Кот в мешке. Повесть

Вопрос. Я прочитал пророчества Нострадамуса о конце света, всемирном педикулезе, концентрационных лагерях, гладе, море, войне и пришествии мрачной Кобылы. Это просто ужасно! Есть ли в этом проклятом, обреченном мире хоть что-нибудь, ну хоть что-нибудь стоящее того, чтобы жить?!

Ответ. Кошки. Кошки — это хорошо.

«Жрал в три горла и все свои силы тратил на разврат…» Или: «мрачная скотина с бандитскими наклонностями…» Досадно мне было слушать подобные характеристики. Право, употреблять в отношении нас столь оскорбительные слова и словосочетания, знаете ли, просто несправедливо. Да будет известно автору вышеупомянутых фраз, что в мировой литературе обретается достаточное количество моих предшественников, чьи умозаключения, стиль и поступки возвысили образ кота если и не в среде проходимцев, мнящих себя литераторами с большой буквы, то по крайней мере среди поистине созидательной интеллигенции. Уж кому-кому, а этим бессребреникам доподлинно известно, что коты играли, играют и будут играть значительную роль в человеческом бытии, и что кошки — это хорошо…

Ах, только бы освободиться, только бы вылезти из этого проклятого мешка! И тогда, быть может, я готов простить всякой «литературной скотинке, питающейся сенцом чужих сюжетцев на ниве жизни», подобные оскорбления!.. Но если выберусь, куда податься?.. Быть может, в троллейбусное депо?.. Ах, о чем же я думаю перед лицом смерти! Вылезти бы сначала!.. Хотя депо — местечко теплое, спокойное (если, конечно, сойдешься характером с диспетчером). Впрочем, нет. Депо в городе не так много и наверняка уже пронырливыми котомявками прихвачены. Мясные и рыбные лавчонки тоже, поди, взяты в оборот. Свято место пусто не бывает… О, знали бы вы, какими там божественными разносолами потчуют! Голова кругом идет! Трапезу начнешь — язык проглотишь, ум проешь!..

Ах, о чем я помышляю перед ликом погибели своей! Но уж лучше, наверное, предаться думам, нежели отчаяться… И где только он этот мешок откопал? И кто бы мог подумать, что так все закончится?.. Не все люди, к сожалению, близки к пониманию того сложного метафорического смысла, которым мировая мифология наделила образ кота. А ведь зрячие свели его к положительным для человеческого сознания понятиям — таким, как добро, любовь, плодородие, защитные силы. Вспомнить хотя бы бога солнца Ра, который выступает в образе рыжего кота и повергает огромного змея Апопа, олицетворяющего мрак и зло…

Ах, боже мой, только бы выбраться!.. Кстати сказать, приют или питомник — тоже не выход. Это даже худший вариант. Ибо люди, которые работают в питомниках и якобы пекутся о нашем брате, попросту страдают вялотекущей формой айлурофобии. Иначе как объяснить тот факт, что они чают стабилизировать нашу численность столь радикальным методом, каким является кастрация…

М-да, я попал. Безвозвратно. Застывшая, мертвая точка. Погиб. Пропал… Вся наша жизнь состоит из случаев, связанных между собой. Цепочка последовательных событий способна любого привести куда угодно. Это факт. Доживаю последние часы своей жизни. Да что там! Не доживаю — доволакиваю! Страшно, ох страшно… Что ж, прощайте, луна и солнышко, небо и земля, на которой не останется даже бледного оттиска моей кошачьей лапки. Прощай, жизнь моя! Была ты славным приключением и морем свободы. Вкусил я от своей независимости толику защищенности и прозаического удобства и даже порой предавался самолюбованию (хотя ни на минуту не забывал, что любой из моих собратьев — пусть даже кому-то из них недостает порой сообразительности — являет собой целый мир, полный переживаний, надежд и любви, ибо имеет душу, которая всегда способна определить, что есть добро, а что — зло). И была в моей судьбе большая любовь. Так что мне не о чем жалеть, друзья мои. И все, что я могу сейчас сделать, силой неприглядных обстоятельств оказавшись в мешке, надеяться на чудо да рассказать вам свою историю.

2

Вопрос. Скажите, может ли котомявка доверять людям?

Ответ. Разумеется, да. Просто пусть не требует от них больше, чем они могут дать.

Моя мама доверяла людям. И это стало для нее роковым обстоятельством (она погибла под колесами автомобиля, когда переходила дорогу на зеленый свет светофора). Человек, в квартире которого мы с мамой обитали (звали его как-то чудаковато — Калистратом Аполлоновичем), очень сильно переживал эту потерю, тосковал по своей любимице. Бывало, находясь в своем кабинете, Калистрат Аполлонович представлял, как моя мама вдруг появляется и грациозно ступает по ковру, затем запрыгивает к нему на колени, смотрит в глаза и спрашивает его о чем-нибудь, а он отвечает на ее вопрос. Он очень любил мою матушку, пусть даже ему не раз приходилось избавляться от ее потомства. Мне с этим повезло — зазвонил телефон (кто-то ошибся номером), и Калистрат Аполлонович отвлекся от малоприятной процедуры, которую совершал один-два раза в год. Покуда он выслушивал нетрезвые извинения, мои новорожденные братья и сестры захлебнулись. Я же, сам не знаю каким образом, умудрился вылезти из большого эмалированного ведра с водой. Эта жажда жизни, очевидно, озадачила пожилого человека, и он проявил милосердие, решил меня оставить…

А мама-кошка была красивая. Правда очень красивая. Ее большая фотография в резной деревянной рамке висела на зеленой стене напротив письменного стола, за которым Калистрат Аполлонович проводил немало времени. Фотографий моей матери у него было много, она обожала позировать и строить ему глазки. Любила ли она его? Любила. И умела прощать. Даже тогда, когда Калистрат Аполлонович не ведал, что творит. Любил ли я этого человека?.. Он был одинок и тяжело болел. Я чувствовал это. И старался облегчить его страдания. Носился по квартире за резиновым мячиком или гонялся за шариком из фольги, или крутился волчком, когда он привязывал бумажный бантик к моему хвосту. Я хотел выглядеть забавным и милым, пытался вызвать улыбку на его лице. И, пахнущий лекарством, которое на то лишь и было способно, что поддержать в нем жизнь, но никак не излечить от смертельного недуга, Калистрат улыбался. Если он грустно вздыхал над своими мемуарами и письмами, которые получил когда-то давно, мне не оставалось ничего другого, как только тихонько сидеть на краешке письменного стола и жалеть его. Я ластился к нему, как это не раз делала моя мать, если его вдруг начинали мучить боли… Полагаю, Калистрат Аполлонович предчувствовал скорое успокоение от земного своего пути. Иначе зачем бы он предлагал котенка своим знакомым и соседям по подъезду?.. И хотя никто из них не горел желанием взять меня к себе, полагая, наверное, что тем самым они продлевают дни больного человека, самКалистрат Аполлонович, однако же, не предавался унынию…

Дальние родственники объявились, как только Калистрата Аполлоновича не стало. Сильно не скорбели, свалившемуся наследству были рады. Квартиру продали, деньги поделили. Впрочем, к этому времени я уже имел крышу над головой…

Я благодарен Калистрату Аполлоновичу, что он оставил меня в живых и позаботился о моем будущем. Думаю, он сделал для меня все, что мог.

3

Вопрос. Кошки и люди — проживут ли они друг без друга?

Ответ. Спросите у Лавкрафта.

Длинные стеллажи и огромные шкафы, где, покрытые слоем густой пыли, покоились тучные тома. Гудение ламп и шепот посетителей. Литературные вечера, на которых декламировались стихи, иногда проза, исполнялись бардовские песни и пьесы на народных инструментах, и три жрицы — Вера Ивановна, Надежда Марковна и Любовь Владимировна, чем-то похожие одна на другую, — все это находилось за первой дверью. Тут же — вторая дверь; помещение по ту сторону практически всегда было полно народу. Здесь люди переводили дух от суеты сует или же исповедовались друг другу и философствовали. Иногда, случалось, буянили и мутузили того, с кем еще полчаса тому назад велиразлюбезнейший разговор. Но чаще, конечно, погружали собственный и сторонние рассудки в марево многообразности своего и чужого прошлого либо в избитую скабрезность, а затем неровной поступью шагали прочь, избавляя от своего общества пышногрудую барменшу Люду (дай бог здравия в ее нервной работенке). Детская библиотека имени М. Горького и кабачок «Кроличья нора» притыкались с торца четырехэтажного жилого дома, который построили вскоре после войны немецкие военнопленные. Столь разнящийся контраст между заведениями, изолированными друг от друга кирпичной кладкой, лишь на первый взгляд мог показаться курьезным. С возрастом понимаешь, что на подобных антитезах строится жизнь. Читальня и кабак, или, если хотите, изящество словесности и бесконечные муссирования неприличных глаголов, — именно это антагонистичное противопоставление стало моим пристанищем.

Дело в том, что Калистрат Аполлонович был завсегдатаем читальни — все это я узнал несколько позднее — и находился в хороших отношениях с библиотекаршами (хотя не распространялся им о своей болезни). Я слышал от Надежды Марковны, будто бы в один из последних визитов Калистрат Аполлонович обмолвился, что вынужден навсегда уехать из города, но не знает, куда бы пристроить котенка; взять несмышленого с собой не представляется возможным, а выгнать на улицу жалко. Надежда Марковна, конечно же, не могла не согласиться, что оставлять беззащитное существо на улице — поступок жестокий, и предложила Калистрату, если не найдутся новые хозяева, принести своего питомца в библиотеку.

— Вы серьезно? — спросил он. — Разве так можно?

— Ну а почему бы нет? Если помните, у нас тут жил кот.

— А ведь и правда. Помню-помню. Барсик, кажется. А я и значения-то все как-то не придавал. Ходит себе и ходит Барсик ваш. Действительно. А где он сейчас?

— Да бог весть. Вторую неделю не появляется. Пришибли, поди. Век кошачий короток, Калистрат Аполлонович. Так что приносите. Все лучше, нежели в питомнике.

— А ведь принесу, не отвертитесь.

— Вот и хорошо. А то у нас тут, — перешла она на шепот, — мышки озоруют.

Засим Калистрат Аполлонович принес меня в библиотеку и принял от Надежды Марковны символические пятьдесят копеек. Вот так оно было. Мыши в библиотеке, действительно, озоровали, а Калистрат Аполлонович навсегда ушел из моей жизни…

Первое время я немного тосковал по Калистрату, по уютному его кабинету, где на стене висел портрет моей родительницы. Но ко всему привыкает кот. Мало-помалу я обживал свою обитель, гонял мышей, с любопытством глазел на посетителей и умело пользовался добротой жриц. Но больше всего мне нравилась картонная коробка, дно которой было устлано чистой ветошью. Это был мой священный мирок, куда никто не смел вторгаться. Каким-то особым изыском рацион не отличался, но и голодная смерть уж точно не грозила. По прошествии какого-то времени я уже выходил на улицу, а «Кроличья нора» стала для меня вторым домом. В подсобном помещении кабака имелся топчан, где я тоже мог почивать до утра (все по той же причине — озоровали мыши).

Надо сказать, что окрестная территория была разделена между братством котов и кланом кошек. К моему счастью, библиотека и кабак, а также прилегавший к ним уголок (место для пары мусорных контейнеров, детская площадка с множеством припаркованных на ней автомобилей и аллейка, которую обрамлял шиповник) оказались нейтральными владениями. На помойке харчевались больные и старые коты и кошки, на детской площадке гуляли и справляли нужду домашние питомцы (надменные и чванливые, с толикой презренья взиравшие на беспризорных собратьев), а в кустах шиповника встречались любовники враждующих сторон. Впрочем, «враждующие», наверное, не совсем верное определение — скорее, соперничающих. Ибо кровавых драк между братством и кланом, как я заметил, практически не было (не считая мелких потасовок внутри самого братства за какую-либо самку из клана). Вообще, сосуществовали относительно мирно. И даже порой объединяли усилия, если того требовали обстоятельства. Например, изгнание чересчур наглого чужака из другого братства котов. Таким образом, пусть братство и клан и жили по своим законам, иногда довольно-таки жестким, но в отношении меня и те и другие проявляли терпимость. Более того, вскоре предложили примкнуть к братству. Окажись я на улице, скорей всего, вступил бы в компанию. Иначе пришлось бы туго.

Но я отказался. И дело вовсе не в том, что я не считал себя бездомным. Просто не раз ловил себя на мысли, что мне интересны не столько любовные похождения, пересуды о гастрономических пристрастиях или обход территории. Предо мною, как мне казалось, — благодаря жрицам читальни и мероприятиям, которые они устраивали для посетителей, а также завсегдатаям кабачка с их разговорами по душам, невеселыми историями и случаями из жизни, — приоткрылась дверца, за которой находились иные жизненные ценности, нежели те, что лежали на поверхности. Ощущение это было подсознательным, однако я доверял своей интуиции. На протяжении всего последующего времени я наполнял душу и самосознание звуковыми и смысловыми образами и стал чувствовать глубину, энергетику и силу слова и в конце концов научился понимать человеческую речь. Даже больше того. Если люди умеют читать наши жесты и мимику, улавливать настроение и желания по самым незначительным оттенкам в интонации, то вполне закономерно, что мы, коты, не менее наблюдательные существа. Мы тоже читаем человека, знаем людей и их жизнь — кто-то в большей степени, а кто-то, разумеется, в меньшей. Подобно тому, как человек, который не знает нотной грамоты, способен по достоинству оценить и понять музыкальное произведение, так и я воспринимал человеческую речь, вдумывался и постигал ее смысл… Неправда, будто бы коты общаются с потусторонними силами, дабы одолжиться с их помощью знанием о мире здешнем. Знание, уверяю вас, мы получаем сообразно своему жизненному опыту и по мере своих скромных способностей… Однако вам ли не знать, что природа обстоятельно позаботилась о том, чтобы отдельные ее шарады и случайности никогда не были разгаданы. Впрочем, быть может, в способностях моих и вовсе нет ничего невероятного. Куда как удивительнее было бы, если бы я мог читать, писать или разговаривать.

Итак, облагодетельствованный добрыми людьми, обретший надежное пристанище, где вкушал пищу для ума и духа, нуждался ли я в чем? Ну разумеется. В чутком и рассудительном собеседнике, с которым можно было бы затронуть волнующие меня темы, развенчать свои сомнения, одолжиться советом. К сожалению, такого кота в наших окрестностях встретить не довелось. Нет, все, кого я знал, бесспорно, были замечательные ребята. Но установилась в них житейская мудрость, сообразная условиям, в которых братство обитало. Поэтому мне — сытому, ухоженному, выспавшемуся, — приставать к старожилам со своими, как мне казалось, глупостями было не совсем хорошо. Домашние же коты оказались слишком ленивы, чтоб снизойти до разговоров о высоких материях и котовьем предначертании. Скорее всего, они восприняли бы мои розыски и расспросы как глум или умопомешательство. В конце концов, если б и не поколотили, то, верно, сделали бы объектом насмешек либо начали чураться и обходить стороной. Оттого я и предпочитал одиночество.

У людей в этом отношении, разумеется, все сложней. Но поступают они, насколько я заметил, точно так же (за исключением читальни и кабака, где посетители не скрывают от других того, чем живут и дышат, что их волнует и заботит). Многие, конечно, с головой уходят в суету и пошлость, их доля — жизнь по инерции. Их суждения бесхитростны: жизнь — непрерывное движение на базе законов земных, а проку от макулатуры мало, ведь кого ни возьми, а пишут все об одном и том же, просто всякий на свой лад и манер. Но те из них, которым невмоготу инертное бытие, понуждают своих собратьев остановиться, оглянуться и образумиться, — складывают из слов мозаики рассказов, повестей, романов. Иногда получается и очень даже недурно. Впрочем, ненадолго. Инерция бытия посильней любой литературы оказывается… Верно, поэтому Любовь Владимировна постоянно требовала от компетентных ведомств (к слову, принявших инструкцию, что литература не способна дать государству стоящую идею) постоянного пополнения библиотеки новыми книгами и периодикой...

4

Вопрос. Практически все великие мореплаватели обязаны своими открытиями котам и кошкам, которые давили в трюме мышей и крыс, тем самым спасая корабли и капитанов от голодного бунта команды…

Ответ. Не продолжайте, ибо не счесть исторических событий, которые приблизили эти замечательные существа, равно как и не счесть жизней, которые они спасли. И помните: убивают — безверие, ненависть и злоба, вдохновляют — надежда, любовь и кошки, а большой астероид Апофис, опасно сближающийся с Землей, назван в честь огромного змеяАпопа.

Кошек было много. Но за время, которое я прожил при библиотеке и кабаке, ни одна из них не запала мне в душу. Факт весьма странный, учитывая любвеобильность котовьей природы. (Впрочем, я смирился со многими своими чудаковатостями.) Возможно, врожденная воспитанность не дозволяла довлеть над моим сердцем и разумом инстинкту продолжения рода, а возможно, еще что. Так или иначе, я оставался все это время один, но надеялся обрести свой идеал. Потребность любить, как мне кажется, — это не происходящие в организме кошки химические реакции, являющие наружу флюиды, на запах которых сбегается окрестная шпана. Это, братцы, не любовь. Любовь — это приверженность, это судьба.

Это был самый обычный двор… Два пятиэтажных дома, что с нескрываемым любопытством разглядывали друг друга, а между ними — детская площадка (новенький желтый домик и горка — предвыборный жест депутата; развалившаяся песочница с полусгнившим деревянным «мухомором» и погнутые качели — наследие прошлых лет). А еще: бельевушка, турник, трансформаторная будка, множество автомобилей, немного сирени в палисаднике и деревья… А очутился я в том дворе потому, что спасал свою шкуру от бродячей собаки. Пес набросился на меня в тот самый миг, когда я, исполненный самых противоречивых чувств от невеселого финала книги одного японского писателя о коте (бедняга утонул в чане с пивом), вышел из библиотеки и намеревался зайти в «Кроличью нору». Признаться, я опешил от неожиданности. Потому как бездомных собак не встречал в этом районе достаточно продолжительное время (ходили слухи, что с подачи администрации города имел место отлов бродячих дворняг). Да и настроение у меня, скажу вам, было на тот момент какое-то растерянное и даже, можно сказать, паршивое. (Ведь посудите сами, что ни книга о коте, так всенепременно имеет место несчастный случай. Впрочем, оно, конечно, понятно, литераторы особой фантазией не отличаются; то лишь и могут, что навыдумывать для героя своего кучу неприятностей, а тот выкручивайся как хочешь.) Застигнутый врасплох, я, вместо того чтобы скорей забежать в кабачок, пустился наутек. Лохматое чудище, лязгая пастью, конечно же, бросилось вслед. Нелегко было оторваться от него, и поблизости не оказалось деревьев (дорожная служба расширяла в этом месте дорогу, поэтому деревья спилили). Тогда я ринулся в сторону транспортного кольца, поскольку гибель под колесами автомобиля казалась мне в тот момент куда как предпочтительнее того, чтобы стать чьим-то ужином, а затем и к самому оживленному перекрестку…

Только бы выжить — вот истина! Вот, оказывается, голая, ешкин ты кот, правда любой жизни! И я мчался во весь галоп. Собачьи клыки и хватка… О, дорогие мои, скольких бродяг из братства покалечили и порвали бездомные псы… Я мчался по тротуарам и даже не думал, что люди (они летели навстречу, их было много, все оттенки серого), ну хоть кто-нибудь из них, заступятся за меня. Люди шарахались в сторону, иные что-то кричали, а некоторые издавали пронзительный свист. В конце концов, чувствуя, что не оторваться, я свернул во дворы. Я надеялся, что уж хоть там-то будут деревья. И оказался прав. В самый последний миг взлетел на липу и зашипел на заходящегося хриплым лаем и брызгающего слюной разъяренного барбоса. Когда он, вдосталь налаявшись, оставил меня в покое, уже смеркалось. Из окон домов начинал струиться тот волнующий золотистый свет, который в промозглые осенние вечера или в долгую зимнюю ночь манит большинство бездомных котов. Для одних этот свет — тепло и уют. В воображении других — плошка с вареной путассу и миска молока. Для третьих свет ассоциируется с лаской человеческих рук и добрыми голосами, незаметно вплетающимися в сонную негу, в цветные грезы пушистого домашнего любимца.

Я спустился на землю, огляделся — как-никак находился на чужой территории! — но, к своему облегчению, никого из котов не увидел… «Возможно, — вдруг подумалось мне, — что не скудная фантазия принуждает литераторов к трагической развязке. Отнюдь нет. Чан ли это с пивом, собачья ли пасть или банальная чумка, все одно — именно жизнь подбрасывает литераторам сюжеты. А жизнь особо-то с нашим братом не чванится…» И тут в одном из окон пятиэтажки на первом этаже зажегся свет. И я увидел Ее... О, как Она была прекрасна в это мгновение!.. Но появился человек, взял это божественное создание, сбросил с подоконника и задернул шторы.

Занавес? Как бы не так!

Я стал приходить в этот двор каждый вечер. В жестокой драке мне пришлось отвоевать у здешних котов право находиться на этой территории именно в то время, когда горит свет в окне на первом этаже. «Это Ася, — сказали здешние котяры, — хозяев Лисовских кошка. Сиамская. Хороша, а? Прошлой осенью вроде завели. Гулять не пускают. Блох опасаются и… ха-ха-ха… потомства...» Ася поняла, что я прихожу в этот двор только ради нее. «Вы, конечно, можете глядеть друг на друга, — ворчали местные прохвосты, — но только знай, что она — наша».

Ну, это мы еще посмотрим!

Самый лучший способ завоевать расположение понравившейся кошки — удивить, восхитить и позабавить ее. И я решил сложить стихи, ибо за время жития при библиотеке обнаружил в себе талант сочинителя.

Я прикоснусь к вселенским тайнам,

едва в твои глаза взгляну.

В них растворюсь и утону,

твое познав очарованье!

 

Что мир? Плывет, словно ковчег

сердец, измученных надеждой,

на глади вод безбрежных

не оставляет след.

А ты — звезда над этой ночью!..

(Сидела Ася на окне

и улыбалась, между прочим…)

 

И в чуткий час окрестной мглы,

когда притихли мыши, люди,

мяукну тихо: «Вместе будем,

о, счастье зыбкое судьбы».

И это только малая часть тех серенад, которые я исполнял под ее окном. К сожалению, хозяева Аси совершенно не разбирались в поэзии, а потому не могли по достоинству оценить возвышенность этих строк да и все мое творчество в целом. Равно как и наплевать им было на мои благородные чувства к их питомице. Для них я был всего лишь дворовым прохвостом, частью двора с «мухомором» в песочнице, котярой, который, в силу своего инстинкта, не давал им уснуть… Из форточки показывался мужчина с ковшом в руке. Совершенно не заботясь о том, что я могу простудиться, выливал на меня несколько литров вонючей водопроводной воды. А иногда он выходил во двор, сильно ругался  — отчего ликовали здешние коты и выглядывали из окон соседи — и швырял в меня камни…

Впрочем, все это сыграло в мою пользу. Я заинтересовал объект своих симпатий. И однажды вечером, когда мужчина забыл закрыть форточку, Ася воспользовалась этим, спрыгнула ко мне.

— Какой ты настырный, — проурчала она. — И забавный. Но я весьма требовательна в выборе. Так что имей в виду. Ведь у меня всегда наготове острые, как иглы, клыки и отточенные, словно лезвие, когти. А еще я могу вот так, — она вперила в меня свои огромные зрачки и широко разинула пасть, из которой раздалось змеиное шипение, — будь со мной начеку!

— Как скажешь. А что это у тебя? — обратил я внимание на блестящий голубоватый камушек, что висел на ее шее.

— Это кошачий глаз.

— Тебе очень идет.

Эту ночь мы провели на крыше. На небе мерцали яркие осенние звезды и светила полная луна. Я рассказывал Асе про далекий-далекий остров в синем море, который принадлежит котам и кошкам. И что этот райский уголок как нельзя лучше подходит для влюбленных пар… Она не поверила мне. Сказала, что не раз слышала по телевизору, будто бы люди дерутся за территорию столь яростно, что дело доходит до смертоубийства. (Надо сказать, Ася оказалась весьма вдумчивой и рассудительной кошечкой. И, к слову, не наглой и не жадной, хоть и немного избалованной домашними условиями содержания.)

— А уж если дело доходит до таких крайних мер, как смертоубийство, — продолжила она свою мысль, — тогда с какой стати людям уступать нам хотя бы клочок земли?

— Дело в том, — ответил я ей, — что давным-давно на острове жили одни змеи. Змеи просто кишмя кишели. Тебе наверняка известно, что люди трепещут перед змеями?

— Да, известно. Змеи, хм-м…

— И для того, чтобы избавиться от змей, люди завезли на остров котов. Много котов.

— А кошек?

— Конечно, прости. И кошек тоже. И мы истребили практически всех змей. Мы избавили человека от страха за свою жизнь и за жизнь его близких. В благодарность за этот подвиг люди отдали остров нам. Так гласит древнее предание. Знаешь, легендами нельзя пренебрегать, даже если не веришь ни в одну из них. Посуди сама, с тех самых пор и по сей день на острове царят мир и согласие между человеком и кошкой. Но если злу все-таки удается проникнуть на остров и, возбудив в человеке ненависть, выместить эту ненависть на кошках, то кошки всегда могут обрести избавление, спасение. Купола и стены храма Николая-кошатника, нашего покровителя, всегда были и остаются надежным убежищем для нас на острове…

Мы много о чем еще говорили. Или просто молчали. Я обонял запах ее шелковистой шерсти, проветрившейся наконец-таки от шампуня против блох, ощущал тепло и грацию ее стана. Внимал ее дыханию. Она позволила себе улыбнуться, когда услышала, как часто и громко бьется мое сердце, и я улыбнулся ей в ответ. Мы глядели глаза в глаза и видели в них отражение друг друга. А когда солнечный бог Ра в образе рыжего кота ступил на восточный край неба, первые прикосновения и ласки вскружили головы влюбленных, и они растворились в любовных усладах.

Асе не раз удавалось воспользоваться тем, что хозяева забывали закрывать форточку. И тогда мы уходили гулять по ночному городу (но не слишком далеко, Асю немного пугали открытое пространство и городской шум, резкие звуки). В одну из таких прогулок на нас напустился мой старый знакомый. И снова исподтишка! Лохмач едва не цапнул Асю за бок (вовремя отскочила!). Вы думаете, мы дали стрекача? Как же! Я заслонил Асю собой! Существо, от которого невыразимо садило псиной (хотя так пахнут все собаки, нет в том их вины), существо, которое осмелилось покуситься на мою возлюбленную, — оно рассердило меня! Я не стал ждать, пока барбос откусит мне голову либо перебьет хребет, напал первым… До сих пор подушечки моих лап ощущают прохладу влажного носа этого бандита, до сих пор слышу его визг и вижу изумление в глазах, ужас… Пес ретировался, поджав хвост! Но это еще что! Ася (вот что значит сиамская порода!) бросилась в погоню, подседлала его, словно циркового пуделя, и принялась раздирать загривок. Ой, что было! Но я-то, я! Чтобы не уступать своей подружке в отваге, бросился вдогонку. И тоже оседлал несчастного! Каким образом он сумел отбояриться от нас, этого в пылу схватки не помню. Но прекрасно помню, как мы с Асей повисли на его ушах и норовили цапнуть за нос (уж так забавно, как нам казалось, барбос скулил). Мы потом еще долго смеялись над этим случаем. Кстати сказать, после этого инцидента Ася перестала бояться открытого пространства. А еще я показал ей библиотеку и кабачок, сказал, что мы вполне смогли бы жить здесь вдвоем, потому как библиотекарши и барменша Люда — мировые женщины. Да и наше с Асей потомство они наверняка смогли бы пристроить. Одиноких добрых людей на свете не так уж и мало, они не откажутся от симпатичных сиамских котят. А если для кого и не найдется добрых, заботливых рук, тогда я сам мог бы заняться воспитанием. А затем мы подыщем для них неплохое место, где можно будет, для начала, спокойно жить и питаться. Ася, впрочем, не торопилась покидать квартиру, в которой жила.

Дворовые коты, как я уже упоминал, имели на нее свои виды. Но, к слову, когда эти селадоны увидели, что она разрешает мне вылизывать ушки и ловить на ней блох, они уступили Асю без боя (перенесли свое кошачье либидо на более доступных кошек, не склонных к моногамии). Хозяева, разумеется, в Асе души не чаяли. Они многое попускали ей, ибо считали полноправным членом своей семьи… Что, впрочем, не помешало им втайне от своих детей (девочки лет десяти и двенадцатилетнего мальчишки) спустить первое наше с Асей потомство в клозет. (Вообще, нельзя не заметить в контексте будничного бытия, что человек задействует одни и те же приемы, если мнит, что в ближайшем будущем ему грозят некие неудобства.) В тот раз я предложил Асе оставить этот дом, этот двор, улицу, район, город — сбежать на самый край света…

— Это очень любопытно. Не на легендарный ли остров твоего несуществующего Николая-кошатника? — молвила она и даже не поглядела на меня. Чуть погодя добавила: — Там, верно, водится какое-то диковинное счастье?..

Что я мог ответить на злую усмешку? Что ощущение счастья приходит лишь на короткий отрезок времени, а затем неизменно бывает чем-нибудь омрачено?..

— Водится, — сказал-таки я упрямо, а она прижала уши и зашипела на меня…

Больше я ее не видел. А через трое суток узнал от завсегдатая кабачка дяди Вани страшную весть. Он рассказывал одному из своих приятелей, с которым частенько заседал в «Кроличьей норе», что с утра пошел за бутылкой в продуктовый магазин. Чтобы скоротать дорогу, решил пройти через школьный стадион, где в кустах увидел сиамскую кошку со стрелой в левом боку, и она еще была жива. Дядя Ваня решил, что кошка домашняя, потому как висела на ее шее какая-то побрякушка. «Хмельная сволочь, — предположил дядя Ваня. — Верно, забавлялись, подстрелили бедняжку. Раненая, она не смогла далеко уйти, но им не удалось найти ее в сумерках». Дядя Ваня сказал, что отнес кошку к частному ветеринару. (Дом ветеринара неподалеку находился. Деревянный такой дом, в частном секторе. Многие несли туда своих кошек и собак.)

Я нашел этот дом. Совершенно не заботясь об осторожности и о том, как мой поступок будет выглядеть в глазах хозяина дома, проник через открытую форточку внутрь. Ветеринар — полноватый, бородатый мужик («Николина» борода ему шла, делала лицо душевнее) — сидел на кровати и гладил какую-то чернявую собачонку. Моему визиту этот человек ничуть не удивился, словно подобные посещения были для него заурядным делом. Он улыбнулся и поздоровался со мной. Я тоже поприветствовал его, попросил прощения, что действую, как вор, и спрыгнул-таки вниз. Огляделся, принюхался к многочисленным запахам, которые наполняли комнату. «Наверняка, — предположил я, — в одной из комнат он держит клетки, в которых отходят от хирургических процедур тяжело больные пациенты». Возможно, что в одной из клеток я найду Асю.

Подошел к ветеринару, размял когти о валенки, что были на нем надеты, а затем подошел к двери и попросил ее открыть. Он долго и внимательно на меня смотрел, а затем спросил:

— Ты же не просто так пришел, а? Неужели кого-то ищешь?

Наконец он встал и, не выпуская чернявой собачонки из рук, открыл дверь. Я вошел в другую комнату, он последовал за мной. Это была спальня. Бросив взгляд на огромный аквариум с золотыми рыбками, что стоял возле кровати, я подошел к следующей двери. Ветеринар открыл и эту дверь. Здесь-то он и принимал больных зверушек и, похоже, проводил операции (я поморщился от резкого запаха какого-то препарата, а в ведре увидел испачканные кровью бинты). Клетки с животными, и даже не клетки, а контейнеры, находились за следующей дверью. Но то, что я увидел, заставило меня похолодеть от ужаса. Это были калечные бездомные собаки и кошки… Превозмогая страшное зрелище и направленные на меня взгляды, полные боли, проверил каждый из контейнеров. Аси не было. «Быть может, — промелькнула мысль, — там, на стадионе, была другая сиамская кошка? Мало ли их в городе?»

— Так вот и живем, как видишь, — сказал ветеринар. — Встречу этих несчастных — вылечу и приючу. Мне под пятьдесят, а я до сих пор задаю себе вопрос: если человеку, определенно, предоставлены немалые возможности и больший дар на созидание, чем другим живым существам на земле, тогда почему он творит подобные зверства? Давеча один мужичок кошку мне принес... Вот, — достал он из кармана брюк «кошачий глаз», — это украшение на ней было.

Я уставился на знакомый камушек, затем обнюхал его и попросил, чтоб человек отдал его мне.

— Ах, вот оно что, — молвил он, — ты, значит, за подружкой своей пришел. Нет ее больше. Прости, не удалось спасти. Арбалет — грозное оружие…

Он надел украшение на меня, и я покинул его дом.

5

Вопрос. Скажите, почему всегда так много и горячо рассуждают о социальной справедливости?

Ответ. Понятие социальной справедливости существует по двум причинам. Первая — потому что живут те, кто в нее верит. Вторая — поскольку существуют те, кто в ней заинтересован меньше всего.

Половина февраля прошла в стуже, какая выпадает разве что на Крещенье. Затем подули колючие северные ветра. Подоспел март, но метели не прекращались, а солнце оказывалось едва теплым. Оно неспособно было растопить ледяную коросту, снежные одеяния промерзшего насквозь города, обрадовать уставших, назябшихся его обитателей, измученных зимой, словно хроническим заболеванием. И только в последние дни первого вешнего месяца приполз с юга теплый воздух и начал поедать пересоленные снега и льды… Воспоминания об Асе были еще свежи, но уже не причиняли прежней боли, меня одолевала страшная тоска. Но скоро тоска уступила место застилающей разум ненависти к людям и жажде отмщения; а затем в душе и сердце моем словно бы образовалась пустота… Зажурчали ручейки — их звонкий говор не смолкал даже по ночам, — унося в овраги и прочие стоки скопившийся за зиму мусор. Земля отходила ото сна, оттаивала и скоро была готова пробудить и насытить своими соками древесные волокна, травы и первоцвет… А я все продолжал существовать в своей пустоте, я словно был извлечен из общего течения жизни. Библиотекарши всерьез были озабочены моим настроением. Думали, уж не заболел ли я. Они брали меня на руки, гладили, с интересом рассматривали «кошачий глаз» и выпытывали, где я раздобыл эту безделушку — дешевое волокнистое боросиликатное стеклышко. Дабы не слушать все эти сюсюканья и расспросы, которые временами весьма раздражали и угнетали, я отправлялся на прогулку. Иногда приходил в дом ветеринара. Он не был против моих визитов, даже выказывал радушие и гостеприимство, наливал мне топленого молока в красивое белое блюдце. Со мною Василь Василич (так его звали люди, которые приносили сюда своих четвероногих питомцев) общался как с другом и равным себе существом. Он так и называл меня — дружище. А еще — Черномырдин (это, полагаю, потому, что я черной масти).

— Я вот тут, дружище Черномырдин, давеча по одному из телеканалов передачу глядел, — говорил он, оперируя чьего-то домашнего кота, расстрелянного подростками из травматического пистолета (Василь Василич не воспрещал мне находиться в операционной). — О цирках речь зашла. И знаешь, позабавил меня ведущий программы. Известный, в общем-то, человек, писатель. Так вот его гостья — какая-то шишка, исполнительная до мозга костей женщина — сразу начала говорить про эпохи цирка. Дескать, была первая — деревянная эпоха. Ну, то есть цирки строили из дерева. Это 20–30-е годы прошлого века. После вторая эпоха — железобетонная, 70–80-е годы. А затем и третья наступила, в которую все мы имеем счастье жить: эпоха модернизированных, высокотехнологичных цирков. Ну, сам, поди, понимаешь, — хмурился он, извлекая из тела несчастного пульку за пулькой, — выслуживалась мадам. Лобызала, с позволения сказать, государственную задницу. А ведущий поглядел на нее, поморщился да и выдал: «Вы, уважаемая, упустили из оборота еще одну эпоху. Ту самую, когда вся страна была одним сплошным цирком-шапито». Вот молодчина! Как тебе, дружище? Ты знаешь, мадам тут же прикусила язык… Надеюсь, ей стало стыдно и тошно от своего пресмыкательства. Ну ладно, на таких должностях без подобострастия долго не протянешь… Позабавить-то он позабавил. А я вдруг подумал, что почаще взгляды таких вот людишек, как эта мадам, обращать надо к прошлому. Ибо оттуда идет все то, что мы имеем на сегодняшний день. Жестокосердие — в первую очередь. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. И в результате мы имеем вот это, — указал Василь Василич пинцетом на бедного кота. — Впрочем, тебе еще повезло, — обратился он непосредственно к нему, — глаза целы, позвоночник не поврежден, жизненно важные органы не задеты. Минус одна жизнь, но здравствовать будешь…

В конце весны я немного ожил и, как мне казалось, смирился со своей потерей. А в начале июня пожаловал в библиотеку важный господин с папкой в руках. Едва увидев меня, он тут же высказал Надежде Марковне, чтоб она немедленно избавилась от кота. В противном случае, — пригрозил господин Надежде Марковне тоном немного надменным и снисходительным одновременно, — он вынужден будет побить ее рублем, ибо имеет резолюцию, которая не приемлет «живых» и «красных» уголков при благопристойных заведениях.

— Но позвольте, — улыбнулась она немного растерянно, — за стеной распивают спиртное с утра до позднего вечера, нетрезвый народец распевает порой песни, посуду, в конце концов, бьют, сквернословят, дерутся… А вам, простите, кот помешал?

Он тоже улыбнулся, развел руками и сказал, что кабак не по его части и что она, если уж очень любит животных, может забрать меня к себе либо сдать в кошачий приют. А затем пустился в перечень заболеваний, которые разносят коты и кошки…

— Дерматомикоз, туберкулез, токсоплазмоз, хламидиоз, сальмонеллез, панлейкопения, гемобартонеллез, бациллярный ангиоматоз, крысиный тиф, псевдотиф мышей, — победоносно заканчивал важный господин, а Надежда Марковна с жалостью поглядела на меня, — этого вам мало? А ведь к вам сюда дети ходят. Ведь так?

— Ну да, дети, — молвила она.

— Тогда, в дополнение ко всему прочему, бешенство и гельминты… Но это еще полбеды.

— Что же еще?

— Городскому бюджету, думаете, дешево обходится ваше содержание? — В голосе его слышался укор. — Знали бы вы, сколько заявлений имеется от предпринимателей, которые бы желали арендовать подобные помещения. Поэтому, уважаемая моя, так сказать, цените, имейте в виду и извольте исполнить указание. Библиотеки, сами знаете, нынче не жалуют. Посещаемость низкая. Сущие камни преткновения на пути развития сферы услуг. — Тут он ухмыльнулся. — Вот тут давеча про польских библиотекарш в Интернете прочитал…

— А вы, простите, кто? — поинтересовалась Любовь Владимировна, что вышла на голоса.

— Лисихин Юрий Петрович, — ответил он и положил папку на стол, — можете не сомневаться — лицо компетентное. Так вот, польские библиотекарши заманивают…

— Ах, вот оно что, — покосилась Любовь Владимировна на своих коллег. — Ну, что ж… Стоило бы догадаться. Но вы…

— Знаю, знаю, — снисходительный тон в общении с этими женщинами ему явно приходился по вкусу, — ждали комиссию на следующей неделе. Знаю. Однако я решил один и внезапно…

— А знаете ли вы, — сказала вдруг Вера Ивановна, возмущенная его тоном, — что в буддийских храмах и монастырях, — тут Любовь Владимировна слегка ткнула ее в бок, но Вера Ивановна все-таки закончила, — рекомендовалось содержать как минимум двух кошек для защиты священных книг от грызунов?

— Ну, разумеется, — улыбнулся Лисихин. — А во многих провинциях Китая над дверью, знаете ли, вывешивали клок кошачьей шерсти как талисман, приносящий счастливое будущее. Тем и перебейтесь. Кстати, у вас, случаем, мышки не озоруют?..

Его тон, манеры, физиономия и вся его личность отчего-то и совершенно внезапно возбудили во мне волнение и тревогу, которые молниеносно переросли в агрессию. Все мои переживания и мысли, вызванные болью утраты, вспыхнули с новой силой и обратились против этого господина. Мне вдруг померещилось, что это он повинен в смерти Аси и вообще во всех бедах и горестях — как моих, так и прочих бездомных и домашних котов и кошек. Он привиделся мне воплощением мрака и зла, сущим змеем Апопом… Я помню, как пространство вокруг колыхнулось. Фигуры потускнели и лишились своих очертаний. В глазах стало красным-красно. Тело господина Лисихина неестественно вытянулось, трансформировалось в какую-то ужасную химеру и обрело змеиную голову. Желтые глаза пресмыкающегося глядели на меня плотоядно… Конечно, все это было безумием, но контролировать свои действия оказалось выше моих сил. Я выскочил из коробки, выгнул спину и издал такой дикий вопль, что самому жутко стало от того, какая ярость, какая сила дышит во мне. Змей шарахнулся в сторону.

— Бешеный! Бешеный! — заорал Апоп (но в ту же секунду видение исчезло, предо мной снова был Лисихин). — Бешеный кот! Что?! Что я вам говорил?!!

Он выставил перед собой руки, готовый обороняться (хотя до последнего не верил, что какой-то кот посмеет напасть на него). Не испытывая совершенно никакого страха, я развенчал все его иллюзии — набросился на Лисихина, словно натасканная на задержание преступника овчарка. Однако он изловчился схватить меня и со всей мочи шваркнуть об деревянный пол (боли, впрочем, я тоже не почувствовал), а затем пнул так, что я отлетел и ударился о фанерную кафедру, которая находилась в читальном зале. Любовь Владимировна поспешила закрыть дверь, но я снова заорал. Да так неистово заорал, что она, Вера Ивановна и Надежда Марковна застыли на месте. Лисихин же, забыв про папку на столе, а также обо всей своей солидности и полномочиях, пустился наутек. Я настиг его уже у входных дверей и запрыгнул к нему на спину. С превеликим удовольствием, с каким-то прямо-таки злорадством запустил клыки и когти в его поросячью шею. Лисихин взвыл от боли, пытаясь освободиться. На крики выбежали посетители читальни. Когда на помощь к нему бросились библиотекарши, схватили меня и начали отрывать, то он заорал пуще прежнего. Проклятья в мой адрес, а также в адрес моей матери и всего кошачьего рода, угрозы библиотекаршам полились из его уст, словно из рога изобилия. (Право, так не выражался даже завсегдатай кабака, неисправимый матерщинник дядя Ваня.) Тем временем меня насилу оторвали от шеи Лисихина и вышвырнули на улицу. Именно в этот момент на большой скорости проезжал велосипедист. Столкновение казалось неизбежным. Он дал резко вправо — я успел шмыгнуть в кусты — и налетел на бордюр, опрокинулся, брякнулся, растянулся на асфальте. Я выглянул из засады, чтобы разглядеть лицо своего спасителя (право, если б не реакция этого мальчишки, то серьезной травмы было не избежать), но он (вот стервец!) взял камень, что лежал возле бордюра и, корчась от боли, запустил им в меня. На мое счастье, увесистый камушек просвистел над головой, едва шаркнув по краешку уха.

6

Вопрос. Кот — символ достаточно противоречивый. Наряду с положительными качествами, он может означать и лень, и похоть, и воровство, и нечистую силу, а в сновидениях он может сулить спящему неприятности и дрязги. Что же нам делать?

Ответ. Душили, вешали, травили, обливали керосином и поджигали, живьем сдирали шкуру, шпарили кипятком, топили и сжигали на кострах, резали и разрывали на части... Так можно ли, скажите на милость, осыпать упреками могилу почившей англичанки, которая завещала свой роскошный дом и свои миллионы фунтов стерлингов не повесам племянникам, не нищим, не благотворительным фондам и не приходским церквям, но своему любимому коту. Ведь поступок старушки символичен — это покаяние рода человеческого и довольно-таки скромная плата за физические и моральные страдания, причиненные всем котам и кошкам. Это во-первых. Во-вторых, кот — единственное существо, ломающее искусственные рамки, врывающееся в несвободный мир несчастных строителей светлого будущего.Трезвитесь и бодрствуйте.

Немного успокоившись я даже раскаялся в своем поступке (право, было очень стыдно, что я подвел этих милых, добрых женщин), и мне не оставалось ничего другого, как направиться в «Кроличью нору». К тому же очень хотелось кушать, а завтрак мой остался в библиотеке, куда, разумеется, вернуться я уже не мог. Возможно, после этого инцидента путь в читальню мне и вовсе заказан. Осторожность, независимость… О да, эти качества присущи мне. Однако не чужда и привязанность. А привязался я к этим женщинам ничуть не меньше, чем они ко мне. Они, помнится, хотели меня забрать к себе домой, уж так я был им люб, но… увы.

Пожилой маме Надежды Марковны я пришелся не по нраву (и это еще мягко сказано). Аделия Геннадьевна искренне полагала, что черный кот (а я таким и являюсь, за исключением белой манишки на груди) состоит на службе у нечисти… «Коты на сов похожи. Согласно планам Бога, была первоначально порода их крылата; и с полчищем исчадий, которых от порога гонял святой Антоний, была запанибрата». А еще: «Он щурится — и светом души его зеленой пропитанная мгла маячит силуэтом бесовского козла». Уверен, Аделия Геннадьевна подписалась бы под этими строками… К моему сожалению, издержки невежественного разума (этакие отголоски инквизиции), усугубленные душевным недугом, делают из людей настоящих маньяков, а котов — их потенциальными жертвами. Но право, все это так нелепо… Хотя бы потому, что кот (пусть даже и черный) или кошка остаются единственными животными, которым церковный закон не воспрещает быть вхожими в храм… И вообще, вам — о, котоненавистники! — стоило бы проявлять к нам уважение хотя бы уже потому, что мы поселились на здешних территориях еще задолго до того, как ваши прапрапрадедушки приняли христианство… А в старину, да будет вам известно, в храмовых воротах имелось небольшое отверстие, чтобы коты и кошки могли беспрепятственно входить в божий дом или же покидать его по своим надобностям. Пророк Мохаммед, когда подоспело время вознести молитвы Аллаху, предпочел отрезать рукав от своего одеяния, на котором уснула его любимая кошка… Но разве мог я все это донести до Аделии Геннадьевны, если даже Надежда Марковна не могла ее вразумить? Уже на следующий день, в отсутствие своей дочери, эта женщина пыталась опоить меня мяун-травой, дабы представитель дьявольского бестиария уснул мертвецким сном. Спасло меня только то, что я был совершенно безразличен к валерьянке.

Таким образом, Надежда Марковна вынуждена была отнести меня обратно в библиотеку.

Вера же Ивановна (а живет она с мужем, дочерью, зятем и внуком в трехкомнатной квартире) и хотела бы, но не могла взять меня к себе по той простой причине, что у пятилетнего Женечки обнаружилась аллергия на кошачью шерсть. «Многое в жизни города изменилось, — не раз говорила Вера Ивановна, — но не в лучшую сторону. Экологическая обстановка ужасна: отработанные газы и выхлопы — в воздух, канализация и химреагенты — в Волгу, ядовитые отходы — в землю… Дожди — кислотные, ветра — зловонные… Откуда ж тут здоровью взяться? Вот и страдает различными немощами всякое новое поколение».

У Любови Владимировны история другая. Восемь лет тому назад увидела она возле своей двери крохотный рыжий комочек, который так жалостливо пищал, что сердце сжималось. Ничего другого не оставалось, как только подобрать беспомощное существо и оставить у себя. Кошечку Любовь Владимировна назвала Мартушкой (уменьшительно-ласкательное от имени Марта), потому как подкидыш был найден именно в марте. Год спустя перед хозяйкой встал вопрос: а сможет ли она найти надежные и ласковые руки, которым можно доверить потомство кошечки? И тут появился ветеринар Лисицын. Он предложил эффективный и гуманный способ стерилизации — чешские капли. И, действительно, на какое-то время снадобье помогало. Но вскоре в организме Мартушки начались гормональные изменения. Мартушкасильно поправилась. Затем у нее отказали лапы. А после начала разрушаться печень. Никакие уколы, никакое дорогостоящее лечение, никакие «девять жизней», наверное, уже были не в силах спасти это прелестное создание. Лисицын лишь пожимал плечами и разводил руками. А Любовь Владимировна, которая была не в силах вынести страданий своей любимицы, плакала и винила во всем себя. Умерла кошечка прямо на руках своей хозяйки… Самые лучшие побуждения, от имени которых действуют хозяева, не всегда оборачиваются благом для их питомцев. Стоило бы об этом задуматься. А что до Любови Владимировны… Что ж, ее можно понять. Не каждый человек способен снова завести четвероногого друга после подобной трагедии…

Да, мне и сейчас очень стыдно за свой поступок в библиотеке, и женщин этих жалко. И, верно, сам отчасти виноват я в том, что сижу сейчас в этом проклятом мешке… Однако справиться с внезапной вспышкой идиопатической агрессии, к сожалению, оказалось выше моих сил… Кто — осознанно, кто — по незнанию, но тем не менее слишком много боли причинили люди, слишком много…

7

Вопрос. Ученые — Нико Тинберген и Роберт Моррис — утверждают, будто бы в ходе экспериментов они обнаружили у кошек ряд паранормальных способностей. «Третий глаз» (ясновидение, внечувственное восприятие) и телекинез (умение передвигать предметы на расстоянии) — лишь одни из них. Правда ли это?

Ответ. Взгляните на работы «кошачьего папы» — Луиса Уильяма Уэйна. Быть может, его коты, раскладывающие вечерний пасьянс из крапленой колоды теленовостей и пародирующие человеческое поведение, и его кошки, являющие собой яркую сатиру на модные течения и тенденции, появляющиеся в обществе, прояснят для вас что-нибудь в этом отношении.

Посетителей в «Кроличьей норе» в этот час было немного: мужчина с большой головой, которая под грузом лет обронила все свои волосы; пожилые мужчина и женщина (судя по всему, супруги и, похоже, деревенские: верно, в город прибыли по каким-то делам и решили перекусить); трое мужчин (это дорожные рабочие, они частенько появляются здесь); матерщинник дядя Ваня с собутыльником Левушкой и Николай — тоже один из завсегдатаев «Кроличьей норы», художник…

— Драть мои пожилые кости! — воскликнул дядя Ваня, едва увидев меня. — Сукин сын Котофей пожаловал! — Он толкнул своего приятеля в плечо, чтобы тот обратил на меня внимание. — Видишь, Левушка, выпороть меня в нюх, это ж Котофей Котофеич собственной персоной! (Левушка оглянулся и кивнул, дескать, видит.) Умный кот, — продолжил дядя Ваня уже спокойней, — умных котов я сразу вижу. Ну, по крайней мере, не дурной. И знаешь, Лева, именно этого кота животным назвать язык у меня не повернется… Он ведь еще и при библиотеке живет. Фиг знает, что он в библиотеке-то делает? Может, книжки читает… Кот ученый.

— А что, — молвил Левушка, — бывает и так.

— Неловко, ей-богу… Ну, ты глянь, глазенки-то так умом и светятся. Знает Котофей то, чего не знает никто, даже дядя Ваня… М-да, не повернется язык, чтоб Котофея животным назвать… Вот существо — это еще куда ни шло. — Тут дядя Ваня выдержал паузу, громко икнул и продолжил: — Человек ведь тоже — существо. Ведь какая разница между ним, — указал он на меня пальцем, а затем на Левушку, — и тобой? Ни-ка-кой… Дай-ка я ему колбаски дам, пусть покушает. Кил кунда, Котофей, иди сюда, говорю.

С его слов, я очень был похож на кота Котофея, который жил когда-то в отчем доме дяди Вани. Историю с этим котом дядя Ваня любил рассказывать каждому, с кем выпивал в «Кроличьей норе»… Я был не против этого имени (Котофей так Котофей), тем более что другого у меня, признаться, не имелось. (Совсем забыл вам сказать, что человек, у которого я провел первые месяцы своей жизни, называл меня просто: Кот. Несколько иначе называли библиотекарши: наш Котэ). Согласитесь, что Кот и Котэ — это все ж таки не имя. Дружище Черномырдин — еще куда ни шло. Но Котофей симпатичней. Впрочем, я отвлекся… Поведаю вам, пожалуй, историю про кота отца дяди Вани.

Дело было в одной деревеньке. Названия оной я уж и не помню, но, по-моему, оно тесно связано с котами: то лиКотяки, то ли Кошаки, не в этом суть… Так вот, отец дяди Вани Лука Кузьмич охочим до выпивки был. И то сказать: несмотря на свои преклонные годы, дед Лука мог откушать аж две бутылки самогона. Самогонка — натурпродукт. Анатурпродукт — это не водка, в него дряни не добавляют. Поэтому после литра можно на следующее утро спокойно встать и в зеркале себя узнать. Голова не болит, руки не трясутся, и нутро не тошнит. Однако жена Луки Кузьмича Наталья Павловна старалась убирать от мужа своего всю самогонку, которую нагнала… Ну, для чего гнала? Часть на продажу, часть для праздничного застолья и часть, чтоб с устатку выпить, ибо деревня — суть неиссякаемый источник труда есть… Да вот беда: затыривала Наталья Павловна свою самогонку так, что сама после забывала, куда именно. По этой причине старушка даже завела специальный блокнот, в который записывала и даже зарисовывала все тайники ихоронушки (за что, к слову, старик прозвал старуху свою капитаном Флинтом). Впрочем, затею с блокнотом Наталья Павловна вскоре оставила, ведь супруг втайне от нее просматривал «карту острова сокровищ» и, безусловно, находил самогонку, выпивал и оказывался пьяным. Ну не таскать же блокнот с собой постоянно! Тогда жена надоумилась в отсутствие ушлого супруга аккуратно прикапывать бутылки в огороде, на грядках с овощами, а также в саду. И приноровилась оставлять тайные знаки, чтоб память свою освежить. Нутром старик чуял, что прячет старуха пойло в огороде. А найти не мог. Наталья же Павловна лишь усмехалась, чем невероятно нервировала мужа. Впрочем, дилемма разрешилась. Старика словно осенило! Лука Кузьмич поблагодарил Бога за шпаргалку и разбудил своего кота Котофея, который только и знал, что дрых сутками напролет и задарма лакал молоко. Старик сунул ему валерьянки и с глубокомысленным выражением на своей физиономии глядел, как кот балдеет с дозы. Далее: в отсутствие Натальи Павловны старик смазал валерьянкой горлышки всех пустых бутылок, в которые она (в отсутствие Луки Кузьмича) разливала самогон… Забавное, надо полагать, было зрелище: идет по огороду старик и держит на веревочке кота, который, думая, что ищет дозу для себя, на самом деле ищет самогонку своему хозяину. Так или иначе, но Котофей легко находил то, что прятала от своего муженька Наталья Павловна… Когда Наталья Павловна — натура темпераментная, под горячую руку не попадайся! — прознала о проделках Луки Кузьмича, она отмутузила старика скалкой. Для Котофея вся эта история закончилась куда как печальнее. Его влечение к мяун-траве оказалось редкостным. Поэтому Наталья Павловна увезла бедного кота в город и оставила где-то на автовокзале…

Зевнув в сторону дяди Вани и его компаньона Левушки, я направился прямиком к Люде. Однако художник Николай преградил путь. Он оторвал меня от пола, усадил за свой столик и предложил добрую половину беляша…

— «В котах я чту великих наставников печали, — молвил он, — ведь кот любой эпохи — знаток ее болезней. Игрушками прогресса разнеженный вначале, наш век траншей и танков чем дальше, тем железней…» Поешь, брат, что ли, коли уж водку не лакаешь. Эх, брат, — вздохнул Николай, — эх, брат…

Я знал, что ему плохо. А в тот раз почувствовал это еще острей. Нет, не мещанская скука и тоска заели его, не усталость от жизни, не пресыщенность. И до полотен его нет-нет да находился охотник. Вращаясь в среде людей, близких ему по духу, он даже ощущал в этих душах родство. И тем не менее был несчастен. Ибо все оказывалось намного серьезней и страшней… Любовь Владимировна однажды сказала, будто бы величина и тяжесть креста сообразна тем возможностям, которые человек имеет… Но тогда почему люди не выдерживают, сходят от горя с ума, спиваются или заканчивают жизнь самоубийством?..

— Эх, брат, — едва слышно молвил он, — быть котом, наверное, тоже несладко, а?.. Пойду-ка я до дома…

Когда он ушел, Люда сказала:

— Он три месяца тому назад жену и дочь в автокатастрофе потерял.

— Вот как, — подала голос деревенская женщина, — надо же.

— Да, — вздохнула Люда, — вот как бывает. Отправил, говорят, на отдых в Турцию. А там во время экскурсии автобус перевернулся… Пьет теперь, очень сильно пьет. Жалко, конечно, мужика.

— Да, — подал голос лысый мужчина, — печально.

— Турция, — проворчал деревенский мужик, обгладывая куриную ножку, — что Турция? — Жена недовольно посмотрела на своего мужа, нахмурились и другие посетители. — Я вот не был там, — продолжил он, — так мне ее и не надо. Хм-м, Турция — тоже мне…

— Печальный, печальный факт, — молвил лысый.

Люда скрылась в подсобном помещении. Встали и вышли дядя Ваня со своим приятелем, дорожные рабочие. Я же, оглядев присутствующих, принялся за трапезу, оставленную для меня художником. Ну а дальше произошло то, чего я никак не ожидал… Я могу преодолеть препятствие в пять раз выше собственного роста и мгновенно приспособить двигательные реакции к меняющимся условиям внешней среды. Но Лисихин, коварный, незаметно вошел, приблизился ко мне исподтишка и упек в джутовый мешок. И настала тьма…

— Скотина безродная, — донеслось до меня его глухое шипение. — Ну, погоди, я тебе сейчас покажу…

Нет, он не швырнул меня в какой-либо водоем, не стряхнул с крыши, не метнул на проезжую часть, не сбагрил в приют и не пришел к ветеринару Лисицыну, который, наверное, с удовольствием бы меня усыпил или кастрировал. Лисихин бросил мешок в багажник своей новенькой иномарки, завел двигатель и дал по газам. Ехали мы недолго. А когда прибыли и Лисихин выключил двигатель, до слуха моего донеслось пение птиц. Я предположил, что привез он меня, судя по всему, в Берендеевскую чащобу (окаймляет границы пригорода). Нет, он не стал меня закапывать живьем — Лисихин, не проронив ни слова, закинул мешок в лощину… Замечательно!.. Однако если не произойдет какого-нибудь чуда, то пение птиц станет последним, что я услышу в этом мире. А история, которую я поведал вам, очередной кошачьей трагедией.

Вот, собственно, и все…

8

Вопрос. Мир становится все ужасней, но жить и любить от того не хочется меньше. Вы говорите — Апофис в пути. Есть ли у нас шансы?

Ответ. Мир стоит на трех котах, и Солнце за нас.

«И помни, сытый соня, что век кошачий краток, что бродит твой сородич голодный и ничей, что корчатся бродяги от меткости рогаток и гибнут, как Сократы, прощая палачей…» Чу! Слышу голоса чад человеческих…

— Ванька! Ну сколько ж можно! Мы уже весь лес с тобой обошли — нету ландышей!

— Вот здесь точно есть…

— Я уже устала! Я пить хочу! И вообще!..

— Что «вообще»?

— И вообще, ландыши для мамы можно было на рынке у бабок купить…

…Не проходите мимо, люди добрые! Тут я, тут! Разорвите мглу! Пожалуйте света и воздуху!..

— Ты слышала?

— Ой, правда кто-то мяучит… Кошка!

— Не «мяучит», а мяукает. Учись выражаться правильно… Конечно, кошка. Ясное дело, кто же еще!

— А вдруг это дикий лесной кот или рысь, а, Вань?

— Фу, какая же ты трусиха, сестренка!

— И ничего не трусиха… Пойдем домой, а?

— Подожди, я спущусь, из овражка раздается. Кс-кс-кс… Кс-кс-кс…

…Не прошу взять к себе! Не бойтесь, за вами не увяжусь! Пойду своей дорогой, а вы — своей! Больше суток нахожусь я в этом проклятом мешке!..

— Да где же ты?!

…Тут я, тут! Вы, говорю, своей дорогой пойдете, а я — сам по себе! Только освободите! Сотворите чудо! Что — волшебство! Доброта человеческая волшебство и есть!..

— Вижу! Из мешка, кажется, мяукает! Надя!

— Ну что еще?

— Иди глянь — кот в мешке! Надя!

— Ну чего?

— И ландышей здесь много! Спускайся, говорю, сюда!

— Уже, наверное, гости собрались, Ваня... А я после школы даже не кушала…

— Сейчас соберем и пойдем.

— Ой, правда мешок-то шевелится… Развязать бы или как?

— Конечно, развяжем… И какой гад его сюда бросил?

— Может, лишайный, а может, бешеный…

…Не лишайный и не бешеный! Развяжите! Освободите! Христа ради!..

— А может, в тапки гадил и диван рвал? Неважно! Нельзя так поступать с животными.

— А вдруг укусит?..

...Слушайся своего брата, девочка! Дело говорит, нельзя животных обижать. А кусать я вас не стану! Лисихин за дело получил! Привычки у него еще более отвратны, нежели вид, а вид — зело препаршивейший. Впрочем, раскаиваюсь. Накипело у меня, да и воображение подвело…

— Вот и посмотрим… Ну, что? Видишь? Обыкновенный черный кот.

— И правда. Ласковый, красивый котик, ишь заурчал… Вань?

— Да?

— Слушай, а ведь это же тот самый кот, который к Асе приходил. Ой!

— Что?

— Гляди, Вань, это же Асин «кошачий глаз»! Как он у него оказался?

— Вот уж не знаю... Помнишь, как орал под окнами?

…Вообще-то не орал, а исполнял сонеты.

— Ага, помню. А теперь его жалко оставлять тут. Давай к себе домой возьмем?

…Ох уж это детское простодушие! Впрочем, оно тоже несет в себе живое начало и напоминает о непредсказуемости жизни. Что ж, спасибо вам, дети, за спасение. Огромное котовье спасибо. Однако свой путь хотел бы я продолжить в одиночестве…

— И что, Надь, мамке его подарим?

— Ага, ландышей букет и кота в мешке.

— Да ты с ума сошла!

— Ну, Вань?.. Сюрприз же!

— Ну, не знаю. Взрослый он…

— Эй, киса, куда же ты?

— Надя!

— Ну, чего?

— Пусть бежит. Мама нам все равно не разрешит взрослого кота оставить.

— Ты это из вредности говоришь.

— Это еще почему?

— А потому, Ванечка, что мама с папой не разрешают тебе собаку завести.

— Заведи котенка и не капризничай.

— Вот и заведу!

— Заводи…

— И заведу! И тоже Асей назову. И буду любить и заботиться, как никто на свете! И не пропадет!

Голоса детей остались далеко позади. Я остановился, чтобы перевести дух…

Ну-с, вот оно, твое чудесное спасение, кот Котофей. Теперь ты на свободе… Но что это за шорохи в лощине?..

Я иду на звук. Пробираюсь сквозь орешник и первоцвет. Вскоре выхожу на небольшую полянку, вижу старый пень, на котором сидит нетрезвый человек с бутылкой водки в руках. Едва узнаю в этом существе своего знакомого… Николай?.. Он не замечает меня, курит. Подаю голос, и художник от неожиданности вздрагивает. Пепел с его сигареты срывается и падает вниз.

— А-а, Котофей, — говорит он едва слышно, а я не свожу с него своих глаз. — За беляшом пришел? Что-то ты не вовремя…

— Ну, это как еще посмотреть, — возражаю ему.

Наверное, он понимает, поскольку грустная улыбка тронула его серые, как пепел, губы.

Подхожу ближе и присаживаюсь возле его ног. Поднимаю голову и снова гляжу. Прямо в глаза… Нестерпимо видеть страдания художника, невыносимо ощущать то, что он переживает сейчас, невероятно сложно выдержать его взгляд…

— Любил я их, понимаешь? И все бы отдал, чтобы вернуть обратно… И почему так происходит? Почему именно со мной? За что? — Он отворачивается от меня, старается сдержать слезы. И не может. — Если бы я был там, рядом с ними, то ничего бы не случилось… И какой смысл доживать, когда их больше нет? Понимаешь ты, нет?! Нету их больше! Нету!! Проклятый Бог… Уходи отсюда…

Он вновь обращает ко мне свое лицо. Нет, не отведу глаз своих, хоть и страшно смотреть на него.

— Оставь меня! Брысь отсюда! — кричит он и замахивается, чтобы ударить. Я остаюсь на месте, но опускаю-таки глаза и прижимаю уши… Не ударил… Тихонько подхожу и хватаю конец веревки, который выглядывает из кармана его плаща, тяну конец на себя. Держа веревку в зубах, снова гляжу в его глаза. Твердая решимость поставить мертвую точку, кажется, сменяется многоточием…

Однако пройдет целая вечность, пронесется перед глазами вся наша жизнь — жизнь кота в мешке и жизнь бедного художника, — прежде чем щербатый купол старого леса пропустит маленький лучик солнца и осенит лицо Николая. Художник вдруг просветлеет и погладит меня.

Он скажет:

— Что-то, Котофей, темнеет рано, не находишь? Пойдем-ка домой…

— Пойдем...

И мы оставим чащу. Бок о бок пойдем по узенькой тропке — я и художник. Домой, к тому золотистому свету, который ассоциируется с лаской человеческих рук и добрыми голосами, незаметно вплетающимися в сонную негу, в цветные грезы пушистого домашнего любимца.