Латунные гравюры. Часть 5. Сказки цвета и аромата

Девушка и чашка

«Вели, чтобы я была дома с баранками!»

Танцевала с британками...

«Вели, чтобы мамина любимая вазочка сделалась целая!»

Чтобы осень началась зажелтелая...

О. Т.

Девушка склонилась над осколками разбитой чашки. Кофе густой, поблескивающей гущей разлилось по столу. Тёмно-шоколадное, крепкое. По полированной поверхности орехового дерева. Солнце заставляло столешницу блестеть, полыхать. Крохотные золотинки спрятались под лаком. Жилки, прожилки. Потемнее, посветлее. Солнце полыхало на горизонте, ало-золотое, гиацинтовое. Заливая горизонт алым пламенем. Облака сгрудились у земли. Лиловые, фиолетовые. Половину неба залил яркий шафран. Над канареечно-лимонным заревом оно зеленело. Словно крохотная полоска оникса. Зелёного янтаря. А потом голубело. Лазурное, тёмно-синее, кобальтовое. Наливалось густой, индиговой синевой.

Насыщалось цветами ультрамарина.

Внизу, под окном, вертелся ветер.

Он кружил, закруживал глянцево-алую метель. Листья остроконечные, жёлтые, подпаленные, пламенеющие, с чёрными краями, тронутые увяданием. Лес темнел на горизонте зубчатой чёрной полосой. Полыхающим янтарём, густым, медовым, отражали свет окна домов. Словно сверкающей бронзой.

Солнце багровело, опускалось, кровавое. Тени сгущались в комнате, словно вязкие. Призрачно-темно-ало-глубоко становилось в ней. Странное очарование….. Густые тени наползали, цвета гречишного мёда. Всё становилось карамельно-жёлтое, цвета тростника, цвета жжёного сахара. Вкусная становилась комната, тягучая. Как ирис. Так и хотелось пожевать.

Звонкие осколочки лежали на столешнице, тонкие.

Почти прозрачные, фарфоровые. Чуть покачивались. Густая шоколадная струйка стекла со стола, капала на кровать. Загустевающая, песочная. Коричневые крошки кружились в ней. Чашка разбилась, а звон стоял. Дззон! Нежный такой, мелодичный. Словно застыл в воздухе. Звенит, словно тишина. Как китайские колокольчики.

Осколочки тонкие, красивые, алебастрово-белые. Дорогая чашка, восточная. Тонкие чёрные линии выведены на ней. Птички там сидели, поют, тихие. Лужица красивая, на кляксу похожа, амёба. Девушка сидит, и колечки волос чуть подрагивают. Вот придёт бабушка, вот придёт – ох ей, достанется!

Наоми и Город

Наоми медленно шла по юному, юному лесу.

Солнце изредка пробивалось через полог листвы чистыми золотыми лучами. Лес был юный – и в тоже время древний. Длиннющие лианы, словно плети, свисали с могучих, тысячелетних деревьев. Громадные стволы поросли мхом и яркими цветами. Эти цветы были паразитами, они пили сок из деревьев, но Наоми этого не знала. Её ноги погружались в мягкую подстилку. В чуть сыроватый, искрящийся сотнями алмазных капелек-росинок мох, в прелую листву древесных великанов. Она перешагивала через вспучивающиеся над поверхностью земли корни, перелезала через поваленные деревья.

Красива была Наоми.

Жители деревни сравнивали её с богиней Ане.

Глаза её были чёрные-чёрные, как разлука. Волосы – кудрявые-кудрявые, как облака над морем. Чёрные колечки, искристые барашки; роскошной волной раскидывались они по плечам. Тело её – нежное, юное, славное – цвета молочного шоколада. Или какао. Зубы белые-белые, сверкали, когда она смеялась. Груди её - словно две идеальные чаши. Стремительна и стройна она, как антилопа.

Чистая, незамутнённая, природная красота.

Никакой одежды не было на Наоми. Лишь поясок, на котором висел нож из стали. Тело её было полно неги и желания. Губы её, полные, звали. Чувственные и прекрасные. Ноги её – сильные, стройные. Ладошки – как у ребёнка.

Крохотные бабочки, яркой золотой каруселью вспархивали у неё из-под ног. Растворялись в туманной зелёной дымке. Нефритовый полог листвы смыкался над головой, и лес словно тонул в зелёном тумане. А изредка солнце пробивало переплетение ветвей – огненными клинками. И столпы света врывались в сумрачное древесное царство вечности и влаги. И роса вспыхивала мириадами алмазов.

Шла Наоми, шла. Крохотные невидимые птички пели где-то в лесной чаще. Лианы свисали, как паутина. Кроны растительных титанов закрывали кобальтовое небо. А потом колоннада секвой и секвойядендронов расступилась, словно она вышла на свет из нефа – и в глаза ей ударил пронзительный солнечный свет. Шмыгнула под ногами зелёная мамба. А перед ней простирался Город.

Её Город. Вечный Город. Город её племени… Огромные многоэтажки оплетали лианы. Плющ и венерин виноград тянулись вверх по потрескавшимся стенам. Мох и лишайники сделали дома пёстрыми, необычными. Весь город густо зарос травой, как саванна. В траве ей почудилось движение – возможно, пробирался лев. Говорят, когда-то они жили в клетках, привезённые из-за Моря, но когда пришла Катастрофа, все пленники обрели свободу. А ещё говорят – ранее тут не было так тепло…

У опушки паслись олени и антилопы. Они не заметили появления девушки – так бесшумно она ступала. Боярышник и сирень надёжно скрывали её. Солнце, искристое, карабкалось по небу, надёжно закрытое домами. Его лучи, отражаясь в стекле и стали, в тысячах окон, яростно сверкали. Здания словно купались в золотом свете. Небо было чистое-пречистое, словно выстиранное невиданной небесной прачкой. Прозрачное, яркое. Крохотные белые облачка ползли по нему. Наоми медленно спустилась к Городу. Прошла, чувствуя, как высокая трава ласкает её тело, гладит его, стеблями... Львы не тревожили её. Она верила в Богов – и себя.

Некогда Боги обрушили на эту землю страшную кару.

Пришли огонь и смерть из охваченных пламенем небес. Страшные болезни почти извели человеческий род. Боги наказали его; наказали за глупость, и жадность, и самовлюблённость, и жестокосердность. Люди жили лишь ради наживы, ради своих примитивных, животных желаний. Ради своего счастья они готовы были убивать. Человек – человека. Огонь и страх обрушились на Города.

Некогда люди были подобны богам. Возвели они громадные дворцы из стали и хрусталя. Повелевали они морем и сушей, самих небес касались они. Но не было Бога у них в душе. И обратилась земля – в пепел, а море – в яд, и стали реки убивать. Там где были поля – стали пустыни, там, где была суша – стали моря. Погибли Города.

Люди болели и умирали один за другим.

Но боги были милостивы, и не исчез с лица земли род человеческий. Те, у кого кожа была темнее агата и глаза подобны чёрным жемчужинам со дна океана, выжили среди боли и страха. Не коснулась их рука чумы и смерти. Потомки их снова заселили Города. Отказались они от алчности и наживы, от жестокости и власти. И одежд не носили они. Никогда более человек не поднимал руку на человека.

Тот мир остался в прошлом.

Солнце медленно восходило, заставляя горизонт наливаться чистым, ясным светом. Небо полыхало, словно кристалл. Наоми стояла и смотрела на зелёные громады, заросшие кустами и лианами. Древние памятники ушедшего величия. Такие прекрасные. Солнце янтарём отражалось в стеклах. Зелёными холмами тянулись занесённые землёй и проржавевшие машины. Голуби стаями парили над городом, устраивали гнёзда за разбитыми окнами. Крохотной точкой парил в вышине ястреб.

В одном из этих громадных Домов жил её род, её семья.

Там, где её всегда ждут и любят, там, где она – лишь крохотная частичка единого целого, лишь капелька в водопаде времени – вечного и неумолимого. Олени паслись между заброшенных супермаркетов. Волки прятались в метро по ночам. Море поблёскивало на самом горизонте – тонкой синей, сине-золотой полоской – прекрасное и пугающее, беспокойное в своей красоте. Город простирался перед ней – зелёный, тихий, спокойный.

И Наоми подумала – как он прекрасен.

Либерика

Удары барабанов – густые, медовые.

Темнота – медленная, тягучая. Тела девушек – тёплые, кофейные. Бум! Бум! Удары звука. Дрожью. Наслаждения. Небо догорает на закате, зелёное. В вышине – синее, тёмное. Звёзды – белые точки. Кусты – невидимые, притаились. Бока пирамид – чёрные. Огонь – мечется, пламя, танцует. Оранжевое, шафрановое. Алое, как гиацинт. Искристое, беспокойное. Искры, как бабочки. Гаснут, парят. Рёв! Ух! Взметнулось в небо горячим, жарким. Рассыпалось огненным, пламенем. Посыпались золотые светлячки, жалят. Кофейная темнота, пряная. 

Наири рядом со мной – нежная, гибкая.

Кожа её – какао с молоком.

Ветерок касается щеки, остужает. Волосы её – как смоль, как пакля – густые чёрные колечки. Губы её полные, тёмные. Сладкие, как кофе с сахаром. Тростниковым. Вся она – цвета капучино. Груди её, как кальвадос – пьянящие. Улыбка её – искристая. Пить бы и пить её, касаться губ, мягкая, сладкая. Шоколад. Не обжечься бы. Смеется. Как латтэ…

Смех её радостный, зажигательный. Вся она – праздничная, волшебная. Рождество она. Карнавал. Как подарок на день рождения. Хочу целовать её губы, карамельные. Хочу ощутить её горечь, моя арабика. Как на кофейной гуще, погадать на ней… 
Сладкая, незабвенная. Поцелуй твой тает на губах, желанная. Притягательная. Как плитка в обёртке из серебряной фольги. Укусить бы тебя. Нельзя. Смеёшься. Грудь твоя покачивается. Хочу пить тебя, как коньяк, как выдержанное вино. Огонь золотым ворохом озаряет тебя. Искры кругом порхают. Глаза твои – как алмазы чёрные, чайные. Моя или не моя? Сердцу больно, не могу смотреть на тебя. 

Гаснет пламя, ворчит.

В темноте растворяешься. В крепком чёрном кофе, утреннем. В саже, в тенях. Углём, диоритом наползают они. Чувствую – ладошка твоя, мягкая. Как поцелуй. Теплеет что-то внутри, согревается. Не болит больше сердце, не болит. Целуешь меня, моё сияние. Тихий шепоток прилетает из тьмы. Гиены воют, кусты шумят. Небо гаснет, догорает. Темнота густеет, наливается. Не аметист, не кордиерит, не сапфир. Чёрный хрусталь, беспросветное. Огоньки белые-белые. Звёзды – волшебные фонари. Мигают, любопытные. Крупные, спустились, жемчужины. Спустились, меня рассматривают. Кому выпало счастье сжимать тебя? 

В объятьях моих, нежная, саванная. Скользкая и тёплая, сладкая. Губы твои мягкие, приоткрытые. Как сахарная вата, желанные. Приторные, неизъяснимые. Глаза твои – блестят, доверчивые. Руки тонкие, обнимают. Губы тёплые, тянуться. Лучше нет тебя. Не бывает, немыслимо. 

Чёрными громадами – пирамиды в ночи.

Моя осень

Ты наклонилась ко мне – огненными клыками, осенними глазами. Зелёными, словно из змеевика. Огненные колечки волос трепетали. Осень моя, ранняя... Кожа твоя белая-белая, словно очищенная слоновая кость. Подобна алебастру. Глаз твои глубокие и мерцающие, словно огоньки на болотах.

В волосах твоих – яркость клёна.

Сколько лет ты жила, моя осень? Сколько зим?

Нежные твои пальцы, холодные... Они касаются меня.

Гладят по груди. Холодные, словно студёные ручейки, что крадутся через угрюмый осенний лес. Когда пламя сентября уже отгорело, и зима, студёная, опаловая, близко-близко... В твоих пальцах – холод первого снега, что выпадает в ноябре. Он тает, едва касаясь земли, тает. Тепло мостовой согревает его, и крохотные хрупкие снежники исчезают, превращаются в прозрачные слёзы... В лужицы, что вскоре схватывает льдом. Я бы хотел надеяться, что твоим пальцам станет теплей на моей груди. Ноябрьским, ледяным. Но не станет...

Ты не растаешь. Никогда.

И не умеешь плакать.

Твой холод передаётся мне. Нежный, мягкий. Клыками мороза он впивается в грудь – усыпляет. Холодно лишь поначалу – а потом мягко-мягко.... Вечное безразличие, улыбка зимы, ледяной покой.

Покой. Когда кровь не бежит в жилах, когда губы не теплеют и глаза не загораются огнём. Когда не болит сердце...

Ты хранишь этот покой в себе. Вечно холодная, остро прекрасная.

Холодный огонь осенних листьев клёна струится в твоих волосах.

Ледяные отблески мороза сверкают на твоих зубах.

Когда ты смеёшься.

И глаза твои – зелёные-зелёные. Словно небо зимой. С прозеленью... И холодные, словно звёзды, вмёрзшие в хрусталь. Ты холодна, моя осень. Бесконечная зима, твои краски догорают. Как закат, как полярное сиянье. Но ты тянешься к теплу, тянешься к огню, хочешь лета. Я горячий, я твой огонь, я пылаю. Ты ловишь эти отблески лета во мне, жадно, жадно... Отблески неба, отблески тепла, отблески солнца.... Пьёшь их кровавыми губами...

Твоя грудь холодная, как «шкатулки из слоновой кости», словно алебастровая. Ты склоняешься ко мне, и огонь твоих волос щекочет мою щёку, но не греет... И я целую твои губы – холодные, алые... Ты льнёшь ко мне, гибкая, словно серый осенний ручей, словно вода – прозрачная, талая... Ты прикасаешься холодными клыками к моей шее – и моё лето течёт в тебя, горячее, алое... Все краски лета, все ароматы... и ты пьёшь, пьёшь, и не можешь напиться.

И лето утекает из меня, словно вода, через пальцы.

Скоро я стану таким же холодным, как и ты – холодным и скованным морозом, и перестанет болеть моё сердце. Кристаллы холода разрезают его, чтобы избавить от холода – навсегда. И моё лето утекает в тебя, я отдаю его тебе, последние капли, капли.... Ты моя осень, ибо теперь меня ждёт лишь зима. Я отдаю тебе своё лето, чтобы хоть каплю согреть тебя. Я отдаю тебе радость и смех, улыбки и поцелуи. Ты такая холодная, моя печальная.

Такая древняя. Такая вечная.

Забывшая о любви и солнце, о солнце и лете – моя несчастная замёрзшая вампирша из рода Дхаттагаар.