Марина Кудимова

Из ФБ-записей 2015 г.

 


«БОРИС ГОДУНОВ» — 190

 

Когда по разным причинам отчуждаешься от Пушкина, начинает казаться, что ничего особенного в нем, кроме мелодизма, нет. А тут еще со всех сторон кричат: «Хватит козырять Пушкиным! Чего вы зациклились на своем Пушкине?» Стараешься не «козырять» и не «зацикливаться». Но когда неизбежно возвращаешься блудным сыном (независимо от пола) — понимаешь, что Пушкин не просто «наше все», а что он это «все» тебе просто так отдает, возвращает потерянное в блужданиях. «Прикрываться Пушкиным»? Но если он — земной наш покров, одевающий и согревающий в стужу духовную!


Вчера мой гриппозный день ушел на конструирование отношений Пушкина с электромагнитным телеграфом, изобретенным его другом бароном Шиллингом. Сегодня Пушкин — политтехнолог, 190 лет назад («Борис Годунов» завершен в 1825 г.) понявший, как делается и завоевывается власть.



КРЕМЛЕВСКИЕ ПАЛАТЫ (1598 года, 20 февраля)
Князья Шуйский и Воротынский.


 
Шуйский

 


             Что ж?
Когда Борис хитрить не перестанет,
Давай народ искусно волновать,
Пускай они оставят Годунова,
Своих князей у них довольно, пусть
Себе в цари любого изберут.

 




ВОСПИТАНИЕ УЧЕНИКА

 

Литература насквозь преемственна. Как в разветвленной на несколько потоков семье, здесь мозаично складывается сумма несходств, скрытых и явных противоречий и конфликтов, но — «за столом никто у нас не лишний», когда дело заходит о празднике или похоронах. Ращение и приятие новых поколений — дело небезболезненное, но иначе семья заглохнет и рассыплется. Не так одеваются, не то говорят и думают, не ту музыку слушают, но наши — не откажешься.


Самое редкое свойство, которое я встречала в литературной среде, — это приятие старшими нового. Снисходительность — да, равнодушное, внешнее доброжелательство — да. Даже общение — пожалуйста, отчего бы и не выпить. Но понимание, что литературная ротация — дело естественное и неизбежное, преодоление собственной душевной и возрастной лени, — на  это пальцев одной руки много. Дело это не простое — приподняться над собой, выглянуть из фортки и поинтересоваться насчет тысячелетия. Нет ни одной достоверной фразы Пушкина о Лермонтове, да и ко времени гибели Пушкина Лермонтов опубликовал только слабенького «Хаджи-Абрека». Но, по легенде, Пушкин успел сказать: «Далеко мальчик пойдет!»
Речь не о «назначенных» кураторах — секции СП «по работе с молодыми», преподавателях Литинститута или редакторах молодежных изданий. Тем деваться некуда с того момента, как согласился занять должность, будь то модернист Катаев, кондовый Полевой или Дементьев. Или Николай Старшинов, любивший достаточно ограниченный контингент, но печатать «литературную смену» вынужденный в диапазоне гораздо шире себя. Речь о преемственности внеслужебной. Учительной. Вот об этом: «Учитель, воспитай ученика,/ Чтоб было у кого потом учиться».
Традиция эта пресеклась, когда государственное признание перестало быть главным литературным критерием. Остался только талант, который признать можно, конечно, и под идеологическим дулом, и по социально-классовой приязни, но идеально — по доброй воле и самостоятельному выбору. «Сержантишки!» — презрительно субординировал мое поколение маститый деревенщик из военморов. О нас к тому времени спорили критики, но государство развалилось, и ни справку, разрешающую присутствовать на корабле, ни медаль за участие в боевых учениях нам выдать уже было некому. А самому прочитать и разобраться было недосуг.
Многие мэтры время от времени кого-то называют — и тут же забывают. После Старшинова, при всей ограниченности его вкуса, не родилось ни одного Учителя в системном смысле слова. Эллендея Проффер пишет о том, как Бродский, сочинив очередное предисловие к чьей-либо книге, потом говорил, что его вынудили. Нобелиат избегал имен, кроме практически ровесников и тех, от кого уже было не откреститься (Кублановский, Лиснянская): «Из более молодых я просто не знаю, кого назвать…» А в одном из первых интервью после возвращения в отечественный строй (если не ошибаюсь, «Известиям») раздраженно буркнул что-то такое: «после нас никого». Видимо, в тот день у лауреата, как говорил Гумберт Гумберт, «желудок не подействовал».
Исключения все же есть. Это Вознесенский и Евтушенко. Один написал «Муки музы», где назвал специфически вкусовой ряд новых поэтов, но — назвал и добавил: «Хочется через новых отдать свои долги Пастернаку». Другой никогда не уставал ошибаться, снова искать, терять и подбирать, разочаровываться и влюбляться. Это объяснимо запредельной, все опасения превзошедшей славой, которая позволяет отдать долги — и опять наделать долгов. Но и живым любопытством, и данью собственным учителям, посеявшим традицию. Как в той притче: по учителям узнаются ученики.
И это — конечно же — полубезымянные  подвижники, пестующие молодых в глубинной России, ни денег, ни славы не снискивающие.  На них пока все и держится. А прочее — за рамками литературы. Как писал Чуковский: «…у нас Гоголи делаются при помощи всяких внелитературных приемов».

 

ВЫМОЛЧКА

 

Я много раз писала, что поэзия — дело молодых. И не отказываюсь от своих слов. Но я, разумеется, имела в виду процесс создания стихов, а не процесс их публикации. Мне кажется, что сегодня молодые поэты лишены необходимой для периода ученичества стадии — вымолчки. Публикуется все фактически «с колес». Премии раздаются направо и налево, потому что надо осваивать премиальные фонды в номинации «Дебют» или что-то в этом роде. В 17 лет легко издать книжку и отхватить за нее миллион — все зависит от того, в какую премиальную нишу и насколько правильно себя определишь. Во всех  профильных изданиях существует негласная разнарядка на молодых, и тут уж не до качества — создается впечатление, что редакторов волнует лишь факт наличия текста. И основной заботой юного автора становится именно публикация, а не собственно писательство. Конечно, для того чтобы напечататься, надо хоть что-то написать. Но навык этот приобретается довольно скоро.


Лошадей после нагрузки выстаивают без еды и воды.  Сыр или вино выдерживают,  пока они не приобретут нужного качества. В балете сначала учат держать корпус и распределять вес, держась за палку, тянут мышцы ног и спины и укрепляют подъем стопы. Стадия вымолчки сравнима с этими процессами. «Чем продолжительней молчанье…» и т. д.
Сколько должно длиться это мучительное состояние, никто не знает — у каждого свой срок. Однако представим себе, что, написав стихотворение «Нищий» в 15 с небольшим лет, Лермонтов был бы избран в члены Академии. Если бы родился позже, получил бы Пушкинскую премию и т. д. Не ушла бы навек мощная харизма его вымолчки? Ведь единственный прижизненный сборник Лермонтова вышел лишь за год до гибели (СПБ, 1840; тираж 1000 экз.) и заключал 26 стихотворений и две поэмы — «Мцыри», «Песня про купца Калашникова» — из 30 поэм и ок. 400 стих., написанных к этому времени.

 


У врат обители святой
Стоял просящий подаянья
Бедняк иссохший, чуть живой
От глада, жажды и страданья.


Куска лишь хлеба он просил,
И взор являл живую муку,
И кто-то камень положил
В его протянутую руку.


Так я молил твоей любви
С слезами горькими, с тоскою;
Так чувства лучшие мои
Обмануты навек тобою!

 


 

 

К списку номеров журнала «ДЕТИ РА» | К содержанию номера