Борис Нечерда. Народный роман. Главы из поэмы. Перевод с украинского

III 

Какая новость в Ярешках! Не грех промочить бы горло!

Вы слышали, Лизавета привадила мил-дружка,

таки окрутила негра (не сразу и скажешь) Нгоро,

князя из роду-племени Бананового Божка.

Вот это новость так новость! С наших кумушек станется –

еще не одна подолом по двору заметет:

«Как себе знаете, Варка, отмоем его в сметане,

и кавалер у Лизки как яблоня зацветет…»

Соседушкам прытким Варвара умерила аппетиты –

иди, мол, гуляй сторонкой, ищи себе дураков.

Ой, в мыслях проклято Лизку, ой, бито Платона, бито,

Ой, на свою головушку надето терновых венков!..

IV 

Тогда-то ярешковский Саня и встал на военную стежку,

издалека закручивал, в надежде на рикошет:

«Думаю я, Платон, что твой древнегреческий тезка

тоже неплохо кумекал, хоть не читал газет.

Вот ведь в чем тут загвоздка, зри, Платон, прямо в корень,

как считаешь, что выйдет (ну, Платон, не хитри),

если к нашим да ведрам татаро-полесской крови

добавить еще кучерявые капли две иди три?

Непорядок, Платоша, в твоем хозяйстве – поверь мне,

да соседей послушай, впусти людскую молву:

расплодил индюков – не хата, а птицеферма,

и зажившись на свете, скучает кабан в хлеву.

Саня цели достиг, но победа далась тяжеленько.

Сколотили столы, наливали не самогон,

угощались Ярешки, уставив глаза в тарелки,

заскрипело застолье, пошло, набирая разгон.

Ели, пили, украдкой поглядывали на Нгоро.

Кто-то песню затеял, но сразу же приумолк.

Тут Павло закричал дурноватым голосом: «Горько!»,

и Платон приподнялся: «Пью за тебя, сынок».

Чертыхнулась Варвара – чего не знаешь, спросил бы,

вот подсунул нечистый зятя – хоть беги из села.

Да вставай и целуй! Лизавета, голубка, спасибо,

что и как подсказала и показала сама.

Тут Ярешки причину застолья вконец разглядели,

быстро карпов пекли, рушники приносили с собой –

украинская свадьба пошла-разлилась на неделю,

так, что эхом в районной газете статья – «Пьянству бой».

А какое тут пьянство? Что попусту волноваться?

Ну, попили, бывает. А парни на свадьбе, как шёлк.

Музыканты, чудные, сбивались все с каравайниц,

все с печальных напевов соскальзывали в мажор.

V

Так с места в карьер, казаки, седлайте коней горячих,

на вольный полет на ветер... пока не иссяк запал!

А надо святой водицы? Так чистый колодец рядом.

Само по себе святилось (дед Саня куда-то пропал).

Дорогу переливали. Убрали с дороги камень.

Монеты перегибали – опять же не в деньгах честь.

Держали сладкое деревце над головой африкана.

Он все по-своему понял и с Лизкой в хате исчез.

И вышел потом на люди, не то чтобы вовсе голый,

а так, прости господи, снизу слегка обернут в тряпье.

Умолкли браслеты, кольца, когда живописный Нгоро

на ясеневое удилище оперся, как на копье.

Как будто молнии с неба по телу его проходят –

он содрогнулся телом и молниям не мешал,

и крикнул высоким криком – гостей аж бросило в холод,

копье приподнял и к людям враждебно продвинул шаг.

И трясся, как в лихорадке. И будто забился в угол.

И будто бы выворачивался неизвестно из-под кого.

И снова рычал угрожающе. Извивался, как угорь.

А свадьба переживала, как в заправском кино.

Мужчина ступает лесом. Неслышно шаги пружинят.

Опасности подстерегают, но двум не бывать смертям.

Набросится ловкий хищник – и льва поборет мужчина.

Ему далека дорога и цель у него свята.

Варвара сложила губы куриной гузкой и злилась:

«Глаза б мои не видали, на целый свет осрамил».

А он, победитель, замер и крикнул по-нашему: «Лизка!» –

и надвое над головою удилище переломил.

Она к нему вышла павой, а в нем разгорался пламень…

Все кончилось хэппи-эндом, как председатель сказал.

И порешили миром – а наш ничего себе парень,

а наш – компанейский хлопец и хоть куда казак!

VI

Тут объявился Саня – местами битый, но целый,

нес под мышкой бочонок, слизывал кровь с губы:

«Я обшарил весь Киев, облазил Белую Церковь,

и только в нашем Бердичеве по случаю раздобыл».

К столу привалился натруженно: «Что за муки танталовы,

налейте скорее чарочку, придвиньте мясной консерв...

Что ты заплакал, Нгоро? Тебе приволок тамтам я,

вот закушу, возьму бубен, устроим с тобой концерт».

По кругу несется свадьба – недели ей мало будет,

достанется и подковкам, и девичьим каблучкам.

С одной стороны Ярешек звенит украинский бубен,

с другой околицы вторит ему африканский тамтам.

«О, красавица нежная! Стан твой, как у пантеры!

О, мякоть твоего нёба, пьянящая, как кокос…»

В ответ ему – «Гандзя любка», «Не тронь меня»,

                                                                    «Цветет терен»,

а «Доля», как солью с перцем, приправится гопаком.

Раздолье двум музыкантам: еще перезва в запасе,

сливаются два темперамента, в одном закипают котле.

«Яркий пример растущих интернациональных связей», –

пишет газета «Правда» о свадьбе в моем селе.

VII

Отмолотили свадьбу, смололось ядреное жито,

уехали молодые, не обиженные ничем,

вернулись в свои институты, в разные общежития,

со свежей копейкой в кармане и с торбой домашних харчей.

Прощание было знатным, сердечней встречи и проще.

Одна Варвара ворчала, да так, что не пересказать.

Оно и понятно – на свете считает любая теща,

что дочь у нее, как ягодка, а зять – наперекосяк.

На этом бы все и кончилось, и слухи бы улеглися

(что стерлось бы постепенно, а что прямиком в фольклор),

но только вот с понедельника дед Саня закуролесил,

и с этим пошел в Ярешках совсем другой коленкор.

Дед Саня завесил зеркало, подмел до гвоздочка комору,

свою знаменитую пасеку отдал за бесценок Павлу,

под грушу привел Платону корову свою комолую,

рубанком отгладил доски, сварил на костре смолу.

Неужто? Бесценные ульи! «Ну, Саня», – Ярешки галдели…

Он днище, как гоночной лодке, зачистил и лаком покрыл,

в кленовом гробу просторном законопатил щели –

сошла благодать такая, как будто по небу плыл.

Уже над ним и смеялись, и фершал силком обследовал,

и штрафом грозилась милиция, но Саня вещал в гробу:

«Живите себе и плодитесь, живите себе, как следует,

раз вам позволяет совесть. Моя говорит: табу.

Вот ты, председатель колхоза, образование высшее

и не брехло, как другие, скажи-ка ты мне, когда

и где это было, чтоб люди не следовали обычаю,

от любомудрых предков дошедшему в наши года.

Ты не кривись на меня, как сирота казанская,

в одном ты прав, председатель, – не время мне умирать».

И сельский праведник Саня слагал для людей сказания

и трогал сердца людские, и в души лил через край.

«Традиции – вот народа душа и вода живая.

От Запорожской Сечи род наш славный течет...»

А на него, учителя, Платон и Павло уповают –

они, карасики, нервами попались на Санин крючок.

А может, ярешковским миром зевнули первопричину,

и эта святая троица... в сговоре сразу была?

Иначе чем объяснить, что только село почиет,

скликался совет военный, и Саня держал доклад.

VIII

Речь была содержательной, правда, не очень краткой.

Пахал глубоко, а сверху еще огород городил.

Под бурные аплодисменты закончил первый параграф

известными (всякому городу) стихами Сковороды.

«...О чем я толкую, люди? Взял чужестранец нашу.

Что же он сделал после? Как водится между людьми,

наведался к нам в Ярешки, землю нашу уважил

и вместе с нами руками хлеб наш переломил.

Кто упрекнет африкана, мол, бусурман, негодник?

Да он по сравнению с нами – чистой воды слеза.

Теперь уже наша очередь к нему собираться в гости,

Думайте, братья-славяне, решайте – я все сказал.

…………………..

Найдется, я себе думаю, мой африканский тезка –

ну копия, только черный, – на свете чему не бывать!

Такой же болтун пузатый, такой же калачик тертый,

такие же руки в жилах и тыквою голова.

Мы с ним нарежем удилищ – в джунглях чего уж легче,

и на ставок африканский (по-ихнему – озеро Чад).

Для доброй ухи казацкой надергаем к вечеру лещиков,

казан африканских карасиков, окуньков и щучат…»

                                                Перевод с украинского