Странное свидание. Беранже, Нанетта и «артист». Рассказы

Странное свидание

        День выдался свободным, и мы со Светкой договорились погулять и сходить в кино. В назначенное время я была в сквере у скамейки. Подруги ещё не было. Вскоре она позвонила и прокричала, что немного задержится. Я успела ответить ей: «Хорошо», и телефон мой окончательно разрядился. Светкино    «немного задержусь» означало «примерно через час», но я уже привыкла к рассеянности и необязательности подруги. Да и расстраиваться не было повода – день был великолепный, я никуда не торопилась, и потом у меня с собой был томик стихов. Усевшись  поудобнее на скамейке, я достала книжку и углубилась в чтение.

        Дым сигареты привлёк моё внимание. Я оглянулась и увидела парня, сидевшего на соседней скамейке. Заметив моё недовольное лицо, парень встал и  отошёл немного в сторону. Докурив, он снова подошёл и сел на скамейку.

       – Простите, – обратился он немного погодя, вставая и подходя ко мне, – вы позволите позвонить по вашему телефону?

       – Позволю, но он разрядился, – взглянув на него, ответила я.

       – Да? А мой тоже…–  разочарованно произнёс парень. – Дурацкая ситуация – и уйти нельзя, и позвонить невозможно.

       – Значит, нужно ждать! – убедительным голосом произнесла я, желая подбодрить молодого человека.

       – А вы тоже кого-то ждёте? – спросил он, разглядывая меня.

       – Да, подругу, – ответила я и опустила взгляд на книжку, давая понять, что разговор окончен.

       – Что ж, давайте ждать вместе. Разрешите? – И парень присел на скамейку рядом со мной.  – Что это у вас?

       – Стихи, – коротко ответила я, не зная, как отнестись к неожиданному вниманию. Парень вёл себя вполне корректно, и что-то в нём было,  располагающее к себе.

       – Разрешите, – опять произнёс он и взял из моих рук книжку. – Угу… – протянул он, взглянув на автора.

       Потом, открыв наугад томик,  начал читать стихи, изредка заглядывая в текст. Я слушала его, пытаясь  придраться хоть к чему-нибудь и настроить себя против молодого человека, но у меня ничего не получалось. Всё в нем было привлекательно – и глаза, и голос, и улыбка, и даже манера читать стихи. От его лица трудно было оторваться. Поймав себя на мысли, что слишком долго его разглядываю, я опустила глаза и слушала его, рассматривая  сумочку.  Вскоре уж забыла обо всём и слышала только его проникновенный голос.

       – Как вы хорошо читаете! – сказала я, когда он захлопнул книгу.

       – Это вы хорошо слушаете, – ответил он, и мы засмеялись.

       – Олег, – представился  парень.

       – Инна, – ответила я.

       – Ин-на… – протяжно произнёс Олег, глядя куда-то вверх. –  Произносишь, и буквы тают…

       – Какая странная ассоциация с моим именем, – удивилась я. – Первый раз такое слышу.

       Мы опять засмеялись. Стало как-то просто, легко и радостно. Мы сидели и о чём-то говорили,  говорили, глядя друг на друга и смеясь. Мимо проходили люди, где-то проносились машины, а я ничего не замечала, кроме этого парня. Всё вокруг было – его голос, его смех, глаза, улыбающееся лицо.

       – Эй, привет! – раздался откуда-то знакомый голос, выдернув меня из какого-то радостного забытьи.

        Мы обернулись на шорох приближающихся к нам торопливых шагов и, одновременно вскочив со скамейки, почти одновременно воскликнули:

       – Наконец-то!

       К нам приближалась Светка.

       – О, Олег, а ты как здесь? – она уже стояла рядом, запыхавшаяся и радостная. –  Мы же на завтра договорились. – Светка залилась смехом. –  Опять я всё перепутала.

      Светка продолжала смеяться, а мы стояли молча, переводя взгляд то на неё, то друг на друга,  и никак не могли заставить себя улыбнуться.                                                 

Беранже, Нанетта и «артист»

         Мне предстояло поехать в другой город. Поездка не предвещала ничего необычного, если не считать того, что в автобусе на переднее сиденье рядом со мной сел мужчина в меховом полушубке точно такого же цвета, как и моя красивая шубка.

        «Удивительное совпадение», – подумала я.

        Но вряд ли мысль о таком случайном совпадении пришла в голову сидевшему за мной подвыпившему молодому мужчине. Действительно,  я и мой сосед производили впечатление хорошо одетой пары, ехавшей вместе. Думаю, именно эта красивая меховая одежда  и вызвала недовольство сидевшего за мной человека.  Возмущённым  голосом он что-то долго  бурчал себе под нос.  Я сначала старалась не обращать на него внимания, находясь во власти мыслей о поездке и  о предстоящей встрече. Но подвыпивший мужчина  говорил  всё громче и раздражённее. Это были рассуждения  общего плана – обо всём и ни о чём, но во всех бедах мужчина обвинял  «богатых, хорошо одетых» людей,  которые  «ничего не знают и не умеют делать, а живут чужим трудом», подразумевая сидящую впереди него пару.

Подвыпивший неплохо владел ораторским искусством, так что никто его не останавливал и не одёргивал. Думаю, пассажиры даже обрадовались неожиданному развлечению и быстро превратились в благодарных слушателей. Водитель автобуса тоже, к моему удивлению, не посчитал нужным навести порядок на своей территории. Возможно, он решил, что я еду не одна, а вместе с сидящим рядом мужчиной, и предоставил возможность разбираться с пьяным нам самим. Но  сосед  в меховом полушубке внимательно смотрел в окно и за всю дорогу не проронил ни слова.

Мужчина  же сзади старался изо всех сил. Он уже понял, что я еду одна, и что за меня никто не вступится. Не встречая отпора, он разглагольствовал всё громче и красноречивее, упиваясь своей ролью обличителя.  При этом выступающий  дёргал спинку  кресла, произнося какие-нибудь «сильные» фразы  над ухом и обдавая  винными парами. Я понимала, что время для одёргивания уже упущено и что теперь связываться с пьяным уже опасно.

Так мы проехали половину долгого пути. Я  устала от назойливого громкого голоса, настроение  было испорчено. Мне ужасно хотелось встать и отшвырнуть от своего кресла этого человека. А он уже достиг апогея в своём выступлении.  Повернувшись лицом к пассажирам, встав во весь рост и держась одной рукой за спинку моего кресла и картинно поводя другой рукой  перед благодарной аудиторией, он начал декламировать стихи, не забывая поминутно обращаться ко мне. Потом перегнувшись через спинку кресла и потрясая перед моим лицом рукой, он произнёс:

        Кто сказал, что у Нанетты

         Грудь немножечко пышна?

         Пустяки! В ладони этой

         Вся поместится она!

         – Ну, кто написал эти стихи? – громко вопрошал он, приглашая пассажиров посмеяться над  «глупой и богатенькой».

        – Ну, Беранже! И что?! – с яростью произнесла я, повернувшись к нему с лицом, полным  гнева  и решимости расправиться с надоевшим «артистом».

От неожиданности он упал в своё кресло, изумлённо глядя на меня. Не знаю, что поразило его больше – мой яростный голос, моё решительное лицо или знание стихов Беранже, на что выступавший явно не рассчитывал, – но до конца поездки он не произнёс больше ни звука.

        «Концерт» окончен, пассажиры задремали. В автобусе, наконец, воцарилась тишина.  Я успокоилась и ещё долго ехала,  думая об удивительных  перипетиях судьбы – я уже слышала эти стихи, но в другом исполнении. Память рисовала мне набережную, скамейку и сидящего рядом со мной молодого человека. Он держал в руках раскрытый томик Беранже, читал стихи… Мы взглядывали друг на друга влюблёнными глазами и улыбались.

Запах дыни

– И ещё вот сюда заедем.

Племянник сбавил скорость  и остановил машину у  открытого павильона с фруктами. Мы выбрали самые большие узбекские дыни и положили их на заднее сиденье. Я села рядом.

– Ну, на сегодня всё, – довольно произнёс племянник. –  Теперь домой.

Мы поехали дальше. Я тоже была довольна. С тех пор, как он объявил о своей женитьбе, все его многочисленные тётушки жили радостным ожиданием этого события и – как могли – старались помочь «любимому племяннику» в его хлопотах.

Тёплый летний вечер был ещё ярок,  и я смотрела в окно,  любуясь его красками. Услышав тонкий аромат, исходивший от дынь, я невольно улыбнулась. Так могли пахнуть только узбекские дыни. Сладкий запах усиливался. Он уже завладел всем пространством. Я вдыхала этот аромат, нежный, настойчивый и что-то нестерпимо напоминающий…

Прошло ещё какое-то время, и  я услышала свой голос:

– Конец лета… дыни… свадьба…

Я говорила медленно, будто во сне.

Племянник взглянул на меня в переднее зеркало.

– Какое-то странное ощущение, – продолжала я, – будто всё это уже было. Да… Я вспоминаю другую свадьбу…

…– А народу-то!  –  радостно произнесла подруга.

Мы зашли в огромный празднично убранный зал.

– Весь лётный состав, свободный от полётов, – подтвердил брат жениха, встречающий гостей. – Проходите.

Женщины несли к накрытым столам большие блюда, на которых лежали нарезанные узбекские дыни. Неповторимый аромат потянулся за ними тонким шлейфом.

– Надо же! – сокрушённо говорила одна из них – мать жениха. –  Дыни специально привезли из Средней Азии, а они – жёсткие, зелёные.

Многолюдная весёлая свадьба пела и танцевала. Весь вечер мне пришлось отбиваться от «свободных от полётов», желающих потанцевать. То ли спасаясь от очередного «преследователя», то ли  ещё почему, я шагнула к жениху:

– Можно тебя пригласить?

Радостно улыбаясь, он увлёк меня в середину зала, где мы смешались с другими  парами. Вино, музыка, обаяние танцующего со мной человека… Что-то заставило чуть податься навстречу ему. Уловив это движение, он тут же прижал меня к себе и заговорил таким горячим голосом, будто был уже  не в силах скрывать какую-то наболевшую тайну:

– Одно твоё слово – и ничего бы этого не было. Я так любил тебя!

Я взглянула на него изумлённо-испуганно:

– Что же  ты раньше молчал?!

Музыка  закончилась, пары разошлись, а мы стояли,  не опуская рук и глядя друг на друга.

– Саша, не надо! – раздался громкий голос его отца.

– Потом договорим, – услышала я быстрые слова.

Мы отпрянули друг от друга…

Запах дынь был сильным, густым. Он крепко держал меня в своих объятиях, не выпуская  из того времени, когда смог так сильно врезаться в мою память.

– Я столько раз потом вспоминала об этом… Столько раз жалела, что не вызвала его на крыльцо и не убежала с ним с этой свадьбы…

– Да-а-а… Какие ассоциации могут вызвать обычные дыни, – деликатно произнёс племянник, немного выждав и убедившись, что я закончила свой рассказ.

Мы ехали молча. А что ещё скажешь! Да и зачем? Молодая голова племянника была полна радостных мыслей о замечательном событии, которое он запомнит на всю жизнь – его ждала свадьба.

Вперёд и вверх

Это было очень давно. Был какой-то большой праздник, зима. На площади собралось много народу. Возможно, с нами были  и другие родные, но память рисует мне только меня и маму. На санях, запряжённых лошадьми, катали детей. Мне тоже очень хотелось покататься, но протолкнуться к ним через огромную толпу было невозможно. И вот подали последнюю тройку. С огромным трудом мама протиснулась со мной к лошадям, и когда они уже тронулись с места,  каким-то неимоверным усилием подбросила меня вперёд и вверх так,  что я очутилась в санях. Кажется, маму сбили с ног,  и она упала, но мы уже отъезжали всё дальше и дальше от волнующейся толпы, ещё не веря своему счастью.

Городок наш тогда был ещё маленьким, и возница – молчаливый и страшный мужик – мчал нас по пустым улочкам вдоль темнеющего леса и казалось, нас везут в какую-то неведомую даль. Было и радостно, и страшно. Видимо, сидевшие  рядом со мной дети испытывали такие же  чувства, так что ехали мы притихшие, с каким-то испуганным восторгом, желая лишь побыстрее  вернуться обратно.

Наверное, мама дождалась меня,  и,  наверное, я ей потом что-то радостно рассказывала – память укрывает это от меня. Но с годами всё больше  усиливается  впечатление об истинно материнском чувстве и состоянии – изо всех своих сил подтолкнуть своего ребёнка вперёд и вверх – к лучшей жизни, даже если её саму при этом затопчут!

Уроки философии

На первом же семинарском занятии по философии мы с подружкой сели за последний стол и, немного повеселившись  над  смешной  фамилией преподавателя Сыроешкин и его странной манерой передвигаться по аудитории шахматным конём, приступили к обсуждению более важных для нас вопросов. Занятие шло своим чередом – Сыроешкин опрашивал студентов, те более-менее отвечали, а мы, не обращая ни на кого внимания, продолжали болтать.  Занятие уже приближалось к своему  благополучному  завершению, как  вдруг я услышала:

– Так как же всё-таки научная философия трактует этот вопрос? –  И  преподаватель  называет  мою фамилию.

Поднимаясь с места,  тихо спрашиваю у сидящих передо мной  девчонок:

– О чём говорим?

Те так же тихо называют тему занятия и – что делать? – начинаю рассказывать всё, что думаю по этому поводу. 

– Именно так научная философия трактует этот вопрос, – подводит  итог  преподаватель. –  Садись… –  и он снова называет мою фамилию.

Сажусь, смотрю на подругу, читаю в её торжествующих глазах студенческое «пронесло!», но почему-то сама понимаю, что для меня всё только начинается. В самом деле, на каждом семинаре наш философ поднимал меня и спрашивал.  Больше я ни с кем  не разговаривала, потому что точно знала, что в конце занятия преподаватель скажет:

– Так как же всё-таки научная философия трактует этот вопрос? –  И назовёт  мою фамилию.

Я по-прежнему не писала лекций по философии, не читала учебников, но на семинарских занятиях  внимательно слушала каждого отвечающего и выстраивала свой ответ,  объединяя услышанное и добавляя своё представление об обсуждаемом предмете. И  снова звучало:

– Именно так научная философия трактует этот вопрос.

Что меня выручало? Не знаю, наверное, какая-то врожденная склонность к размышлениям. Видимо, не зря моя школьная подруга дразнила меня «юным философом». Так или иначе, но я стала любимой ученицей нашего преподавателя по философии.

Давая возможность немного передохнуть во время лекций уже своим студентам, я иногда рассказываю короткие весёлые истории из своей студенческой жизни. Рассказываю и эту и, глядя на улыбающиеся лица, вспоминаю нашего преподавателя с его смешной фамилией Сыроешкин и странной манерой  передвигаться по аудитории, и себя,  и своих товарищей, и мне начинает казаться, что мне тоже  – двадцать, и я – такая же смешная и весёлая, как и эти сидящие передо мной девчонки.

Тогда, в деревне…

                                                                                   Семье Хамидуллиных посвящается

Деревня… Даже не представляю себе, что ещё в раннем детстве не узнала бы, что это такое. Для городского ребёнка, как я, деревня – это целый мир, совершенно другой, с  интересной, удивительной, особенной жизнью. С другими людьми, природой, животными. С другими правилами и обычаями.  И боюсь, мне будет трудно отдать предпочтение городу.

В детстве мама каждое лето отвозила нас с сестрой в деревню к родственникам. Первая же встреча с деревней поразила моё воображение. Доехав до какого-то населённого пункта,  мы вышли из автобуса и пересели в телегу с набросанным на  неё сеном. Лошадь пошла медленно, телега задребезжала, и таким ходом мы долго ехали по дороге между полей. Мы уже подъезжали к деревушке, и осталось только проехать по мосту через небольшую речку с высокими обрывистыми берегами, как я увидела купающихся мальчишек. Они были совершенно голыми! Это удивило меня даже больше, чем дребезжащая телега. Не знаю, как купались в деревне девочки, но после появления потом у речки нас – городских девочек в купальниках – нагишом  уже не купался никто.

Наш с мамой приезд  был воспринят родственниками как большой праздник. Со всех ближайших домов сбежались соседи. Все расспрашивали маму,  разглядывали нас с сестрой,  а хозяева суетились, накрывая на стол. Такую куриную лапшу я ела, наверное, первый раз – ароматную, вкусную, с красивыми золотистыми звёздочками в бульоне и с маленькими круглыми желтками. Весь вечер взрослые проговорили, а  утром, когда мы проснулись, мамы уже не было – она уехала в город, и у нас с сестрой началась деревенская жизнь.

Днём в деревне дома оставалась только детвора и старики – взрослые целый день были на работе. Бабушка ставила самовар, снимала с него крышку и раскладывала внутри кружком яйца. Так они и варились в самоваре. И ещё она доставала из своего маленького сундучка, стоявшего у её кровати, по одной конфетке для нас, снова запирала сундучок на ключ и прятала его в крохотный карманчик на своём платье. Пока мы ели, бабушка ласково смотрела на нас и улыбалась. Потом её лицо становилось строгим, и она начинала покрикивать на моих деревенских двоюродных сестрёнок, видимо, боясь, что они сейчас разбегутся, и она уже не сможет до вечера собрать их и заставить переделать все дела, пока взрослых нет дома.

А дел у девчонок было много. Нужно было принести  воды в дом и заполнить все ёмкости. Ещё нужно было наносить воды в баню, чтобы к возвращению взрослых всё было готово.  Баня стояла далеко за домом в огороде и идти к ней нужно было по узенькой тропинке через картофельное поле, то и дело наступая на картофельную ботву. Подходить к бане нужно было осторожно – она вся  была окружена  высокой и густой крапивой.  Стоя целый день на солнце, крапива разогревалась и издавала  сильный  запах и от этого казалась ещё грознее. Идя по огороду уже с пустыми вёдрами, мы то и дело останавливались, чтобы нарвать картофельных яблочек, которые появляются после цветения картофеля, а потом нанизывали их на нитки, делая бусы и украшая себя.  А ещё нужно было наполнить водой большую бочку в огороде и полить все грядки. 

Колонка с водой  стояла в середине деревни – далеко от дома, а воду девчонки носили  вёдрами на коромыслах. Мне так ни разу и не удалось оторвать от земли два полных ведра с водой,  а деревенские девчонки – даже младше меня – подхватывали  коромысло с этими двумя  вёдрами и, немного присев от тяжести, можно сказать, бегом несли к дому воду, даже не расплёскивая её. Сколько раз за день приходилось им пробегать этот путь с такой тяжелой ношей!

Воду нужно было принести ещё и в клуб, стоявший рядом с домом моих родственников, и прикреплённых по уборке к ним. Днём там никого не было, и мы сначала  слушали пластинки, под которые вечером танцевали взрослые, потом убирали из зрительного зала длинные скамейки и начинали мыть полы. Полы были сделаны из широких некрашеных досок  и, чтобы отмыть их, нужно было сначала плеснуть на них водой, а потом долго скрести  большим ножом, отчищая от грязи. А уже потом вымывать тряпкой. На чистые и просохшие полы нужно было снова расставить скамейки и заполнить бак водой для желающих попить. И на этом обязательная программа заканчивалась. Наконец, можно было побежать на речку.

***

Речка была совсем рядом. Нужно только пройти мимо школы, которая летом была закрыта. В деревне на речку никто никого специально не звал. Достаточно было пойти  кому-нибудь   в её сторону, как тут же подбегал другой, а потом и третий с вопросом «вы на речку?», и к берегу подходила уже целая ватага. Завидев, что девчонки пошли купаться, мальчишки тоже приходили, но купались чуть в стороне от девочек.  Ближе к мосту в самом глубоком месте плавали стайками гуси и утки. Берега у речки были высокие, крутые, глинистые и, накупавшись, нужно было подниматься по уже мокрой после кого-нибудь дорожке, скользя и  падая, и заходя в воду снова, чтобы вымыть испачканные руки и ноги.

Мальчишки всё время задирали девчонок и что-нибудь весело кричали, поддразнивая их. Они  прыгали в воду с  высокого крутого берега, разбежавшись издалека.  Не знаю, как это получилось, но однажды, когда мы уже уходили  домой, они так задразнили нас, городских девчонок, крича, что мы боимся прыгнуть с обрыва, хотя ни одна деревенская девочка  не делала этого, так посмеялись, что я сорвалась с места, побежала в сторону обрыва и прыгнула вниз. Как только вода сомкнулась над моей головой, я так перепугалась, что пробкой вылетела на поверхность и, ничего не видя,  замолотила руками и ногами по воде и каким-то образом доплыла до берега.

Поднявшись вверх по крутой тропинке, довольная, я подошла к девчонкам, с ужасом смотревшим на меня. Все, даже мальчишки, молчали. Как я это сделала – не могу даже сказать. Но то, что совершила потом, не смогу объяснить даже теперь – я разбежалась и прыгнула с этого высокого обрыва ещё раз!  И ещё, и ещё… Совершенно не умея плавать, я каким-то образом выплывала и добиралась до берега. Если бы меня спросили – зачем это сделала, я бы не знала, что ответить. Скорее всего, сказала бы, как обычно говорят в подобных случаях дети: просто так!

После этого случая мальчишки больше не дразнили нас при встрече ни у речки, ни на улице, а наоборот – подходили и довольно дружелюбно разговаривали о чём-нибудь. А мы перестали их бояться.

***

Вернувшись домой,  мы подходили к столу, на котором стояла большая миска, наполненная густым прозрачным мёдом. Можно было отрезать большой кусок душистого хлеба, который тогда выпекали сами в домашних печах, зачерпнуть побольше мёда и есть. Иногда на столе стояла миска с  белым айсбергом. Это был катык. Он не обрушивался, даже если от него отнимали большой кусок, а лишь покачивался. После жары эта белая прохлада во рту казалась наслаждением. Такой вкусный и величественно вздымающийся над тарелкой катык, приготовленный хозяйкой дома – удивительно доброй и заботливой женщиной  – мне больше нигде потом не встречался.  Бабушка была на улице возле кур, так что дожидаться чая не хотелось. Мы выпивали  по кружке холодной воды – удивительно прозрачной и вкусной – из ёмкости, стоящей в сенях, и снова убегали на улицу.

Теперь можно было походить по двору, на котором было столько интересного! Например, залезть по лестнице на сеновал и там поваляться в душистом сене. Его было так много, что можно было играть в прятки, лазая по всей длине крыши сеновала. Потом мы заходили в курятник. Куры ходили по двору, и нам никто не мешал осмотреть их жилище, потрогать яйца, которые уже лежали в гнёздах из сена. В некоторых гнёздах лежали круглые куски белого камня. Девчонки говорили, что их специально подкладывают, чтобы куры принимали их за яйца и садились нестиcь в гнёзда, а не куда попало. Потом мы заглядывали в деревенский холодильник. Это такое сооружение во дворе, представляющее собой небольшой холм, у которого была маленькая дверца. Открыв её, можно было увидеть внизу лестницу и глубокий погреб, на дне которого всё лето, даже в самую сильную жару, лежали снег и лёд. Туда ставили банки с молоком для хранения, так как в домах холодильников ещё  не было.

Потом мы бежали в огород. Там стояла высокая черёмуха. Можно было залезть на забор и, стоя на нём, собирать и сразу есть самые крупные ягоды, пока не наешься так, что ужасно захочется пить. Прыгать с забора я всегда боялась. Мне казалось, что моё платье обязательно зацепится за высокие и острые края ограды, и я повисну. Напившись воды, можно было посидеть на разогретых на солнце брёвнах, лежащих у забора. Они, видимо, лежали уже давно, так как все заросли лебедой. Подбегали соседские девчонки, и мы о чём-то  весело говорили.

В деревне интересно всё. Любой проходящий мимо человек или  животное привлекают внимание и заставляют хотя бы молча проводить их взглядом по единственной дороге, проходящей через всю  деревню. Откуда-то всякий раз появлялось удивительное зрелище – на огромном «взрослом»  велосипеде по  неровной от осенних дождей дороге проезжал какой-нибудь мальчишка. Причём, он располагался с одной стороны от велосипеда, находясь где-то под рамой, а на другой стороне была лишь его одна нога на педали.  Руки были где-то вверху и  держали руль. Мальчик не сидел, а висел в воздухе, то приседая, чтобы прокрутить педали, то поднимаясь на ногах, чтобы посмотреть на дорогу, обзор которой закрывало ему огромное переднее колесо.  Так он и ехал, то поднимаясь, то опускаясь, успевая однако взглянуть в сторону и  насладиться производимым эффектом.  А впечатление было сильное – вся деревня провожала взглядом его извилистый путь. Такой сложный номер с ездой на велосипеде можно было, мне казалось,  показывать на арене цирка. Я только удивлялась – как у него при таком положении тела удерживалась на голове фуражка. Мы долго провожали взглядом этого мальчишку.

Иногда мимо нас с  грохотом пролетала повозка, запряжённая лошадью в какую-то особенную телегу с высокими бортами, кажется, называемую арбой. Сидящий, вернее, стоящий в телеге парень в летней майке и осенней фуражке что-то весело кричал нам и выбрасывал на ходу  большую охапку зелёного  горошка, сорванного в поле, и проносился дальше. Мы налетали на эту охапку, как стайка воробьёв, радостно щебеча, и долго потом перебирали пушистое зелёное облако, показывая друг другу – кому что досталось и с удовольствием  ели сладкий зелёный горошек. Стручки  были ещё нежные,  и их тоже можно было есть. Закончив с горохом, мы вставали с брёвен и шли по деревне.

***

В середине деревни торчал большой столб, на котором вывешивали разные объявления и афиши. И можно было узнать – какой сегодня в клубе будет фильм. А ещё там стоял единственный на всю деревню магазин. Такой, какой показывают в старых фильмах – деревянный, с высоким крылечком, внутри которого тесно, и на прилавках лежит самый разный товар. Мы ничего не покупали, да это в деревенском магазине и не обязательно. Можно просто зайти, поздороваться и посмотреть – что у них есть. Или поговорить с кем-нибудь. Пока девчонки отвечали на вопросы расспрашивающей их продавщицы, я подходила к витрине с конфетами. Я всегда   смотрела на одну и ту же полочку, на которой лежал шоколад. Это были обломки плиточного шоколада, и они продавались  на вес. Я  думала, что обломков так много, что продавщице, наверное, можно взять один  и съесть.  И ещё смотрела на весы. Они были необычные – в виде двух уточек, глядящих друг на друга.  У каждой из них была большая чашка. На одну можно  было положить  товар, а на другую – гири. Я  только не понимала – как продавщица считает: она клала товар на одну чашку, а гири – на обе  и  говорила – сколько это стоит.

Насмотревшись на витрины с конфетами и пряниками, мы выходили из магазина и шли гурьбой обратно. Проходили мимо домов, у которых на маленьких скамейках сидели старики или старушки. Днём дома взрослых не было, и старикам  хотелось хоть с кем-нибудь поговорить,  хотя бы с малышнёй.  Они издалека здоровались с нами, привлекая к себе внимания, и засыпали вопросами. Но после второго или третьего вопроса, девчонки от них отмахивались, так как слышали их  каждый день, и мы шли дальше. Около одного дома за высоким забором росла малина с крупными ягодами. Она так и манила нас к себе, но забор был очень высок, а кусты малины  – колючие. И мы шли дальше.

***

Летний день в деревне длинный. Можно было сходить на ферму. Она стояла недалеко – за речкой. Нужно только пройти по мосту на другую сторону. Мост был достаточно крепким.  По нему проходили машины, но  он слегка покачивался, да и перил у него не было, и  идти по нему было страшновато. Мне  казалось, что он вот-вот развалится. Но всякий раз мы благополучно проходили по нему  и приходили на ферму. Там мы поили  телят из ведра  какой-то смесью молока и зерна. Телята  стояли в большом стойле, толкались и пытались выпить из ведра всю смесь. И нужно было, попоив одного телёнка, помазать ему лоб этой смесью, чтобы было видно, что он уже пил, и дать ведро другому. Телята толкались, и мы отодвигали их морды от ведра, чтобы они не мешали. Было и смешно, и боязно. Работа на ферме казалась простой и забавной. И только потом, став взрослой, я смогла представить, какой большой и тяжёлый это труд – работа на ферме.

Иногда мы ходили на пасеку. Она была далеко от деревни и идти к ней нужно было долго-долго по дороге между полей. В деревне очень много неба, солнца... Мы идём не торопясь и несём с собой чайник с водой, так как на пасеке воды нет. Наконец, мы входим в прохладу леса. Там на большой поляне стоят маленькие пчелиные домики – ульи. Пасечник радостно встречает нас. Он ходит в специальной шапке с сеткой от пчёл и даёт нам такие же головные уборы. Нам смешно ходить в этих невероятных шляпах, но пчёл боимся, и надеваем себе на головы эти кажущиеся маскарадными шляпы. Пасечник показывает нам, как он работает с пчёлами, окуривая их дымом из специального сосуда, и потом, открыв крышку пчелиного домика, достаёт  прямоугольные коробочки, заполненные мёдом. По ним ползают пчёлы, отлетая в нашу сторону и угрожающе гудя.

А потом пасечник угощает  нас мёдом, нарезая соты  крупными кусками. Мёд вкусный, ароматный и кажется, что ты можешь съесть его  много. Но вода в чайнике заканчивается  быстро и запивать сладкий мёд уже нечем. Мы ещё немного побродим по пасеке и обязательно подходим к  балкону, построенному пасечником высоко на дереве. Чтобы туда забраться, нужно сначала подниматься вверх по очень длинной лестнице, потом лезть по дереву, вставая на толстые ветки и держась за них, и вот уже ты на балконе – небольшой площадке с перилами. Внизу – уже кажущаяся маленькой поляна с ульями, домик пасечника, а перед глазами – лес, вернее, кроны деревьев. Спускаться с  этого балкона страшно, поэтому я забиралась на него всего один раз. Насмотревшись, находившись по пасеке, мы возвращаемся домой.

***

День сменяется вечером, и когда воздух становится тёмно-розовым, в деревню возвращается стадо. Этот ежедневный спектакль выходит посмотреть откладывая  дела, всё местное население. Взрослые к тому времени уже вернулись с работы,  и у ворот каждого дома стоят встречающие. Стадо идёт по деревне медленно, мыча, ревя и блея на все лады. И слышен этот оркестр  издалека.

Мы тоже стоим у ворот, наблюдая за проходящей мимо процессией. Я всегда удивлялась тому, что от стада то и дело отделялась маленькая группа овец или корова,  поворачивала к какому-нибудь дому и заходила в открытые ворота, встречаемая ласковым приветствием ожидающей хозяйки. Как животные не ошибались – мне было непонятно. К нашим хозяевам тоже заходила большая корова с огромными рогами, подходила к приготовленному для неё ведру с водой и картофельными очистками, долго пила воду, смотрела по сторонам и уходила  в коровник. Можно было спуститься с высокого крыльца и подойти к овцам, которые тоже стояли во дворе и пили воду. Мы гладили маленьких овечек по узким мордочкам и пытались потаскать их за шерсть.

В доме уже вкусно пахло, и от печи шло уютное тепло. Поужинав, и напившись парного молока, можно было залезть на тёплую печь по узеньким крутым ступенькам, и лежать там с девчонками на каких-то мягких шкурах под пощёлкивание  затухающих углей, хихикая, придумывая  и представляя себе самые невероятные истории.

Вечером мы ходили в клуб. Это было радостное событие, пропускать которое не хотел никто. Так что в клуб каждый вечер приходила вся молодёжь.  Ребятня занимала место на полу перед экраном, остальные рассаживались по скамейкам, и сеанс начинался.  С радостью  воспринимался любой фильм, даже если его недавно уже показывали. Когда фильм заканчивался, и мы выходили на улицу, было уже совсем темно. Уходить ещё не хотелось, но на танцы оставались только взрослые – все, кто был старше нас, казались нам тогда взрослыми. Они стояли стайками на крыльце, разговаривали, пили  воду из бака, зачерпывая её  железной кружкой, и ждали танцев. А мы шли домой. Каждый раз я удивлялась, как девчонки находят дорогу домой? На улице было так темно, будто всё вокруг выкрасили чёрным варом, какой иногда варили в больших котлах на улицах у нас в городе. Мы ещё потом жевали маленькие остывшие осколки этого вара. Вот и в деревне ночью воздух вокруг нас был такой же чёрный и густой. Не видно было даже своих пальцев, поднесённых к лицу. Я крепко держала кого-нибудь из девчонок за руку и ужасно трусила. Мне казалось, что в такой темноте кто-нибудь налетит, отобьёт и унесёт меня куда-то. С  разговорами проходила стайка мальчишек, у которых был, наверное, единственный на всю деревню фонарик, тускло освещающий дорогу. Потом всё опять погружалось во мрак.

Когда мы приходили домой,  взрослые и малыши  уже спали, и нужно было тихонько лечь спать. Девчонки засыпали сразу же. А я долго не могла уснуть после ночной  дороги,  пугающей своей густой темнотой, после увиденного фильма. Но больше всего ото сна меня отвлекала кукушка, которая каждые полчаса показывалась из настенных часов. Она не просто показывалась и куковала положенное число раз – она вылетала с треском, будто вырывалась из западни, оглушительно куковала и исчезала так же внезапно, как и появлялась, с таким же грохотом захлопнув за собой дверцы. Никто на неё  не обращал внимание. Все спали. А я всю ночь отсчитывала её выходы и засыпала уже к утру.  А утром яркое солнце будило меня, и начинался новый, большой, интересный летний день в деревне.

…Прошло много лет. Я очень долго не была в деревне. Но меня снова стало тянуть в те края, где пахло парным молоком, свежеиспечённым хлебом, душистым сеном, самоварным дымом, топящейся баней и разогретой на солнце крапивой. Туда, где много неба, солнца и цветущих в поле подсолнухов. Где день очень длинный и можно  беззаботно бегать босиком с девчонками по улице и заходить в любой двор, и тебе будут рады. Туда, где вечером воздух становится тёмно-розовым, а ночью на небе видны все звёзды.  Вернуться туда, где жили дорогие мне люди,  и где я была ещё маленькой и меня очень любили.