Дмитрий Близнюк

Красный лес. Стихотворения

 


КРАСНЫЙ ЛЕС


Ты живешь во мне.
и каждое утро подходишь к глазам
изнутри моей головы, точно к французским окнам -
чистое литое стекло разлито до самых пят,
и ты потягиваешься на цыпочках и смотришь
на едва шевелящийся зеленью водопад
нового дня,
оставаясь собою.
смотришь на знакомо незнакомый мир after-dinosaurs,
на просыпающийся в сиреневых камушках город...
я подарил тебе яркую каплю бессмертия,
впустил тебя хищной неясытью
в красный лес своего сердца...
-
когда-то
я целовал тебя, всасывал сладкий дымок
из глиняных рожков твоей груди,
поглощал солоноватую суть
полупрозрачных ключиц и шеи,
приминал пальцами муаровое свечение
на лопатках;
я осязал твое сознание -
точно пушистый одуванчик в руке, -
и оставалось только нежно подуть тебе в глаза,
чтобы ты распушилась по спальне,
медленно закружилась тысячей и одной
ласковой лебяжьей иглой...
а потом мы засыпали, хрестоматийно обнявшись;
иногда я вздрагивал в полусне, точно холодильник,
и ты нежно гладила меня по загривку.
наша жилистая от множества проводов квартира
нуждалась в ремонте, словно бедный факир -
в новой корзине для змей-танцовщиц.
и не было у нас ни золотых рыб, ни синего моря -
лишь монументальный вид из окна
наподобие... (удалено модератором)
-
я был ребенком внутри корабля,
а ты была моим таинственным морем.
я боролся с дневным светом - лучами твоей свечи.
никто из нас не хотел уступать,
никто не хотел сдаваться,
проигрывать обжигающей темноте,
разрастающейся между нами.
я шептал «выкл»,
но твоя любовь мягко сияла.
ты исподволь становилась частью меня,
победоносно вкладывалась в мой мозг,
как лезвие - в перочинный нож.
как ребро, переросшее Адама...
-
любимая,
я стал заложником полезных привычек,
меня с годами поражает вселенский голод:
все, кого я запоминаю, становятся мною.
вот так мы находим продолжение души
в бесценном камушке, найденном на берегу моря,
в женщине, идее, дереве на горе,
в теореме, триреме, тереме,
в деревенской глуши, в дебрях науки,
в бессмертных, мерцающих садах искусства,
в крохотной теплой ладошке внука...
держи меня, соломинка, держи...

 


ЛЕГКОЕ ДЫХАНИЕ

 

Девушка с удочками

на звёздном опрокинутом плоту

закинула волосы-лесы в мои объятия, в мои глаза.

Шумят колесницы листьев и витражные голоса

далёких стрельчатых мыслей.

Откуда у тебя это лёгкое дыхание, моя девочка?

Мы лежим нагие на террасе (старое ватное одеяло),

и мошки лёгкого винного перегара

ластятся, облепляют моё лицо.

Город безымянно покоится, как обручальное кольцо

на дне старинной чернильницы.

Над нами шевелится фрагмент склонившегося каштана,

и ночь трещит по швам мелких звёзд,

и луна, словно просроченный пакет с молоком,

вздулась, упругая, грозит вот-вот разорваться.

Откуда эта нескладная грация?

Эта лунная долина с мерцающими ляжками и кошками?

Что бы ты ни делала – готовила борщ, рожала дочку,

мыла свою машину – суккуб в джинсовых шортах, –

всё ты делаешь с лёгкостью неописуемой,

порхаешь стрекозой по минному полю,

перелетаешь с цветка на цветок,

с сапога мёртвого солдата

на треснувший от спелости арбуз.

(А как ты играючи окончила вуз?)

И всё в тебе вращается, танцует и скользит,

вальсирующие пузырьки

несутся вверх – сквозь носоглотку, –

к зелёной свободе разбойничьих глаз.

-

Я хватаюсь за тебя, как тонущий за соломинку

в потном океане глупых тел и ныряющих бензопил,

а игривая девчонка подает руку Голиафу: держись.

И звонко смеётся.

Дьявольская беспечная лёгкость,

свеча танцует под натянутым лезвием гильотины,

и сквозняк ползёт по спине, как едва ощутимый паук ноктюрна.

Я вжимаюсь в тебя всеми астральными телами,

а ты мокрой змеёй скользишь вдоль меня.

Откуда в тебе эта хитрая сладость?

Постой, ты куда?

Я подбрасывал мышеловки в огонь.

Думал поймать тебя, поймать пламя.

Грозно махал дубиной перед ветреным лицом,

зыбким, как отзвуки осени.

И – спустя годы – я поднимаюсь на восьмой этаж

(сломался лифт) и ощущаю небольшую одышку.

Где же наше лёгкое дыхание, моя девочка?

Где наших летних ночей

сгущённая, сверкающая в неге плеть?

Тишина рисует на стекле человечка.

И берёза в лунном свечении

забрасывает саму себя в небеса,

полные звёзд, как в рыбацкую сеть.

 

* * *

...или вот – наша остановка – для крабьих объятий

и длинных, как лёд, лобызаний. Вполне неприличных.

Теперь сей разграбленный саркофаг не воодушевляет.

И самозваные фараоны пьют пиво,

как невинные черви, извиваются смехом

сквозь древнедетский мат.

Сидят на скамейке.

Помнишь, девочка, как мы медленно, самозабвенно

пропитывались закатом,

золотые скумбрии в необъятном аквариуме?

Кувшины, отлитые по форме ювенальных тел,

затопляло морковным соком.

И проносилась лёгкая дрожь в холке – словно Бог

соизволил почесать нас за ушком. Щекотно.

Сейчас смотрю на закат

длинным, театральным взглядом пылающих трирем.

Дегустирую дивный бархатистый цвет. Глинтвейн

Бога. Прихожу в себя

и вновь отправляюсь на поиски.

С расцарапанным планшетом,

с птичьим гнездом, переполненным скорлупой.

 

* * *
Ночные деревья, как всадники, уснувшие в сёдлах,
горбят спину, но не выпускают поводьев из рук,
чёрных от загара.
Закат над речкой: девушка в красном кимоно
делает себе педикюр щипчиками птиц и пилочкой ветра,
и гребешок горизонта в её волосах
отливает, словно старинная рукоять мушкета.
А в реку лучше не смотреть – на глади отражаются облака:
оранжевые, зелёные и кровавые оттенки
нереальной насыщенности,
внутренности животных,
дельфины, инопланетяне, плацента.
Прозрачный живот беременной девушки.
И мы видим: два близнеца делят целый мир на двоих,
инь и янь, древний знак, две больших головастых креветки.

 

* * *
С тех пор, как ты растворилась шипучкой аспирина
в высоком бокале окна,
в рассвете с пузырьками птиц,
убежала деревцем в незастегнутых босоножках,
длинноволосой выдрой нырнула
в упорядоченную лаву метрополитена,
я сам себе напоминаю полено,
из которого скальпелем вырезаю твой образ.
Ты гуляешь вдоль берега —
жидкого рояля, предназначенного для игры босыми ногами,
и, клавиши волн наугад нажимая,
наша музыка могла бы звучать вечно,
если бы мы жили поперек времени,
брали бы кувалды и выламывали стены
хрупкой скорлупы мгновений, продлевая себя.
Но время неумолимо несет нас
по супермаркетам и буеракам.
Новым мирам тоже нужно дать шанс проявить себя.


ты уехала в Рим
напоследок выгрызла мне лицо и пах как лисица
это желание выбраться из прошлого
из чужой змеиной кожи из спального мешка
кто-то дал поносить чужое сердце
ты — недомогание лирическая болезнь
от тебя бессмысленно искать лекарство
остается писать стихи слагать стансы на станциях
или спать с другими женщинами
составлять фоторобот по памяти первой любви
(здравствуй детский садик: низкий кирпичный дворец
на курьих ножках и болотистое поле чудес
за павильонами) мы фототрофы
и питаемся светящейся пылью
как тюлени булькаем лирическим жиром
перетоплены в свечи те кого мы любили
я не знаю кто эта женщина которую я увидел в тебе
но ты подходишь к ней
как подходит бронзовая рама к пожару
я спросонья ищу губами тебя руками
с корнями выпрастываюсь из легкой земли сновидений
я вижу акварельных привидений
солнечные жабры жалюзи выдыхают танцующую пыль
разлука — грустный леденец для взрослых
танец на крыше небоскреба который крепко ухнув
вот-вот осядет под взрывом
и паук садится зубрить иероглифы с долотом и молотком
я бы самолично тебя отвез в аэропорт
но услышал крик судьбы «апорт!» —
кто-то безжалостный бросил мне боль как собаке кость
да ну его к Эйнштейну!
прощай
пиши письма в огонь

К списку номеров журнала «НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ» | К содержанию номера