Умирающая слава. Рассказ

            Было около восьми часов вечера, когда профессор Теодор Минский вернулся домой с работы. Не обращая внимания на жену, которая ждала его к обеду, он поспешно бросил в прихожей на стул пальто и шапку и тотчас отправился в музыкальную комнату – его любимое место в доме, где он хранил свою коллекцию Фламандских и Голландских живописцев. Особенно выделялся на стене портрет английского короля Карла I работы фламандского живописца Антония Ван Дейка. Рядом висели небольшие рисунки художников 17 века.

            Овальная комната с высоким лепным потолком была оклеена серыми рельефными обоями, а из большого, на всю стену, окна проникал лунный свет, бросая тонкие блики на картины в тяжелых, золотых рамах, хаотично развешенных вдоль стен. Музыкальная комната примыкала к небольшому кабинету с окном, выходящим в японский сад. Напротив окна висела старинная коллекция рапир, украшенных белой и розовой эмалью, некоторые были инкрустированы осколками бриллиантов в золотом оформлении. Он не мог объяснить, чем его так привлекало это старинное оружие. Возможно, оно олицетворяло его вечное желание полной власти над всем, к чему он прикасался. В углу комнаты горел камин, у которого, удобно примостившись, дремала старая собака – его верный и единственный друг. Искры из камина переливались в бриллиантовых осколках рапир разными причудливыми цветами. Теодор Минский сел к роялю и задумался. Сегодня он не мог переносить одиночества в этом красивом и холодном доме. Ему всегда нравилось быть среди людей, чувствовать свою власть над ними.

            Только иногда разрешал он себе помечтать о несбывшемся – о карьере оперного певца или большого писателя. Часто, рассматривая старые фотографии, – его жизнь в науке, его долгое путешествие по тернистой дороге из маленького провинциального русского городка к президенту большой биотехнологической компании в Америке, он мечтал написать книгу своей жизни. Он еще точно не знал, о чем бы он писал в этой книге, – возможно, о борьбе за выживание в научном мире, о своих научных открытиях, научной правде и чести ученого.

            Сегодня как-то особенно чувствовал он себя разбитым после долгого рабочего дня. Эксперименты с новой вакциной давали отрицательные результаты. В группе ученых начался разлад – кто-то пытался подделать данные. Он догадывался, кто мог это сделать, но разбираться не хотелось. Нужны были результаты, а их не было. Последнее время тяжелые мысли о смерти часто посещали его. Было почему-то грустно. Холодный, мелкий осенний дождь тревожно стучал в окно. Ветер раскачивал тонкую ветку старого дерева, которая, как извивающаяся змея, то появлялась в квадрате окна, то снова исчезала, словно манила его в неизвестность, прочь из этого мрачного дома.

            Из столовой доносились голоса прислуги и крики жены. Все было привычно, как каждый день его жизни, но сегодня он вдруг отчетливо почувствовал, что устал и от жены, и от этого размеренного быта, и от самой, когда-то такой любимой, работы. Сколько раз он давал себе слово бросить все и уехать куда-нибудь далеко от этой суматошной и насыщенной жизни, туда, где тишина и покой, где он мог бы полностью предаться своим мечтами.

            Профессор Минский внимательно обвел глазами комнату. Да, когда-то он так гордился своим домом, этой красивой комнатой, куда он мог уйти после тяжелого рабочего дня от всех дневных неприятностей, закрыться наедине со своими мыслями, погрузиться в любимый им мир музыки, литературы, искусства.

            Именно сейчас, как никогда, поддавшись сентиментальным настроениям, ему хотелось играть Брамса. Это был его любимый композитор, который всегда помогал ему найти баланс после трудного рабочего дня. Музыка заполнила комнату восторженными, романтическими звуками. Даже черты лица урода, изображенного на картине, висевшей напротив рояля, казалось, смягчили свое дьявольское выражение, тронутые красотой музыки Брамса.

            Это была картина под названием «Смерть скряги» голландского живописца Иеронима Босха, мастера чудовищного, первооткрывателя подсознательного, эксцентричного художника с больным воображением, любимого художника профессора. Босх был художник-символист с необычным виденьем мира, странным и диким воображением, где преобладала победа греха и смерти. Профессор купил эту картину на аукционе в Лейпциге, в Германии. В сопроводительном каталоге к ней он прочитал, что «Смерть скряги» была написана художником как предостережение каждому, кто хватался за все жизненные удовольствия без всякого разбора и не был готов к последствиям такой жизни – к смерти. Кого такая картина могла оставить равнодушным? Профессор постоянно ее рассматривал, и всем сердцем чувствовал ее магическое действие.

            На этом большом полотне Босх разыграл неприятную сцену. Обнаженный, умирающий человек, когда-то обладавший силой и богатством, борется за свою жизнь. Он появляется на картине дважды. Второй раз он одет в дорогие одежды, на шее золотые украшения, которые он копил всю свою жизнь. За спиной и над кроватью умирающего скряги притаились демоны. За дверью прячется смерть, завернутая в белое одеяние. Она пришла за ним…. Что случилось в конце со скрягой, зрителю неизвестно. Наверное, ему пришлось оставить сопротивление и принять смерть как неизбежное.

            Часто, любуясь этим шедевром, профессор раздумывал о своей собственной смерти, которой он так панически боялся. Он видел ее в виде демона, с которым он будет сражаться до последнего дыхания. Однако он не знал, сколько времени осталось ему жить, и потому старался взять от жизни как можно больше. Его самым заветным желанием было построить себе пожизненный монумент, оставить после своей смерти след в науке. Его путь в стихии времени не должен был быть напрасным.

            Профессор Минский был одним из величайших американских ученых, «столп науки», как называли его коллеги. Он же чувствовал, что наградой за его труды будет та лепта, которую он внес в науку, и которая будет вписана в страницу истории золотыми буквами. Так же как и Наполеон Бонапарт, он обладал удивительной памятью и страстной жаждой жизни и славы. В начале своей карьеры, когда он был еще молодым, профессор Минский мечтал завоевать науку, найти ключ к лечению многих неизлечимых заболеваний. Время летело быстро, быстрее, чем он даже мог себе представить.     Неосуществленные мечты его больше не тревожили. Он взглянул на себя в зеркало, и боль заволокла ему глаза – он так заметно состарился за последние десять лет.

            Профессор вздохнул, отогнал от себя навязчивые мысли и направился наверх, в спальню. Жена была уже в постели – она читала свою любимую книгу – «Сто лет одиночества», не обращая на мужа ни малейшего внимания, чтобы избежать обычного неприятного разговора. Она любила его всю свою жизнь – глубоко и преданно, но никогда не была счастлива с человеком, который управлял ее жизнью, контролировал каждый ее шаг и никогда не был ей предан. Она всегда была только его тенью. Он, не произнося ни одного слова и не взглянув на жену, взял с тумбочки свои очки и книгу Артура Рембо и направился в кабинет, что-то напевая себе под нос.

            Его преданная собака свернулась калачиком в углу возле камина и спокойно отдыхала, наслаждаясь теплом и потрескиванием сухих дров. Профессор удобно устроился в своем любимом кресле, протянул ноги ближе к огню и уставился на танцующие в камине поленья. Он устал и чувствовал, как тяжело давят годы на его сгорбленные плечи. Откинувшись на спинку кресла, он на секунду закрыл глаза, постепенно погружаясь в сон. Профессор Минский возвращался во сне в прошлое, в юность, переворачивая страницы своей жизни, где он видел себя опять молодым и красивым, окруженным родителями и многочисленными друзьями. Он смотрел на летающих над ним ангелов, поющих своими чистыми, тонкими голосами. Белые облака, похожие на танцующих в белых свадебных платьях невест, медленно кружились над головой.

            Но неожиданно, сквозь эти белые облака, проступило знакомое лицо с картины Босха, лицо, искаженное гримасой, с растрепанными, стоящими дыбом волосами на удлиненном скальпе и вытаращенными, нагло смеющимися над ним глазами. Это была сама смерть, закутанная в белую, длинную накидку, уставившаяся на него в упор и протянувшая к нему свои длинные, костлявые руки. Он слышал свой собственный испуганный голос, громко лающий, как собака. Когда он, наконец, открыл глаза, собака все еще спокойно спала, свернувшись калачиком у его ног, и огонь в камне едва теплился. Он подбросил дров в камин и взглянул на часы. Было далеко за полночь. Дом был погружен в ночную тишину. Настольная лампа с шелковым, выцветшим абажуром отбрасывала на ковер желтую полосу мерцающего света. Он выключил лампу, и комната погрузилась во мрак, только тени от пламени в камине освещали его усталое лицо.

            За окном все также шумел дождь, и раскачивалась в окне одинокая ветка, извиваясь от порывов ветра. Он подумал о приближающейся зиме, о еще одном прожитом отрезке времени. Что-то больно сдавило сердце и стало трудно дышать. Профессор замер, боясь пошевелиться в ожидании нового приступа боли. Когда боль отступила, он со вздохом облегчения сбросил тяжелый плед и приподнялся с кресла. Но сердце снова неприятно заныло, и он с трудом сделал несколько шагов по комнате. Думал позвать жену, но вспомнив ее недавнюю перебранку с прислугой, передумал.

            Вновь погрузившись в свое удобное кресло, он медленно обвел комнату затуманенными глазами. Профессор Минский подумал о том, что был всегда окружен этими прекрасными вещами – старинной мебелью, дорогими картинами в золотых рамах, античными вазами, бронзовыми скульптурами, которые он с таким увлечением собирал всю свою жизнь, но чего-то недоставало ему и в этом доме, и в этой жизни. Он наклонил голову и уставился на угасающие в камине поленья, медленно переходя из мира реального в мир воспоминаний и размышлений. Неожиданно ему показалось, что где-то скрипнула дверь. Он настороженно прислушался, но в доме все было тихо, только узкая полоска света просочилась сквозь щель в двери.

            – Боже мой, – подумал профессор, – и здесь они не могут оставить меня в покое.

Тихо приоткрылась дверь, и в комнате, как белое приведение, появилась жена в длинной ночной рубашке.

            – Это за мной пришла смерть, – странная мысль промелькнула в его голове, и он напряженно уставился в темноту.

            Наконец, щелкнул верхний выключатель, и яркая полоса света поглотила мрак, выхватив из темноты его одинокую фигуру.

            – Почему ты не идешь спать? – недовольно прошипела жена, уставившись на мужа своими светлыми, острыми глазами.

            Он невольно зажмурился от яркого света. Холодный пот мелким бисером выступил на лбу. Профессор подался вперед и съежился, как ребенок, которого вдруг застали на месте преступления. Как в этот момент он ненавидел ее и жалел. Жалел за ту боль, которую он постоянно ей причинял своим невниманием, обманами, нелюбовью. Ненавидел за то, что она все видела, понимала, но не уходила и не упрекала. Он создал ей удобную жизнь, ни в чем ее не ограничивая, не потакая, ни о чем не спрашивая. Он дал ей полную свободу, но взамен требовал того же. И вдруг, резко поднявшись с кресла, он впервые за свою жизнь закричал на жену громким, хриплым, почти истерическим голосом.

            – Оставь меня, наконец, слышишь, оставь меня хоть на один вечер в покое. Я устал от тебя, от твоих слежек, подозрений. Даже в своем собственном доме у меня нет свободы. Боже мой, боже мой, как же я тебя ненавижу.

            Жена попятилась назад, и не выключая света, не проронив ни слова, вышла из комнаты. Профессор почувствовал, как против его воли поползла по щеке тяжелая слеза. Он еще больше сгорбился, как от удара, и осторожно ступая по мягкому ковру, подошел к выключателю, что-то невнятно бормоча себе под нос. И только снова утонув в кресле, он почувствовал, что весь дрожит не то от холода, не то от гнева. Глаза его опять затуманились слезами – такое с ним еще никогда не случалось.

            Было грустно от того, что жизнь подходила к концу, а он так и не сделал выдающегося открытия, которое могло бы выдвинуть его в число лучших ученых мира. Он написал много научных статей, книг, но этого было недостаточно. Хотелось большого, чего-то грандиозного, чтобы слава его стала настоящей, неумирающей. Но он, как ученый, уже давно исчерпал все свои идеи.

            С каким блаженством вспоминал он молодость и громкую славу. У него был успех не только в науке, его любили женщины, много женщин, но все они уходили постепенно из его жизни, одних бросал он, другие оставляли его. Он никогда не оглядывался назад, никогда не сожалел. Он знал «love does not last long». И только Рамона, его секретарша, оставалась ему самым близким и дорогим человеком. Она могла часами слушать его, не прерывая. Ее большие, глубоко посаженные синие глаза излучали свет. Она ходила почти воздушной походкой, и от всего ее тела, ее легких движений исходил аромат юности, женственности. Он мог без конца смотреть на нее, утопая в море ее глаз, в тепле ее слов, в нежности ее юного тела. Так он еще никогда не любил. Рамона ждала, когда он уйдет от жены, ждала нетерпеливо вот уже много лет. Теперь ей исполнилось тридцать, а ему семьдесят пять. Любовь и ненависть мирно уживались в его сердце. Любовь для него была равнозначна завоеванию, победе над женщиной, которую он желал. Может быть, он никогда и не знал, что такое настоящая любовь, она была для него только страстью завоевателя. Страх быть отвергнутым означал для него потерю власти, медленное умирание чувств и желаний. Он редко мог просчитаться, даже если цель свою приходилось достигать с помощью манипуляций. У него был характер борца, и борьба придавала ему дополнительные силы, энергию, навязчивую идею добиться своего любыми путями, принести к ногам целый мир. Любое сопротивление было для него вызовом – то, что не поддавалось его силе, надо было сломать и завоевать. С Рамоной все было по-другому – он жил в постоянном страхе ее потерять, но уйти от жены, с которой он прожил почти полвека, так и не смог. Профессор сидел съежившись, ночной холод пробирался под плед. Нет, он не мог больше этого вынести. Если завтра же он не скажет жене, что уходит от нее, он навсегда потеряет Рамону. Он сжал руки в кулак, да так сильно, что хрустнули кости.

            Профессор Минский еще раз с любопытством обвел глазами любимую комнату, неожиданно осознавая, что именно тепла и любви не хватало ему в этом холодном доме, в его успешной и богатой событиями жизни. Он почувствовал исходивший от стен холод. Холодный ветер, проникающий через щели старого дома, колол как ледяными иголками его дряблое тело. Он поежился от холода и, закутав плечи в теплый плед, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Все ниже опускалась на грудь голова. Казалось, что он тихо задремал. И сквозь тяжелую дрему опять увидел он через уплывающие, белые облака смеющееся лицо смерти с картины Босха. Был ли это какой-то знак самой судьбы? Мозг еще продолжал работать, но кулаки разжались, и руки теперь уже безучастно лежали на коленях.

            Прошло много времени, но профессор Минский все также продолжал сидеть у камина – плечи сгорблены, голова упала на грудь. Неожиданно он открыл глаза и бессмысленно уставился на дрожащую за окном ветку. Ему мерещилось, что кто-то звал его по имени, долго, тихо, настойчиво. Он хотел ответить, спросить – кто, но почему-то голоса своего он не слышал. И снова закрыв глаза, он погрузился в глубокую дремоту. Но даже во сне, медленно покидая реальность, напрасно искал он ответы на свои вопросы. Какая-то новая, таинственная сила возвращала его назад во времени, туда, где его молодой и свободный дух мечтал о великих свершениях, новых, высоких достижениях. Он уже не мог отделить прошлого от настоящего, так же, как он не мог больше отличить сон от реальности. В этих галлюцинациях он видел длинную, каменистую, дорогу, идущую вверх, в бесконечность. Маленькая, сгорбленная фигура человека медленно брела по этой дороге, стараясь достичь ее вершины. Это была та дорога, которая вела его к славе, успеху, но там, в конце, вместо ожидаемой победы он видел дьявольское лицо смерти, уставившееся на него с картины Босха в тяжелой золотой раме. Это была темная, труднопроходимая дорога. Не было над ней ни чистого неба, ни яркого солнца, ни мерцающих звезд, только черная круглая луна низко повисла над землей, и причудливые тени медленно двигались за ним в другой, неизвестный ему мир.