Елена Константинова

«В стих и в прозу уходил, всё равно как - в скит»

…18 марта 1977 года в Центральном доме литераторов в Москве из Союза писателей исключали Владимира Корнилова. За издание своих стихов, повестей и романов на Западе — на родине путь к читателю ему был закрыт. За заступничество преследуемых диссидентов.

Лидия Чуковская — у неё членский билет отобрали ещё в 1974-м, описала тот день в книге «Процесс исключения. Очерк литературных нравов» (первое издание: 1979, «YMCA-Press»).

Опуская «речи» обвинителей, вспомним финальный ответ Корнилова.

«— <…> Принадлежность к Союзу не должна лишать меня права иметь своё собственное мнение и его открыто высказывать: права писать, о чём я хочу, и печатать, где хочу. Но если вы полагаете, что член Союза не имеет права на своё собственное мнение...

Хор: Советский писатель, советский писатель, не просто писатель, а советский...

Корнилов: Если вы полагаете, что член Союза не имеет права на собственное мнение, то в этом Союзе я состоять не могу <…> Я никогда не брал на себя право решать судьбу других людей. Но как писатель я не мог не бороться с несправедливостью <…> в истории русской литературы существуют две традиции: традиция писательского гуманизма и традиция аппаратно-чиновничьего вмешательства в литературу и в конце концов удушения её. Очевидно, мы наследовали с вами разные традиции... Я одну, вы другую.

Крики: Он говорит прямо на “Голоса”... Вы говорите прямо на враждебные радиостанции...

Корнилов (разрывая в клочки свой блокнот): <…> Я знал, что вы будете нарочно себя распалять, чтобы в конце концов сказать то, что вам велено. Но всё-таки я сюда пришёл. Пришёл потому, что писатель не имеет права отказываться ни от какого жизненного материала <…>

Вы любите нас учить, что надо окунаться в жизнь, ездить в творческие командировки? <…> считаю и вас прошу считать, что мой приход сюда <…> — это и есть моя первая и моя последняя творческая командировка».

О своей жизни в те годы Корнилов скажет:

 

Вроде ты живой и весь

И душой и телом здесь,

А сдаётся, что исчез

С горизонта.

 

Или так:

 

Жизнь была не нянька,

А скорей — лишенка…

 

И опять же, его слова из ранних стихов о Тиле cправедливы и для него самого:

 

Но на свете извечно правы

Не склонившие головы.

 

Имя поэта, отсутствовавшее в текущей отечественной литературе почти двадцать лет, вернул читателям журнал «Знамя», напечатав в конце 1986 года подборку его стихов. В Союзе писателей Корнилова восстановили в 1988-м. В 1991-м он издал своё первое «Избранное». К слову, и самая первая книга стихов «Пристань» (1964), и вторая «Возраст» (1967) «проработаны» цензурой. Две предыдущие — «Повестка из военкомата» (1957) и «Начало» (1958) — рассыпаны. Хотя, казалось, будет иначе. В 1950 году Корнилов, выпускник Литературного института, был призван в армию. Через год в армейской газете впервые напечатал свои стихи. Но настоящим поэтическим дебютом считал публикацию стихов в 1953-м в «Литературной газете». Известность принесла поэма «Шофёр» в сборнике «Тарусские страницы» (1961).

Среди других поэтических сборников: «Надежда» (1988), «Музыка для себя» (1988), «Польза впечатлений» (1989), «Самые мои стихи» (1995), «Суета сует» (1999), «Вольная поэзия России» (2000), «Перемены» (2001). Посмертно в ИД «Хроникёр» выпущено двухтомное Собрание сочинений (2004).

…Владимир Корнилов дважды откликнулся на мою просьбу об интервью. И в тот и в другой раз при этих интервью присутствовала его жена — переводчик Лариса Беспалова. Время от времени она что-то добавляла, комментировала, уточняла. Трудно было не почувствовать единения, крепкой незримой духовной связи этих двоих людей. Неудивительно, что ёмким словом «Двое» Корнилов назвал одну из своих коротких поэм 1998 года, где проговаривает много личного:

 

Двое ещё не стая,

Но понадёжней стай…

Я тебя не оставлю,

Ты меня не оставь.

 

Тьму пережив годин,

Пожив своё с лихвою,

Понял: один плюс один

Меньше куда, чем двое.

 

В цифре той смыслов столько,

Что захватило дух…<…>

 

Верен годам, лишь тобой осиянным,

И не вернусь к предыдущим годам.

Понял, что ты мне дана талисманом,

Но не пойму, для чего тебе дан…

 

А так он писал в 2001-м, незадолго до смерти:

 

Это ты меня спасла

И от смерти и от жизни,

Полной мелкой укоризны,

Недоверия и зла.

 

Ты меня спасла одна

От гордыни и от зелья,

От унынья и безделья,

От падения и дна.

 

И не то, чтобы кляня,

И не то, чтобы неволя

От безволья и подполья

Тоже ты спасла меня.

              («Спасенье»)

 

<…> в любую погоду

Кляня до потери сил

Всякую власть без разбору,

Тебя лишь боготворил.

           («Не было аналоя…»)

 

Владимир Корнилов посвятил Ларисе Беспаловой и книги — «Избранное», «Суета сует», «Перемены», том «Поэзия» из упомянутого двухтомника. Ей первой читал только что написанное. Её мнением, что видно даже из стихов, очень дорожил.

Это был поистине союз любви — друг к другу, к дочерям, к книгам. Объединяло и общее отношение к тому, что происходило и происходит в стране.

В стихах Корнилова немало размышлений о поэзии, невольно образующих цикл, подобный ахматовскому «Тайны ремесла». Его общение с Ахматовой началось заочно — с чтения её стихов «в первой юности», как он напишет, уже будучи знакомым с Анной Андреевной лично, в стихах «Анне Ахматовой». Ему было тогда тридцать три.

 

Ваши строки невесёлые,

Как российская тщета,

Но отчаянно высокие

Как молитва и мечта,

 

Отмывали душу дочиста,

Уводя от суеты,

Благородством одиночества

И величием беды <…>

 

Только-только их прочёл —

Вслед, не думая об участи,

Заколдованный пошёл.

 

Именно Ахматова в 1965 году дала Корнилову рекомендацию в Союз писателей. И видимо, не без влияния Ахматовой и всей русской поэзии у него такая высокая требовательность и взыскательность к себе как поэту. А назначение поэзии видел в том, чтобы «пристальнее всмотреться в человека, обратиться к отдельной личности».

Вот как, например, как Корнилов определяет, что есть стих:

 

<…> Он лишь точка встречи

С тем, что никогда не прилетало.

 

Сравнивал стих с убогой шахтой — «Куда опускаешься весь».

 

И в собственном этом забое,

На самой его глубине,

Он может остаться с собою

И с вечностью наедине.

            («Забой»)

 

А его отношение к литературному труду можно, наверное, объяснить такими строками:

 

Всё уменье — забудь и оставь,

Как бы громко оно ни звучало!.. <…>

 

меня «не могу»,

«Не умею» — всегда вдохновляло.

             («Инерция стиля»)

 

Рассуждения такого рода находим и в эссе Корнилова. Их названия говорят сами за себя: «О поэтах, стихах и мемуарах» (2000), «Поэзия — предмет капризный…» (2001).

В одном из тех интервью, оказавшемся последним, наш разговор с Владимиром Корниловым шёл о разном. Удивительно, но ответы этого поэта, невольно проявляющие его характер, жизненную позицию, не потеряли актуальности спустя более десяти лет. Например, такой.

«Свобода предполагает прежде всего строгое отношение к самому себе, ответственность за свои поступки. Такая свобода, требующая самоуглубления, самоограничения, серьёзной работы, оказалась далеко не всем по нраву и по зубам. Многих, как ни прискорбно, по-прежнему тянет к стадности.

 

Свобода — вернее — квази-,

Ещё верней — развал…

И удивляешься: разве

Этого ты желал?

 

Почему всё у нас кончается свинством, каждый раз одной и той же фразой из стихов Давида Самойлова о Пугачёве: “Ну, вяжи его, сказали, / Снова наша не взяла”? Поневоле повторишь вслед за Пушкиным, прослушавшим первые главы “Мёртвых душ”: “Боже, как грустна наша Россия!” <…>

У нас издавна клянутся в любви к народу, а отдельного человека ни в грош не ставят. За державными лозунгами человека забыли, как чеховского Фирса. Сегодня всё чаще приходят на память редкие для Пастернака по своей печали и безнадёжности строки:

 

Я человека потерял

С тех пор, как всеми он потерян».

 

В 2005 году в Питере в издательстве «Журнал “Нева”» вышла книга «Борис Слуцкий: Воспоминания современников», где есть и эссе Владимира Корнилова, названное по первой строке уже ставших хрестоматийными стихами Слуцкого «Покуда над стихами плачут…» (так, кстати, называется и его книга о русской лирике (1997)). Корнилова объединяла дружба с разными поэтами, которая нередко воплощалась в статьях и стихах. Но больше всего стихотворных обращений — именно к Слуцкому: «Апрель 45-го года» (1966), «На кладбище» (1986), поэма «Плач по Слуцкому» (1986). А в стихах 1988 года прямо признаёт: «Друг мой славный, друг мой самый лучший…» Он же составил его «Избранное».

Может быть, настало время издать книгу памяти о самом Владимире Корнилове? Во всяком случае, первые «главы» уже написаны — поэтами Ниной Королёвой («О тех, кто в памяти и в сердце», «Вопросы литературы», 2004, № 6) и Тамарой Жирмунской («Не готов я к свободе…», «Дружба народов», 2012, № 10). А дополнением стали бы стихи, посвящённые Корнилову близко знавшими его друзьями, тоже поэтами. Например, замечательные стихи 2001 года Дмитрия Сухарева, которые он прочёл по просьбе Ларисы Беспаловой на похоронах Владимира Корнилова. Эпиграфом к этим стихам — реплика Корнилова из телефонного с ним разговора: «Я думал, что ты европеец, а ты, оказывается, евразиец».

 

Ты прав, Корнилов, я не европеец —

Переболел,

Перегорел, не тщусь, не ерепенюсь.

Что мне Бодлер?

Что мне Парни, когда есть ты,

Корнилов?

Когда твоя, Корнилов, борода —

Уже полмира:

И горы, и боры? и города.

Где плешь тысячелетнего газона,

Стиху не цвесть.

Иное — зона,

Она всегда в природе русской есть.

Смердящая ли гиблая промзона,

Кирзо?вая ли зона гарнизона,

Холерный карантин,

Шарашка ли, —

Растут стихи, не ведая резона,

Грибами вылезают из земли.

И голос поднадзорного Назона

Нас внятно окликает издали.

Внемли, Корнилов!

 

Словом, смею надеяться, книга о Владимире Корнилове всё-таки увидит свет.

 

* Строка из короткой поэмы «Двое», опубликованной в книге: Суета сует: Стихи и короткие поэмы. — М.: Дом-музей Марины Цветаевой, 1999. — 88 с.

К списку номеров журнала «ОСОБНЯК» | К содержанию номера