Наталия Черных

ЗРИМОЕ ОТРАЖЕНИЕ ДУШИ: о книге «Свободные мили» Кати Капович


*
  В поэзии Кати Капович сочетаются роскошь и аскетика, неподвижность и множество разнообразных движений. Движения сопровождаются звуками. И не просто звуки, а сигналы: скрип (согласной о согласную), скачок (ритма), шорох (внутренняя рифма). Движение ритмов и рифм; жизни внешней и жизни внутренней. Не обязательно выяснять, какой именно род движения выражает рифма, а какой ритм.  Рифмы у Капович говорят особенными голосами, порой резкими и тревожными, как у рокерши (дворами ─ проводами, биссектриса ─ серебрится). Возникает ломаная, но захватывающая музыка, трогательная дисгармония ритма (И валик, который извёсткою тикал в тазу, / несла, подставляя ладонь, чтобы вымыть под краном…). Эта ломаность, изысканная угловатость выводят за пределы аскетичной силлаботоники, как за пределы клетки. Однако именно эти прозрачные, текучие сбои рифм и метра облекают душу поэзии, подобно покрывалу, так, что она приобретает таинственную плоть.
В целом ощущение шокирующее: бисер перед свиньями, жемчуга с любимых лиц на уличной торговке. К шоку нельзя привыкнуть, его не ожидаешь.

*
В Риме о варварах говорили так: в них изящество сочетается с грубостью. Вот это мерцание ценно в лексике стихов Капович. От сленга (в офонаревшем полусвете) до архаизма (светлой памяти какого-то повесы). От грубости (что лучше человеком выть  в сортире) до трогательности (светлы осенние задворки). Неяркое, но властное множество образов и настроений гипнотизирует.

*
  Неподвижность снаружи (если смотреть ещё снаружи, то возникает шуршащее движение) ─ и перенасыщенность движением изнутри (но возможно, что это всего лишь один незаконченный жест). Полотно реалий дремлет: дерево, подъезд, квартира, дверь, стакан, овощи. На этом-то посконном полотне и разыгрывается, как на подмостках, драма. Даже две: извне и изнутри.

*
Избавились от крысы, что жила
в оранжевом контейнере для стружек.
Когда сквозь двор наутро я прошла,
она лежала посредине лужи…

и там же:

И лужа, что была её прудом
и зеркалом, в которое взирала
и где лежала мёртвая потом,
в то утро ничего не отражала.
Уже, подруга, ты не будешь впредь
делить углы двора, как биссектриса.
Что тут сказать? Что ты страшна, как смерть?
Что шерсть твоя от ветра серебрится?

Капович изображает сразу две реалии, на пространстве одной: вещественную и умозрительную. Эта одна реалия задействована в упомянутых драмах.

*
Этот вяз, этот бук, этот клён его там,
под которым сидели всю ночь напролёт
шахматисты, в лицо отряхнётся дождём –
усмехнётся Набоков, учитель природ.
Он по имени помнил любую листву,
я ж по имени знала любого бомжа…

(посв. Г. Барабтарло)


Две реалии на пространстве одной: Набоков и бомж. По сути-то любой человек, живущий на чужбине ─ бомж. Открываются глубины драмы русской эмиграции, начиная с первой волны (тот же Набоков). Для сравнения, у Виктора Кривулина:


ВОЗДВИЖЕНЬЕ

Воздвиженье хвои. Беспомощную мощь
из глубины черно-еловой
спинным хребтом прочувствуешь, проймёшь
пунктир ствола и вертикаль чужого слова,
и старчество его, и вдумчивой коры
наружный мозг в извилинах и в морщи...
Здесь доживали, выйдя из игры,
свой век мыслители ─ а нынче, перемёрши,
располагаются удобнее дождя,
вольготней тьмы вечнозеленой,
угрюмым шумом в комнату входя,
просачиваясь пятою колонной
в сознание ─ и глубже и темней
ничем не защищаемых ветвей.

В последних строках кривулинского «Воздвиженья» возникает образ (весьма расплывчатый для нынешнего читателя) вышедших из игры мыслителей. Образ парадоксально рифмуется с «бомжами» в стихотворении Капович. Возникает нервическая связь: от видимого и убогого (бомжи, забытые мыслители) ─ к возвышенному и вечному (имя бомжа, память о когда-то живших людях и их трудах). И в стихотворении Капович, и в стихотворении Кривулина ─ изображение беседы с усопшими.

*
  Поэтическое мировидение Капович отчасти напоминает мне то, что царило в петербургской поэзии семидесятых. Читая стихи Капович, хочется проговаривать то, что обычно пропускается в разговорах о поэзии.

*
  Стихи «Свободных миль» ─ беспокойные стихи. В них мерцает, зримая, как при яркой и мгновенной вспышке света, грань миров: внешний и внутренний, русский и американский. Но оба мира едины, они сливаются, становятся вселенной.
У этих стихов есть душа, есть свой лик. Живчик, кристаллик чуда и помогает поэзии Капович соединять аскетику и роскошь. Строгость формы стиха, его почти школьная ритмизованность содиняются с роскошью эмоций, без напряжения вмещающихся в эту форму. Так что аскетичная форма смотрится почти роскошно.

*
  В этом мире душа ест и пьёт. Чёрный парень на крыльце, как и «я» (зримое отражение души) ─ душа, которая поёт песни.




К списку номеров журнала «НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ» | К содержанию номера