Ефим Гаммер

А вот и звонок на урок. Рассказы

Foto2

 


Родился в Оренбурге, окончил отделение журналистики Латвийского госуниверситета в Риге. Автор 15 книг, лауреат ряда международных премий по литературе, журналистике и изобразительному искусству. В 2012 году стал лауреатом 3-го Международного конкурса им.Михалкова на лучшее художественное произведение для подростков. Роман «Приемные дети войны» был также отмечен Фондом «Русский мир». Работает на радио «Голос Израиля». Шеф-редактор и ведущий авторского радиожурнала «Вечерний калейдоскоп», член израильских и международных союзов писателей, журналистов художников, член редколлегий журналов «Литературный Иерусалим» (Израиль) и «Приокские зори» (Россия). Печатается в  литературных журналах России, США, Израиля, Германии, Франции, Латвии, Дании, Финляндии, Украины, Молдовы и  других стран, переводится на иностранные языки. 

 

 

А ВОТ И ЗВОНОК НА УРОК

Рассказы

 

 

ВЛЮБИТЬСЯ НИКОГДА НЕ ПОЗДНО

 

Утесов пел: «Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь».

Я слушал и думал: «Как это правильно!»

Когда человек идет в школу, он не знает, что его там ждет. Одного ждет пятерка. Другого – кол с плюсом за поведение. А третьего? Третьего ждет любовь. Но парадокс в том, что школа мальчишеская! Ни одной девчонки на горизонте, даже если смотреть в полевой бинокль.

Какая же, спрашивается, любовь?

Большая!

И, по всей вероятности, на всю жизнь.

– Ну! – скажет какой-нибудь взрослый человек, сходивший ради женитьбы разок, а то и два в ЗАГС.  – Загнул, малец! Сколь бы прочной не казалась любовь сначала, все равно со временем покрывается ржавчиной.

Скажет и не подумает, что не прав.

Есть на свете любовь, что не ржавеет. Причем не одна. Я насчитал три подобные любви. К маме и папе. К жизни. И к первой учительнице. Но что интересно, маму и жизнь я полюбил, можно сказать в несознательном возрасте, сразу же с появлением на свет. А учительницу? Да-да, угадали, в первом классе, на первом уроке, сидя на первой парте бок о бок со своим двоюродным братом Ленькой.

Утесов бы спел по этому поводу: «Любовь нагрянула с первого взгляда, когда училка была совсем  рядом». Правда, никто ему таких слов не придумал, кроме меня. А у меня не было еще знакомого композитора, кроме папы, кого имело бы смысл познакомить с этими поэтическими перлами.

Я познакомил с ними Леньку. Тихонько. На ухо.

Он скорчил гримасу. И сказал, тоже на ухо: 

– Не рядом, а напротив! Не видишь?

Евдокия Евгеньевна сказала:

– Мальчики, не шушукаться! Если хотите что-то сказать, поднимите руку, и я вас вызову к доске.

Я немножко испугался слова «вызову». Обычно вызывали не меня, а маму, чтобы пожаловаться на ее непослушного киндера. И притих. Не поднял руку, не стал «вызываться» к доске и признаваться в любви с первого взгляда. И правильно сделал! Ибо на переменке, под несусветный галдеж, выяснилось, что любовь случилась не только со мной, но почти со всеми первоклашками, кроме Леньки, конечно.

Почему – «конечно»? Потому что он был на год моложе и поступил со мной в первый класс за компанию, лишь бы не быть баклуши, как говорила бабушка Ида. Что такое «баклуши», он не имел понятия, но разбить что-то невзначай боялся, затем и рвался в школу – от греха подальше. 

Ленька не догадывался, что и в школе можно что-то разбить.

Что? Сердце!

Чем? Любовью!

Не даром наша общая тетя Софа говорила, что она разбила сердце дяде Мише, и он скоро на ней женится.

Ленькино сердце оказалось прочным, так как было на год моложе. А вот мое…

С первого взгляда… на первом уроке…

Что оставалось? Быть последовательным и не забывать о серьезных намерениях, если даже потерял голову от любви.

Поэтому на первой же переменке я выдал одноклассникам тайну своего сердца и провозгласил на весь коридор: «Когда вырасту, обязательно женюсь на нашей учительнице!».

Ко мне подошел Жорка Потапов и сказал:

– Не ты, а я.

Затем подошел Сашка Дергачев и тоже сказал:

– Не ты, а я.

Потом вспыхнула свара: кулаки – туда, зубы – сюда. Зубы были молочные – их не жалко, вырастут новые.

В разгар бучи – боевой кипучей – со второго этажа спустился к нам Гриша Гросман, читающий, когда не дрался, книги из серии «Жизнь замечательных людей». Он раскидал кучу малу, вытащил помятого младшего брата Леньку, который пострадал за чужую любовь. И спросил:

– Что не поделили?

– Учительницу первую мою, – сказал я, вынимая кулак из глубокого рта Жоры Потапова.

– Разве вы каннибалы?

– Кто-кто?

– Это те, кто кушает людей. Дикари, если по-русски, – пояснил начитанный Гриша. –  Они съели капитана Кука.

– Кого-кого?

– Кука! Это еще тот капитан! Мировой! Ходил в кругосветное плавание, пока на Гавайях его не сожрали со всеми потрохами местные каннибалы.

– Кто-о?

– Я уже объяснял, дикари! Они проголодались, а кушать было нечего. Тут и подвалил к ним на корабле по имени «Резолюшн» капитан Кук. «Здравствуйте! – сказал, – добрые люди!»

– А они?

– Облизнулись.

– И ответили: «Ам-ам, вкусно нам»?

– Фима, пятерка за сообразительность. А теперь, если серьезно: что все же не поделили?

– Училку. Я думал, что влюбился первый. Вот и сказал: когда вырасту, обязательно на ней женюсь.

– А выясняется?

– Все влюбились, все хотят жениться.

– Это и мы проходили, – покровительственно произнес Гриша, будто уже вырос и женился на своей первой учительнице. – Вот что я вам скажу, идите на второй урок и забудьте о  своих глупых мыслях. Помните мысли умные: жениться никогда не поздно. А влюбиться тем паче. Знаменитый художник Микеланджело влюбился в восемьдесят восемь лет, и ничего не потерял.

– А женился?

– Не успел. Сначала умер. Это посмертно его женили.

– На первой любви?

– На мировой славе! Идите учиться, это тоже никогда не поздно, как сказал поэт Державин. Этот тот старик, кто «в гроб сходя, благословил» Пушкина. Идите-идите, а то на всю жизнь останетесь дураками.

Тут прозвенел звонок, и мы двинулись в класс, опуская глаза, чтобы не влюбиться повторно – и опять с первого взгляда – в нашу прекрасную учительницу.

 

 

В СТИЛЕ ЕГИПЕТСКИХ ПИРАМИД

 

Миша – жених моей тети Софы – был футболист. Вратарь. Не вратарь республики, как в кино, но все же… Он играл не в «Даугаве» и не в «Динамо», а в команде нашего родного завода №85 ГВФ.

За кого, скажите на милость, ему играть, если он был учеником моего папы Арона и работал в его бригаде жестянщиков? Так что, не подавая документы в ЗАГС, он уже считался нашим родственником. А после того, как подал документы, мог претендовать на родственника в квадрате.

Однако этого ему было мало.

Он хотел еще считаться чемпионом города Риги. Думал, это будет лучший подарок невесте на свадьбе.

Он думал правильно, но не в ту сторону. Я бы сказал проще: думал скорее в мою сторону, чем в Софину. Ей, честно признаться, были до лампочки спортивные достижения даже самого сильного человека на планете Григория Новака. Она играла себе на аккордеоне «Хоннер» у открытого во всю ширь окна, и потенциальные Мишины конкуренты на обручальное кольцо штабелями ложились на тротуар, укачиваемые «Амурскими волнами».

Я тоже хотел считаться чемпионом города Риги, но не ради невесты – ее у меня не предвиделось и в кошмарном сне.  А чтобы из-за маленького роста ко мне не приставали мальчишки: приходилось каждый день драться, и это снижало в школе оценку за поведение и нервировало маму.

Папу это оставляло совершенно спокойным.

– Сколько «пэчей» ты накидал сегодня? – спрашивал он, когда примечал синяк.

И я догадывался, что «пэчи» в переводе с одесского на нормальный язык – это «тумаки». А, догадываясь, пожимал плечами.

– Я их не считаю, не камушки об стенку.

Папа не читал мне нотации о хорошем поведении. Он вел со мной разговоры совсем не по-книжному.

– В жизни, – объяснял он, – нет такого:  «Бьют – беги, дают – бери». В жизни  все по-настоящему: «Бьют – бей и не сдавайся, дают – откажись брать, не бывает бесплатных бутербродов».

Когда я был совсем маленький, меня из-за отсутствия подходящей одежды облачали в платьице старшей сестры Сильвы, из которого она выросла, и выводили в песочницу – поиграть в куличики.

Волосы у меня в ту пору отросли до плеч и вились, как у трех мушкетеров в знаменитой американской картине 1939 года. Фильм демонстрировали в начале пятидесятых годов в Риге под видом трофейного – отнятого у немцев. (Режиссер Алан Дуон, композитор Самуил Покрасс, младший из широко известных в Союзе братьев Покрасс, авторов «Марша Буденного», «Трех танкистов», «Москвы майской»). 

Длинные, притом вьющиеся на концах волосы, отнюдь не «делали»  из меня неустрашимого фехтовальщика, наоборот, «превращали» в доступную для шаловливых кулаков девочку.

Принято говорить: «Не верь глазам своим». В правоте этой поговорки драчливые пацаны убеждались через пару минут после того, как набрасывались на малышку с бантиком.

– Дядя! – бежали они к папиной скамейке, отмахиваясь от моих кулаков, как от жалящих шмелей. – Уймите свою бандитскую дочку! Она дерется… больно – ой! Как будто мальчик!

– Она и есть мальчик, – посмеивался папа, поправляя очки.

– Чем докажете?

– Вы будете строить глазки, или посмотрите на фонтанчик?

И задирал мне подол платьица.

– Ничего себе! 

– В Брюссель, чтобы посмотреть…

– Куда? Куда?

– В столицу Бельгии ездят за большие деньги, чтобы посмотреть на «Писающего мальчика». А вам – пожалуйста ¬–  бесплатное удовольствие, как на детском утреннике.

–  Можно подумать, мы такого не видели!

–  Видели –  не видели, но больше не задирайтесь!

– Мы не будем. Пусть только она… он… не обижается. Мы ведь думали – девочка.

– А девочек бить позволительно?

Огольцы никогда не давали ответ на столь элементарный вопрос, они просто-напросто разбегались. Наверное, на поиск тех девочек, которые не мальчики, чтобы не получить сдачи.

Моя ситуация – обычная. Я сам себе голова, а то и кулак, когда надо дать по мозгам. А Миша  – жених моей тети Софы – играет в команде, и как бы высоко не прыгал под штангой, чтобы вытащить мяч из «девятки», один – без остальных десяти футболистов  –  чемпионом стать не имеет возможности.

Как же ему быть, если он обязался положить золотую медаль к ногам моей тети – своей «бесценной возлюбленной», если послушать его?

Софа, признаться, предпочитала, как Золушка, шикарные туфельки.

Сказала бы об этом Мише сразу, и хлопот меньше. Дело в том, что он был классный сапожник, вот и соорудил бы ей туфельки хоть из замши, хоть из парчи, хоть из листового золота, будь оно в продаже,  а у него лишний рубль в кармане. Но ни того, ни другого не было, и он работал жестянщиком, чтобы заработать на свадьбу побольше грошей.

За футбол ему деньги не платили, как и мне за бокс. Он считался любитель, и я любитель. А на двух любителей – один чемпионат Риги среди заводских команд.

Почему же на двух, если я не футболист, а боксер?

Из-за моего кота Мяуки.

В книге «День египетского мальчика» или в иной, похожей по описаниям древних ритуалов, я обнаружил прародителя моего Мяуки под именем «Священное Животное».

Вот так раз! Кошка в краю вечных пирамид была ценнее любых драгоценностей, ее мумифицировали наравне с фараонами, укладывали спать вечным сном в каменную гробницу и посвящали стихи.

Каково?

Конечно, бойкому коту Мяуке я не рассказывал подробности из впечатляющей жизни его плодовитых предков и не намеривался построить пирамиду ни при его жизни, ни после. Но приспособить кота  к делу – во все времена полезному для людей – понятно, мог.

Какое же это дело?

Доложу, не стесняясь: мистическое!

По древнеегипетским  поверьям кошки способны предсказывать будущее.

Не верите?

А почему, собственно?

Когда черная кошка перебежит вам дорогу, небось, замедляете шаг и не торопитесь первыми перейти на другую сторону улицы, ждете, чтобы это сделал кто-либо другой?

Почему так поступаете? Полагаю, потому, что опасаетесь грядущей беды. Выходит, по-глупому, под воздействием предрассудков, готовы признать, что кошки предвидят события завтрашних дней, а подчас и влияют на их исход.

В этом я убедился не религиозным путем, абы верить, а на научной основе. И пришел к выводу: иначе этих братьев наших меньших не оберегали бы, как собственных детей. Подтверждением тому служат заметки греческого историка Геродота, о существовании которого легко узнать, если сходить в первой половине пятидесятых годов минувшего века на урок «История древнего мира» в четвертый класс 17 средней школы города Риги.

Геродот познавательно сообщал в своих трудах, что египтяне бросались в пылающие дома, желая убедиться, что внутри нет ни одной кошки  –  не важно, дикой или домашней. Еще он писал, что после смерти кошки семья пребывала в трауре и сбривала себе брови в знак скорби.

Теперь верите?

Тогда поехали дальше. А дальше  – это ближе к двум мисочкам с кошачьим кормом. В одной – молоко, во второй – рыбка или котлетка, или кусочек жареной на сливочном масле колбаски.

А на дне мисочки…

Не угадаете! Но, так и быть, поделюсь домашними тайнами.

На дне мисочки, положим, с молоком, химическим карандашом выведено: «Завод РЭЗ», на дне второй, с  рыбкой: «Завод №85 ГВФ».

И что? За день до матча я пододвигаю эти мисочки к Мяуке и смотрю, откуда он изволит откушать? А он стрельнет по мне вопросительным взглядом, пыхнет бертолетовыми искорками из глаз, покрутит мордочкой, чтобы я поволновался в отношении его выбора, и неспешно направится…

– Ой, не ходи налево!

Нет, идет направо и виляет хвостом в предвкушения знакомства со свеженькой рыбкой, выловленной мной ранним утром из городского канала подле базара.

Тут же я бегу к Мише, вратарю родного завода, и докладываю ему о предстоящей победе.

Он, разумеется, не держит эту приятную весть под спудом, а разносит по всей футбольной ватаге, и команда его, точь-в-точь по предсказанию Мяуки, одерживает предписанную свыше победу.

Мой кот никогда не ошибался.

Футболисты папиного завода не ведали поражений.

Миша готовился к свадьбе.

Я «болел» за моего четвероногого оракула, чтобы у него не вышло конфуза с прогнозами.

Но – никакого конфуза, все тютелька в тютельку, как в аптеке!

2:0 в нашу с котом пользу.

3:1 в нашу пользу. 

4:2 в нашу пользу.

– Мяу-мяу! – радовался мой кот, гортанно выводя чарующие для его подружек звуки, когда я показывал ему на пальцах, с каким счетом «мы» разгромили соперников.

Со временем повелось так, что каждый раз,  перед игрой, Миша  обращался ко мне с просьбой, «провентилировать» – это на языке жестянщиков «распознать» – ситуацию:

– Завтра ответственный матч. Играем против птицефабрики. А Кеша – наш правый край – подхватил ангину.

– Объелся мороженым?

– Я не спрашивал. Меня интересует не его горло, а результат матча.

– Никаких проблем. Правда…

– Чего?

– Мяука уже объелся рыбой. Как бы его не потянуло на молоко…

– А ты купи ему что-нибудь повкуснее. Хоть красную икру. Вот деньги, – и насовал в руки измятые рублевки.

Икру, понятно и базарной, не то что домашней кошке, я не купил – слишком жирно будет – не масленица. Я бы и сам наладился в предсказатели, если на халяву кормиться  икрой за умопомрачительную цену.

Коту я приобрел сметану в стограммовой стеклянной баночке. Любопытно было провести научный эксперимент и определить предпочтения Мяуки: сметана или молоко?

Не буду закручивать интригу до предела, мой хвостатый друг предпочел сметану. Честно сказать, и я предпочел бы ее, когда убедился, что молоко от неоднократного переливания из бутылки в миску и назад скисло.

Про скисшее молоко я Мише ничего не сказал. А про сметану доложил с полной охотой.

– Победа обеспечена!

– Значит?

– Золотая медаль!

– А не врешь?

– Стопроцентная гарантия! Мяука сметану слопал – всю без остатка и облизал напоследок мисочку.

– Кто бы мог подумать? Ну и даем! Золотая медаль! – Миша похлопал себя по груди, будто там уже висело на веревочке самое впечатляющее в послевоенные годы украшение мужского организма, которое он готов положить к ногам возлюбленной.

И что вы думаете?

Команда, воодушевленная предвиденьем кота Мяуки, бросилась после свистка арбитра в такую ошело-МЯУ-щую атаку, что на  первых минутах забила гол,  затем второй, а к концу тайма третий.

Во второй половине решающего поединка за титул чемпиона Риги наступательный порыв не угас.

Противник, предчувствуя поражение, повел грубую игру.

Судья показал «горчичник» – желтую карточку защитнику, отразившему удар мяча рукой в пределах штрафной площадки.

Пенальти!

Четвертый гол с одиннадцатиметровой отметки заводчане-авиаторы доверили забить своему голкиперу Мише, полагая, что лучшего подарка для него перед свадьбой не придумать.

И не ошиблись!

Победа была настолько грандиозной, что счастливые обладатели золотых медалей тут же, не сговариваясь, прикупили у заезжего цыгана по кошечке, египетских, как он божился, кровей. И всех их, полную футбольную команду из 11 мелких чертовок, вручили мне, чтобы я отдал их в жены моему мур-мурлыке – предсказателю, живущему посреди двадцатого века в стиле древних египетских пирамид.

Он, конечно, хвост трубой,  глазками зырк туда, зырк сюда: какая девица симпатичнее?

Но я подумал: все-таки этот усатый красавец – кот, а не арабский шейх, обойдется без гарема.

И выпустил его невест во двор  – проветриться.

Думаете, мой Мяука растерялся?

Ничуть не бывало…

 

У кота Кис-Кис Мяуки

Родились в подъезде внуки.

 

И, растроганный до слез,

Он подарки им принес.

 

–  Здесь, в коробке, скрыта рыбка,

А в другой  –  ее улыбка.

 

–  Здесь - охотничья уловка:

Сыр в придачу к мышеловке.

 

–  Здесь сметана, здесь котлета.

Налетай, кто любит деда!

 

Все дворовые котята

Появленью деда рады.

 

–  Налетай! Налетай!

И подарки разбирай!

 

–  Наш Мяука – славный дед!

Лучше деда в мире нет!

 

 

СПАСИТЕЛЬНИЦА МОЕЙ ЖИЗНИ

 

В 1954 году, когда провели школьную реформу, я был уже «настоящий взрослый человек маленького роста». Мне исполнилось девять лет, я тайком курил, но вида о том кашлем не показывал, на тощей шее носил пионерский галстук, а в пузатом кармане однозарядный револьвер, найденный на чердаке нашего дома.

Почему столь опасное для жизни оружие я носил в кармане? Секретов не держим. Потому что решил застрелиться. Из-за чего? Спросите что полегче. Но если сказал: «секретов не держим», то отвечу. Из-за того, что по распределению попал в девичью школу. Из своей хулиганской крапивницы за номером 67 прямиком в цветник, имя которому знал наизусть – 17 средняя женская школа. В нем на самом верхнем этаже красовалась моя старшая сестра Сильва  –  к моменту смешения мальчишеских и девичьих учебных заведений в один общий курятник с клумбой благоухающих орхидей она перешла в десятый класс.  

Сильве – вот-вот аттестат зрелости. А мне? Мне только через год –  свидетельство об окончании начальной школы – четырех классов. Причем в обстановке, приближенной к боевой. Объясняю. Прежде я учился в мужской школе. С девчонками не общался, у меня и без того сестер хватало. К тому же был предупрежден старшеклассниками: эта история  общения с их племенем постоянно заканчивается слезами. Чьими? Разумеется, «бабскими». Ибо, если ты не мужчина, то глаза у тебя «всегда на мокром месте».

При таком раскладе мне нечего было делать в женской школе. Слез я не выносил, а тут  – страшно представить  –  в одном помещении соберется до двадцати «падких на истерики дамочек», и у каждой, понятно, «глаза на мокром месте». Погрозишь пальцем и, гляди, поднимут такой рев – хоть застрелись.

Под моим влиянием и у Леньки, моего двоюродного брата, записавшегося за компанию со мной на переход в благоухающий цветник, были те же неосторожные мысли в отношении «застрелиться».

Но я его честно предупредил: у него с этим героическим поступком ничего путного не выйдет, как ни старайся: револьвер  –  однозарядный. «Бац» –  и каюк. А «бац-бац» –  не получится, сколько ни нажимай на спусковой крючок.

Так что Леньке после рокового выстрела выпадет иная роль: встать у парты с моим поникшим телом и торжественно пропеть: «Вы жертвою пали в борьбе роковой».

Ленька согласился на роль солиста в этой трагикомической опере, хотя музыкальным голосом не обладал вовсе. «Но лучше петь, стоя, –  решил он, –  чем лежать покойником, уткнувшись мордой в чернильницу».

И был совершенно прав.

Рано утром 1 сентября 1954 года мы отправились на первый урок в третий класс 17 средней школы, отныне смешанной. И заняли места рядом с полуоткрытым окном, на предпоследней парте первого ряда.

Почему так далеко от учительницы?

Чтобы она не перехватила револьвер, когда я вытащу его из кармана.

Почему у окна?

Потому что запах сожженного пороха имеет свойство отравлять все живое. А я хотел, чтобы ядовитые газы выдохлись в окно, и мои одноклассники продолжали жить, дабы сходить, понурив головы, на похороны.

Я смотрел на школьную доску с каллиграфической надписью, выполненной мелом: «ПОЗДРАВЛЯЕМ С НАЧАЛОМ УЧЕБНОГО ГОДА! ПРИХОДИТЕ ЗА ЗНАНЬЯМИ, УХОДИТЕ С ПЯТЕРКАМИ!»

«Это не по мне», – подумал я, оглядывая приличное по габаритам помещение, где все распределились парами: девчонки  –  парами и мальчишки – парами. При этом девчонки впереди, чтобы при необходимости оказаться под защитой классной руководительницы, а мальчишки на «Камчатке», как мы с Ленькой – лишь бы впустую не попадаться на «глаза, которые всегда на мокром месте».

Двадцать девичьих затылков, сорок косичек, и ни одна не обрезана. А мы ведь хвалились, что будем обстругать девчонкам косички. Хвалились-хвалились, а теперь, позабыв о припасенных ножницах, взгляда не можем отвести от белых бантов.

Каково, а?!

Никто из нас  –  ни при каких обстоятельствах, хоть поставь к стенке под расстрел! – не сумел бы на собственной макушке, крутя пальцами задом наперед, воссоздать столь немыслимое чудо. А они могут. И время от времени посматривают назад, на «Камчатку», чтобы искоса перехватить наш взгляд: нравится или не нравится? Вслух не скажешь, а в уме…

Впрочем, что колобродило в нашем уме, никакому телепату не разобрать.

В моем уме творилось что-то неладное, это точно. После того, как на меня, чуть-чуть оборотившись, посмотрела Инна, я потерял полностью возможность соображать. Мне почему-то показалось: она прирожденная Джульетта, а я в этом, подстроенным коварным Амуром случае, ее герой-любовник Ромео. Так звали всех троих из перечисленных персонажей балетной постановки 1940 года в Кировском театре Ленинграда, если Гриша не ошибся, когда пересказывал мне с Ленькой содержание прочитанной книги об английском драматурге Уильяме Шекспире и русском композиторе Сергее Прокофьеве.

Танцевать я не умел. Поэтому не намеревался приглашать Инну на танец, но подумал о том, что стреляться еще преждевременно. Лучше поговорить с ней насчет отношений. Может быть, и она в ответном порыве «потеряла голову».

При совпадении влюбленностей я сообщу ей приятную весть: мол, этим самым она ненароком спасла мне жизнь. И нам будет хорошо от мысли, что все столь удачно сложилось, словно не в жизни мы затерялись, а в чернильнице  Шекспира или в нотной тетради  Прокофьева.

Но…

Вот тут и подкралось коварное «но». Не успел звонок на переменку до конца довести свою нервозную музыку, как девчонки из нашего класса сорвались с парт и бросились, словно оглашенные…

Куда?

В туалет.

Задумаешься тут, заскучаешь, не постигая, что это за модняцкие поветрия  –  на скоростях бегать туда, куда даже царь пешком ходит? В мужской школе подобного безобразия отродясь не было.

Мы – я, Ленька, его старший брат Гриша, да и все мальчишки с нашего двора – были приучены грамотно пользоваться хитрой кабинкой еще на заре своего существования, когда наши мамы, подставляя горшок перед уходом на работу, поторапливали нас: «Будем уже писать, или корчить рожицы?».

Повзрослев, мы самостоятельно ходили «по малой или большой нужде», как советуют изъясняться вслух родители, чтобы приучить детей выражаться красиво в присутствии посторонних людей о потребностях организма.

И вдруг – вот так фокус! –  на переменке выясняется: существует не только «малая»,  не только «большая», но и «особая нужда» – девичья.

Что тут поделаешь, в третьем классе, под воздействием «прекрасного пола» начался для нас «век просвещения». Наши неописанные красавицы, оказываются, побежали в туалет не за тем, о чем мы думали, а «по особой нужде»,  чтобы прихорашиваться.

Откуда я это узнал?

От Гриши.

Он спустился по лестнице с высот «своего» седьмого класса и тоже застрял у женского туалета, куда затесалась подружка дней его нынешних Люся.

– Чего это они все скопом? Испугались? – терялись в догадках гаврики из младших классов – малообразованные оглоеды  мужской школы.

Гриша толково пояснил:

– Впервые эти девчонки увидели пацанов в таком умопомрачительном количестве. И – чего тут не ясного? – каждой захотелось причепуриться, чтобы «сильный пол» попадал на пол и прямо в обморок, когда они выйдут из уборной.

Падать в обморок я не собирался ни за какие бабки, даже если очень хотел попасть в кинчик на фильм о пиратах.

Стоять подле женского туалета, как нищий в надежде на подаяние, тоже желания мало – не зал ожидания на вокзале.

В результате Инне не пришлось выслушать признание пылкого Ромэо из Старой Риги о том, что она спасительница его жизни.

Конечно, я мог ей это сказать и после второго урока. Но в начале второго урока на меня, повернув милое личико, посмотрела ее соседка Ира.

И я никому ничего не сказал, лишь сегодня разглашаю тайну своего разбитого сердца.

Первый взгляд…

Первая любовь…

Долгие воспоминания…

А куда приводят воспоминания? Опять-таки в третий класс, на предпоследнюю парту в первом ряду. Под воздействием влюбленности я и не заметил, что сзади меня, впритирку к стене, сидит Левка – такой же неосторожно влюбленный человек, переведенный в женский цветник из мужского крапивника.

Оказывается, и он перехватил взгляд Иры, посланный, по моим соображениям, лично мне. А еще раньше и взгляд Инны.

Вот гад, какой внимательный, лучше бы на доску смотрел!

На следующей переменке нам предстояло выяснять отношения, чтобы убедиться, кто сильнее влюблен. На кулаках вышла боевая ничья. Без кулаков требовался кто-то на третьего для разрядки обстановки и поиска путей к примирению.

На третьего вызвался Гриша, прослышав на «своем» этаже старшеклассников о небывалом переполохе в женской школе – настоящей мальчишеской драке. Тоже мне, великая невидаль!

– Что вы на этот раз не поделили? – спросил мой двоюродный брат, стараясь выглядеть солидно, как и подобает третейскому судье.

Я хотел сказать, но постеснялся. Кругом толпятся любопытные «хиханьки» и «хаханьки». Все в косичках, бантиках, ароматных духах. И глазками «шмыг-шмыг» –  ловят каждое движение наших драчливых рук, и ушками – «хап-хап» –  выхватывают, как локаторами, каждое произнесенное слово.

А какое самое притягательное?

Имя «виновницы» невиданного прежде мордобоя.

Поэтому я сказал неопределенно:

– Девочек.

– А девочки – вас поделили? – задал совершенно неожиданный вопрос Гриша, будто исподтишка нанес удар под ложечку.

Вопросительные знаки побежали вприпрыжку по нашим мозгам.

Что-что, а об этом мы даже не подумали. На поверку выходит, и нас можно делить.

А как?

Левкины кулаки Ире?

Мою голову Инне?

Или наоборот?

Вопросительные знаки прыг – туда, прыг – сюда, пока не обезножили и не заплутали в лабиринте мозговых извилин.

– В  культурном обществе, –  растолковывал Гриша, – принято за девушкой ухаживать год, и лишь затем делать ей предложение руки и сердца.

Мы с Левкой переглянулись.

Эге, загнул доморощенный философ! Целый год ухаживать? Невзначай останешься на второй год, и кто тогда сделает вместо тебя предложение руки и сердца? Саша с Уралмаша? А ведь еще Мичурин говорил по этому поводу: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у нее – наша задача!»

«Взять! Взять! Взять!» –  науськивали мы себя, словно охотничьих собак. И после уроков тайком проследили за нашими избранницами – куда они направились? А девчонки, понятно и без допроса с пристрастием, пошли домой, к Верманскому парку.

Мы быстро сориентировались на местности и с легкостью бывалых следопытов вычислили, где расположены их окна.

Где?

Яснец-леденец,  в досягаемости выстрела из  рогатки – на втором и третьем этажах. А если так, то настало время истины, чтобы раз и навсегда определиться, кого и как делить. Нас? Их? Или вперемежку?

Мы распахнули портфели, вытащили тетрадки, оторвали полоски бумаги и написали карандашом признание в любви. Каждый писал по две записки, одну для Инны, вторую для Иры, со своими, само собой, грамматическими ошибками, но вполне различимо.

«Инна, я тебя люблю. Выходи за меня замуж, когда вырасту».

«Ира, я тебя люблю. Выходи за меня замуж, когда вырасту».

Затем в эти бумажки мы завернули маленькие камушки, которые во множестве валялись на аллеях парка, и пульнули в раскрытые окна наших возлюбленных.

Вначале все было тихо.

И мы столь же тихо радовались, что случись международное соревнование на первую любовь, мы по возрасту опередим даже прославленных в этом деле Ромео и Джульетту и станем мировыми лидерами.

Потом, когда девчонки, хвастаясь, показали друг дружке наше незамысловатое литературное творчество, мы услышали нечто, похожее на зубовный скрежет.

Что это было?

А как вы думаете?

Теперь, когда вырос, я думаю, что не стоит одновременно предлагать двум подружкам выйти за меня замуж. И Левка –  уверяю вас на все сто! – думает теперь то же самое.

Умными стали. На то и жизнь дана... 

К списку номеров журнала «Кольцо А» | К содержанию номера