Леонид Скляднев

Пес. Рассказ


Я хотел бы в вечной жизни быть с животными, особенно с Любимыми.
Н. Бердяев, «Самопознание»

Мы недооцениваем жизненность наших помыслов, то есть их причастность к происходящему в общем строе жизни. Мы часто не подозреваем, что мелькнувшая мысль, движение души, если они достаточно искренни и страстны, способны проникнуть в душу ближнего и такого натворить — упаси Бог.
Человек сидит и смотрит на едва заметный шрам на большом пальце левой руки. Пес был еще нескладным неуемным щенком, полным непонятных волнений Природы маленьким зверем. Найденный в кустах дохлый воробей казался ему сокровищем — Добычей. И когда Человек попытался отобрать у него эту гадость, он, так любивший есть у Человека с руки, яростно полоснул его палец острыми, как иглы, щенячьими зубами и раз навсегда дал понять: «Слушай, Хозяин, еда, которую ты мне даешь, это — наше, общее, я готов поделиться ей с тобой и мне даже нравится есть ее с твоей руки; но Добыча — это мое, это между мной и Природой, тайна, которую ты не способен понять, а потому — не касайся ее». Что ж, Человек и сам не любил вторжений в свой микрокосм.
Это Сын принес из армии маленький комок грязно-белой шерсти, кишащий паразитами — щенка. Бог весть, как щенок попал в этот временный военный лагерь на краю пустыни. Ему бы валяться под уютным сучьим боком и посасывать материнское молоко, а он вынужден был бороться за свою щенячью жизнь — пережевывать кусочки шницелей из солдатских пайков, лакать теплую воду и прятаться от палящего пустынного солнца под кровом армейской палатки. Согласно здравому смыслу Эволюции он не должен был выжить. Но он презирал здравый смысл. И выжил, превратившись в удивительно красивого большого пса — светло-бежевая шерсть была шелково-мягкой и на стройных лапах отливала золотом, маленькие висячие уши — как из бежевого бархата. Огромные серо-зеленые глаза смотрели внимательно и грустно.

Светло-бежевая шерстка,
Очи грустного подростка,
Ушки — бархат неземной…

И Пес вошел в жизнь Человека — наполнил ее новым теплом, новым смыслом. А жизнь Человека была — не приведи Господь: глухие провалы буден, диктатура быта, и все — в чужих людях. А Пес — он так: в колени мордой ткнется, теплым боком привалится, а то на задние лапы встанет, передние Человеку на плечи положит и в лицо лизнет. И, гляди, можно жить! Да разве от людей такого безусловного приятия дождешься?
Он не был совсем уж домашней собакой — хотя порой и ласковый, как кот, а что-то бездонно природное, волчье сквозило в повадке, в постановке длинных стройных лап. И серо-зеленые большие глаза вдруг смотрели задумчиво-жутко — что-то запредельное видели, сны Природы смотрели. Иногда по ночам он выл, задрав морду, прикрыв глаза и прижав уши. Человеку становилось не по себе. Он подходил, тихо звал Пса по имени. Но тот не отзывался, пока не выводил до конца, до последней пронзительно-жуткой ноты свою ночную песнь. Потом, как ни в чем не бывало, лизал хозяйскую руку, успокаивал: «Ну, повыл я. Так надо. Иди спать, Хозяин».
У них было любимое место для гуляний — небольшая сосново-эвкалиптовая роща на краю города, уголок выжившей Природы. Пес бегал по роще, погруженный в себя, что-то вынюхивал, на кого-то вдруг ворчал, то поскуливал, то коротко взлаивал, находил и прятал в укромных углах какие-то кости. И то, что раньше казалось Человеку обыкновенными деревьями, камнями, травой, вдруг наполнялось тайным смыслом, наполнялось неведомыми, забытыми в мертвящем бреду цивилизации живыми духами — живой представала ему Природа. Пес приобщал его к ее тайне.
Научил ли он, Человек, чему-нибудь Пса? Ну, как сказать… Чему он мог его научить? Этим солдафонским командам «стоять», «сидеть», «лежать», «бежать»? Нет, конечно. Их общение происходило на другом уровне. Может быть, он научил Пса тому, что и люди способны привязываться и любить безусловно и искренне — почти как собаки.
Они старались не расставаться. А вынужденные разлуки переживали больно и постоянно думали друг о друге.
А между тем не все было ладно в Датском королевстве — в доме порой разражались скандалы. Пес забивался за диван и выглядывал оттуда тревожно и грустно — переживал. Он любил всех, но с горечью чувствовал, что даже его любовь не способна удержать этих всех вместе.
А Человек тщетно искал выход из заколдованного круга скандалов и несоответствий. Он давно уж задумал побег. Но все ждал: вот сын на ноги встанет — тогда уж. Сын на ноги встал, но теперь у Человека был Пес. И невозможно было уйти, бросив Пса, и невозможно было забрать Пса с собой, ввергнув его в человеческую неустроенность. Человек не чувствовал за собой права причинить Псу такую боль. Что же, снова — заколдованный круг? И в минуты душевной слабости и отчаяния он трепал Пса по мягко-шелковой бежевой шерстке и думал с досадой: «Сладкий ты, золотой, а ведь как ни крути — обуза». Только думал — мельком, тут же начиная стыдиться этих предательских дум. Никогда его человечий язык не выговорил этих слов вслух. Но…
Пес вдруг заболел. Да, конечно, можно сказать, что причина была генетическая, что-то врожденное. И так оно, наверняка, и было — бродячее происхождение, плохая наследственность. Так и ветеринары сказали. Но ведь причины Природы — сами следствия. Следствия Причин. И сейчас Человек ясно понимал, что Пес уловил это страшное слово — «обуза». Учуял недоступным человеку сверхчутким чутьем, где-то в бездонных глубинах первожизни почувствовал, что мешает. И — опечалившись смертельно, сорвался в болезнь, чтобы освободить Человека. Да, сейчас Человеку было ясно, как день, что он любимого Пса предал. И вот, сидит и смотрит на едва заметный шрам на большом пальце левой руки и все силится представить Пса тем полным неукротимой жизни удивительно красивым существом, что носилось по сосново-эвкалиптовой роще с горящими азартом зверя серо-зелеными глазами. А на память приходят ветеринарные мытарства и невыразимый ужас последних дней. И казнит незабываемое: в последнюю ночь Пес, смертельно уставший от болезни, тихо тявкнул, разбудив лежащего на диване в забытьи горя Человека, и поднял к нему осунувшуюся постаревшую морду, прося последней ласки. Человек подавился икотой рыданья. Но не было жалобы в Песьих серо-зеленых очах. Он смотрел спокойно, как бы говоря: «Не плачь, Хозяин, и не казни себя. Мы ведь так похожи с тобой. Мы оба — ты и я — презираем здравый смысл и верим, что за железным занавесом его необходимости простирается светлое царство Высшего Смысла, Царство Вечной Жизни Всех — и людей, и собак». Это было прощание. На следующий день Пса усыпили.
Человек думал, что сойдет с ума — такая пустота перед ним разверзлась. Он, сильно поживший, терявший близких и друзей, встречавший смерть лицом к лицу, вдруг поймал себя на том, что ничью, никакого иного живого существа утрату не переживал ТАК. Он помнил, как умирала мать — мучительно, долго. Уже умом тронулась и видела действительность через мутное неровное стекло сумасшествия, но ни на секунду не забывала, что умирает, и назад дороги нет. И было невыносимо смотреть в ее полные смертного страха глаза и слышать жалобный, без конца повторяемый вопрос: «Ты знаешь, что я умираю?» Но Песья смерть, его тихое, без жалоб и стонов, мученичество были невыносимей. И Человек думал, что сойдет с ума.

Светло-бежевая шерстка,
Очи грустного подростка,
Ушки — бархат неземной…
Что же сделал ты со мной?

Но — так ли, этак ли — а пошел Человек по жизни дальше. Ни на мгновение не забывая Пса. Потому что те, кого мы забываем, по-настоящему умирают. А те, кого мы бережно храним в памяти — живы и приходят к нам, и говорят с нами.
И Человек думает: «Когда я попаду Туда… Ад, рай — все это домыслы человечьи, и понятно, что все там совсем не так, а как — Бог един знает. Но это неважно, потому что, когда я попаду Туда, “камо грядеши”, то встречу Там Пса. И он встанет на задние лапы, а передние положит мне на плечи, и заглянет в глаза своими серо-зелеными грустными очами, и лизнет в лицо. Обязательно лизнет. Не может быть, чтобы не лизнул».

К списку номеров журнала «ЗИНЗИВЕР» | К содержанию номера