«И мартовские иды наступили». Слово редактора

    И в мире, и в душе может твориться всё, что угодно. Но законов природы никто не отменял. За зимой приходит весна, это неизбежно. Но почему она дышит в лицо холодом? А надежда на весенние перемены столь туманна и призрачна?

            У кого спросить об этом, как не у поэтов? Что ж, поговорим о поэзии. Тем более, что  этой весной стихотворный раздел журнала предстаёт перед нами как некий срез близких многим мыслей и чувств, и между совершенно разными (по мироощущению, жизненному опыту, возрасту) поэтами возникают поразительные диалоги и переклички.

            Начнем с того, что настроение в стихах, по преимуществу, осеннее и зимнее: «Слишком холодно нынче у нас – на краю / самой трудной земли…» (С. Николаев);  «Неизбежные боль и прохладца / настигают повсюду.» (Е. Витковский). И это показательно – весна не хочет наступать. И, как мы можем ясно увидеть, с категорией «время» в поэзии начинают твориться странные фокусы: «Стекали стрелки со стенных часов, / металось время в поисках начала…» (В. Каган); «И кажется, неподвижно / время остановилось и более не течёт.» (С. Николаев); «Служит время сомнительной сводней, / водит за нос природу…» (Е. Витковский). Образ остановленного или текущего неправильно времени появляется в стихах обычно в периоды застоя, «безвременья». Это происходит далеко не в первый раз, и заставляет серьёзно задуматься.

            Ещё одним признаком большого неблагополучия предстаёт вновь возродившееся внимание поэтов к теме загробного мира (ада, Аида), в частности, ада дантовского и его девяти кругов.  И если раньше в поэзии нередко встречались более или менее абстрактные размышления о самой идее посмертной жизни, то сейчас усиливается конкретная тема ада  на земле,  ада «здесь и сейчас»: «с добрым утром тебя, любимая, с новым адом» (М. Кабир). Кто-то иронически называет нашу жизнь раем, а кто-то – даже «адовым раем», как Виктор Каган. 

            Наиболее точно ощущения людей, живущих в земном аду, выразил Максим Кабир:

          Мы лежим на дровах. Инквизиция курит в сторонке.

 А над нами по небу летят, и летят похоронки.

            Наших поэтов волнуют очень разные вещи. Но есть близость между мрачными видениями Тэйт Эш и пророческими снами Виктора Кагана. «Божественная комедия», «Фауст» и Библия – источники размышлений для них.

            Ольга Дернова и Сергей Николаев – трудно найти столь не похожих друг на друга людей. Но есть что-то родственное в их трепетном отношении к природе, ко всему живому, что рождает у читателя светлое чувство, несмотря на то, что эти поэты хорошо знают, как «жизнь страшна».

            «Печальные новости множатся в мире печальном», – говорит Евгений Витковский, и это, действительно, так.  «Страшный мир»  опять врывается и в поэзию. От него могут скрыться разве что только очень толстокожие индивидуумы. Но не поэты, не художники и творцы, которые чутко реагируют на всё, и, как сейсмографы, регистрируют любое повышение уровня зла и несправедливости в мире. «Растет энтропия, и с этим никак не поспоришь», –  снова отмечает Витковский, но ведь спорят! Поэзия – способ борьбы с энтропией. Может быть единственный. И общее свойство всех настоящих поэтов – неравнодушие. Они знают и видят то, что другим не дано.

        Так умирай последним спамом,

         чувств не скрывая, не тая.

         Поэт лишь тот, кто был на самом

          краю «бы» и «небы» – тия.

                                    (И. Винтерман)

            Пусть «…мартовские иды наступили / по всей земле» (О. Дернова). Мы выживем, мы справимся. Пока жива поэзия.