Прогулки по прошлому. Эссе в двух частях

САХАРОВО

Сахарово – сыпучее, хрустящее слово, как сухая осенняя листва под подошвами, как свежевыпавший сухой крупитчатый снег. Морозно. Кажется, хрустит всё, даже солнечный свет.

Посреди посёлка – обширный парк, время от времени становящийся лесом, дважды – двумя мемориальными комплексами. По берегам парка протянуты аллеи. В морозном воздухе контуры деревьев видны необыкновенно чётко, и чёткие тени разостланы на снегу, но не всякая ветка отбрасывает тень, видимую невооруженным глазом. Древесный ритм, стройный, почти нотный рисунок стволов и ветвей удваивается солнечным светом неточно – это как тема и вариация, хотя из настоящих, различимых на слух звуков – только птичий щебет.

Вдруг – снегопад среди ясного дня, причём точно над моей головой! Смотрю вверх. Там, на одной из самых высоких веток ближайшей берёзы – рослой, стройной, в урбанизированном мире такие редко встречаются – сидит тяжёлая птица. У птицы округлая бежевая грудка, коричневая спинка, мощный хвост и… уши. Да, уши! То есть, перья на голове птицы растут таким особым образом. Это сапа, дневная сова; её еще называют северным орлом. Здесь, в Сахарове, вообще невероятно много птиц, ярких и разных, обычно не живущих среди людей: это дятлы, клесты, поползни и многие другие пернатые. И только возникает мысль купить хлеба и накрошить его на какой-нибудь пенёк – взгляд натыкается на пластиковую птичью кормушку.

Сахаровская Академия – раскидиста, крылата. Облик её меняется на глазах, приобретая строгие, скользящие, отражающие урбанистические черты. Но за корпусами академии – всё та же глубокая, устойчивая даль полей, у самого горизонта задёрнутая лесом. Её хорошо видно из окон.

Когда приходится бывать в области, первое, что я ожидаю увидеть, – это следы советской эпохи, сохранившиеся в архитектуре и скульптурных памятниках, в бытие людей и их поведении, в самом ритме окружающей жизни. Никогда заранее не знаешь, что ты найдёшь, но, находя, всегда определяешь безошибочно: это оттуда. Декор фасадов или интерьера, рудименты символики, даже выражения лиц людей – это может быть всё что угодно. Приобщение к этим следам подобно путешествию по чужому прошлому, ощущению чужой, почти художественной ностальгии.

Впервые я обнаружила эти следы, разумеется, в своем родном городе Тверь. Там их достаточно много до сих пор, несмотря на постоянное стремление иных людей стереть их или хотя бы замаскировать. Но это – в областном центре. А в районных столицах (Старице, Бежецке, Удомле и др.) жители приняли свою историю, примирились с ней. В сельской местности и вовсе удивительная ситуация: реалии минувших десятилетий так органично соединены с приметами дня сегодняшнего, что и сам разрыв истории, разрыв времени не ощущается. Возможно, тем, кто живёт в российской глубинке, не так важно название государства, расположенного на землях их родины…

За парком, на территории академгородка, расположено несколько зданий, выстроенных давно и на совесть, но уже разрушающихся. В них никогда никто не жил, не учился и не работал, хотя гаражи при этих зданиях (судя по оставленным следам) используются в летнее время года. Сами же постройки пустуют; они не представляют собой ничего особенного – кроме, пожалуй, одного здания на берегу искусственного пруда: оно поражает воображение. Футуристически-непропорциональное, ассиметричное строение разрастается сразу во все стороны, словно пытаясь вобрать в себя как можно больше окружающего пространства. И действительно, внутри здание оказывается огромным: в нём два просторных зала с окнами в три ряда в каждом, несколько лестничных маршей, внутренний грузовой лифт.

Находиться в здании небезопасно: стены покрыты крупными трещинами и разломами, в которых даже зимой, сквозь наметённый ветром снег зеленеет трава, крыша или обвалилась, или была заранее снята. Но каков был замысел! Это здание, вопреки законам физики необыкновенно устойчиво, монументально нависающее над озером, со стороны представляется даже не следом другой эпохи, а пришельцем из того самого «светлого будущего», ныне ставшего для нас пустой формой, но, безусловно, когда-то наделяемого смыслом и содержанием нашими родителями и родителями наших родителей.

С берега озера видны ещё два футуристических здания, и заметны строительные леса вокруг них: они не только не разрушаются, но и готовятся к эксплуатации. Одно из них, с башенками и конусообразными крышами (вероятно, самое позднее по срокам постройки), выглядит, как заветный сказочный замок вдалеке. Вероятно, это будет здание для торжественных мероприятий, ведь в замках не обходятся без праздников. И ничего, что фонари на аллее, ведущей к нему, уже немного покосились – лампочки в них, как ни странно, целы!

СЕРЕБРЯНЫЕ ДЕТИ

Пришедшие к нам из прошлого, цельные или покалеченные, грязно-серые или покрашенные характерно-серебряной кладбищенской краской, они ещё встречаются во дворах среди наших домов. Никакой эстетики в них нет: объекты массового производства, они, хотя и относятся к жанру советской соцреалистической скульптуры, строго говоря, не являются художественными произведениями. В процессе тиражирования потерян тот эстетический флёр, который был у некоторых оригиналов. Тем не менее, отрицать культурную ценность этих объектов не следует: пусть это не шедевры на все времена, они представляют собой памятники эпохи, своеобразные исторические документы, выполненные в гипсе.

Эти скульптуры, с одной стороны, должны были приблизить искусство к народу, сделать его доступным в прямом смысле слова. Гипсовые фигуры стояли не на постаментах в человеческий рост (как памятники, скажем, Ленину). Чугунный/бронзовый/каменный Ленин или какой другой небожитель по праву возвышался над гипсовыми простыми смертными, стоящими прямо в парках и на придомовых территориях. Была между этими скульптурами и настоящими, живыми советскими людьми и психологическая близость: пионер с горном, играющие в мяч дети, заводской рабочий, пресловутая девушка с веслом и т. д. – все эти образы были нарочито простыми понятными.

С другой стороны, гипсовые граждане Советского Союза ненавязчиво диктовали гражданам из плоти и крови стереотипы внешнего вида и поведения. В связи с этим хотелось бы обратить внимание на принципиальную одноликость, а точнее, безликость этих скульптур. Речь идет не только о похожести, например, пионера с горном и девочки с булавами, обручем или мячом, рабочего и доярки (чтобы не сказать колхозницы и не вызвать ненужные ассоциации с действительно оригинальным, хотя также соцреалистическим монументом). Эти гипсовые люди даже делятся с нами своими типичными эмоциями: им может быть радостно, они могут быть на чем-то сосредоточены и т.д. Но дело в том, что весь этот небогатый, впрочем, спектр эмоций выражают лица, лишённые индивидуальных портретных черт. Что это добавляет к нашему пониманию советского прошлого? Упрощённое понимание человека? Отрицание и отторжение личности в пользу стереотипного набора эмоций? Возможно, но вряд ли: сами эти гипотезы были бы свидетельством упрощённого понимания, а точнее, непонимания минувшей эпохи. Да, гипсовые скульптуры представляли упрощённое искусство, но это было искусство на расстоянии протянутой руки.

Сохранившиеся во дворах гипсовые фигуры сейчас выглядят жутковато. Даже у тех, что остались в целости, из-за воздействия окружающей среды одинаковые очертания, окончательно стёрлись лица. Гипсовые обмылки покрыты жёлто-бурыми пятнами лишая, они ссутулились, на многих скульптурах кое-где выросла зелёная моховая шёрстка.

В заволжском районе Твери когда-то жил реставратор таких скульптур. Во двор его дома со всего города свозили гипсовых человечков и зверушек. Вскоре после развала страны реставратор прекратил свою деятельность, а потом и вовсе умер – скульптуры же, заполнявшие двор, остались. Они стоят там до сих пор, покрытые для пущей сохранности серебрянкой.

Вот и опустился на коленях посреди двора, косясь на гипсовый мяч, безрукий серебряный мальчик, а рядом склонилась однорукая девочка-пионерка без лица, но с крепкими, здоровыми коленками, прикрытыми опрятной юбкой. Подальше льёт воду из пустого ведра мальчишка с арматурами вместо руки и ноги – малолетний терминатор – на хорошо сохранившуюся босоногую девочку. А вот выступает из кустов под окнами зеленоватая девочка Алёнка. Неподалеку от нее вытянул шею безрогий олень. Из его тела, особенно из ног, хищными зубами времени выхвачены целые куски гипсовой плоти. Запрокинул голову и вот уже лет тридцать не смыкает клюв крутобокий петух на шаре, за неимением лап насаженный на толстый стальной прут.

Но главное – это всё-таки дети, калечные серебряные дети, в пантомиме рассказывающие о советском прошлом, его идеалах и повседневной действительности.

г. Тверь