25 лет в жизни Тольятти. Итоги конкурса

          Редакция газеты «Площадь СВОБОДЫ» совместно с литературным альманахом «Графит» провели конкурс эссе «25 лет в жизни Тольятти». Акция была приурочена к 25-летию газеты «Площадь СВОБОДЫ», а также к изданию «Антологии независимой тольяттинской литературы» за период с 1990 по 2014 гг. Работы  оценивали члены редколлегии газеты и альманаха «Графит». Лучшие пять эссе  опубликованы в газете «Площадь СВОБОДЫ», а три самых лучших текста – перед Вами!!

Ветер, голос города

В нашей семье все сложилось не как у людей – впрочем, не более странно, чем у всех в нашей большой стране, кто думал, чувствовал и при этом пытался жить.  Мой отец родился, когда деду было под пятьдесят, а я появилась у своего отца на шестом десятке; оттого столетие не потеряло свежести  и не показалось длинным.

Профессиональных журналистов среди нас не было, но мой революционно настроенный и посещавший марксистский кружок дед Андрей Андреевич Смирнов в 1907-1910 годы  имел отношение к  созданию выходившим в Самаре газетам «Прибой» и «Заря Поволжья», публиковался в них.  Критика властей закончилось для деда ссылкой в Ставрополь, – мерой мягкой на фоне последовавшего вскоре и на фоне судеб здешних журналистов 90-х. Отец мой, Евгений Андреевич Смирнов, не полностью закончивший журфак в Казани, инженер в Гражданпроекте, а потом в горном отделе ПК ВНИИнеруда, так же участвовал в создании тольяттинской газеты «За коммунизм», а затем более двадцати лет подряд  писал заметки в газету и дежурил в приемной редакции. Прошедший три войны, помотавшийся по свету, покинувший Ставрополь в 9 лет и вернувшийся в него после пятидесяти, отец трепетно относился к городу – он привез мою маму  в новый Ставрополь из Москвы перед моим рождением, чтобы я родилась здесь.

Отделить последние 25 лет от 25 перед ними практически невозможно. Площадь Свободы –  участок, где начали застраивать новый Ставрополь.  Площадь стала центром звезды, от которого лучами разошелся город. Кажется, первоначально она должна была носить имя Пушкина, но стала площадью Свободы. Мы жили рядом, на улице Карла Маркса.  «Пошли на площадь Свободы!»  –  произносилось бессознательно,  но вряд ли  прошло бесследно.   «Площадью Свободы» назвалась первая независимая газета города, появившаяся после  «За коммунизм».  Часть редакции перешла в «Тольятти сегодня» и будто бы именно «Тольятти сегодня»  стала приемником  первой городской газеты.  Отец предпочитал «Площадь Свободы».  В родительском доме под стеклом хранилась программа-вырезка  из первого номера: «говорить только правду, не подстраиваться под…».   «Площадь Свободы» почти сразу стала одним из самых крупных подписных изданий  не только в области – ее выписывала библиотека Конгресса США, и, возможно, где-то в Америке, вместе с Тольятти 90-х, еще хранятся очерки, подписанные моим отцом. Папа  и сам примерно с 1966 года собирал вырезки газеты «За коммунизм»,  искренне полагая, что архивирует бесценную летопись города-сада. Из нескольких мешков архивов сохранилась небольшая папка.

Когда я взрослела, много говорили о журналистике и литературе.  Литература виделась вечной, газета временной, тем, что живо самое большее день, а потом пригодно только на обертку. Было  жаль времени и таланта отца. А он цитировал Илью Эренбурга: когда очевидцы молчат, рождаются легенды;  литература немыслима без суеты  газетного жанра: настоящие писатели всегда стремились выразить не себя, а через себя мысли и чувства современников. Говорил:  газета – это ветер, голос. Есть то, что должно быть написано или изваяно для веков, и то, что нужно сказать вовремя.  Отец застал 1995 год с жестоким избиением редактора «Площадь Свободы» Валерия Шемякина. Через 2 месяца был смертельно ранен редактор «Тольятти сегодня» Андрей Уланов. Папа, тогда уже сам слабый и больной,  вернулся  с похорон с лицом, залитым слезами и говорил о справедливости и свободе. До «Города мертвых журналистов», как  позднее назвали Тольятти в "НЬЮ-ЙОРК ТАЙМС", он не дожил. Возможно,  в последние годы он и сам спрашивал себя о том, чего стоила журналистика в городе  будущего – в городе без будущего, как о нем говорили потом.  На полях последней рукописи (ни одного художественного рассказа, только газетные заметки), за несколько дней до смерти, наискось – «ухожу навсегда, криком, брошенным ни к кому».

            Наш последний спор о литературе и журналистике закончился как-то незавершенно: папа взял с полки своего любимого Эренбурга, прочитал вслух,  не объясняя: 

Я смутно жил и неуверенно

И говорил я о другом,

Но помню я большое дерево

Чернильное на голубом….

И только где-то то же дерево

Еще по-прежнему стоит.

Для меня Тольятти  последних 25 лет –  узкая полоска среди других городов,   избранная часть медицины и литературы, немногие друзья и Волга: родина, в глубинах души  отделенная от криминала девяностых,  кладбищ с заросшими могилами героев, затерянными среди могил  иных авторитетов, от сгоревшего леса двухтысячных,  от многих уехавших отсюда и приехавших сюда.

Но осталась «Площадь Свободы». Перелистывая ее, ощущаю живую мысль и живое чувство, тот самый ветер, и снова появляется чувство гордости за город,  вера в человека, надежда на свет. Удачи тебе, городская газета!   

Татьяна Смирнова

Мой Тольятти

Тольятти не умеет покорять сразу и навсегда. Едешь от Самары – тянутся бесконечные заправки, придорожные кафешки, фуры, унылые промзоны. Прибываешь от Сызрани: взгляд зажат холмами, а когда пространство распахивается на плотине – видишь не город – кубики по берегу, а водный простор, острова и бухточки. Дыхание перехватывает и щекотно в животе, будто взлетаешь. Я не часто въезжаю отсюда и ощущение взлета переживаю каждый раз заново. Только однажды, возвращаясь после многолетнего отсутствия, увидел, что въезд на плотину перекрыт блок-постом с грузным бэтээром, развернувшим пулемет навстречу потоку машин, и угрюмыми милиционерами в бронежилетах и с «калашами» на груди, и в подступившей тревоге было не до любования просторами окрест. Ощущение невидимой нависшей беды долго не оставляло, размываясь ветрами в широких проспектах и мучительно усиливаясь в узких коридорах чиновных служб, где я бывал.

Тольятти переживал не лучшие времена (потом я понял, что «не лучшие времена» обычное для него состояние).

Я иногда гулял по забытым улицам. Друзья остались далеко, в других местах и временах, и город казался чужим.

…У маленького художественного салона прямо на ступеньках сидели две девушки и пели незнакомые песни (оказалось, собственные). Кто-то из прохожих останавливался, как и я, слушал и – оставался, либо шел дальше. Подруги договорились с хозяйкой салона и устроили тихий концерт, вполне сочетающийся с тихими картинами. Я внес скромную лепту в их творческий бюджет, посмотрел картины, побеседовал с хозяйкой, и вскоре провел там свой концерт, обретя хороших знакомых и потеряв ощущение чужого города.

          У меня появились идеи и друзья, которым нравились эти идеи. Я сначала стучался в двери кабинетов, рассчитывая на поддержку. Убедился, что включить наши наработки в свои отчеты чиновник не прочь, а содействие… Спасибо, денег не требовали. Хотя иногда требовали. Государственный человек – он же на посту. Он же не зря тут.

И действительно. То один осчастливит культурологическими изысканиями, вещая, что деревенская-де культура отличается от городской пристрастием к семечкам, то другой разъясняет, мол, сносимая водонапорная башня исторической ценности не представляет, поскольку ей 50 лет, а не 200.

Невдомек ему, что для появления в городе двухсотлетних зданий надо не сносить 50-летние. Теперь вот музей «Наследие» «оптимизируют»...

Культурологи, м-м-да…

– Бабушка, а кто это Степан Разин?

Троллейбус ползет по проспекту, длинному, как песня об удалом атамане и народном мстителе, и девчушка с шилом под сарафанчиком елозит на коленях у бабушки. Та украдкой осматривается и, убедившись,  что аудитория не ограничивается пытливой внучкой, выразительным голосом заботливой наставницы декламирует эпитеты – разумеется, «борец за народное счастье», «защитник бедняков», и...

– Бандит он был, – не выдержал я пафосного треска, – грабитель и убийца.

Ребенок живо оторвался от пейзажа за окном, а всполошенная сказительница, пропустив пару тактов, сорвалась на дискант:

– Никого он не убивал! Разин о простых людях заботился...

– А девушку молоденькую кто утопил? – смеюсь я. – Обещал жениться, а сам...

– Так она княжна была, – железобетонный аргумент!

Девочка смотрит на нас, как на игроков в пинг-понг.

– Понимаешь, – говорю я ей, – княжна – это принцесса. Злой мужик силой забрал принцессу от мамы с папой, наобещал с три короба, а она-то принца ждала, а потом утопил в реке, испугался, что друзья-бандиты засмеют.

– Дядя в школе плохо учился! – спасает ситуацию бабушка. – Ничего не знает,  и ему двойки ставили! Дядя-двоечник!

Девчушка с пониманием кивает и отворачивается к окну.

          Что делать, в моем городе уважают бандитов и с сомнением относятся к подвижникам: наверняка ведь прикидываются, что бескорыстны. Разин-то, борец и защитник, а кладов по Жигулям попрятал  – эх! – немеряно. И ходят по брегам и пляжам суровые парни с миноискателями, методично прощупывая метр за метром. Но так же регулярно ходит по берегу в Портпоселке семья знакомых художников, убирая мусор, в одиночку противостоит энтропии. И устраивает выставки,  музыкальные вечера и фестивали в обветшалом бараке, который все норовит отжать чиновная братия.

            И пишут песни два замечательных рок-музыканта, с одним я дружен давно, с другим познакомился месяц назад. Они недолюбливают друг друга,  но порознь восполняют в моем городе нехватку песен, за которые не стыдно.

             И выпускают литературные журналы два редактора. Один, с трудом выбивая из мэрии скудные средства на бумагу и типографию, второй –

вообще за свои нелегко заработанные деньги. И ежегодно фестиваль поэзии

проводит, собирая серьезных литераторов Поволжья, Урала и столиц. А еще один поэт вообще не заморачивается: договаривается с библиотекой и проводит двухчасовой фестиваль «Графомания» для всех желающих. Не ищет финансирования, не надувает щеки – просто берет и делает.

               Тратят свои скудные средства, не очень долгую жизнь и большое сердце знакомые волонтеры в кошачьих и собачьих приютах, пытаясь привить моему городу толику милосердия, сделать его чуточку лучше и добрее. Эти люди, как в шахматных этюдах, начинают и выигрывают. Чаще проигрывают. Переживают поражение. А потом снова – начинают и...

               Я слышу от местных и приезжих, чиновников и обывателей, деятелей и созерцателей: город без истории, культуры, души, да в асфальт его закатать, да...

               Я не спорю. Не пытаюсь объяснять, что Тольятти – пространство, которое надо заполнять мыслями, творчеством, действиями. Я говорю другим, не равнодушным, способным слышать, видеть, думать и сопереживать: мой город любят, подчас трудной, мучительной любовью те, кто вкладывает в него душу, кто не ждет от него денег, привилегий и почестей, кто делает то малое, из чего складывается настоящее большое.

               Кто, называя его Ставрополем ли, Тольятти, говорит… да  просто чувствует – мой город.

Сергей Пиденко

Когда театр становится судьбой

В народе говорят: где родился, там и сгодился. И если вам не нравится город, в котором вы живете, значит, стоит задуматься о том, что вы сделали для своего города.

Татьяна Тимонина – выпускница Высшего театрального училища имени Б.В.Щукина, вернулась в родной город Тольятти и создала здесь свое детище – театр «Секрет». Это было на заре пресловутой перестройки, когда люди «выживали», с трудом приспосабливались к новой действительности, и кто, если не театр, согревал людские сердца? Театр обращается к душе зрителя, будит ее и одаривает надеждой. На что? На то, что боль человеческого сердца будет услышана другими людьми. Это ли не важно? Режиссер Татьяна Тимонина создавала Энергетический театр, когда зритель не просто находится в непосредственной близости от сцены, а чувствует энергетику актеров, не просто сопереживает героям, а соотносит их чувства со своими. В моду тогда входила новая драма, чернуха привлекала зрителя, но «Секрет» не стремился эпатировать, обращался к классике, разговаривал со зрителем на языке сердца. Любимыми драматургами театра стали Н.В.Гоголь и А.П.Чехов. Спектакли «О любви», «Ведьма», «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Женитьба», «Ах, Чичиков!» любимы зрителем и сегодня.

«Обломов – on или off?» по пьесе Михаила Угарова – это доверительный разговор со зрителем на самую животрепещущую, пожалуй, сейчас тему «выживаемости». Если когда-то родители за лень называли нас Илюшенькой Обломовым, то сейчас мы сами изо всех сил стремимся убежать от Обломова в себе… Бежим из родного города в Москву и даже Америку – в провинции остаются только ленивые. Открываем магазины, покупаем и продаем, работаем на двух и трех работах – и не видимся с друзьями, не успеваем пообщаться с детьми... Это время шустрых. И если вдруг ощущаем смутное недовольство собой, какое-то непонятное беспокойство, забежим в церковь, поставим свечку за здравие, а может быть, отмахнемся… Нам некогда, мы не живем, а выживаем. Уже давно не принято спрашивать друг друга: «Что ты сейчас читаешь?» Существительное «встреча» сегодня соотносят с эпитетом «деловая». … Но придя в театр, зрители вдруг узнают себя не в Штольце, на которого так стремятся быть похожими, а в Илье Ильиче Обломове. Им хочется, чтобы их воспринимали не как винтики в чьем-то слаженном механизме, а спросили, завтракал ли он сегодня и как он себя чувствует. Зрители приходят в театр, чтобы поговорить с собой. Многие ли из нас сегодня ведут дневник? Да разве есть у кого-то для этого время? Да разве решится кто-то прикоснуться к своей душе… А театр – прикасается. Зрители выходят из театра и плачут, и не стесняются этого.

В театре «Секрет» есть удивительный спектакль «Яблочный спас» по пьесе Алексея Праслова, который идет в саду музея «Наследие». Герои этого спектакля говорят на языке любви. Это важно, когда герои спектакля о войне говорят на языке любви и надежды, поэтому зрители их слышат, в том числе молодежь и подростки, «проживают» их историю, как свою. Наши деды и прадеды становятся ближе и понятнее нам, мы – не другие, мы такие же, как они, и слово «родина» перестает быть абстрактным, родина – это мать и отец, бабушка и дедушка, это твоя семья и могилы твоих прадедов.

Театр играл и для зарубежного зрителя и убедился, что язык театра понятен всем. Спектакль «Оркестр» по пьесе Ж.Ануя был представлен секретовцами на Международном Авиньонском театральном фестивале (Франция), «Эдит Пиаф» по мотивам пьесы В.Легентова – в Вильнюсе, и получил зрительское признание и заслуженные награды. И когда встречаешь в прессе рассуждения о том, что театр умирает и долго ли еще ему осталось, хочется сказать, что именно театр способствует взаимопониманию народов в такое непростое время. И сейчас, когда все жалуются на кризис, секретовцы приняли приглашение на Международный театральный фестиваль в Чехии – со спектаклем «Эдит Пиаф». Это важно для театра, для города и для страны – и для мира во всем мире. Россия жива, и театр жив, и в городе Тольятти создает свой удивительный мир доброты и любви театр «Секрет», и стучится в людские сердца, и они откликаются…

Татьяна Тимонина воспитала замечательную плеяду актеров, чьей судьбой стал театр «Секрет». Это Ольга Антипова и Сергей Федорчук, Елена Телегина и Юрий Мацкевич, Вероника Чащина и Сергей Якимович, Александр и Марина Мироновы, Андрей и Любовь Хоруженко, и Вера Перцова. Театр – синтез всех искусств, поэтому в спектаклях Т.Тимониной звучит живая музыка и живой вокал, используются необычные декорации (например, во время действия художник рисует песком), раскрытию замысла режиссера помогает и яркая, самобытная, свойственная только «Секрету», хореография. Хореографы Елена Лябипова и Валерий Железников, художник Марина Шилехина, вокалист Наталья Степина тоже крепко связали свою жизнь с «Секретом» и способствовали созданию таких замечательных спектаклей, как «Сациви из старого петуха», «Эдит Пиаф», «Черубина» и многие другие. Каждый год театр набирает молодежную студию, ставит новые спектакли, их в репертуаре уже более тридцати, и встречает своего зрителя… Театр «Секрет» жив и творит в своем родном и любимом городе, и это счастье.

Наталья Толстунова