Тамара Ветрова

Вечер национального единства. Миниатюры

Национальное чувство, которое с трудом умещается в груди

Некоторые интересуются, что такое национальное чувство. Почему по размерам иногда превосходит крупный грейпфрут, но при этом помещается в человеческой груди и лежит там наподобие вклада? Известно, что природа на совесть обустроила человеческое туловище, включая и голову, и внутренний мир. Все там, как говорится, сведено, как в какой-нибудь «ладе-калина», без единого гвоздя, поскольку (уж извините это шутливое предположение) в прежние времена промышленность еще не производила гвозди… Так или иначе, в человеке, по замечанию Дарвина, все должно быть прекрасно, да так оно, кстати говоря, и есть. Место национального чувства, безусловно, внутри, это не галстук, не веревка, не портмоне, не пресловутый мобильник; это то, что сидит внутри нас, как гвоздь (извините); как памятка для туриста, впервые посетившего Эмираты или что-то в этом роде. Кое-кто в запальчивости настаивает, что национальное чувство переходит к нам с молоком матери. Хорошо, предположим, так оно и есть. Но все-таки – какова его география?Где ты гуляешь, милый друг?

Один деятель высказался с намеком на философскую ноту, сказал:

— Национальное чувство как гриб. Растет на ровном месте, но при этом украшает ландшафт.

— Чего украшает?

— Ландшафт. Придает пейзажу изюминку. У того же Шишкина грибы написаны что называется в мельчайших подробностях…

— У Шишкина не грибы, а рожь. А во ржи сосны.

— Вряд ли.

 - Что значит «вряд ли»? Картина так и называется: «Рожь, холст, масло».

Короче говоря, споры о национальном чувстве не стихают. Но в этом деле имеется и заноза: национальное чувство ворочается, обладает такой способностью. И вот только оно начинает ворочаться в груди, человек делается маленько похож на пробудившегося до поры мишку во бору; еще в полях, как говорится, белеет снег, а косматый уже заворочался и повел ноздрей…  

Наподобие бетона

Еще имеется вопрос: чем крепится национальное чувство, почему не разлетается в прах? Оказывается, природа позаботилась и на этот счет: у каждого человека имеется небольшой внутренний отросток, вроде слюноотделительной железы. Этот отросток производит обильную летучую пену, которая – в минуту дружеской перебранки или дискуссии – так и забрезжит на устах… Затем эта пена твердеет и становится крепче бетона, крепче слова купеческого… Человек с клочьями пены не рядовой пешеход. Даже не будучи депутатом, он так и прет на трибуну, ему нравится, если ему кто-нибудь внемлет, он то и дело проповедует какой-нибудь нехитрый постулат.

Говорит, к примеру:

— Мы, индусы, горазды чай пить.

Притом говорится это с таким необыкновенным чувством, точно человек высказал не пустяк, а какое-нибудь сокровенное сказание… Прежние врачи считали национальное чувство формойхолерины – недугом красивым, но не до конца разъясненным. Да и не удивительно, при тогдашнем развитии медицины: бинт, зеленка, да зубной порошок. Короче – тот еще доктор Мойдодыр, в смысле Айболит…

Сразу за станцией Вымя

Вымя – железнодорожный узел и небольшой городок. А правее от него (если стоять лицом к карте) лежат Малые Угри. За Малыми Угрями – череда сухих болот и перелесков, обглоданных ветром; а за болотами и перелесками – необъявленная столица края, городок Путёвый. Столицей его никто не объявлял, но, логически говоря, он был именно столицей: его выстроили по распоряжению Верховного Упыря, товарища Берии; ну а после, когда Берию закатали в бетон,  про Путёвый и думать забыли… Однако городок уж успел приобрести некоторый блеск; ибо у товарища Берии (теперь это установленный факт) имелась пара клыков, и вот эти клыки сверкали в исторической перспективе. Луч пурпурного заката, так сказать... Он-то и придавал городу блеск маленькой столицы.

По соседству

В соседнем городке Малые Угри пробудился казачий дух. Так и поперло от них, на зависть встречным и поперечным: позументы, седло скрипит, кудри кованые, а в лице что-то натурально отчаянное. Притом нашли какого-то типа, мастера по нагайкам… Тот вначале отнекивался, юлил да уверял, что может, ежели дойдет до дела, хлестануть – а мастерить не приучен… Но все разом загомонили и уверили его, что это почти что одно и то же: вначале, мол, надо нагайку смастерить, а потом можно пустить голубушку в дело. Короче говоря, все в этих Угрях разом закипело и забурлило, какие-то пословицы обнаружились или поговорки: «Нагайка-голубушка», «Нагайка-матушка» и даже совершенно неясное: «Свет мой зеркальце». Никак это было не объяснить, разве что заполыхавшим, как пожар, чувством национальной гордости (как примерно было в 12 году: дубина войны и прочее…).

Обзаведясь нагайками и позументами, выпятив грудь, угринцы сразу повели себя заносчиво и спесиво: принялись сплевывать себе под ноги да поводить очами. При этом еще задирали соседей, хотя пока что в шутку; грозили расписаться пониже поясницы, если те не заучат какую-то народную песню, которую будто бы распевали казаки в Угрях с незапамятных времен.

— Дак как же разучить, когда вы сами не знаете?

— Мы-то знаем. У нас ее поют, еще когда молочные зубы не вылезли.

— Ну и что за песня?

— О худом тополе и кривой березе. О том, как их буря обручила.

Целую весну таким образом обнимались и били друг друга по плечам, клали поклоны и неистово крестились в адрес будущей церкви. Некоторые, не обзаведясь нагайкой, приобрели седла. Ну и естественно разучивали песни, без которых нельзя было сесть к самовару.

— Самовар-то только у Зибзеевых есть, - не без иронии говорили в Путевом, комментируя новые приоритеты. – И тот ржавый.

(а у угринцев имелась, кстати говоря, шуточная песня «Ржавый самовар». Казаки были не прочь использовать соленую шутку).   

Но что обиднее всего…

 Обидно, что угринцы начали величать себя угричами. Это делалось безо всяких исторических оснований, просто от балды, но однако прибавило соседям спеси. Это уж как хотите отдавало красивыми историческими вехами, кровью царевича Димитрия и «Бориску на царство» отдавало… Плюс в канун Вербного что ли воскресения устроили выскочки Ход с выносом мощей (хотя не факт, что эти действия совпадали с церковным каноном). Плюс мощи оказались липовые, не мощи, а смех один: натурально пара костей неизвестного происхождения в целлофановом пакете, да сомнительный какой-то прах в утлом сосуде… А главное, кипятились соседи в Путевом, комментируя нечистый Ход, - чьи мощи? То есть кому именно принадлежали при жизни? Какого ранга был этот так называемый Святой? что делал конкретно в Малых Угрях? Кое-кто даже специально отправился к соседям поглядеть на Ход, но тут же и наткнулся на выпяченную казачью грудь да на крепкий чесночный дух.

Теперь в Малых Угрях чеснок называли «братец-чеснок» и уверяли, что эта тенденция от дедов.

— Аспирина не знали, - сердито говорили казаки друг другу и поводили очами, будто на поле брани…    

Другие соседи

Ну а соседи со станции Вымя вели себя смирно, про национальные корни знать не знали, а более плевали себе под ноги, сообразуясь с природными условиями. Землю свою, кстати говоря, считали благодатной, хотя рос там преимущественно хрен – овощ, который сам по себе был национальным достоянием. О человеке, лишенном скромности, говорили: лезет в рот без приглашения, - подразумевая бойкое растение (хрен).

История

История Путёвого была прямая, как линейка. В ней отсутствовали исторические отметины, исключая разве что полумифических сучкоборцев, которые, говорят, были мастера выламывать сучки, причем делали это на музыкальный лад. Теперь уж не установить, померещились ли славные сучкоборцы краеведам или подлинно существовали. Впрочем, это очень даже может быть: тяготея к природе, человек не только принимается выламывать сучки, но и, образно выражаясь, готов помериться силой с пеньком-воеводой (шутка)… Конечно, такие примеры преимущественно принадлежат прошлому: пенек-воевода, гусли-самогуды, сапоги-скороходы, -  даже в грамматическом плане чувствуется некоторый простор, ныне исчезнувший из-за построек. 

Буквы, маленько похожие на древние знаки

Отыскал такие буквы некто Антон Анфалов, человек без роду-племени, но упрямый, как Магеллан (имеется в виду легендарное Магелланово упрямство в достижении своей цели). Сам Антон чуял, что он птица не местного разлива, Путёвый – его малая родина, а толку? когда у него, Антона Анфалова, иной размах крыльев…

— И крепкий, как железо, клюв, - добавлял Антон.

Несмотря на эти выпирающие приметы, юноше, как медвежонку из сказки, все чего-то хотелось… Про таких сказано: руки чешутся, да на задворках пусто (отсутствует четкий план действий). До поры до времени Антон иронически улыбался и держал дистанцию. Даже как-то обронил в разговоре с приятелем по имени Димыч:

— Богу богово…

— Почему логово? – удивился собеседник.

Короче – понимания было маловато, и Антон, лишенный единомышленников, пробесился до весны. Ироническая улыбка прилипла к прыщавой физиономии, как порез… Но вот же именно Антон Анфалов совершил историческое открытие. Прогуливаясь как-то около горы Шайтан (названной так, вероятно, в честь какого-то героя прошлого), юноша обнаружил полоски неизвестного происхождения. Полоски маленько походили на вилы – но откуда, скажите пожалуйста, взяться вилам на крепком природном сооружении? Для чего? Если это символ – то почему он не выкован на древних денежных знаках? На тех же знаменах, орденах или медалях? Тут определенно концы не сходились с концами. Ни для кого не секрет, что в прошлые времена, изображая, допустим, рыбу, писец намекал читателю, что следует произнести: «Рыба». Но вилы, однако, не так просто поддавались толкованию…

О тайнах древних времен

В природе, да и в реальной жизни хватает тайн. В этом отношении примечательна история двух цыплят из штата Миссисипи (или Миссури?), которые, затеяв обычную утреннюю перебранку, разрушили небольшой амбар и устроили на развалинах пир, лакомясь какой-то дрянью. Журналисты, падкие на такие дела, прозвали героев Том и Джерри, но затем по-быстрому прикусили язык… Это, кстати говоря, относится ко многим так называемым артефактам. Сейчас интерес к таким делам маленько потух, но Антон Анфалов на этот счет был, что называется, крепок задним умом: прищурившись, обследовал свою малую родину, рассчитывая что-нибудь да найти… И вот пожалуйста: первая же вылазка на природу завершилась открытием (царапины на горе Шайтан). 

— Какие царапины! - сказал один знакомый тип и снисходительно оглядел Антона. – Это руны.

— Да я и сам знаю, - принялся мелко оправдываться юноша. Натурально заблеял в ответ на замечание, а в голове крутилась мысль, которая требовала проверки.

Пришельцы, вернее предки

 Древние народы имели (не в обиду будь сказано) смешные названия и имена. Может, это происходило оттого, что человеческий язык в те годы был недостаточно приспособлен для произношения современных слов. Те же доспехи весили черт знает сколько килограмм… Короче говоря, в таком снаряжении не наговоришься. Не скажешь, например, слово «эквивалент». Еще будучи школьником, Антон Анфалов прочитал о народах меря, еще кое о ком… Сунулся было к товарищам, демонстрируя осведомленность, да, как говорится, получил по мозгам. Те первым делом (по обычаю подростков) полезли в амбиции, сказали:

— Нету народа меря.

— Как же нету, - загорячился Антон. – Вот в учебнике написано, что был народ меря.

— Был народ мерин, - нараспев сказал дурак Кузеванов. – А звали его Антон.

— Не могли всех звать одним и тем же именем! – загорячился Анфалов.

— А вот звали.

Короче, Анфалов хлебнул лиха из-за своей приверженности истине. А теперь вот гора Шайтан задала задачку. Что значили нацарапанные вилы? Быть может, намек на урожайный год? Или наоборот - предупреждение о грядущих испытаниях? Нет, это, безусловно, был знак, символ рода… В одной энциклопедии Антону приходилось видеть аналогичные изображения, там рассказывалось о Хазарском царстве (а это довольно древнее царство, времен, так сказать, Ильи Муромца и его братьев).

Антон Анфалов призадумался. Да только так, по совести говоря, и можно что-нибудь исследовать: думать об одном и том же предмете, пока до чего-то додумаешься. Через некоторое время Антон понял, что какой-то народ эмигрировал из Хазарского царства, оказав неповиновение своим владыкам, и обосновался тут у них, в предгорьях горы Шайтан.

Зачем? Почему? Это еще предстояло разузнать.

Антон Анфалов догадался

Правитель Хазарского царства когда-то потребовал от своих подчиненных перейти в иудейскую веру. Как уж это ему пришло в голову? Но невозможно судить прежние правила с позиций сегодняшних инструкций. Хазары подчинились, но на душе скребли кошки. И вот тогда… одна маленькая, но гордая птичка… (Антон, заработавшись, клевал носом)… Маленькая, но гордая птичка… то есть один непокорный род… наплевал на царские установления и, снявшись с насиженных мест, пошел куда глаза глядят в поисках лучшей доли. Вот и гора Шайтан, высокая и горделивая. Ее вершина покрыта снегом и окутана облаками. Во всяком случае – это было вполне возможно на тот исторический и геологический  момент… Будучи равнинными жителями, бывшие хазары никогда до сей поры не видали гор. По обычаю дикого племени, приняли было гору за великана… За Святослава, в смысле - Святогора, нечто в этом роде… ибо у всех древних народов, если вам интересно, был свой чудо-богатырь, под которым земля подломилась… Отвесив положенное число поклонов, вначале отступили восвояси, но скоро сообразили, что гора Шайтан, наподобие крепости, может стать их домом. Под горой можно было разводить костры, либо пасти коз… (Антон Анфалов вновь клюнул носом, ибо исследования сморили его).

Потоптавшись некоторое время у подошвы горы, бывшие хазары взялись за руки и обошли гору по кругу. Вот вам и хождение за три моря, разве нет? в образном, так сказать, выражении…  Над соседним болотом полетел степной смех, всколохнулись болотные птицы… рябчики, выпь, голуби…

Антону хотелось писать свои заметки, как писателю Гумилеву – живо и образно, не исключая пассионарные удары. 

Национальная идентичность

Неизвестный род древних хазар назывался «морь» - это Антон Анфалов вычитал в таинственном двузубце – вилах на горе Шайтан. Вообще говоря, чего только не прочитаешь между строчек… либо – заместо строчек – если ты человек с исследовательской жилкой. Уж на другой день после открытия Антон, приподняв брови, с горячностью уверял, что мы, мори, хотя и ассимилировались и, так сказать, вросли в здешние кочки и буераки, - однако ж остались сами собой, мОрями, народом с утраченными традициями и с соленой кровью.

— Почему же кровь соленая? Они разве около моря жили? – с недоверием спросил приятель Анфалова Димыч.

Антон тут же загорячился и сказал, вернее, крикнул, чтобы Димыч не путал прежнюю карту с нынешней. Мол, ныне суша, а раньше было море. И совал под нос приятелю увесистый валун округлой формы.

— Вода обтесала, что ты, - успокаиваясь, толковал он.

— В каждом из нас течет кровь древних мОрей, - объяснял он присмиревшему Димычу. – А что это значит? Это значит, что, сохраняя вновь приобретенные обычаи и правила, мы лелеем внутри национальное чувство. Человек, - с воодушевлением крикнул Антон Анфалов, - колыбель национального чувства и носитель национальных корней.

— Что же делать? – растерялся Димыч. Ему вдруг сделалось стыдно, что он отрекся от своих корней и традиций. Но кто бы, как говорится, знал…

— А делать нужно вот что, - распорядился Антон Анфалов. – Делать нужно, во-первых, вот что, - немного сбился исследователь.

Димыч слушал и хлопал глазами. С некоторым испугом он вдруг подумал, что приятель сейчас примется зачитывать какие-нибудь «Апрельские тезисы» либо  куски из известной книжки… Как же она называлась? «Что делать?», вот как. Там-то и перечислялось, чтО делать.

Первые ласточки

Весной показались первые ласточки патриотизма.  Они повылазили из гнезд своих и так и забрезжили над улочками, полными талого снега и вчерашнего мусора. Перво-наперво при Городской библиотеке имени писателя Анисимова открыли Клуб любителей истории, а затем почти тотчас же Антон Анфалов сделал доклад с загадочным названием: «Морь: из прошлого в будущее». Слушателей было четыре человека, причем две пенсионерки сдуру вообразили, что будут рассказывать про корь – болезнь, довольно популярную в их времена.

— Не корь! – громко высказалась одна старая дама. – А хворь. Тут тебе и корь, и грипп, и что хочешь.

Но подруга ее все-таки расстроилась, ей хотелось послушать про корь.

Ну а двое других слушателей были «свои» - Димыч – приятель докладчика, и некий Павлов Антоний Полуянович, который ходил на все мероприятия без разбора, поскольку желал быть в курсе.  Вот в такой компании и произнес Антон Анфалов свой исторический доклад.

Про начало этого примечательного опуса лучше промолчать, потому что Антон то и дело путался и сбивался, дважды вместо слова «предки» произнес «выродки», а заговорив в десятый раз о собственных корнях, зациклился на «корневой системе», да так, что обе пенсионерки дружно решили, что докладчик толкует о садоводстве. Однако Антон, который долго запрягал, умел, как выяснилось, быстро ехать. Что и подтвердил блестящим финалом:

— Корь, то есть морь – небольшой, но жизнеспособный народ. Талантливый, смешливый, неугомонный, гораздый на творчество, охотник до ремесел и не дурак выпить, притом помнит, не забывает, что хороша ложка к обеду… Было время, - с подступающей тоской объявил маленько запутавшийся Анфалов, - что о мОрях соседи говорили: свистуны! Однако, - тонким голосом довершил речь Антон, - крепкая закваска этого малого народа сказывается в песнях, легендах, пословицах, поговорках…

— Поверьях, - подсказал услужливый Димыч.

— Мы, мОри, не пасуем перед трудностями, - помолчав затянул Антон прежнюю песню, - а если видим гору, то говорим: «Расступись, черный лес!» - подразумевая гибельную мощь сей горы. А ежели навстречу выходит необузданный зверь, мы спокойно становимся поперек дороги, и он уж более не суется, ибо встретить на улице крепкого мОря – плохая примета (шутка).

Пословицы и тому подобное (продолжение прежних разговоров)

Толком не известно, откуда берутся пословицы и поговорки. Вопреки вящей бессмысленности, они прут, как сорняки, демонстрируя отчаянную веру народа в то, что, наговорив с три короба, можно как-нибудь вынырнуть сухим из воды.

Народ морь, едва образовавшись, тут же оброс, будто мхом, пословицами и поговорками. Вот натурально: словно стоял рядом какой-то деятель, да вытаскивал всякую кромешную дрянь из бездонного кармана! К примеру, говорилось: «Каждый морь знай свой шесток» (в сущности, неплохо, но дефицит рифмы, как ни крути, ощущается; хотя, если сунуться за рифмой, опять-таки полезет «корь» да «хворь»).

Или, к примеру, будто бы говорилось: «мОри сметливы, да безусы» (тоже пословица выдумана не от большого ума. Почему два несоразмерных понятия противопоставлены? И что за особенная такая сметливость, присущая именно мОрям?. Ну а усы могут и не расти, тут вся проблема в сыром климате).

Небезынтересно вот еще какое наблюдение: «мОрю море по колено» (Последнее недурно сказано. Да плюс одно слово наступает другому на пятки - то есть имеем чистой воды литературный прием).

Кто хотел быть древним народом, а кто не очень-то

Открытие Антона Анфалова некоторые недальновидные люди приняли в штыки. Ополчились на него, как на Дарвина. Одна преклонная идиотка то и дело повторяла:

-Будучи верховным народом, сдавать свои позиции – варварская дикость.

— Вы имеете в виду высший эшелон власти? – обмирая, задавала вопрос какая-нибудь другая дура, но первая знай себе упрямо твердила, что у верховного  народа имеются обязательства перед другими народами.

— А те другие народы, - замирая, спросила сомысленница, - рассматриваем как второй состав?

Но Антон Анфалов не унывал, а неутомимо вколачивал свой гвоздь (доносил генеральную линию до каждой головы).

— Морь, - объяснял он через городскую газету, - народность, из которой мы вышли, как из вод морских, и, маленько очухавшись, осознали себя именно крепким единым народом, а не дурной почкой, прилепившейся к столбу.

Путаные объяснения как ни странно тронули сердца. Некоторые даже принялись поглядывать с высокомерием на знакомых или сослуживцев, словно те, в отличие от них, не принадлежали к отростку национального дерева мОрей, а были не пойми кто.

— Лягушки-квакушки, - иронически высказывались иные, подразумевая чужеродцев. Подобно тому, как в прежние времена чужестранцев именовали немцами… Только лягушки были покрепче немцев. В лягушках, как бульон, закипало крепкое национальное чувство. Кое у кого из горожан с уст даже закапала пена, в пылу общего подъема, так сказать…

— Без этой пены, между нами говоря, нету настоящего национального чувства, - разглагольствовал Антон Анфалов.

Споры продолжаются

Разговоры о таинственных мОрях вросли в жизнь и быт горожан, как благородная плесень. Каждый, покушаясь на истину, гнул свою линию.В школьных диктантах откуда ни возьмись, заместо белок и величавого лося, вдруг показались мОри:

В полях, между кочками, замелькал проворный народ, легко управляющийся с молотком и пилой. Кто возвел эти крепкие избы? Кто надоумил добыть из коровы молоко?  Кто затянул красивую песню без конца без начала? Народ—умелец, народ-великан, хорошо быть твоим сыном, дочкой, племянником.

Отверзли и городские поэты свои прежде немые уста. Отпихивая один другого (в поэтическом соревновании), принялись описывать красоту равнин, на которые много лет назад высадились мОри. Не позабыли и про гору Шайтан. Ее называли то братом, то сестрой, величали Шайтан-батюшка, писали про насупленные брови, а однажды, позабывшись, даже объявили гору сыном Кавказа.

Кавказа сын, Безрукий властелин…

Городской историограф набросал план будущего исторического исследования: «Мори: из варяг в греки».

В городском музее открыли выставку: «Себе дороже». Имелось в виду, что дороже всего собственные истоки и корни. Экспонатами выставки стали куски булыжников да таинственная карта, нарисованная художником-любителем Виталием Барсуком. Это была карта неутомимого исторического шествия мОрей по горам и весям.

Вторые ласточки…

Неожиданно объявили День муравья. Инициатива вылезла из городской администрации и тут же едва не захлебнулась. Как на грех, муравьев было не видать, во всяком случае – немного. Заместитель Главы по молодежным инициативам лично вышел на каменное крыльцо и произвел осмотр. На крыльце (если вам интересно) обнаружился один-единственный муравей, да и то – случайный гость, так сказать… Шел бестолково вначале слева направо, а затем свернул куда-то вбок и едва не очутился под ботинком зама – спасибо, тот успел отскочить… С муравьями вообще пришлось попотеть. Это племя оказалось, если можно так выразиться, устойчивым к инициативам сверху. Даже дураку понятно: в День муравья следует оберегать и лелеять окаянное животное. А как его опекать, если муравьев - нету?!

— Быть может, - предположил секретарь по малым молодежным инициативам, - они сидят в норах?

Администраторы переглянулись. Каждый с робостью подумал: если муравьи в норах, то можно попытаться их оттуда выманить… Допустим – сладкой приманкой…

Никто, впрочем, с уверенностью не мог сказать, едят ли упрямые твари сладкое. Муравей (с этим нельзя не согласиться) довольно мал, так что наблюдать его обычаи в стандартном, так сказать, формате, не так-то просто. Что же прикажете: стать на четвереньки?! Похерить накопленный опыт, авторитет…

— Не надо, - ласково сказала одна дама из безымянного отдела. – Некоторые слова порождают болезни, недомогание.

— Какие такие слова?

Дама смутилась. Ей не хотелось произносить вслух слово «похерить», маленько похожее на слово «хер» и тому подобное... Она боялась накликать болезни. Между тем муравьи (как инициатива) вылезли неспроста. До чиновников долетели слухи о таинственном народе морь. Ничего толком не разобрав, чуткие администраторы все-таки насторожились и придумали отвлечь людей.

— При наших-то природных ресурсах! – повторяли они, кивая в сторону занавешенных окон.

Однако хватились – и не нашли даже муравья. Басня какая-то, ей-богу… Во всех ты, милочка, нарядах хороша…

Почему перепугались в администрации

В городской администрации перепугались, потому что отсутствовали конкретные инструкции. Не было никаких указаний, как следует поступать в случае отыскания нового, доселе не существовавшего народа: предаться ликованию или решительно отмежеваться. Это легко пояснить на историческом примере. Всем известен фонтан «пятнадцать республик» - греза, а не фонтан. Ну так вот: однажды (это доподлинный факт, имеется даже какая-то запись в домовой книге Кремля) в этом фонтане закончилась вода. Не велик, конечно, артефакт, так с фонтанами происходит сплошь и рядом. Но в данном историческом прецеденте   вода не просто закончилась, а перешла в новое историческое состояние – в яблочный уксус! Что ж, уксус и уксус, фонтан в конце концов не винегрет, тут, как говорится, много уксуса не бывает… Чудесная история, однако, на этом не заканчивается. В фонтане – и это уже не веселый розыгрыш –  подохло все живое… Некоторые слушатели на этот счет выражали удивление: мол, что ж там было живого? Пожалуйста: в фонтане водилась рыба, и не плохая: палтус, судак, морской окунь.

— Да ведь фонтан не море?

— Не море. Однако – часть общего водного бассейна России. А у нас (уж извините) морей и океанов хватает. Крузенштерну (извините за параллель) было куда ездить…

— А Магеллану?

— И Магеллану, безусловно, было куда ездить. Границы в те поры были довольно зыбкие, тем более – если проводить границу по воде.

Естественно, недоверие людей объяснимо. И палтус в фонтане объясним, и даже, черт возьми, пятнадцать республик посреди водной глади объяснимы! Но уксус, при всем, как говорится, уважении, вызывает негативные ассоциации. Уж был бы на крайний случай маргарин  «мечта хозяйки»… Холестерина, конечно, хватает, но мягче вкус…

Понятно теперь? То есть – понятно, почему тряслись чиновники в городской администрации? Потому что национальный вопрос – в административном плане – такая мерзость, что лучше намахнуть полбутылки (разведенного) уксуса, чем разбираться… Тем более, что указаний сверху по-прежнему не поступало, хоть тресни. Там, похоже, и знать не знали, что в предгорьях горы Шайтан обнаружился новый древний народ – морь – и кое-кто уже вовсю расшивает бойким узором полотняную рубашку, помечая ее то крестиком, то ноликом, ибо такой узор, если вам интересно, исстари был люб каждому мОрю: крестики-нолики, крестики-нолики…

Свободная стихия

Антон Анфалов маленько помешался. То есть помешался в лучшем смысле, его зациклило наподводных духовных потоках. Теория смелого юноши заключалась в следующем: духовные потоки – автономная и мощная сила, они ходят тут и там по земле, как волны по синю морю. Вы спрОсите: почему же потоки - подводные? В чем смысл загадочного сравнения? А смысл в том, что эти духовные течения простым глазом не различишь, они словно скрыты под водой…  Скрыты – но однако ощущаются, как мощный удар под днищем корабля, когда даже крепкие суда, наподобие «Титаника», разлетались в щепки. Дав разъяснения, Антон Анфалов приободрился. Пробудившееся национальное чувство – родство с древними мОрями – ударило по горожанам, как волна, как девятый вал. Свободная стихия морская играет с кораблем, который уподобился кораблику, вырезанному из бумаги… Будет буря, мы поспорим и помужествуем с ней, и тому подобное… То есть теоретически все стало на свои места. Теперь самое время было что-нибудь предпринять; освоить на практике, чтО значит – быть сыном или дочерью своего народа.

Глаза боятся, а руки делают

Собрания поклонников родной истории происходили в городской библиотеке имени писателя Анисимова. 

— Национальное чувство, - учил Антон Анфалов, - надо выращивать и лелеять. А то будем как Фома неверующий.

— Именно! – вскричала старшая библиотекарша. И тут же объявила, что давно пора провести Дни Памяти писателя Анисимова.

— Минуту молчания, что ли?

— Не минуту. А несколько дней. Анисимов – наш земляк.

— Да ведь он родился в Вычегде.

— Не в Вычегде, а в Вологде. На заре девятнадцатого века.

— Да хоть на закате! – неожиданно вскипел  Антон Анфалов. – Теперь, - объяснил он, - многие захотят… примазаться… в смысле – объявить себя мОрями… Лестно принадлежать к древнему исчезнувшему народу.

— Как же к нему принадлежать, если он исчез? – поразился наивный Димыч. – На нет, как говорится, и суда нет.

— Анисимов умер, - добавила пенсионерка Алевтина Михайловна Зыряцкая. – У него теперь другие заботы.

Члены клуба некоторое время обдумывали таинственное заявление.

 - Память есть память, - затянула старую песню библиотекарша. – Без памяти человек, как потерянное дитя. Тычется в чужой подол…

Все опять притихли. Даже наклонили маленько головы, словно опасаясь, не тычется ли кто в подол…

Антон Анфалов хмурился. Ему не нравилось, что приплели писателя Анисимова. Он-то причем? Родился черт знает где… В Вычегде, в смысле – в Вологде… Но по-любому не под горой Шайтан, где издревле селились мОри. Так что память памятью, но прежде надо разобраться со своими… Хотя опять-таки: неплохо, стратегически правильно было бы найти какого-нибудь знатного предка… Воспевавшего, так сказать, славные деяния мОрей на заре (Антон поперхнулся)… в общем – воспевавшего.

Учительница Нина Андреевна Вертилина, человек принципиальный и прямой, как палка, высказалась следующим образом:

— Нужно провести серию словарных диктантов. Мы все должны быть в одной обойме.

Слушатели задрожали. Слово ли «обойма» их перепугало или грядущий словарный диктант? Черт его знает, но задрожали вот и уставились на Вертилину. Педагог-ветеран дернула себя за твердый воротник и молча оттолкнула соседку по круглому столу поэтессу Силкину. Вертилиной почудилось, что Силкина, вместо того, чтобы заниматься делом, глазеет по сторонам.

Ну а Павлов Антоний Полуянович для начала пошутил, причем на свой счет:

— Я тут гость, как в горле кость.

Павлов намекал, что никому, мол, не любы его прямота и бескомпромиссность…

Маленько подождали, не скажет ли Антоний Полуянович еще чего, но тот только склонил голову над мятой своей тетрадкой, будто над безымянной могилой, и ничего не прибавил. Зато перхоти наронял, словно в День всех святых… В смысле – мало не покажется.

Обмен мнениями продолжался. Димыч, приятель Антона Анфалова, едва не рассорился со своим другом и наставником. Он крикнул:

— Если мы – народ, то где, интересно знать, граница?

Антон оторопел. Его больно кольнуло, что девственный в плане исторической подготовки Димыч сообразил то, чего ему самому не пришло в голову. Поэтому принялся возражать:

— Граница – понятие до некоторой степени условное… (Анфалов говорил слегка снисходительно, чтобы, так сказать, расставить точки над  i). Но Димыч не унимался:

— Условное-то условное. Но если, предположим, вятичи нарушали границу русичей…

— Вятичи и были русичи. В смысле – русские. Свою собственную границу, что ли, нарушали?

— Я говорю для примера, - сбился Димыч, и левый его глаз засверкал, как у Воланда, а правый соответственно потух.

— Граница, - помедлив, сказал Антон, - конечно, быть должна. И мы к этому еще вернемся… Но главное на сегодняшний день – определить национальные приоритеты.

Димыч померк. Да и все прочие померкли. Не потому, что никто знать не знал слов «национальные приоритеты». А просто в воздухе вдруг словно повеяло…

В администрации проснулись

Наконец-то в городской администрации поняли, что День муравья – только полдела. Как говорится, это службишка, не служба… А настоящее-то дело впереди. Но вот какое именно? Тут самое время рассказать, какой удивительный случай произошел однажды с городскими чиновниками. Они повинились перед землей-матушкой, непосредственно окружающей здание администрации. Для этого пришлось вначале ступить на обширный, засаженный герберами газон, вымазать ботинки, а затем уж отвесить поклон. Группа людей, которые топтали газон, не осталась не замеченной. Горожане не без удивления взирали на акт вандализма. Две неизвестные собаки остановились поодаль. В небе парила птица, возможно, что и орел…

— Это не орел, - раздраженно сказал сотрудник информационного отдела.

— А кто же? Орел. Их всегда привлекают скопления людей.

— Не людей, а поверженных тел. Здесь другой случай.

— Что же этой твари надо?

Дама из социального отдела сказала тонким голосом:

— Он смотрит, чем бы поживиться.

Чиновники затравленно посмотрели вверх.

Журналистка из городской газеты крикнула:

— Глаза вниз, пожалуйста! С губ слетают слова прощения…

Губы чиновников зашевелились. Дама из социального отдела громко извинилась перед землей и заплакала. Каблуки секретарши из общего отдела увязли в земле. Выдернет один каблучок – а другой провалится того глубже… Короче говоря, коготок увяз – всей птичке пропасть…

Национальное своеобразие

Естественно, у народа морь имелись национальные черты, благодаря которым мОрей было не перепутать ни с кем на свете. Довольно скоро выяснилось, что мОри изобрели немало ремесел, и вроде бы поглядеть на них приезжали заморские гости… не то печенеги, не то варяги… Или не варяги? Имелся, кстати говоря, и индийский гость – со своей песней, так сказать… Про мОрей говорили: рукастенькие – и было за что. Придумали поселенцы много чего: изобрели  способ выпечки хлеба на вынос, разработали технику художественной штопки, наломали, подобно сучкоборцам,  немало сучков, но и тут преуспели: не просто тупо выламывали загогулинки, но при этом приговаривали: ловись, рыбка, большая и маленькая – на свой, естественно, лад… Да, и еще: если уж толковать о сучках, то не мешает вспомнить, что древнейшая технология вырубки леса под ключ тоже принадлежала этому древнему воспрянувшему народу. А песни! А расстегаи с устрицами!

— Где же селились устрицы? – с испугом спросила поэтесса Силкина.

— По берегам Байкала в прошлом было сколько угодно устриц, - был ответ.

— Да ведь Байкал далеко… Устрицы пешком, что ли, шли?

— А про шелковый путь вы слышали?

— Раньше, - вставила пенсионерка Зыряцкая, - был больше крепдешин… Кримплен еще тоже качественный был, хоть на блузку хоть как…

Короче говоря, древний народ морь больше не был красивым призраком, либо дурной небылицей. Он заметно окреп и даже будто стал краше, чем раньше… Откуда ни возьмись выскочила и присказка: статный, как морь. Только пока еще ее не очень-то пускали в ход, берегли на потом…

Фестиваль, или что-то в этом роде

В начале лета определились с первым солидным мероприятием. Фестиваль «Восемь искусств» - как вам это покажется? Беда только, что было непонятно, откуда выскочили эти восемь искусств,  насчитать столько никак не получалось… Да и у всех выходили разные результаты! Димыч, который был слабоват в науках, вообще дошел только до цифры «два», да и то получил что-то несуразное: мол, имеются на белом свете всего лишь два искусства – письменное и устное,  притом оба хороши. Тут тебе и пение хором, и скачки, и выжигание на бревне… Короче, все перемешал человек, но перемешал – это важно! – не из-за злонамерения, а от усердия и какой-то дурной радости созидания! Да и у многих выходило то же…

В администрации заняться фестивалем было поручено командиру городской культуры Паше Чумову. В ответ на поручение тот вытаращил глаза, но тут же и побожился, что найдет представителей древнего народа, которым есть чего показать…

— Ну и чего? – угрюмо и недоверчиво поинтересовался заместитель мэра.

Тут Пашка принялся врать, да так, что хоть самого на фестиваль засылай…

— По канатам ходят – древний такой обычай имеется, - докладывал культурный предводитель. – На льдинах – это, само собой, во время ледокола… ледохода… состязаются на быстроту, ловкость, смекалку…

— Смекалка-то на льдине зачем? – уточнил затосковавший зам.

— Льдины, - охотно объяснил Паша Чумов, - обычно выкладывают в шахматном порядке. Как говорится, кто смел, тот и съел.

Мэров зам вдруг почувствовал, что на глазах закипают слезы. От Пашки Чумова разило луком и черт его знает чем еще… Плюс – загадочное катание на льдинах…

— Фестиваль, - сообщил заместитель, - посвящается народному творчеству мОрей. Ремесленные навыки, фольклор, вековые традиции и современные тенденции.

— Ну и чудненько! – внезапно обрадовался руководитель культуры. – Я навел справки. Мори были что называется от скуки на все руки… Народ прыткий, сметливый… А уж отчаянные! Короче. Мы тут с директором Дома культуры покумекали… Предлагаем номинацию «кто во что горазд» - типа «алло, мы ищем таланты»; «крестики-нолики» - для кружевниц, потом сматывание клубка ниток на время, «тянем-потянем» - ну, это перетягивание каната. Мастера спорта, кстати говоря, привлекли, Дмитрия Потапова. Крепкий мужик, чемпион…

— По какому виду? – спросил заместитель Главы угасая.

— Да по любому. Он теперь на пенсии, так что надо – и канат потянет.

Заместитель мэра вздохнул.

— А сказки, легенды разные нашли?

— Да вы не волнуйтесь так, найдем. Сказки вообще не проблема. Кстати говоря: кто-то из культурных деятелей мОрей даже высказался: что за прелесть эти сказки,  - типа того…

— Ладно, - смирился зам. – Иди уже. Только зубы почисть, что ли, а то луком разит, как от Буратино.

— Лук ядреный, - не стал спорить Паша Чумов.

Сказки древнего народа морь

Богатырский Богатырь 

Под камнем на краю деревни жил Богатырский Богатырь, да все плечами двигал…

Ему говорят:

— Что же ты все плечами двигаешь? Сходил бы за водой.

Но тот ни ответа, ни привета, только знай себе плечами двигает.

Ему опять:

— Ты за водой сходи. Полно под камнем сидеть.

Богатырский Богатырь подвигал плечами, а камень лопнул, как скорлупка, а из-под камня так и грянулись камушки самоцветные. С той поры Богатыря называли Серебряное Копытце…

Почему уж так?

Богатырь Слоновья Нога

Жил-был Богатырь Слоновья Нога, и была у него нога величиной с березовую чурочку – не большая и не маленькая. А мимо шел не то человек, не то хозяйская шуба (это давненько было). И вот эта шуба принялась над богатырем насмехаться: мол, чудо-богатырь, а из носу сосулька… С той поры так и прилипло к богатырю: Богатырь Слоновья Нога. Хотя звали богатыря Фома Егорович. Вот как понять?

 Богатырь На ночь Глядя

Прежде каких только имен не выдумывали. Одного называли Игорем, а другого, наоборот, Чуней. Но люди были добрее нынешних, этого не отнять… И вот объявился как-то средь бела дня богатырь по имени На Ночь Глядя. Жители той деревни, куда приехал богатырь, стали напротив него красивым полукругом и призадумались. Но богатырь тоже не зевал, воды наносил, дров наломал, шею намылил, лыжи навострил (прежде так всегда говорили, если желали поощрить героя)… Наконец устал да пошел в чисто поля пострелять бела лебедя. С той поры, надо думать, и пристала к нему кличка На Ночь Глядя. Даже бабы иной раз выговаривали своим мужикам:

— Куда на ночь глядя собрался? (это все оттуда пошло).

Ложка дегтя

У мОрей было заведено для крепости добавлять в суп немного компота. Причем же тут, спрашивается, ложка дегтя? На этот счет древний сказитель поясняет: «Хороша ложка к обеду», «Где ложка, там и две», «Ложка упала – придет слесарь или кто-то еще» и тому подобное. Есть на этот случай и сказка. В деревне Домодедово жили две бабы, одна страшнее другой. У одной росли усы, а другая носила бороду на вырост. Первая звалась Егором Кузьмичем, а другая – Братишкой, ни имени, ничего… (в прежние времена такие сказки то и дело выскакивали из уст. Коротенькие, с гулькин клюв... Не до разговоров было).

Сладкие пендели 

Намесила одна баба теста, накатала пенделей, в печь поставила, обратно достала, на окно остывать пристроила, села и пригорюнилась. А пендели между собой договорились не засиживаться и при первой возможности укатиться по дорожке. Так тому и быть. Баба сидит, подпершись, а пендели прыг с окошка и покатились кто куда. Это потом уже придумали про колобка, а раньше не так рассказывали… Говорили: хорош пендель к обеду (как ложка дегтя).

Откуда взялись мОри

Когда-то на земле не было совсем ничего, ни построек, ни домашней птицы. Но уже появлялись между кочками первые поселенцы, однако ничего еще не умели, только почесывали подмышки… Ходил между ними зверь усатый сом, никому не вредил, но и пользы от него не было. Тогда придумали мОри его приручить и принялись заманивать сладким компотом. Но сом оказался проворен и передвигался, как столик на колесиках, так что поселенцы только усмехались. Не приручив сома, мОри заснули всяк на своем месте – кто около избушки, кто обнявши крепкой рукой столб. И вот нашелся среди поселенцев великан по имени Рыбье Жало. Покрутил головой и кликнул мОрей, чтобы пошевеливались… Поселенцы, не привыкшие противоречить, собрались в команду и поднесли исполину тыкву такого размера, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Это была тыква на вырост, тыква-матушка, тыква-искусница… Великан принял подношение и засунул овощ за щеку, а затем разгрыз, как орех, и побросал на землю скорлупки. Мори тут же сложили песню, что орешки не простые, там скорлупки золотые, ядра чистый изумруд, -  но однако никаких орехов не было и в помине, а тыква, скорее, ягода, а не орех, что всем хорошо известно (даже и сохранилась песня: «тыква – ягода», которую распевают девушки, когда полощут в речке белье).

Откуда взялась гора Шайтан

Когда-то в том месте, где ныне стоит гора Шайтан, совсем ничего не было, одна дырка в чистом поле. Говорят, что мимо пролетала голубица и обронила перышко, а заяц подхватил то перышко и утащил в свое гнездо, затем, обмахнувши своих детей, наделил каждого, во-первых, изрядными ушами, а во-вторых, - красивым мощным голосом. С той поры в лесу не смолкают заячьи песни; говорят: заяц поет к ненастью; а еще говорят: заяц – северный соловей. И то и другое правильно.

Откуда взялась быть гора Шайтан

Раньше, милые мои, вообще ничего не было. Ровное место, гладкое, как шелк. Вот как-то шел по этому месту молодой моряк, увидел в луже щуку и призадумался. Затем велел ей:

— Щука, стань к лесу задом, ко мне передом.

Щука закрутилась на месте, побежали по луже высокие волны, и вдруг земля под моряком стала надуваться, надувалась, надувалась, пока не образовалась красивая возвышенность, впоследствии названная гора Шайтан (прежде люди много врали, но про гору Шайтан все правда, настоящая быль).

Пашин начальник вытаращил глаза

Заместитель мэра на Пашкины изыскания вытаращил глаза. Ему не верилось, что это было настоящее наследие древнего народа. Вообще его будто обнесло: то и дело мерещилось, что Пашка Чумов корчит за его спиной непотребные рожи и высовывает язык. Однако руководитель городской культуры не оробел, а знай себе настаивал, что, мол, написанное пером не вырубишь топором, как ни усердствуй… В конце концов, мэров зам смирился и отдал распоряжение распечатать в рамках будущего фестиваля «Сказки народа морь» в виде компактной инструкции.

— Тогда все смогут убедиться, - с выражением мрачного отчаяния заключил зам.

А Паша Чумов, потирая руки, прибавил:

— И под личную подпись каждого! А то знаем мы этих раздолбаев…

Заместитель мэра вскинул тяжелые брови:

— Каких таких раздолбаев?

— В администрации, - ответил на это командир культуры, - работает крепкая команда профессионалов. А расписаться можно просто на добрую память… Типа автографа.

Мэров зам с угрозой засопел. Неизвестно почему, у него вдруг возникло желание нанести Паше Чумову удар в висок сувениром из природного камня родонит. Но он одолел в себе гневливость и ограничился тем, что толкнул помощника в грудь.

Новая порода людей

Это была совершенно новая порода людей. Ну с чем бы сравнить? Как если бы вдруг среди горожан начали ходить пешком рыбы или небольшие гоблины – но гоблины, охваченные общим красивым чувством… Удивляться тут нечему: это заворочалось чувство национальной гордости, присущее древнему народу мОрей. Человек в такие периоды обычно эволюционирует со сказочной скоростью, как в мультипликационном сериале. Только что был обыкновенный Афанасий Иванович Пурдюмов – и вдруг сделался буревестником над седой равниной моря. Это, повторяем, происходит очень быстро, клочьями валится шерсть, первые залысины блестят на солнце, указывая на высокую природу таинственного перерождения, затем человек становится на две ноги, как аист, и поводит вытаращенными очами…

В клубе поклонников родной истории стоял шум, как на поле Куликовом. Это поклонники рвали друг у друга отсутствующий микрофон, чтобы крикнуть что-нибудь историческое.

Антон Анфалов со спокойным достоинством и со слабой улыбкой сказал:

— Здесь будет город заложен.

Пенсионерка Зыряцкая сказала:

— Раньше штопали грубой ниткой, однако носки были покрепче, чем нынешние.

Димыч, первый бесценный друг Антона Анфалова, крикнул:

— Тише едешь – дальше будешь!

Учительница Вертилина сказала со злобным выражением:

— Чтобы проверить безударную гласную в корне слова… Шею не сверни, Кузеванов! (учительнице показалось, что Кузеванов вертится. А Кузеванова не было и в помине, это было профессиональное видение Нины Андреевны).

Антон Анфалов все-таки не был удовлетворен. Ему хотелось добавить еще что-нибудь емкое в историческом плане, что-то типа, куда ты едешь, птица-тройка, но он толком не помнил цитату. Да и дурацкая была цитата – как птица может куда-нибудь ехать? Либо аттракцион?

Поэты отличились

Поэты, конечно, тоже постарались. Им сдуру показалось, что пришел их час, время «Ч», так сказать, и вот пошли-поехали… Отталкивая друг друга локтями, совершали одно поэтическое открытие за другим. Поэтесса Силкина опубликовала подборку стихотворений «У самого синего моря». При этом вообразила, что получился каламбур: море – мОри…

— Тут нет никакого смысла, - злобно сказала ее подруга по поэтическому цеху Ольга Корякина. – Да и синего моря нет. Что к чему?

В то же время Корякиной было обидно, что она сама не додумалась до красивого сопоставления. Ее тоже тянуло к синему морю. В конце концов, Корякина сочинила стихотворение про владычицу морскую, которая выходила к людям из вод морских в березовом кушаке. Что такое «березовый кушак», никто не знал, он, можно сказать, загадал загадку…

— Березовый кушак – это образ, - злобно объяснила Корякина. – И владычица морская – образ.

— Два образа, - сосчитал сообразительный  Димыч и добавил, что для литературы это нормально. Там вечно не разберешь, что к чему.

Другие поэты тоже не остались в долгу. Окаянное синее море всех будто заворожило, навело порчу… Откуда ни возьмись повылазили чайки – вестницы тревог, дельфины и русалки и даже спрут – существо, совершенно не характерное для описываемого региона. 

Одна только пенсионерка Зыряцкая осталась, так сказать, верной теме и написала стихотворение «Умелые руки», даже еще не само стихотворение, а название. Но и название было неплохое, по крайней мере – без каламбуров… Руки и руки, какие вообще претензии?

Поэтический мир Антона Анфалова

Тем временем Антон Анфалов закусил, как говорится, удила. Ему тоже захотелось написать что-нибудь к фестивалю, тем более, все словно нарочно позабыли, кто открыл древних мОрей… Еще немного – и уникальное открытие припишут какому-нибудь проходимцу.

— Я за лаврами не гонюсь, - повторял Антон Анфалов, будто заклинание или стихотворение на память. Между тем, задуманную поэму решил назвать «Лавры» - был в этом таинственный подтекст; да и сам текст, видимо, был таинственный – Антон находился в лапах свирепого вдохновения…

Поэма «Лавры»

Поэму в принципе написать не сложнее, чем стихотворение, только дольше. Чисто технически это требует трудолюбия и умения ни на что не отвлекаться. Известен анекдот, приключившийся с поэтом Плещеевым, когда тот ранней весной проглотил воробья. Притом Плещеев был поэтом что называется демократического толка, и воробей в утробе лег, как говорится, в общую канву. Плещеев глядел на облысевшие поля немного затуманенным взором, как это было принято в первой половине 19 века, а затем отворил рот и проглотил безмозглую птицу. Что доказывает это рассуждение? Только то, что в природе хватает тайн и чудес. Антон Анфалов подумывал ввести в «Лавры» богиню Флору, но задолбался искать материал… В энциклопедии, конечно, имелись указания – но как было привязать эту Флору к истории древних мОрей? Как связать композицию в один гордиев узел?! Промучившись с Флорой до вечера, Антон махнул рукой на мифологический аспект и перешел непосредственно к истории. Точкой отсчета (что и не удивительно) юноша сделал гору Шайтан, у изножия которой хватало зверя и птицы… «Включая пушных зверей», - написал Антон Анфалов и угрюмо задумался. Из пушных зверей припоминалась куница, но черт его знает – пушной ли это зверь? И, в конце концов, плевать на куницу! Его поэма не справочник по звероводству. Два дня поэт угрохал на сбор материала, но собрал не так-то много. Все тот же перечень растительности и поголовья зверей – осины, березы, зайцы, белки, хорьки… Что станешь делать с хорьком в поэме?! Не пойми что – разве в ироническом контексте…

Помимо поэзии

Но кое-что волновало Антона Анфалова, помимо поэзии. Стихи или там поэмы, фестиваль и другие подвижки – это было очень хорошо… Хорошо – но мало. Администрация, кое-как издав сказки древних мОрей, будто в спячку провалилась… Да и что за книжка! Семь страниц крупным шрифтом, а в качестве иллюстрации – портрет мэра на фоне все той же горы Шайтан… Причем – вот парадокс – одет мэр что называется с иголочки: костюм, галстучек, брюхо на вынос… Откуда, спрашивается, взялась гора Шайтан?

— Монтаж, - предположил преданный Димыч. – Две фотки соединили и втирают нам теперь эту лажу.

— Если люди не уважают своей истории, - затянул Антон Анфалов старую песню, - то не приходится удивляться… А наоборот – приходится расплачиваться, причем платить дорогой монетой.

Димыч вытаращил глаза. Речь друга, как всегда, поражала глубиной и загадочностью.

— Что ж ты думаешь, - помедлив, сформулировал он вопрос, - администрация решила сборник пустить на экспорт? А доходы – в карман?

Антон Анфалов поморщился:

— Не в этом суть. Просто, если ты лишен собственных корней… так сказать, исторического фундамента…

Тут юноша застыл с открытым ртом. От напряжения в его организме будто произошла какая-то поломка, сбой – и он совершенно запутался. Заблудился во всех этих исторических корнях и исторической памяти и почувствовал себя, будто Красная Шапочка в темном лесу – без пути-дороги…

Димыч с жалостью смотрел на товарища. В конце концов, чтобы маленько того утешить, рассказал, как читал в одном журнале о фактах самовозгорания.

— Люди вспыхивают, как спички, - сообщил он с энтузиазмом. – Даже горстки пепла не остается.

— Ты это к чему? – хмуро уточнил друг и учитель Антон.

— Вспыхивают и горят на удивление быстро! – толковал Димыч. – Был человек и нету… А многие, между тем, сомневаются. Не верят, что можно сгореть безо всякого бензина или технических приспособлений. В людях маловато веры, - заключил он и зевнул.

А Антон Анфалов подумал: для чего человек живет? Для исторической памяти… А историческая память… историческая память требуется для сохранения исторических корней…

Короче – и сам не заметил, как провалился в прежнюю пучину, сделался добычей волн… Держи меня, соломинка, держи!   

Национальный герой

На роль национального героя всегда немало претендентов. Да и нечему тут удивляться: у любого народа есть какие-то заветные персонажи, отличающиеся либо достоинствами, либо какими-нибудь красивыми причудами. Допустим, как в сказке про двух богатырей, на спор забодавших корову, или в легенде о трехголовом чудовище, сложившем головы к обеденному столу тогдашнего прославленного военачальника… Тот, кстати говоря, немало подивился нежданному дару и едва не отверг подношение. Но вовремя сообразил, что чудовище решило по-своему послужить терпящему бедствия народу и отдало для чего-то разом три головы. Известно: национальный герой может быть мужчиной, женщиной, предметом быта или явлением природы – тут нет ограничений или препятствий. Бывало (и это подтверждается даже устной молвой), что в качестве национального героя народ избирал чучело. Причем, заметьте, речь идет не о Страшиле Мудром, который, действительно, дослужился… А о натуральном чучеле, выполненном знаменитым чучельником Потаповым (это было еще в первые революционные годы). Этот Потапов изготовил такого изумительного национального героя, что комиссар Вугельман самолично жал чучелу руку, набитую паклей. Чучело получило и наган – правда, не настоящий, а из фанеры (но тогда это было и неудивительно: из-за революционных битв почти совсем не осталось товаров, так что и фанера была хороша). 

Национальный герой древних мОрей мог быть – с учетом природных условий – каким-нибудь животным – лосем, медведем, коровой или той же куницей, рассуждал Антон. Если же предположить, что он был человеком – то уж человеком с необычайной биографией… Предположим, раньше этот человек был какой-нибудь горой (горой Шайтан?) – а потом вдруг сделался человеком и принялся крушить всякую кривду (Антон Анфалов коротко вздохнул, почти всхлипнул; не вылеплялся образ героя, хоть плачь!).

А если назначить на эту роль птицу? Голубь, чайка, буревестник, да мало ли… У того же писателя Бианки целая коллекция пернатых…  Либо порыться в книжках Анисимова? Все-таки наш земляк – только вот что он написал? Антон припомнил какое-то произведение «Омут» - но герои там были какие-то вялые… Омут он омут и есть, что ж…

О! а если взять современника? Но чтобы корни его уходили в глубь истории мОрей…

Антон вдруг уронил голову на руки и провалился в летаргический сон. Спал лет сто, ей-богу – но так ни до чего и не додумался. Зато увидел во сне свой школьный дневник в пластиковой обложке – после того, как один тип на спор засунул его в унитаз и сам же выловил – зачем, спрашивается? Если хотел этим подчеркнуть собственную отвагу, то это гнилой номер. Унитаз не горная река, туда и дурак залезет. 

Отступление: еще о национальных героях

Уж сколько всего писали о национальных героях! Кажется, даже о грачах столько не написано. У некоторых статус национального героя вообще сделался чем-то вроде профессии или занимаемой должности. Так, Юрий Гагарин еще при жизни был сдан в музей города Мышкинска, причем условия его хранения, так сказать, оставляли желать лучшего. В конце концов, надышавшись музейной пылью, герой покинул свой пост – правда, сделано это было по согласованию с тогдашним директором музея Климовым Александром Ивановичем. Но и тот тоже был хорош: в ответ на просьбу космонавта отворить витрину, Климов зарычал, как медведь, и покрылся багровым румянцем. Можно подумать, это он, а не Гагарин был запечатан и прикреплен к главному стенду… Короче, примеров подобной дурости хватает. К сожалению, быть национальным героем – тяжелый труд. Немногие знают, что Президент носит вместо ботинок буцы весом в три с половиной килограмма. Ступить в таком ботинке само по себе проблема, не говоря о принятии конкретных решений. Тем не менее, Президент ступает легко и маленько пританцовывая, словно на нем надеты простые балетки… Почему уж так?

Благодаря Антону Анфалову, тема национального героя вылезла на повестку дня. Ни с того ни  с сего заговорили о Минине, сводном брате Пожарского – причем как? Будто он был по линии матери мОрем и, следовательно, вполне мог претендовать на статус национального героя.

— Да ведь Минин в этих краях не бывал, - сомневались  чиновники.

— Зато, - парировал Антон Анфалов, - прекрасно ориентировался в условиях живой природы. Был, кстати сказать, недурным грибником.

Но в администрации все равно оробели. Вообще не у одних только чиновников голова пошла кругом. Обычные горожане, повинуясь пробудившемуся национальному чувству, тоже знай себе роняли с уст пену… Такое было время – трудное, но интересное.

Братья Стакановы

… И тут-то как раз – если выражаться подобающим образом – на авансцену истории вышли братья Стакановы. Или просто на сцену? Один, впрочем, хрен. Вышли и вышли; тем более, такие фигуры назад не отодвинешь, вообще – не задушишь не убьешь. Соль соли земли… крепкая закваска, косая сажень, в общем – красное дерево, а не братцы. Годовые кольца на них нарастали с устрашающей скоростью. Природа, как говорится, немела… 

Не секрет, что многие известные изобретения делались не в одиночку, а вдвоем или даже втроем. Те же братья Гримм, либо братья Скалли и Малдер из кинофильма; братья Лавуазье? Хотя тут неизвестно, были это  родственники или один человек – но мощный в плане личностного потенциала… Так или иначе, кровное родство еще никому не мешало (исключая мутную историю Гильгамеша: «Разве на веки делятся братья?»…  Как тут поймешь…).

Братья Стакановы ничем особенным не отличались, но это только до поры до времени. Оба были люди немолодые, пьющие и отчаянные. У одного глотка была, как Стинфольская пещера – бездонная и отдающая смрадом. А другой, наоборот, имел повадку молодого оленя и, куда не приносили его ноги, везде тыкался рогами то в дверь, то в стенку. Были они дружны, хотя и дрались в кровь – но это преимущественно из-за того, что досуг их не был организован. Обоим, однако, нравились шашки, так что первый брат даже как-то выкинул в окно доску из цельного куска дерева. Первый Стаканов уверял, что это дуб, а второй возражал ему. Из распахнутого окна неслось рычание и глухой стук, точно там двигали мебель. Но это чепуха, глупость: откуда у братьев было взяться мебели? Они в этом отношении были, как молодые еноты: нынче здесь – завтра там… 

Имелся у братцев огород – участок на окраине поля, расстилающегося сразу за горой Шайтан. Прежде на огороде росла картошка, а теперь - булыжники да какашки, которые братья называли «конская сила». А уже сразу за огородом начинались другие огороды – соседей из Малых Угрей…

Вот как-то раз…

Вот как-то  вышли братья в чисто поле и призадумались. Стояли посередине бывшего огорода, а дальше галдели на своих участках соседские угринцы. Тут братцев будто обнесло: померещилось им, что возвышаются они чуть не на поле Куликовом, а кругом копошатся враги. С трудом припомнили родственники, что отныне принадлежат  к древнему народу морь, так что, как говорится, все прочие - извини подвинься…

Оглядев соседей-огородников, первый брат хмуро высказался:

— Суки…

А второй отыскал окаменевшую «конскую силу», да и пошел на врага…

… Бились братья день, бились другой, а на третью ночь… то есть на третий день… припали к сырой земле попросить у нее маленько силы… Затем отворили глаза, но не заметили никаких преобразований. Только один мужик из угринцев молча сплюнул на их территорию, да покрутил пальцем подле виска, намекая на что-то…

— Рожи, что ли, у нас нечистые? – удивились братья. Им пришло на ум, что мужик указывает на непорядок в их внешнем виде.

Тут соседский мужик еще раз или два плюнул – но больше ради вежливости – да и отбыл восвояси. А более кругом никого было не видать, один ворон знай себе кружил над полем… вернее, не ворон, а ворона… Либо перелетная утка? Серая шейка, так сказать… Не разберешь.

Суверенные огороды

Слово «суверенитет» только с виду кажется ругательством (имеются в виду настоящие ругательства, без дураков: отборная брань, которая у доброго человека поднимает настроение и увеличивает веру в собственные силы). Но на деле ничего ругательного тут нет, суверенитет, скорее, загадочный символ - наподобие узелка на память. Как говорится, удавись такими узелками – а толку? У рыб, допустим, вообще нету суверенитета; ни у рыб, ни у ракообразных, ни у русалок. Да и самих русалок, по правде говоря, тоже нету – ибо хвост еще не доказательство. В конце концов, если уж придерживаться буквы закона, у зайца тоже хвост, ну и что. Помнится, один депутат от фракции голых  доказывал, что заячий хвост свидетельствует о склонности зайцев к суициду и уклончивой сексуальной ориентации. Кстати уж скажем и о самой фракции голых. Это относительно молодое думское новообразование, голосов у них пока не густо, зато имеется идея. Они выдвинули термин духовные укрепления – вдогонку «духовным скрепам». Эти «укрепления» почти что то же самое, что «скрепы» - только крепче и надежнее. Каждый член электората должен быть осмотрен и обмерян (то есть должен пройти медосмотр, отсюда и термин «голые». На медосмотре-то надо раздеваться, ну?) – а затем человек помещается в своеобразный духовный кокон, который делает его недоступным негативу. Правда, пока еще не понятно, из какого материала производить такие коконы. Если из войлока, то у нас, извинит е, не республика Соха, при всем, как говорится, уважении… Ну а если из железа – то где набрать столько железа?  Короче, вопросов хватает, но, в конце концов, в лампочку Ильича тоже вначале не верили, говорили, что это пиздеж (трындеж) на ровном месте! Однако – привыкли, а теперь вот преспокойно пользуемся (притом, что в Мавзолее бывали далеко не все. Говорят, что владелец Мавзолея уменьшается по четыре сантиметра в год, как совокупная поверхность суши. Океан наступает, охо-хо…).

Суверенные огороды (продолжение)

У братьев Стакановых не все ладилось. Во-первых, у соседей-угринцев уже поднялась картошка, а у этих преимущественно крапива – царица полей… Помимо перечисленного, были и другие неприятности. Первому Стаканову вдруг почудилось, что угринцы ведут себя вызывающе, косят глазом… Конечно, это было только предположение, рабочая гипотеза, так сказать… И может, ничего бы дурного не случилось, если бы другой Стаканов вдруг не хлопнул себя рукой по лбу, припомнив, что прежде соседская территория, может быть, входила в состав ихнего огорода…

— Тут сроду жили мОри, - гудел один братец.

А другой спорил:

— Не сроду, а исстари.

— Чего?

— Исстари. Надо говорить «исстари».

— Зачем это?

— Ты в школе-то учился, Лох Иванович? – шутил старший.

— Зачем это? – повторил Стаканов-младший и вдруг пригорюнился. Так тошно сделалось, что хоть  бери в руки конскую силу, как давеча, да сызнова иди в поход…

— Не сызнова, - пристал, будто репей, первый брат. – А снова здорОво.

На это другой Стаканов ничего говорить не стал, а сжал кулак и ударил родственника в плечо. Получив удар, первый подивился и даже осмотрел себя, точно проверяя, велик ли ущерб. После чего братья, не сговариваясь, взяли по конской силе (причем одному достался совершенно свежий образец, так что даже одежду изгваздал), стали плечо к плечу и двинулись в сторону соседских огородов. Это потом уже говорили: «говном закидаем» - намекая на скорый и благополучный исход битвы за независимость и суверенитет. А вначале ничего такого не говорили, кидались чем придется, да и все…

Резонансное дело

Дело с конскими какашками неожиданно приобрело резонанс.  Чиновники в городской администрации то и дело обменивались замечаниями, говорили:

— Помяните мое слово, это будет резонансное дело, - и при этом покачивали головой.

Почему уж их так задели эти какашки? Да и сами братцы Стакановы – публика, мягко говоря, сомнительная?

— Увидите, это будет резонансное дело, - немного нахмурившись, говорил один сотрудник администрации другому сотруднику администрации.

— Резонансы – это все дамские дела, - смутно отзывался другой.

— Не дамские, а думские. Уверяю вас, это будет резонансное дело. Это не простой обмен любезностями…

— Само собой. Когда средь бела дня в тебя кидаются говном…

— То-то и оно. Это «говно», как вы выражаетесь, на данном конкретном этапе в некотором роде символ.

— А?

— Буревестник. Там ведь, в конце концов, тоже речь шла не о птице.

Оппонент, затравленно озираясь, высказался шепотом:

— Ясное дело. Стакановы, - робко прибавил он, - говорят, полные карманы этого добра набрали… Конской силы-то… Про запас.

Первый чиновник снисходительно засмеялся, затем заметил поэтически:

— Забил заряд я в пушку туго…

Лицо его разгорелось, как майская роза.

Исторические прецеденты

Черт его знает, что такое исторические прецеденты. Допустим, один депутат плеснул другому депутату в рыло стакан минеральной воды «боржоми» - это исторический прецедент или счастливая случайность? Причем известно: боржоми – качественная минералка, не какой-нибудь «архыз» либо «обуховская №11». И все-таки тот, кому в рыло плеснули воду, реагировал неадекватно. Выразил  квотум недоверия… вотум… А затем объявил – не без соответствующего подтекста, конечно, - что настало время принимать взвешенные решения.

Или другой пример. Волга впадает в Каспий – прецедент?

Короче. Антон Анфалов – первооткрыватель народа мОри – решил, что история этих самых мОрей полна исторических прецедентов. Антону казалось, что это наблюдение придаст его соотечественникам недостающий блеск, вызовет, так сказать, доверие инвесторов…

В клубе любителей родной истории к инициативе отнеслись довольно вяло. Никто не мог взять в толк, чего добивается неугомонный Анфалов. Да и слово «прецедент», как уже отмечалось, вызывало настороженность. А в администрации вообще перепугались.

— У угринцев вон тоже был прецедент, - доверительно поведал командир городской культуры Паша Чумов. – Вбили в землю кол и выставили дозорных.

— Зачем? – спросил Антон.

— А они объявили, что место – ну то, где вбили кол – историческое. Настаивают на прибытии экспертов из ЮНЕСКО…

— А что за место? – спросил Анфалов и, вздрогнув, повел очами. Представил вдруг безымянное поле, посередине которого вбит кол… А над степью заречной ворон пусть не кружит…

Паша Чумов равнодушно откликнулся:

— Место и место. Ни построек, ни дерева. Как говорится, хрен ночевал… Однако охраняют на совесть… Журналист из области приезжал, так его поперли… Сказали, что не допустят вандализма.

Антон Анфалов был обескуражен. Он чувствовал себя уязвленным, обидно было, что сам не додумался огородить какой-нибудь участок почвы и объявить его памятником старины. И ведь никакого обмана тут не было бы! Если разобраться, то вся земля древних мОрей – памятник истории… «А не зная собственных исторических корней…»… И так далее, и так далее, и так далее.

А вот горожане

 А вот горожанам неожиданно понравились эти самые исторические прецеденты. С необъяснимой гордостью они толковали друг другу:

— Мы, мОри, сроду ходили без штанов, однако не поступились…

— Которые богаче, те клали на свою историю с приборчиком… А мОрь, может, гол, как сокол…

— Бос, как дерево стоерос.

— А?

— Стоерос. Древнее дерево, из фольклора. Его варяги вырубили, а память осталась. Исторический прецедент!

Короче говоря, все перемешалось, все повалилось в один котел: исторические корни или там прецеденты, чувство национальной гордости и границы древнего государства мОрей, дикие сказки и темные намеки на необходимость восстановить территорию мОрей в прежнем виде… Мечта о независимости превратила горожан в угрюмую компанию заговорщиков, причем в заговорщиков, которые и сами толком не могут понять, о чем сговариваются! Какая-то «Народная воля», ей-богу – только тут все еще более перепуталось. Дело осложнялось еще и тем, что отсутствовал какой-либо опознавательный знак. Ну вот как, скажите пожалуйста, отличить мОря от инородца? Природа об этом, считай, не позаботилась, не оставила никакой отметины… Разве что дурной блеск в глазах…

Антон Анфалов сломал ногу

Вернее – подвернул… Но все равно – оказался на время выключен из активной жизни. Зато внутренняя жизнь, как бы на зло внешним неблагоприятным обстоятельствам, активизировалась… Через пару дней сидения дома Антон додумался стать негласным лидером мОрей.

Димыч спросил:

— Типа серого кардинала?

Антон поморщился, потом сказал:

— Это, если хочешь знать, новая форма инакомыслия. В принципе, у нас с городской администрацией нет расхождений. Просто они контролируют процесс национального возрождения сверху, а мы – снизу. Но в решительный момент эти потоки сталкиваются и по законам физики образуют гигантскую волну.

— Типа цунами, - кивнул Димыч.

— Пассионарный толчок, - объяснил Антон, растяжение ноги которого давало свои результаты. – Я тут кое-что набросал для газеты… Под псевдонимом, естественно.

Димыч робко принял мятый листок. Статья была подписана А.А.Данко.

— Антон Андреевич, - смущенно объяснил Анфалов. – Но фамилия, естественно, не моя…

А.А.Данко

Теперь о Данко известно не так-то много, главным образом то, что он был героем первых пятилеток, так что – как ни относись сегодня к этим событиям – все-таки приходится иметь в виду и папанинцев, и Дусю Ангелину… Или Пашу? Раньше с именами вообще был полный бардак. То же относится и к Данко. Что такое Данко, в самом-то деле? Имя, фамилия, кличка? Красивый псевдоним, черт возьми?! Естественно, сам герой не виноват. Он в некоторой степени жертва общего подъема. Его ранили стрелой.

— Стрелой?

— Именно. Навылет.

— То есть насквозь?

— Можно сказать и так. Человек со стрелой в груди, обращающийся к товарищам даже и с небольшой речью, не может не вызвать уважения.

— Само собой. Тем более, где было взять стрелу в годы первых пятилеток? В магазинах шаром покати. Во всяком случае – пока не объявили НЭП.

— Временно.

— Чего «временно»?

— НЭП – временная мера. Ленин так и говорил: всерьез и надолго.

— Э?

Но – разговоры разговорами – а статью за подписью «А.А.Данко» в городской газете отклонили. Хотя тема национального возрождения сама по себе вызывала законное уважение.

— Что же их не устраивает? – спросил Димыч, жалостливо глядя на друга. Да и было чего пожалеть: Антон Анфалов выглядел, как судно, потрепанное морской стихией. Неудача, конечно, не сломила его окончательно, но все равно видок был тот еще. .. Антон шмыгал носом, при этом не переставая иронически улыбаться. А главное – то и дело произносил обрывки речей, которые вырывались из уст его то как горькие сетования, то как обличительные призывы. Нечего и говорить, что надо всем этим реяло, как птица феникс, похеренное в схватке с городскими бюрократами национальное чувство.

— Допустим, - говорил Антон, - они отклонят мою статью.

— Так уже и отклонили! – наивно встревал Димыч.

— Допустим, - повторял Антон, - они поступят таким недальновидным образом. Статью отклонить можно – факт…

— Факт, - с сочувствием откликался товарищ.

— Но мОрей не отменишь!

— Что написано пером, не вырубишь топором, - лез со словами поддержки ученик.

— И потом. Людям нравится чувствовать себя древним народом. В смысле – народом с традициями, с вехами… Там, наверху, естественно, боятся дать волю. Не готовы, в силу стереотипов мышления. Они как бы не против, но и не за.

Устный завет

Антон Анфалов говорил не замолкая. Он сделался жертвой жестокой словесной диареи. Такое случается – особенно, так сказать, во дни торжеств и бед народных…

— Национальное чувство, - говорил он, и глаза его светились, как у отрока Варфоломея, - может исторгнуться из груди, когда ты его и не ждешь. Выпрыгнет, как соловей мой соловей… в смысле – как песня или баллада… Да и примеров хватает… Пораженные национальным порывом, люди могут много чего натворить – причем с самой высокой точки зрения… Могут брата одолеть…

— Зачем?

— Я говорю образно. Брата, жену, соседа, если те колеблются и еще не оперились в духовном плане. Могут – опять-таки образно – пройти строем по ровному месту.

Димыч вытаращил глаза. Ему вдруг померещилось, что у товарища на голове закачались ветвистые рога. До того сделался хорош, что глаза защипало…

— Пройти строем по ровному месту, - повторил Антон Анфалов, немного угасая.

— В конце концов, - крикнул он, - что такое национальное чувство? Это внутренний орган, с виду пустячный, как аппендицит… аппендикс… Однако теперь установлено, что с аппендиксом человек чувствует себя куда увереннее, чем лишенный сего придатка…

— А?

— Отростка… Поскольку, за время эволюции, успел привыкнуть носить в груди это чувство…

— Разве аппендикс в груди?

— Исторические корни, - отвечал Антон, - вернее вехи… Не зная своей истории, человек может запнуться на ровном месте…

«Далось же ему это ровное место», - подумал Димыч угрюмо. Ему вдруг сделалось тошно, будто от несвежей пищи. Внутри что-то заболело – может, и аппендикс…

Гора Шайтан

… Вначале-то думали, что будет субботник. С экологическим уклоном, ну? Экология, в конце концов, всегда востребована, потому что никому неохота жить сами знаете в чем. Природа на этот счет давно воротит от человека рыло. Противен природе человек деятельный, в землю бы его закопала, заместо вырубленного дерева… Но у природы (это факт) маловато полномочий. Тот же Тунгусский метеорит упал в одночасье и не возвращается. Естественно, а как же. Это вам не Карлсон, который улетел, но обещал вернуться. От природы без толку ждать обещаний или здравого смысла. У природы (если уж на то пошло) нет плохой погоды, мда…

Короче. В администрации не то чтобы прислушались к Анфаловским камланиям – но и прислушались все же… Черт его знает, как оно все повернется?

— Пора дать людям конкретное дело! – зудел Антон, перебираясь из кабинета в кабинет, как калика перехожий. – Не зная своих корней…

В конце концов, одурев от таинственных идей и решив сделать ответный шаг – навстречу конкретным делам, так сказать, - придумали маленько привести в порядок территорию вокруг неприступной горы Шайтан. Ибо следы туризма там были на лицо… Даже и целые кучи. Эверест, ей-богу – в плане экологического неблагополучия. Тем более, как уверял этот Анфалов, гора Шайтан – исторический центр… эта, как ее… Мекка народа мОри… Брр.

 В общем, приехали.

— Гора Шайтан, - объяснял людям с метелками Антон Анфалов, - место, откуда пошли мы, мОри. Тут зародились, тут и в землю ляжем.

Однако это предсказание не получило поддержки.

— Еще и грозит, мудозвон, - хмуро реагировал кто-то из привлеченных к работам на субботнике. – Достал уже совсем.

Члены трудовых коллективов, выведенные на субботник, ничего не отвечали. Они вяло махали метелками, разнося по земле бурую листву. Полиэтиленовые пакеты, пустые бутылки и банки из-под пива складывали в выданные мешки, а иные незаметно забрасывали листвой. Вообще энтузиазм был так себе, пока на участок не прибыл на собственной машине Паша Чумов. Багажник машины был забит бутылками с портвейном №33 – благородным пойлом, выписанным специально для поднятия общего духа.  

Тут надо заметить, что Паша в грязь лицом не ударил. Показал себя настоящим руководителем, более того – человеком широкого спектра, если так можно выразиться…

Отворив багажник, он крикнул, как офеня на ярмарке:

— Налетаем, не зеваем! По бутылке на брата, вернее на двух братьев… Кому мало – магазин открыт, глаза боятся, а руки делают, где наша не пропадала!

Пашка говорил правду: он сам пропадал не раз и не два. Буквально на прошлой неделе его отбил у ментов собственный начальник, кое-как доказав блюстителям порядка, что Паша не рядовой долбоеб, попавший в глупую переделку, а ответственный сотрудник, вынужденный действовать подобным образом, чтобы оценить изнутри городские проблемы.

— Ссать-то на городской площади зачем? – хмуро спросили в милиции.

— Планируем установить сеть городских туалетов, - объяснил Пашин начальник. – Вот и смотрим, где сподручнее…

… Летели, поднятые метелками, старые листья. Жужжали потревоженные комары. В воздухе пахло хвоей и маленько мочой – что и неудивительно: люди есть люди, не в банку же мочиться, когда кругом живая природа! Портвейн №33 помаленьку делал свое дело. Кое-кто побросал метелки и сел прямо на землю, чтобы закусить выпитое, а потом запить съеденное. Над маленькими фигурками людей высилась гора Шайтан – родина древнего народа мОри. Над Шайтаном летели облака.

Как уж вышло, что люди под горой вдруг решили залезть на гору? Или таково свойство любой горы – провоцировать человека на штурм? А главное –ничто решительно не предвещало…

— Стоит тут, как хрен собачий, - ласково высказался кто-то из выпивающих под горой.

— Глаза мозолит, - согласился другой кто-то.

— Древние мОри, - заметил Антон Анфалов, - горы игнорировали.

— Это как?

— Им что гора, что ровное место, Шли, не меняя маршрута.

— Дак а как?

— То-то и оно, - обретая второе дыхание, повествовал Антон. – В древности мОри были самым крепким народом в регионе. Вместо ног – копыта… Образно выражаясь.

Тут в дело влезли братья Стакановы, явившиеся в аккурат к раздаче портвейна.

— Обнаглели суки совершенно, - степенно сказали братцы и опрокинули в бездонную пасть по бутылке чудесного пойла.

— Кто такие суки? – лениво осведомились с земли.

— А угринцы. Из поселка Вымя тоже прут… Лазят на гору, как к себе домой.

— Зачем?

— Хрен знает. Говорят, ядришки-шишки ищут.

— Ядришки-шишки, - пламенея, вскричал Антон Анфалов, - это чудо-трава… в смысле – чудо-шишки! И от радикулита, и от аппендицита…

Антон тоже намахнул портвейна, и вот ему почудилось, что еще маленько – и национальное чувство, наконец-то, вырвется из груди и пойдет гулять на воле…

— Пошла пизда по кочкам, - точно расслышав внутренние монологи Антона Анфалова, высказался кто-то.

— Обнаглели, - спокойно согласился другой. – Лезут на нашу гору Шайтан, да еще тырят эти самые…

— Ядришки-шишки!

— Именно.

Уже говорилось: люди, охваченные общим порывом, красивы, как буревестник из диктанта. Что ты реешь, кого намерен напугать красивыми перьями? Двое каких-то раздолбаев, ни слова не сказав, не сделав, так сказать, никаких предварительных распоряжений, поползли по склону Шайтана, а за ними еще трое (да только не братцы Стакановы. Те стояли внизу и молча и свирепо делили последнюю бутылку портвейна).

Постепенно каменные бока горы Шайтан покрылись человеческими фигурами. Иные ползли молча, ломая в кровь ногти, и другие ползли молча, тоже ломая ногти, а третьи сбивали ноги в ботинках, и семь пар сапог износили, ибо дрянь теперь выпускают, а не обувь, те же кроссовки «адидас» на деле дрянь, подделка, тщета и ловля ветра…

Вслед за первыми покорителями показались и другие. Теперь уже гора Шайтан сверху напоминала муравейник, так что птицы в изумлении снимались со своих насиженных мест, а люди знай себе перли на высокую гору, кое-кто плакал, усомнившись, сможет ли найти обратный путь, так сказать, не ободравши бока, а другие плакали, сожалея, что внизу остались их родные и дома, и утварь, и прочий скарб, и еще сожалели, смогут ли вернуться восвояси, не ободравши бока…

Долго ли коротко, но наступил вечер. Потемнело синее море, то есть не6о… Зайцы, белки, олени и куницы улеглись в свои норы, вернулись, как говорится, к родному очагу. Не спала одна только гора Шайтан. По ней ползли, к ней припадали, ее бранили и ругали, проклинали и целовали горемыки-мОри, для которых исстари (как учил Антон Анфалов) что гора, что ровное место – все одно…

Волшебный сумрак клубился вокруг горы, в разрывах туч, сквозь волнистые туманы пробивалась луна. Для чего мы лезли на эту гору? Что позабыли среди камней и кочек? Что-то, что сильнее еды, питья, дивана, телевизора… Что же, что? а вот это самое. Ну что? ну как же – чувство-то, как его… чувство национального единства. Сидим вот теперь на горе, и хотя это не так-то удобно… И сыро… Но однако сидим, и, по меньшей мере.. сидим вместе, а не по одиночке… Охваченные общим чувством.

Конец

Никто более ничего не слыхал о мОрях. Этот древний народ исчез, как Китеж-град, только те под водой, а эти, наоборот, на возвышенности. Но точно так же слышатся сверху горы Шайтан (как и из вод Ильмень-озера) какие-то не то звуки, не то глухая суровая брань… И летит сия брань, подобная красивой песне, над лесом, над болотом, над огородами…

Ядришки-шишки… ядришки-шишки…

А более ничего, один туман да бездорожье, как в эпическом произведении.    

К списку номеров журнала «ЛИКБЕЗ» | К содержанию номера