольному упитанным лицом. Тут я сдуру спросил своего старлея, а она согласна или нет? Ком. отряда громко захохотал и сказал, что это она и подала заявление на лагерный брак. Меня всего перекрутило от цинизма этого молодчика, но я, чтобы не показать свои чувства, тут же стал подписывать бумаги.
Уже потом, в комнате для свиданий, где нам по поводу свадьбы полагалось недельное проживание, а из них три дня выходных, я спросил у неё — зачем? И она просто ответила мне, что любит меня. Мы очень мало с ней говорили, и вовсе не потому, что с потолка вместе с лампой нагло свисал микрофон, а просто потому, что нам всё было понятно без слов, потому, что в свете никогда не потухающей лампы мы видели глаза друг друга.
От неё я узнал, что всем нашим семьям, в том числе и её мужу, были отправлены похоронки, а она об этом узнала от девушки, работавшей в канцелярии. Вот только запрос о разводе она запросила для неё и него специально по её просьбе.
Семейным встречи полагались раз в месяц по два дня, но уже следующей встречи не произошло. Как мне объяснил командир отряда, в соседнем городе на химкомбинате оказалась нехватка рабочих рук и часть женщин отправили туда этапом. И пошутил, что специальные этапы для молодожёнов пока никто не придумал.

Через три года власть в стране поменялась и нас выпустили. Я как был, в тех же лагерных вещах, поехал в тот город, куда отправили Наташу, но лагерь был распущен раньше нашего и стоял пустой. Я долгих три недели ходил по городку, ища хотя бы какие-нибудь следы, но все шарахались от меня, как от бандита или последнего бродяги, и не желали говорить. Наконец я нашёл одну из женщин, которую забрали в лагерь прямо из этого же городка. Она знала мою Наташу и работала с ней в одном цеху. Наташа умерла.
Она привела меня в бараки, но я не знал, где искать койку Наташи. Никто не знал, отчего она болеет, и, хотя врача у них не было, говорили, что у неё был туберкулёз, а газ на производстве ещё больше загонял её в могилу. Я пошёл с ней в цех, и она рассказала мне, что в последние дни Наташа очень сильно кашляла и её перевели на лёгкий труд. Она работала в конторке и подсчитывала приём-сдачу готовой продукции. Конторка была маленькая и примыкала к стене огромного пустого сейчас цеха. Поперёк цеха шла колючая проволока, видать, в цеху работали заключённые из разных отрядов. Женщина, извинившись, ушла из этого места. Я её понимал.
Я стоял, пока совсем не стемнело, я стоял в полной тишине, которую не нарушали даже птицы, и, в конце концов, я взъярился. Я бил и крушил столы, заскорузлые стулья, сдирал со стен плакаты по технике безопасности. Из тумбочки вылетел ящик. Я сразу обратил на него внимание. Он был застелен старым грязным ватманом, и больше ничего в том ящике не было. Я поднял его и увидел, что этот кусок бумаги позади исписан мелким почерком. Это было её признание в любви мне. Вот он, этот ватман.
Анатолий вынул из кармана куртки полиэтиленовый пакет, в котором лежала сложенная в четыре части плотная бумага, испещрённая мелким кудрявым почерком.
— Извините, пришлось сложить.
Он был худым и, когда пришёл к нам, долго был неразговорчив, и только сегодня, после того как в нашей комнате наступила неловкая тишина, он вдруг начал тихо рассказывать о своей любви. Сейчас, когда он замолчал, мы все сидели в тёмной комнате и молча смотрели на свечу, что трепетала на общажных сквозняках. Город-крепость, город-завод Невевеево спал.

СЕГОДНЯ 11 СЕНТЯБРЯ…

Усталый и шатающийся, он пришёл домой и лёг, не переодеваясь в домашнее, на диван. Умный диванчик, подумалось ему, когда одна из ручек стала надуваться воздухом, неторопливо превращаясь в подушку. Он вяло и немного опасаясь, что его капризная система не идентифицирует голос, приказал: «Телевизор, BBC Russia».
Вялый, мало чего понимающий взгляд упёрся в гигантский, даже по сегодняшним, двадцать пятого года меркам экран. На экране странно одетый репортёр, то и дело озирающийся назад, что-то сбивчиво говорил по-английски, а перевод почему-то отсутствовал. Роман напряг внимание и стал вслушиваться.
— Очередной, уже восьмой по счёту террористический акт потряс сегодня христианский мир. Сегодня уже ни для кого не секрет, что лучевое оружие высокой мощности оказалось в руках у исламских экстремистов.
За плечом репортёра торчал кусок небоскрёба, срезанный мазером наискосок. Верхняя часть, по всей видимости, соскользнула с основания и рухнула куда-то на улицы города. Города Роман не узнавал, а репортёр, рассуждая трагическим тоном об ужасе и страхе, показывал рукой по сторонам на людей на улицах. Однако никакого ужаса на лицах людей не было. Роман попросил телевизор: «Посмотри, что там на других каналах, только новостные блоки». Телевизор послушно начал «перелистывать» окна три-де-активити. Голос ему Роман отключил давно, он терпеть не мог, «когда железо пыталось изображать из себя разумное создание», но работать с Романом телевизор всё же научился и теперь просто ждал, когда ему прикажут остановиться.
Здесь,— приказал Роман и начал смотреть новости на русском.
— Срез проходит,— вещал красавчик репортёр,— со сто двадцатого по сорок восьмые этажи, и верхняя часть здания при ударе об землю рассыпалась на куски. Сотни милиционеров сейчас ищут свидетелей вокруг предполагаемой точки выстрела.
Роман напрягся. Где это? Москва. Кусок небоскрёба за болтающим об угрозе терроризма журналистом не напоминал ему ничего из известного, но мало ли. Он уже давно не ходил пешком по центру, а вокруг Москва-Сити уже столько «нефтяных вышек» понастроили, и строят их в час по штуке. Он прикоснулся к браслету мобилы.
— Моя Ольга,— сказал он телефону, и почти тут же телефон сообщил, что оператор не даёт соединения. Роман недоуменно посмотрел на голографическую картинку в воздухе над тыльной стороной ладони и хлопнул по браслету телефона. Он посмотрел на телевизор и скомандовал:
— Телевизор, включи голос.
— Да, слушаю вас, хозяин.
— Перейди на дружеские интонации.
— Хорошо, сделано.
— Включи сеть.
На экране телевизора появилась его Главная страница. Он подошёл к телевизору.
— Опусти экран чуть ниже.
Он подошёл к центру экрана.
— Найди новости милиции.
На экране, который теперь показывал в узкой области его комфортного зрения появился сайт с милицейской сводкой. Называлось предварительное количество погибших и списки тех, кто находился в офисах выше линии среза. Их пока не называли погибшими, это было бы некорректно — их ещё только искали.
Он быстро перелистал списки, Ольги в них не было. Он задал поиск на её имя, фамилию и отчество и подумал, как хорошо, что у нас три имени, чем больше букв в имени, тем тоньше идентификация человека, тем меньше совпадений. Он нашёл 32 совпадения, притом что в 23 случаях ему предлагали данные из хакерски вскрытых источников.
Он просмотрел всё, что можно было найти легального, и, не найдя нужного, перешёл на страницу «Экстрабита», старого и славящегося своими традициями хакерского сообщества.
Его встретил веб-робот и предложил ему сформулировать своё пожелание к заказу. Когда же он внятно сформулировал задачу на поиск, робота сменил человек и сказал, что данные на людей в связи с обострением конъюктуры резко возросли.
— Сколько?
— Четыре сотни рублей.
Это было в восемь раз дороже, чем обычно, но Роман был готов заплатить и более того. Он положил палец на дактилосканер расчётного портала и произнёс:
— Четыреста рублей компании «Экстрабит».
Деньги тут же ушли.
— Вот ваша информация.
На экран вышла информация на Ольгу, вплоть до того, где она находится сию секунду. Её показывала камера в вагоне метро, она стояла и читала какую-то электронную книгу. Вдруг она вскинулась, начала озираться, как будто почувствовала присутствие Романа, а потом опустила книгу и стояла, смотря перед собой.
— Слава Богу,— вырвалось у Романа. Он и не думал, что он так её любит, он и не думал, что она так ему нужна. Он страшно захотел увидеть её, обнять, но не успел он коснуться телефона, как в вагоне посветлело и, хотя звука не было, он понял, что поезд выехал на станцию. Она быстро набрала номер, и у него зазвонил телефон.
Он стоял, смотрел на неё и плакал. Телефон всё звонил, и он тихо ответил:
— Здравствуй, любимая.

ВЕЧЕР У ПУШКИНО БЛИЗ МОСКВЫ

На подлёте к Москве у саней отвалилась правая лыжня.
— Блин,— в сердцах воскликнул Николай и начал экстренно приземлятся по плану приземления «куда придётся».
Сесть «пришлось» все же не на пашню, а на трассу, что само по себе было уже везением. Сани своей правой опорой высекли искры по асфальту, заюлили и встали строго на краю дороги.
Николай вышел на обочину и начал голосовать народу на трассе. Ему радовались, бибикали, кто-то что-то невнятно-радостное прокричал на бешеном ходу, но никто не останавливался. Делать было нечего, без помощи обойтись уже не получалось.
На фоне пролетающих мимо и на дикой скорости машин этот ГАЗ-21, больше известный в русском народе как «старая Волга», просто полз. Он/она сбросил/а скорость и встал/а рядом с разбитыми санями. Из машины с зубовным скрежетом старых дверей вышел толстяк в видавшем виды полушубке серо-голубого цвета. Он подошёл к «гужевому транспортному средству» и скептически осмотрел его со всех сторон.
— Что ж, ты, брат, за крепежом не смотришь?
— Ну,— пожал плечами Николай,— так вышло…
— Ладно, давай будем думать, как тебя выручить.
Николай пожал плечами, ну, мол, давай, что ж теперь.Толстяк выудил из внутреннего кармана своего полушубка мобилу и кому-то набрал. После недолгой паузы ему ответили.
— Привет, кум. Ты нынче далеко? У Пушкина, а с какой стороны? Так ты в двух шагах от нас, мы тут в километре от Пушкинской развилки стоим, я и сани. Да, нормальные такие сани, с двумя оленями с красной попоной. Слушай, тебе что, красный цвет не нравится, когда свои сани запряжёшь, можешь хоть, синим, хоть серо-буро-малиновым в красную крапинку наряжать, а то чужие сани, давай подъезжай, жду.
— Ну что, коллега, давай знакомиться, что ли. Мороз Степан Васильевич, генеральный директор общества с ограниченной ответственностью «Дед Мороз и его компания» — организация корпоративных пьянок, служба Дедов Морозов по вызову и на выезде, организация турпоходов по русскому северу с посещением резиденции Деда Мороза и демонстрацией северного сияния, плюс катания на северных опять же оленях. А ты у нас, я так понимаю, Санта Клаус.
— Ну, типа того, хотя мне к душе ближе, когда зовут святой Николай.
— Угодник, что ль?
— Нет, не угодник, просто Николай.
— Ну, оно и понятно, все нормальные люди. Ты как к коньячку относишься? Компанию составишь?
Степан Васильевич Мороз полез за отворот полушубка и достал маленькую плоскую бутылочку.
— Так ты же за рулём.
— Ты что, и впрямь решил, что я эту колымагу сам веду? Она меня самостоятельно уже лет тридцать возит, сама все правила знает и даже требует обновления ей прочитать, чтобы типа не нарушать, а моя задача пьяным за рулём не выглядеть, да с пятидесяти грамм разве ж запьянеешь? — Дед Мороз довольно захихикал.
— Ну, если так, то давай.
Принимая маленький коньячный стаканчик из нержавейки из рук Степана, Николай мягко вдохнул в себя дух хорошего французского коньяка. На его лице промелькнуло такое приятно удивлённое выражение, что Степан Васильевич довольно крякнул.
— Ну что, хорош?
Николай поднял в приветствии стаканчик и опрокинул его. Потом глубоко вдохнул морозный воздух и улыбнулся.
— Хорош…
— Франция, лето, южный склон горы, обращённый к морю, свежий ветер с запахом солёных брызг, потом лодыжки молодых крестьянок, мнущих виноградные кисти, дубовая трёхсотлетняя бочка в прохладном подвале старого замка. Вот что такое хороший коньяк.
Николай с пониманием посмотрел на Степана, но ничего не сказал.
— Как сани-то, хорошо идут?
— Да, неплохо вроде, и поломок почти не было никогда. Эта правая лыжня, правда, лет двести назад пару раз скрипела подозрительно, но я её тогда так нагрузил — пожадничал, думал вместо трёх поездок в день только две сделать. Чуть с тысячи метров не слетел вниз. А у тебя тоже сани есть?
— У меня их пять штук, но настоящих полётных только пара. Одни грузовые, другие грузопассажирские, но я их предельно редко использую, только для очень важных гостей. В прошлом году американских астронавтов катал, так они все шушукались меж собой, типа русские опять по космическим технологиям всех обошли, а все секретничают и прибедняются. Они думали, я по-английски не понимаю, если сижу на месте кучера.
— Да, с нашей работой поневоле полиглотом станешь.
Так и судачили два мужика о своём, о праздничном, пока не подошла техпомощь и сани починили.