«Теория счастья» академика Ландау

В воскресенье, 7 января 1962 года, в десять часов утра из Института Физических Проблем выехала новая светло-зелёная Волга. За рулем - начинающий водитель Владимир Судаков, известный среди физиков, как Судак. На заднем сиденье - его жена Верочка, а справа от неё - академик Ландау. Рядом с Верочкой стояла корзинка с яйцами для передачи Элле, племяннице Ландау, живущей в городке физиков, куда собственно, невзирая на предупреждение о сильном обледенении на дорогах, они и направлялись.

Элла, семейные неприятности которой вынудили Ландау поехать в тот роковой день в Дубну, накануне дважды звонила оттуда и просила отменить поездку за ненадобностью, ссылаясь на то, что они с мужем сами могут разобраться в возникшей "ситуации". Но Ландау, обычно не любивший отрываться от физики на всякие житейские дела, на этот раз отчего-то заупрямился и поехал. Это было первое зловещее предвестие приближающейся беды.

Вначале Ландау решил поехать в Дубну на поезде с Савеловского вокзала, куда его обещал подбросить его сосед, друг и соавтор по знаменитому "Курсу теоретической физики" Евгений (Женька) Лифшиц. Однако опытный водитель Лифшиц, купивший незадолго до этого новую Волгу, ссылаясь на гололед, ехать отказался. Но и это не остановило Ландау. Лифшица вызвался заменить ученик Ландау Владимир Судаков, только что ставший обладателем престижной Волги;  ему не терпелось показаться в Дубне на своем новом, да еще с таким легендарным пассажиром, авто.

Авария на Дмитровском шоссе произошла из-за неопытности водителя, усугубленной гололедом. Злостно нарушая правила, Судаков пошел на обгон затормозившего перед ним автобуса, не заметив до начала обгона, что навстречу ему несется самосвал. Шофер самосвала был, в отличие от Судакова, опытным водителем и, чтобы избежать столкновения, хотел было выскочить на обочину. Так бы и произошло, если бы (по роковой случайности) именно в это время и в этом месте не находилась группа детей. Печка в новой машине работала исправно, и буквально за одно минуту (опять фатальное совпадение) до того, как Судаков пошел на обгон, Ландау снял шубу и шапку. Это многократно усугубило последствия удара, пришедшегося в точности на правую сторону машины, к задней дверце которой как раз и была в этот момент прижата бездушной центробежной силой бесценная голова Ландау. Прибывшая через 20 минут "Скорая" подобрала с дороги бездыханное тело Ландау и увезла его в направлении близлежащей больницы. Судаков находился в состоянии сильнейшего шока и повторял, что если Ландау умрет, он выбросится из окна. При этом ни он, ни Верочка, если не считать легких ссадин и ушибов, практически не пострадали. Поразительным образом, все до одного яйца, уложенные в корзинку заботливыми руками жены Ландау Коры, тоже остались целы. Весь удар принял на себя Ландау. Он был буквально расколот на части. Ранения - травма черепа, груди, тазобедренного сустава - медики московской больницы, куда было доставлено его безжизненное тело, назвали несовместимыми с жизнью.

В тот день Лидия Чуковская, знавшая и любившая  "Лёву Ландау" как  друга своего мужа, физика Матвея Бронштейна,  записала в дневнике: "Не знаю, чего хотеть. Чтобы умер или чтобы выжил. Гению не пристало делаться идиотом. Лучше - мертвым".

В те же трагические дни физики, вставшие на круглосуточную вахту в 50-ой московской клинической больнице, представили медикам в качестве жены Ландау молодую радиожурналистку Ирину Рыбникову. В череде его любовниц она была последней, о чем хорошо знала Верочка, в свое время получившая отставку после четырех лет "ситуации" с Ландау, и пытавшаяся, и кажется не один раз, покончить из-за этого с собой. Обо всем этом, в свою очередь, был прекрасно осведомлен ее муж, ученик Ландау, продолжавший боготворить Учителя и жить с Верочкой.

Все эти нескучные подробности нам еще пригодятся, не говоря о том, что с их помощью все главные герои нашей истории уже представлены по именам и статусу и ждут, когда ознакомившись с "теорией счастья", мы сможем к ним вернуться.

Итак, "теория счастья" - единственная теория академика Ландау, доступная даже самым далеким от физики людям. Он гордился ею и полушутливо сокрушался, что в ханжеском обществе, которому он принадлежал по рождению, эта теория не может быть опубликована наряду с его теорией сверхтекучести или концепцией нейтронных звезд. Но потаенное знание о том, "как правильно строить мужчине свою личную жизнь", не пропало всуе. На манер античных философов он щедро делился этим знанием со своими учениками, но ими не ограничивался. Казенная квартира ни о чем не подозревающего Ландау была нашпигована "жучками", но советская власть смотрела на разговоры, которые там велись, сквозь пальцы. Между тем, отношения с "властью рабочих и крестьян" у Ландау не всегда были столь безоблачны. В 1938 году за "историю с листовкой" будущий академик и нобелевский лауреат был брошен в застенки НКВД, где бы вскорости и загнулся от истощения, если бы через год не был вызволен оттуда, благодаря заступничеству своего учителя Нильса Бора и умному мужеству академика и тоже будущего нобелевского лауреата Петра Капицы.

С тех пор Ландау твердо усвоил, что статус советских ученых, несмотря на то, что в нищей стране их с конца сороковых держали на сверхсытном пайке, ничем не отличается от статуса любого советского человека. А ведь "государственный паек" Ландау включал, помимо проживания в роскошной двухэтажной квартире о пяти комнатах и свободного доступа к самым разнообразным благам жизни, еще и относительную личную свободу. «Я низведён до уровня "учёного раба…"» - невзирая на все сталинско-ленинские премии, звания, и награды, говорил Ландау по поводу насильственного вовлечения его в "атомный проект", от участия в котором он, лучше других понимающий зловещую природу "заказчика", к величайшей его чести всячески пытался увильнуть. К слову заметить, Андрей Сахаров понял, в чьи руки он вложил самое смертоносное в истории человечества оружие, только после того, как стал отцом советской водородной бомбы. Ландау понял это раньше, но в сталинское время полный отказ от работы в атомном проекте мог грозить потерей не только свободы, но и жизни, поэтому ему все-таки пришлось участвовать в нем на уровне математического расчета первой советской атомной бомбы.

Можно предположить, что участие Ландау в атомном проекте и было причиной снисходительного отношения "органов" (да и самого Сталина) ко всем вольностям, которые академик Ландау дозволял себе в "личной жизни". После частичного открытия архивов КГБ "по делу Ландау" достоверно известно, что многие разговоры его с учениками, друзьями и любовницами, через прослушки и осведомителей, были хорошо известны сталинским костоломам. А говорил он не только о радостях свободной любви, но и неоднократно "нес" на советский строй, называя его не иначе, как фашистским. К слову, когда умер Сталин, Ландау по-детски этому радовался, не уставая изумляться лишь тому, что кого-то из его родных и коллег смерть усатого тирана привела в состояние пессимистического ожидания. Они считали, "что вокруг Сталина все люди гораздо мельче его, и будет только хуже".

Одно из величайших личных достижений Ландау - это создание ранее неведомого советской научной школе типа  ученого -  раскованного остроумца, лохматого гения, презирающего академическое чванство и тупых приспособленцев от науки. В нем была поразительная, моцартовская легкость, совершенно не вписывавшаяся в чопорный, угрюмый, зверино-серьезный стиль эпохи. В первые послереволюционные годы при всей мерзости новой власти стилистика была другая; были Маяковский, Шагал, Мейерхольд. Во времена Ландау густопсовое  рыло режима вполне оформилось, что не помешало Ландау преобразовать одну отдельно взятую науку - физику - в обитель романтики и свободы. Пошли слухи, что где-то можно рассуждать свободно, где-то мнения не навязываются начальством, а вырабатываются в ходе свободных дискуссий, где-то о науке не говорят с точки зрения патриотизма. Лев Ландау сделал науку орудием противостояния властям, и власти были бессильны с ним бороться. К нему, которого по его указке с юности и до седых волос никто не называл по имени-отчеству, а только - Дау ("лан" по-французски - осел.  "Какой я к черту Лев с моим теловычитанием, Осел Дау -  вот это звучит гордо!"), устремились сильные, талантливые молодые физики, для которых он стал объектом почти религиозного обожания.

            Однако, мы порядком отвлеклись от "теории счастья".

Пушкин писал Вяземскому: "Оставь любопытство толпе и будь заодно с Гением". Зная теперь, с каким энтузиазмом Ландау, которого еще при жизни называли гением, со студенческих лет продвигал свою теорию, мы пушкинского завета ничем не нарушим. Существует, правда, опасение, что ошеломительные детали применения этой теории могут потрафить всегдашнему любопытству обывателей к интимной жизни гениев человечества. Опасение существует, но нам придется без размышлений его отбросить. Ведь как уже было сказано, понять, почему эта авария была фатально неотвратима без знания "теории счастья" не представляется возможным.

Неизвестно, были ли в роду Ландау хасиды, но как будто следуя одному из главных положений хасидизма, Ландау почитал уныние тяжким грехом. Но на этом он не остановился. Трагическое мироощущение, свойственное поэтам и философам, было ему абсолютно чуждо. Грубо говоря, великий Ландау, вслед за первым пролетарским писателем и возросшем на его книгах советским обывателем, не сомневался, что "человек создан для счастья, как птица для полета". Условие непреходящей радости бытия (в котором он как бы не замечал имманентно присущее ему трагическое начало, обусловленное хотя бы тем, что любая жизнь неминуемо кончается смертью) он вывел в своей поражающей почти идиотической простотой формуле: "СЧАСТЬЕ = РАБОТА + ДРУЖБА + ЛЮБОВЬ".

Смысл, вкладываемый Ландау в первые два слагаемых этой формулы, ничем не отличается от конвенциального. А вот на третьем - Любви по Ландау - придется нам задержаться подольше.

Ученики и близкие Льва Ландау свидетельствуют о его навязчивом пристрастии к классификациям самого разного рода. Он классифицировал типы зануд, присутственных мест, наук, а также мужчин и женщин. С науками Ландау разобрался одной фразой: "Науки бывают естественные, неестественные и противоестественные". К последним он, в числе прочих, относил психологию и филологию. А вот к классификации женщин он подходил куда серьезней. Женщины по Ландау делились на 5 классов.

I класс. "Красивые". Невозможно оторваться.

II класс. "Хорошенькие". Хочется смотреть.

III класс. "Миловидные". Ничего особенного. Можно и не смотреть.

IV класс. "Выговор родителям". Лучше не смотреть.

V класс. "За повторение – расстрел". Не хочется смотреть.

Идя по улице, он мог вдруг выбросить вверх 2 или 4 пальца - этим он сообщал собеседнику класс идущей навстречу женщины.

Известен случай, когда он сказал одному диссертанту, что приедет в Ленинград оппонировать его докторскую только в том случае, если ему подыщут на время пребывания там подходящий объект женского пола. Бедный диссертант, чрезвычайно скромный и уже не молодой человек, носился по городу и обзванивал знакомых, пытаясь выполнить заказ. Наконец, нашли какую-то даму, но Дау, едва бросив на нее взгляд, дал знать, что выбор его не устраивает. К чести Ландау защита диссертации прошла успешно.

Ландау был закоренелым атеистом, и его единственным божеством, вернее, богиней была теоретическая физика - безраздельная владычица его души. Однако фетишу женской красоты он поклонялся с не менее языческим усердием. Недаром среди молодых физиков ходила легенда, что он записывает адреса и телефоны знакомых женщин не в алфавитном порядке, а в порядке убывания красоты. Если принять это за правду, то первыми в его записной книжке должны идти телефоны подавальщиц московских ресторанов. Именно среди них, как казалось Ландау, чаще всего попадаются женщины первого класса, блондинки с чуть курносыми носами, что особенно импонировало его мужскому вкусу. Он любил повторять, что завидует физику Марку Корнфельду, который якобы имеет большой успех у московских официанток.

Сам Ландау, неправдоподобно худой, с ужасающе неправильным прикусом и  с  глазами, полными вечной еврейской иронии, к вящему его огорчению, не пользовался у московских подавальщиц ни малейшим успехом, тем более, что они понятия не имели о его принадлежности к племени "богатых и знаменитых". Так что приходилось "осваивать" красивых интеллектуалок, водя их в те самые рестораны, где их вполне могли обслуживать отвергшие Ландау подавальщицы. Из красавиц первого класса под рукой всегда были жены молодых физиков, аспирантов Ландау, такие, к примеру, как Верочка Судакова. На интеллигентных молодых женщин его обаяние, удесятеренное блеском его имени, действовало, как правило, безотказно.

Итак, по Ландау, чтобы быть счастливым, мужчине необходимо примерно треть своего свободного от работы времени тратить на любовь с женщинами первого класса. Любовь делилась на две стадии. Первая - "освоение", то есть ухаживание за женщиной с целью ее благорасположения. Вторая - "ситуация" - половые отношения с уже "освоенной" женщиной. Как только влечение к избраннице ослабевает, для непреходящего ощущения радости бытия необходимо искать другой объект "освоения" и входить с ним в "ситуацию". Справедливости ради отметим, что мужской шовинизм был при этом Ландау совершенно чужд. Равные права распоряжаться своей судьбой, следуя исключительно личным склонностям и влечениям, он признавал и за женщинами, в том числе, и за женами. Мужчины, в зависимости от того, что они больше всего ценили в женщинах, тоже подвергались классификации. Себя Ландау натурально причислял к красивистам, то есть к тем, кому важно, чтоб и лицо и фигура женщины были, как та рыжая телица для Храма, без изъяна. По аналогии с этим, были еще фигуристы, мордисты, и даже ногисты. А тех, кто говорил о единении душ как условии любви, Ландау презрительно называл "душистами".

Элевтер Андроникашвили, брат знаменитого Ираклия Андронникова, физик-теоретик из Грузии, сказал ему как-то:

"Дау, может быть, вы и не язычник, но уж наверняка вы, как минимум, магометанин, потому что ваша теория по вопросу о взаимоотношениях с женщинами полностью вас разоблачает".

Ландау возразил:

"Я не отрицаю, что я красивист. Но это ещё не значит, что я магометанин. Зато вы - типичный душист, и я вас за это презираю! Фу! Как можно быть душистом?"

Тут Дау театрально-громко обратился к проходившим мимо сотрудникам Института Физических Проблем:

"Послушайте, у нас объявился новый душист! Это Элевтер, который больше всего ценит в женщине душу, вместо того, чтобы любить её за красоту! А ещё грузин! А ещё усы носит! Как вам не стыдно быть душистом!"

Мужчины-подкаблучники, безвольные и слабые особи, никогда не изменявшие своим женам из элементарного страха перед ними, выделялись Ландау в особую категорию. В какие-либо другие причины оставаться верным собственной жене Ландау категорически отказывался верить. Из боязни стать подкаблучником, то есть потерять личную свободу, Ландау в юности решил, что никогда не женится.

Если не знать деталей личной биографии Ландау, то можно представить себе, что его донжуанский список мог бы соперничать с пушкинским, и что, по-крайней мере, большую часть своей жизни он прожил холостяком.

На самом же деле, молодой Ландау, так рано и так много уже достигнувший в науке, был ужасающе застенчив и робок с женщинами. "Теория счастья" уже существовала, но никак не находилась та, на ком можно было ее опробовать. Неудачи с женщинами преследовали его так упорно и неотступно, что он заговаривал о самоубийстве. Все изменилось в 1935-ом году, когда он связал свою жизнь с инженером-химиком (да, да, просто напрашивается из Бродского...) харьковской шоколадной фабрики Конкордией Дробанцевой. По-домашнему - Кора. Эта была первая женщина, которую поцеловал 27-летний Ландау, тогда - молодой профессор Харьковского университета. Кора действительно была и долго оставалась замечательной красавицей, и именно что первого класса, о чем без лишних слов свидетельствовали белокурые волосы, вздернутый носик и ослепительно белозубая улыбка. Кто-то из харьковских коллег Ландау рассказывал, что какой-то работяга, выйдя из института и увидев идущих рядом роскошную цветущую Кору и щуплого сутулящегося Дау, сказал: "Такая баба, и зря пропадает".

Ландау, между тем, вел себя как истый джентльмен, неумеренно восхищался красотой избранницы, читал ей стихи и не приходил на свидание без огромного букета роз. Это выгодно отличало его от первого мужа Коры, который, хотя и был, под стать жене, необычайно пригож собою, время от времени не гнушался запустить в нее утюгом за плохо отглаженную рубашку. Кора с Петей жили на главной улице Харькова, и по вечерам муж говорил жене: "Пойдем пройтица".

Можно представить себе, какое ошеломляющее впечатление произвел на молодую женщину ее новый кавалер с горящими черными глазами и странным именем Дау. К тому же до нее уже дошли слухи, что он - гений, но она не была уверена, хорошо ли это для семейной жизни, которую ей пора было обустраивать. В первые же дни знакомства он ошарашил ее "Теорией счастья", но вот что по по-настоящему напугало ее, так это взгляды Ландау на супружество. "Брак - это кооператив, он убивает любовь. А женщина, которая хочет женить на себе мужчину, занимается кооперативным шантажом... Прекраснейшее слово - "любовница" . Оно овеяно поэзией, корень этого слова "любовь". Не чета браку. Брак есть печать на плохих вещах!" Еще он говорил, что влечение не может длиться вечно, и даже долго, а иначе оно выродится в скучную привычку. Тем не менее, можно, если уж так приспичило, и жениться. Но когда любовь иссякнет у любой из сторон, разбегаться не обязательно, и даже не нужно, особенно, если есть дети. Муж и жена не просто не должны мешать друг другу обрести новую любовь, но должны всячески содействовать этому. Именно это привносит гармонию в семейный союз двух людей и защищает его от скорого распада, то есть - развода. Она пугалась и спрашивала, почему же все вокруг женятся и живут обычной жизнью. А он говорил, что они, мол, дураки, постники и зануды. А он не такой. Кора была красивая, хозяйственная и недалекая. Ландау знал это и был вполне доволен своим выбором. Но на любые ее бабьи претензии до конца своей сознательной жизни, то есть до 7 января 1962-го года, отвечал одной и той же дурацкой присказкой: "Я не такая, я иная, я вся из блесток и минут".

            Но иногда он цитировал Маркса, и это ее успокаивало, делало странного Дау классово близким, своим. Кора была правоверной комсомолкой, а потом и коммунисткой. Заточение любимого в НКВД-эшную тюрьму в 38-ом году, когда на ее удачу (а то бы отправиться ей вслед за мужем), они еще не были женаты, не повлияло на силу того бескорыстного чувства любви, которое она испытывала к советской власти. В первоначальной рукописи своих воспоминаний она признается, что взгляды Ландау на брак делали ее мечту о создании семьи почти нереальной. "Дау недооценивал, что меня воспитал комсомол!" Да, именно так она и пишет, хотя умный лит.редактор не включил в окончательный вариант Кориных мемуаров "Как мы жили" это дикое признание. Еще в Харькове она мечтала, чтобы ее возлюбленный вступил в Партию, но получила вежливый, но твердый отказ. Поражает, что заветная мечта любимой женщины столь странного свойства почему-то не оттолкнула от нее молодого Ландау. Воистину, "красота - великая сила"! Еще более невероятно, что вторую попытку склонить Ландау к вступлению в Партию она сделала уже в больнице, когда, спасенный от неминуемой смерти нечеловеческими усилиями физиков и медиков всего мира, он после долгого пребывания в коме пришел в сознание и заговорил. Забегая вперед скажем, что судьба несколько превзошла скромные ожидания Коры, и в больнице Ландау обрел не партийный билет, а медаль Нобелевского лауреата по физике.

Решившись на окончательный переезд из Харькова в Москву, где Ландау работал под началом Капицы в Институте Физических Проблем, Кора пошла на невиданный для советской женщины-коммунистки шаг. Она "подписала" составленный Ландау "брачный пакт о взаимном ненападении". Пакт был соглашением, который предоставлял мужу и жене равные права в выборе, как теперь бы сказали, сексуальных партнеров. Пакт накладывал категорический запрет на сцены ревности и оговаривал систему штрафов (Ландау отдавал Коре 70% своих доходов. Штрафование предполагало высчитывание из этих выплат за оскорбительные высказывания о любовницах мужа). Тайная надежда Коры на то, что, живя "нормальной семейной жизнью", он забросит свои холостяцкие теории, не оправдалась. В 1946 году Ландау стал действительным членом Академии Наук. В том же году у них родился сын Игорь (Гарик) но, увы, в "личной жизни" Коры это ничего уже не могло изменить.

Грустное знание жизни подсказывает любому взрослому человеку, что "теорию счастья", даже не подозревая о ее существовании, на самом деле исповедают миллионы мужчин на земле. В этом вопросе от академика Ландау они разнятся тем, что почти ни у кого из них не достает: во-первых, дерзости трубить об этом на каждом углу, как это с юности и до 7 января 1962 года делал Ландау, а во-вторых, возможности, старея, продолжать успешно "осваивать" обладательниц молодых тушек, как это опять-таки легко удавалось Ландау. Невероятная внутренняя свобода, принадлежность к загадочно-романтическому племени физиков-теоретиков, разящее остроумие, детская страсть к эксцентрическим выходкам, знание нескольких европейских языков, аристократическая простота в обращении, наверное играли в этих победах решающую роль. Вместе с тем на беспримерном личном обаянии Ландау с давних, еще доакадемических времен, лежал отблеск таланта, удачи и денег - трех главных составляющих успеха у женщин во все времена и у всех народов.

Разумеется, теория и практика "свободной любви" была изобретена не Ландау и не с ним уйдет в небытие. Самой яркой русской его предшественницей на этом поприще была в начале революции Александра Коллонтай. В наши дни последователи теории "свободной любви" еще до свадьбы вполне буднично договариваются о так называемом "открытом браке". Однако в пуританские времена "развитого социализма" взгляды Ландау далеко выходили за пределы допустимого не только обычного советского обывателя, но и советской артистической богемы. Если там и практиковали "свободную любовь", то публичных разговоров о своей интимной жизни все же избегали. В Ландау же поражает именно это распутство напоказ, эта неутомимая и активная популяризация разврата. Поклонники его гения объясняют это тем, что редкостно правдивый Ландау, считая позорным врать и скрытничать, не делал в этом смысле исключения и для своей интимной жизни. Превыше всего ценя личную свободу, он абсолютно всем, в том числе и пропагандой своих взглядов на сексуальную жизнь, занимался открыто. Этим, дескать, и объясняется, что он не уставал  подзадоривать своих аспирантов, друзей и коллег применять его теорию на практике, и  убеждал собственную  жену заводить "престижных" любовников, кандидатов на роль которых сам же и приводил к ней на "смотрины".

Но самое ужасное, что при этом он сам посвящал несчастную женщину  во все свои текущие романы, то бишь в "ситуации", многократные примеры чему приведены в мемуарах Коры. Достаточно пролистать книгу ее воспоминаний, чтобы понять, что, проживая в исключительной роскоши, чрезвычайно ею ценимой, Кора пребывала в состоянии нескончаемого когнитивного диссонанса, пытаясь убедить себя в том, что с понятным отвращением отвергало все ее женское естество. Другими словами, она жила в суперпрестижном комфортабельном аду, ломящемся бриллиантами, хрусталем и дорогими шубами, что, впрочем, смягчало пребывание в нем до вполне сносного уровня. Книгу воспоминаний "Как мы жили" Кора начала писать сразу после смерти Ландау в 1968 году, а закончила лишь десять лет спустя. В академической среде эта скандальная книга еще на стадии неотредактированного самиздата вызвала переполох и легкую панику. В ней, кроме истории жизни Коры и Ландау, на заднем фоне мелькали совершенно шокирующие "ситуации" из жизни конкретных представителей академической элиты, без лишней огласки "осваивавших" все, что движется. Снятый по книге не менее скандальный фильм "Мой муж гений" второстепенные герои книги и их родственники и вовсе пытались запретить к прокату, указывая на низкую степень доверия к автору мемуара. Мы выборочно процитируем те страницы из этой книги, которые подтверждаются другими источниками и где встречаются уже знакомые нам имена Верочки Судаковой, Евгения (Женьки) Лифшица, Эллы и Ирины Рыбниковой.

...Так мало у тебя такого великого чувства? Хватает только на одного законного мужа? Это, Корушка, чушь! Было простительно, когда мы были любовниками... Послушаешь тебя, придёшь просто в ужас. Что бы делали бедные мужчины, если бы все жёны были верными ?!

Когда родился сын, я оставила работу. У меня на руках было два младенца. Сын рос, обещая стать взрослым, ну а Даунька был вечным младенцем....

Оказывается у Дау уже четыре года роман с Верочкой Судаковой. Вспомнила, давно вошло в систему: Дау, Гарик, чета Судаковых на выходной день выезжают на нашу дачу и ходят на лыжах. В очередной приезд к маме на дачу я ее спросила:

— Мама, скажи, эта Верочка очень красива?

— Да, красива, Корочка, она лучше тебя и совсем еще молодая.

Я ощутила унизительное чувство своей неполноценности: она еще молода, а я стою на пороге уже второй молодости! Надо примириться, покориться...

Получившую отставку Верочку сменила другая молодая красавица - Гера. Он сам показывал мне фотографии Геры, очень простенькая, в раздетом виде несколько лучше, но не Венера.

Дау был прав: ревность - это злобная жестокость, зависть и мстительность без предела, ревность была в противоречии с "Брачным пактом о ненападении". Личная свобода настоящего человека начинается у себя дома.

— Что это за девица была у тебя?

— О! Это с радио (речь идет об Ирине Рыбниковой). Она пришла брать у меня интервью. Потом ей стало жарко, она попросила расстегнуть ей лифчик и так легко, без всяких проволочек отдалась мне.

Всё познаётся в сравнении. Когда появилась Гера, я была тронута тактом Верочки. Верочка не приходила к Дау домой. И я не переживала мучительные часы... Но когда появилась эта Ирина Рыбникова с радио, я с опозданием оценила достоинства Геры. Гера не пользовалась ванной, вела себя тихо. Она без скандалов хотела женить Дау. Не получилось. И она с достоинством вышла замуж. Ирина с первых посещений решила вызвать скандал между мной и Дау... Мне показалось, что у меня возникло брезгливое чувство даже к Дау. Но Дау объяснился: «Моя любимая девушка - ты. Этой Ирине я не говорил слова "люблю". Я не мог обхамить девицу, если она пришла с целью отдаться мне».

Весной... Даунька влетел в мою комнату, крепко обнял меня, звонко поцеловал в нос, объявил: "Корочка, я к тебе с очень приятной вестью, сегодня вечером в двадцать один час я вернусь не один, ко мне придет отдаваться девушка! Я ей сказал, что ты на даче, сиди тихонечко, как мышка в норке, или уйди. Встречаться вы не должны. Это ее может спугнуть! Пожалуйста, положи в мой стенной шкаф свежее постельное белье". Непреодолимое, жгучее, болезненное любопытство охватило меня, вместе со свежим постельным бельем в стенном шкафу осталась и я... Очень скоро понадобилось постельное белье. Дау открыл шкаф, из шкафа вышла я, молча, гордо подняв голову: он ей не говорил слов любви!.. Я ушла из дома. Долго бродила по Воробьевке. Итак, я нарушила наш брачный пакт о ненападении. Жалела? Нет! Бродила по Воробьевке и думала, что не вернусь к Дау, уйду навсегда из этого, ставшего не моим, дома.

Не ограничиваясь "перевоспитанием" Коры, свой "пакт о взаимном ненападении" Ландау активно, чтобы не сказать агрессивно, внедрял в семьи родных и друзей, предоставляя для их любовных нужд на стороне часть своей двухэтажной квартиры и шестикомнатной дачи:

          - Понимаешь, Коруша, Женька (Лившиц) меня очень просит одну комнату на даче. Он будет ездить два раза в неделю со своей Зиночкой (любовница Лифшица ), любовь в машине стала опасной. Он мне рассказывал: как-то в лесу к его машине подошел милиционер и попросил предъявить права. К счастью, Женька был уже в брюках. Он просит субботу и четверг.

— Даунька, а не слишком ли жирно будет для их семьи: Зигуш с Лелей (Зигуш - муж сестры Ландау - Сони, Лёля - жена Лифшица) у нас в квартире, а теперь Женька и Зина обоснуются на нашей даче?

— Коруша, в твоём голосе чувствуется злобное шипение змеи... Кому может помешать приезд Женьки с Зиночкой на два-три часа раза два в неделю? Я говорил с твоей мамой. Она не возражает. Причем в ее голосе я совсем не почувствовал злобности. Почему не подарить людям счастье?

Стала очень вежливо и доброжелательно высказываться о Женьке, его Зиночке и Зигуше, чтобы избежать крупных штрафов за каждую сказанную злобную шпильку в адрес его друзей. Иногда сдержаться очень трудно, не удержишься, съязвишь, но через пару минут раскаиваешься. Прошу прощения у Дауньки, и штраф отменяется. Дау рад и горд, что так меня "отшлифовал". Он был горд, что приобщил меня к настоящей культуре!

— Смотри, Коруша, как ты воспиталась. Давненько я тебя не штрафовал, давай я тебя профилактически оштрафую на пару тысяч, чтобы ты вдруг не начала меня снова ревновать.

Когда выросла дочь Зигуша и Сони, Элла, она тоже со своим любовником стала приезжать на дачу, но она и ее отец приезжали в разное в время.  Элла уедет - Зигуш приедет. Что делать: у всех любовь, у всех романы, а я должна их обслуживать! И мне стало тошно!

За свои возражения по поводу "дачного расписания" в соответствии с «пактом» Кора была оштрафована на 1000 рублей (из очередного гонорара за книги).

Какое-то время Евгений Лифшиц и его жена Леля жили на первом этаже двухэтажной квартиры Ландау.

Иногда перед ужином Женька продолжительное время сидит у нас наверху. Спускается вниз, только когда Леля всех нас приглашает к ужину в столовую. Как правило, там уже всегда находится Рапопорт, Лелин научный руководитель: она в те годы была аспиранткой патолого-анатомической кафедры.

— Коруша, как тебе понравился Лелин шеф?

— Он никому не может понравиться. Он очень рыжий, еще и лопоухий.

— А Леле он очень нравится, ведь пока Женька находится у нас наверху, Леля внизу в это время отдается своему научному руководителю.

— Этого не может быть, он старый и очень, очень страшный. Он даже хуже Женьки!

— Коруша, у Женьки и Лели очень, очень культурный брак. Без ревности и без всяких предрассудков. Это я научил Женьку, как надо правильно жить. Он оказался способным учеником, только не по физике. Женька очень оценил мою теорию и с помощью Лели осуществил и экспериментально подтвердил мои теоретические выводы! В этой любовной троице только любовник и введен в заблуждение, а муж в большом выигрыше. Леля знакомит Женьку с усовершенствованиями, достигнутыми большим опытом ее шефа в делах любви. Все держится в большом секрете от шефа!

— И твой мерзкий Женька, вероятно, считает, что натянул нос любовнику своей жены?

— Да, в какой-то степени это так и есть. Здесь в дураках сам любовник. Когда тебя не было в Москве, после ухода Рапопорта (по зловещей иронии судьбы именно он делал вскрытие тела Ландау, - СТ) Леля рассказывала много интересного! Все интимные подробности...

"Хватит, довольно с нас " - слышится брезгливый голос читателя, утомившегося нескончаемым рассказом о подмосковном "содоме с гоморрой" с академическим уклоном. А и то правда - Корино время истекло. Пора услышать и другие женские голоса, причастные к этой занимательной истории со страшным концом.

Элла, любимая племянница Ландау, тоже оставила воспоминания о нем. Она, к слову сказать, на дух (и на основе полной взаимности) не переносила несчастную Кору, с остроумным злорадством вспоминая, что патологически помешанная на чистоте жена академика, не доверяя прислуге, любила сама мыть окна и натирать полы, и что гости, впервые приходящие в дом Ландау, нередко принимали ее за привлекательную экономку или домашнюю прислугу.

Итак, слово Элле Рындиной:

Что же касается вопросов любви, замужества, детей, Дау начал "воспитывать" меня очень рано, когда я была совсем девочкой. Он проповедовал свои теории, что надо заводить любовника в 19 лет, а выходить замуж за третьего любовника... Я краснела, бледнела, затыкала уши и даже сбегала от него. Но ни это, ни уговоры мамы оставить меня в покое не могли остановить его. А когда мне исполнилось 19 лет, он просто замучил меня до такой степени, что пришлось придумать несуществующего любовника, чтобы он, наконец, отстал от меня... Я рассказала ему, что купалась в Черном море при сильном волнении и поняла, что не могу выбраться на берег: волна оттягивала, а потом и вовсе накрывала меня с головой, и какой-то мужчина схватил меня на руки и вынес на безопасное место. Самое главное, что заинтересовало Дау, "тиснул" ли он меня, пока нес. Я ответила, что мне было не до этого... На мою юношескую влюбленность в <физика> Шальникова, Дау возмущенно реагировал: «И что это все молодые девицы любят Шальникова "без отдачи"?»..  Дау же не мог мне простить моей веры в Сталина и уже после смерти вождя, представляя меня кому-нибудь из знакомых, говорил: «Это моя племянница Эллочка. Вы знаете, а она любила "Папочку"...» Став старше, я поняла: что бы он ни утверждал в своих теориях, он учил меня жить счастливо и весело. Про себя он любил говорить, что он "веселый Даука", и старался таким и быть. Теперь я понимаю, что беседы и споры с ним раскрепостили меня, сняли свойственную молодой девушке застенчивость и зажатость.

Взращенная на разговорах обожаемого дяди о "свободной любви", Элла, давно победившая девичью зажатость, без лишних раздумий, едва в ней забрезжило новое чувство, оставив мужу-физику трехлетнего сына, ушла к другому физику. Избранник Эллы жил буквально в соседнем подъезде, и брошенный муж, обреченный на ежедневную муку видеть мать своего ребенка с другим мужчиной, был на грани самоубийства, о чем и было доложено Ландау. Опасаясь за жизнь бедолаги, который, вместо веселых оргий с "освоением" молодых самок первого класса, задумал лишить себя жизни, Ландау и направился в тот роковой день в городок физиков в Дубне. Сам он говорил о цели этой поездки так:

«В смысле науки новый возлюбленный Эллочки не стоит даже следа Семёна. Но... народная мудрость говорит: "Любовь зла, полюбишь и козла!" Когда Элла приезжала к нам, я ей неоднократно говорил: "С кем не бывает. Ну влюбилась, ну стали любовниками. А Семён - прекрасный муж, замечательный отец, зачем уходить от него". Он, бедный, так старался не замечать этого романа, он как культурный человек им не мешал. Семён - мой ученик, ревновать он не имел права. Своим ученикам я всегда стараюсь привить культурные взгляды на любовь, на жизнь. Но жена того, к кому ушла Эллочка, застав её в своей постели, не осознала, что ревность - это один из самых диких предрассудков! Она с младенцем на руках уехала к своим родным в Ленинград. Эллочка сразу перешла жить в квартиру нового мужа... Надо съездить, вправить мозги Семёну».

Как уже было сказано, дважды прозвучавшая по телефону просьба Эллы отложить поездку никакого воздействия на Ландау не возымела. Он как будто рвался навстречу неминуемой беде. Впрочем, кто знает, может быть, в нем, с отрочества внушавшем племяннице "культурные взгляды на любовь", забрезжило неясное чувство вины за ее брошенного ребенка и за ее погибающего от тоски мужа?

Ну что ж, мы медленно, но верно продвигаемся к финалу. Осталось услышать голос еще одного женского персонажа, голос той, которую, помните, физики в клинической больнице номер 50 в первые месяцы, пока Кора не заявила свои права на мужа, выдавали за жену Ландау. На момент аварии Ирина Рыбникова была самым последним и самым серьезным из всех увлечений Ландау. Когда, придя в себя, он не узнал ее, она прямо в больничной палате на глазах у всех выпростала из кофточки еще недавно столь восхищавшую любовника прекрасную грудь, тщетно надеясь возродить этим его тактильную память. Ландау не признал и грудь. Незадолго до роковой аварии, находясь на пике новой любви, Ирина ушла от мужа. Сохранились письма, которые она в ту страшную зиму 62-го года писала сестре Ландау, Соне. Вот одно из них.

«Милая Сонечка, неловко писать о себе, но, когда я встретилась с Дау, я вовсе не была так уж глупа и примитивна, и нельзя сказать, что всему обязана лишь общению с ним. Когда в Ленинграде мы спорили о жизни, и я поддержала его, – это была во многом женская дипломатия. (Что Вы во многом правы – мне и тогда было ясно.) Кроме того, Сонечка, хоть я и не была счастлива в браке, но я была спокойна, я могла б иметь детей и жить, как другие женщины. Но Б. не стал со мной жить, т.к. я органически не способна на двойную жизнь, уже через полгода мы стали абсолютно чужими друг другу. Как многие современные парни, он охотно извинял увлечения, даже измены, смеялся над ревнивыми мужьями, позволял себе многое, – не принял бы близко к сердцу, если бы я увлекалась и меняла объекты этих увлечений, но я не делала ни то, ни другое, а сильно влюбилась и сказала ему. Он помолчал, но сделал свои выводы. И вот какое-то время я не скучала о нем. Конечно, по сравнению с ярким, вызывающим общее поклонение Дау Борис терялся: он человек обычный. Но шло время, я что-то сопоставляла. И я вспоминаю теперь, например, – каким широким, великолепным жестом Борис мог отдать последнее (на что абсолютно не способен Дау), как легко и весело он относился к деньгам, как он один раз вытащил девочку (6 лет) из пожара, а потом свернул в переулок. (Об этом еще писали в "Вечерке" и цитировали стихотворение Маршака: "Ищут фотографы, ищет милиция…") Что я всей душой прочувствовала… так это то, что талант уживается и с мелочностью, и с жестокостью. Сейчас я прямо не имею в виду Дау, но вот, скажем, Алиханов, его жена, оба интеллигенты, патологически жадные, эксплуатирующие и домработницу, и сотрудников... Сам Дау говорил, что эти почти миллионеры ни за что не дадут взаймы. Да и многие, кстати, приятели Дау – обеспеченные, порядочные, – в критический момент, когда не хватало денег, не отдали ему долгов. (Не ему верней, а на его нужды, когда пришлось "ходить с шапкой"...) А в общем, жизнь не удалась! Сколько ни говори о моей молодости, но мне 30. Большинство мужчин в этом возрасте женаты – я никогда не буду иметь с ними дело, что бы мне ни рисовали, какими бы теориями ни подкрепляли... Мне так одиноко и пусто, и я чувствую себя оплеванной, как ни стараюсь быть выше этого...»

Изобилие прямой речи, цитат и выдержек из писем и воспоминаний могли показаться читателю утомительными. Но без них автору никогда не удалось бы убедить его, читателя, в полном провале любимой теории академика Ландау. Ведь истинность любой теории удостоверяется поставленным по ней экспериментом, в особенности, если осуществлен он в лаборатории, называемой жизнью. Результат опытов, поставленных в реальном времени по "теории счастья", говорит сам за себя. Вместо обещанного счастья - поломанные судьбы, брошенные дети, попытки самоубийства... Вместо гармонии супружеской жизни - позор, унижение, надругательство над человеческим естеством. И это касается не только Коры, но и второстепенных персонажей этой истории. Их много, по кому рикошетом ударила "теория счастья" Ландау.

Автору, персонально, почему-то не дает покоя мысль об и вовсе третьестепенном персонаже этой истории - матери Коры. Простая украинская женщина, по-видимому "ради счастья дочери", смиренно приняла все навязанные ей условия игры. Можно только вообразить себе, какой мерзостью в ее глазах было превращение шестикомнатного дачного дома под Москвой, где она "пасла" малолетнего сына Ландау, в Дом Свиданий для самого Ландау и, с его ведома, для его сластолюбивых друзей и сородичей. Доведись какому-нибудь мелкому бесу у престола Люцифера увидеть "расписание" посещения Дома, в котором предусмотрительно разведены на разные дни недели приезды женатого отца с любовницей и дочери с любовником, он непременно прослезился бы от счастья. С большой долей вероятности можно предположить, что и жизнь раздавленной унизительной "отставкой" Верочки Судаковой сложилась трагически. Вера преданно любила бросившего ее любовника до последнего дня его жизни. Есть ее письмо к Коре... Но, к сожалению, места для него в этих заметках уже нет. Пусть все то же воображение подскажет вам до какой степени самоуничижения был доведен всей этой "ситуацией" любимый ученик Ландау - Судак. Ничего, кроме сострадания, не вызывает и вмиг ставшая никому не нужной обладательница бойкого пера и роскошного бюста (подпала ли эта волнующая деталь женской анатомии под классификацию Ландау?) Ирина Рыбникова, у которой слишком поздно открылись глаза на невиданное благородство безжалостно брошенного ею мужа. В этом списке нет имени той, оставшейся безымянной, что сбежала с младенцем в Ленинград от своего дубнинского мужа, узнав, что он стал эллиным любовником. Воспитанная, надо полагать, в старомодных понятиях чести и долга, она не приняла "теории счастья", но и ее жизнь была по касательной разрушена ею.

Здесь автор оказывается как бы на распутье. Ему хочется витийствовать на тему, что нет просто красоты, а есть только единственно та, что "в глазах смотрящего"; хочется, вообще говоря, на глобальном уровне задаться вопросом о том, "ну, а тогда, что есть красота и почему ее обожествляют люди, сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде"; хочется приводить поучительные цитатки из прелестной сказки его детства о том, что "ты в ответе за тех, кого приручил", или, уж совсем неизвестно для чего, припомнить про "другую, чистенькую, новенькую любовь", о которой, задыхаясь от волнения и ужаса, говорит убийца собственной жены - один из героев страстно любимого автором русского писателя... Другими словами, автору, бережно перебирающему в душе все эти безнадежно устаревшие и никому нынче не нужные сокровища, пришла охота заняться унылым и бесплодным морализаторством. Вместе с тем, здравый смысл подсказывает ему, что, во-первых, над этими доморощенными расследованиями о природе любви и красоты громко рассмеялся бы сам Ландау (хотя на это автору как раз глубоко наплевать), а во-вторых, что любые попытки уличать гения, который в глазах человечества всегда прав, в нарушении каких бы то ни было моральных норм и нравственных устоев - дело крайне невыгодное, гиблое и по умолчанию проигрышное. Это может себе позволить только другой гений. Вот Толстой, к примеру, писал в старости, что Пушкин, сочинявший всю жизнь стихи о любви и умерший на дуэли из-за женщины - безнравственный человек.

Дилемма разрешится, если читатель, как и было обещано, просто вернется к началу этой трагической истории. Возможно, что теперь, зная о природе разрушительного зла, привнесенном "теорией счастья" в жизнь стольких людей, он и сам без труда разглядит за фактом автомобильной аварии на Дмитровском шоссе то, что давно удалось увидеть автору. А автору увиделось здесь нечто большее, чем совпадение нелепых случайностей в одночасье изменивших звездную судьбу гениального советского физика. В металлическом скрежете вполне заурядного ДТП, каких десятки случаются зимой на обледенелой дороге, нельзя было не расслышать тему Рока из 5-ой Бетховена -  грозную поступь неотвратимой Судьбы.

Один из самых коварных для смертного соблазнов - ставить себя на место

Вс-вышнего, смея решать за Него, как именно следует Ему судить нас "по делам нашим". В случае с Ландау этот соблазн особенно велик. Не увидеть, что полученная им черепно-мозговая травма, то есть удар в голову - есть Б-жья кара занесшемуся до небес человеческому разуму - задача почти неисполнимая. Ландау - это поразительный пример невероятно развитого интеллекта при неразвитой, подростковой душе, хотя... ведь душу марксизм, кажется, вообще отменил. И тогда возник еще один соблазн - заменить душу умом. Что из этого вышло, вы уже знаете.

Послесловие

Его не сломил сталинский застенок, но сломил неслучайный удар судьбы, умело замаскированный под самосвал на обледенелой дороге. Он выжил, но разом лишился всех трех составляющих своей формулы счастья: физики, общения, любви. Пережитые травмы и нескончаемые физические страдания без следа уничтожили в нем врожденное стремление к независимости и свободе. В редкие часы, когда боль отступала, он говорил, вспоминая прошлое "Это было уже не при мне".

Его ничуть не беспокоила полная зависимость от жены, в которой он очутился, вернувшись домой после длительного лечения. На любой вопрос он отвечал: "Спросите у Коры, она знает". Она самоотверженно ухаживала за тем, что было когда-то Ландау. Пришло, наконец, время, когда ее любимый Даунька без остатка стал принадлежать ей, и только ей одной. Его не надо было больше делить ни с кем и ни с чем, даже с физикой. Одно время она настаивала, чтобы он посещал семинары в ИФП, но видеть его там было нестерпимо больно физикам всех мастей и отличий, от Капицы до бывших аспирантов Дау, боготворящих того, прежнего Дау на манер античных сократиков.

Он умер первого апреля 1968 года, проведя последние шесть лет своей жизни в обществе женщины первого класса. Все до одной фотографии свидетельствуют, что Кора оставалась красавицей долго, еще очень долго...

*****

Выбрав столь незатейливый формат для этих записок, автор, тем не менее, добросовестно проштудировал по избранной теме следующие находящиеся в открытом доступе источники, как то:

"Сoветская жизнь Льва Ландау", Вагриус, Москва, 2008, Историк науки Г. Горелик;

"Как мы жили", Захаров, Москва, 2002, Воспоминания, Кора Ландау-Дробанцева;

"Страницы жизни Ландау", Московский Рабочий, Москва, 1971, Майя Бессараб (племянница Коры Ландау); Воспоминания Эллы Рындиной, а также друзей и учеников Ландау, опубликованные на различных сетевых ресурсах.

Сан-Франциско, октябрь 2015

Соня Тучинская. Родилась в Ленинграде. Последние 25 лет живет в Сан-Франциско. Проза, публицистика, эссе и переводы - "Звезда", "Нева", "22", "Нота Бене", "Панорама".

От Редакции. Под фразой «различные сетевые ресурсы» автор, очевидно, имел в виду воспоминания Эллы Рындиной на страницах http://berkovich-zametki.com/Avtory/Ryndina.htm  (и непосредственно глава «А был ли гений, или Кино про любовь»), откуда в большей степени почерпнуты факты из жизни академика. Редакция благодарит внимательных читателей за своевременную корректировку.