Алиса Ганиева

В гостях. Отрывок из романа «Жених и невеста»

Дом у центральной городской площади, где проживали Шаховы оказался выбеленной, спрятанной в дебрях сарайчиков и гаражей шестиэтажкой. Под дуплистой акацией, то и дело ронявшей с веток гремящие бобами коробочки, дети в разноцветных футболках играли в «девять камушков». Расчертили на асфальте разделённый на части квадрат, как для крестиков-ноликов, и с гвалтом возводили в самом центре квадрата башенку из камней. Проходя мимо сидящих на корточках маленьких игроков, Марат пытался вспомнить правила, но всплывали только обрывки: Русик-гвоздь стоит с одной стороны рассыпанной башни и целится в Марата мячом, а тот спешно раскладывает камушки по отсекам, пока противник его не «засалил».

Ступени в подъезде стелились мягко и полого, а на дверях кое-где по старинке висели прибитые гвоздями таблички: «Проф. Омаров Г.Г.», «Инженер Исаев М.А.»… Мать, накинувшая по случаю печального визита длинную сетчатую шаль, – они шли, как и было договорено, выразить сочувствие по поводу усопшего дяди Шахова – поднималась вслед, цепляясь за перила и продолжая инструктировать:

– Запомни, девочку зовут Сабрина, не перепутай.

Дверь открыла жена Шахова, сухая и коротко стриженная, кивнула изучающе Марату, поцеловалась с шепчущей слова соболезнования матерью и указала на тапочки. В небольшой прихожей, заставленной деревянными этажерками с медицинскими справочниками, висело несколько чёрно-белых фотопортретов. С одного из них на Марата подозрительно щурился крупный бородатый мужчина в шляпе и щегольском костюме с бутоньеркой. Это был покойный отец Шахова – директор музыкального театра, собиратель народных мотивов, ловелас и большой мясоед. Он довольно часто пропадал в экспедициях, в поисках неизвестных мелодий, путешествуя с фонографическими валиками, звукозаписывающими устройствами, стопками блокнотов и связками сушёной горской колбасы. Каждый день, согласно молве, Шахов-старший съедал по одной бараньей голове, а в случае счастливой премьеры – ещё и варёную требуху, которую ему готовили прямо в театре, в специально устроенной кухоньке. Шахов-сын с негодованием отвергал эти байки и утверждал, что отец при жизни страдал гастритом и даже при всём желании не способен был переварить так много бараньих голов.

– И вообще, откуда у нас столько овец? Мы не были так уж богаты!

Лукавил Шахов или нет, понять было сложно. Он когда-то служил в оборонной промышленности, вышел в отставку с медалями за секретные заслуги и только и делал, что поминал былые привилегии. Сев с Маратом за скупо накрытый стол, он сразу начал жаловаться на всё развинтивших и распродавших до гайки работников торпедного завода.

– Ослы! Казнокрады! – надрывался он, закатывая глаза. – Изменники родины!

– А тебе больше всех надо, – ходила с порога к столу жена, устало пожимая плечами.

Матери Марата было всё равно, чему поддакивать, и она горячо поддержала:

– Не говорите, просто преступники! Я и Асельдеру всё время об этом твержу. Он очень хотел к вам зайти, но у них в институте какой-то бедлам из-за Халилбека, будь он неладен.

– Халилбека? Вы тоже считаете, что он во всём виноват?

– Во всём, совершенно во всём! А разве нет? – завелась мать.

– И ты так считаешь? – обратился Шахов к Марату.

– Нет, я так не считаю. Это слишком сложное дело, обвинение путается в фактах. Тут больше слухи, злые языки.

– Молодец, дай пожму тебе руку, – обрадовался Шахов, крепко сжимая ладонь Марата, – не давай этим женщинам выносить приговор раньше времени!

– А где Сабриночка? – сменила тему мать.

– Она здесь, Хадижа, – отозвалась жена Шахова из кухни, – занимается в комнате. Наверное, не слышала, что вы пришли. Сабрина! Сабрина!

– Хватит её звать, – буркнул Шахов, – не принцесса, сама должна понять, что гости здесь.

В зале на стенах тоже чернели фотографии. Снова директор театра, на этот раз в штанах галифе, с серебряным ремешком на широкой талии, в хромовых сапогах, гордо восседающий на фоне семи или восьми улыбающихся хористок с бубнами в светлых платках, спускающихся концами до пола.

Рядом висел портрет усопшего дяди Шахова в молодые годы верхом на мускулистой вороной кобыле. Он был увлечённым коневодом, знатоком ахалтекинских лошадей, тонкокожих, выносливых, высоких и почти безгривых. Карьера его, только начавшись, уже мчалась вверх, когда всё обрушилось из-за одной неудачной фразы.

Дяде Шахова было двадцать, он возвращался на завод после лечебного купания коней в морском прибое. С ним были его ровесники, парни с конюшен, потомки погонщиков с Атлыбуюнского перевала. Пока шли по пыльной, звенящей цикадами дороге, у одного жеребца, расслабленного после каспийских солей, вылезла из кожистого мешочка длинная чёрная эрегированная кишка. Парни рассмеялись, и дядя Шахова, оскалив белые зубы, брякнул:

– Стоит как Сталин на трибуне!

Шутка обошлась дяде Шахова в десять лет лагерей. Строительство железной дороги Игарка-Салехард, обморожение, истощение… Тем не менее дядюшка упрямо вернулся в жизнь и умер во сне, от сердца, в глубокой старости, оплетённый морщинами, бездетный, худющий, хоть рёбра пересчитывай. По сравнению с дородным старшим братом, директором театра, – просто свечной фитилёк.

В комнату осторожно вошла длиннобровая, недовольная, вежливая через силу Сабрина. Жена Шахова как раз подавала индейку с картофельным пюре и свежие овощи. Все сели, а Шахов продолжал распинаться:

 – Приезжаю на завод, а там всё запущено. Никто не встречает, не провожает. Раньше я к директору в кабинет дверь ногой открывал, на служебной «Волге» с флажком раскатывал. Бывало, остановят шофёра за превышение, увидят мои погоны и сразу под козырёк. Извините, мол, и счастливого пути. Да что там наши букашки, если мне генералы в Москве кланяются. Вы, Марат, у себя в конторах сидите и не знаете, кто есть кто. Кстати, какие новости с этим громким делом? С убийством правозащитницы? Лезла, наверное, на рожон. Скажи, вот тот, кого подозревают, действительно виновен?

– Нет.

– Ну это ты как адвокат говоришь. А если честно?

– Там всё слишком сложно, в это дело нужно вникать. Единственное, что могу сказать: защита будет тяжёлой, потому что настоящие заказчики сидят наверху.

– Ну у нас, как всегда, с больной головы на здоровую. Кто выше, пусть тот и расхлёбывает, да? Так же и с Халилбеком. Пришили человеку всё, что можно. А мы с ним, между прочим, дружили практически. Он, я, Борисов Иван Петрович… Вот пару лет назад сели втроём на моторную лодку и почесали в открытое море восьмой цех смотреть.

Марат вспомнил: облезший от времени восьмой цех оборонного завода высился каменной уткой в трёх километрах от берега, прямо в море, стоя на гигантском, наполненном водой железобетонном ящике. Из самого чрева этого цеха в глубины Каспия когда-то запускались торпеды для испытаний. А во время штормов рабочие взлетали на тяжёлых лифтах и хоронились в гостиничных комнатах.

Смотровая вышка чудо-цеха, засиженная сейчас крикливыми бакланами, смахивала издали на торчащий утиный клюв, и Марату в детстве, с берега, казалась, что утка вот-вот нагнётся и клюнет сливающийся с небом горизонт. Цех был заброшен после Отечественной войны, но Шахов утверждал, что в тамошней столовой и в библиотеке еще недавно можно было видеть лакированный паркет и даже остатки мебели.

Меж тем краем уха Марат улавливал, как мать пытается разговорить жену Шахова и сидящую сурово и прямо Сабрину. Речь, судя по долетающим отрывкам, шла о поминках дяди Шахова. Мать жужжала:

– Ну что обычно соболезнующим гостям раздают? Сахар и полотенца, да? Сахар по три килограмма и полотенца. Но ведь, когда горе случается, можно и не найти по хорошей оптовой цене. Я себе заранее закупила.

– Ну что ты, Хадижа!

– А что? Никто не знает, когда мы умрём. Может, сегодня. Может, завтра. А Асельдер, он же в хозяйстве бестолковый, купит не то, распорядиться не сумеет, опозорится на весь род. Вон, сын у него был на стороне, что тут скрывать, все знают. Хороший мальчик, Адик, жил по соседству. Шёл вечером по дороге, и тут навстречу наш супермен – Халилбек на джипе. Сбил насмерть.

– Какой ужас, какой ужас… – заладила жена Шахова.

– Да, сбил. А дом его менту достался. Жена Адика втихую продала одному наглому менту, буквально из-под полы. И юрк на кутан. С детьми обоими. Асельдер всё это глазами своими карими прохлопал. Так что я и носков мужских накупила два мешка на случай чего, чтобы на моих похоронах раздали. И полотенца, три в комплекте. Ну, знаете, одно – для лица, другое – для рук и третье – для этого места.

Мать коротко кивнула себе на низ живота. Сабрина покраснела и отвернулась с брезгливостью.

– А что, вы могли претендовать на дом этого сбитого мальчика? – чопорно полюбопытствовала жена Шахова.

– Что ты, этот полковник из шестого отдела там сразу ремонт затеял, так что мы об этом доме уже забыли.

Шахов, с набитым ртом перечислявший Марату свои почётные звания, услышал последнюю фразу Маратовой матери и оживился.

– Слушайте, а это не тот ли самый полковник из вашего посёлка, который к шахидке в окно залез?

– К какой ещё шахидке, папа? Просто к женщине в никабе, – поправила Сабрина.

– Просто женщин в никабе у нас не бывает, – ударил кулаком по столу Шахов, – они все – будущие террористки. Тем более, эта. Чёрная вдова. У неё уже двух мужей в лесах уничтожили.

– Подождите, полковник залез к чёрной вдове в окно? Зачем? – оторвался Марат от тарелки.

– Ну это ещё неизвестно, полез или нет, это всё наши болтуны раздувают.

– Полез, папа, ты знаешь, – снова вклинилась Сабрина. – Вытащил её на допрос, она с детьми была и с подругами… Вытащил, повёз в свой отдел и там…

Сабрина неожиданно прервалась.

– Речь идёт об изнасиловании, – докончила за неё жена Шахова.

– Ой, ой, ой! – Завертелся на стуле Шахов. – Нашлись тоже, правозащитницы. Да это ещё доказать надо, насиловал или нет. И даже если насиловал, может, она сама его склонила, чтобы скандал раздуть. Эти «лесные» вдовы хуже уличных женщин, на всех набрасываются.

– Папа! – сдвинула брови Сабрина.

– А что? Все только и знают, что ныть про беспредел полиции. А то, что мальчики из полиции героически погибают, защищая нас от бандиток в никабах? Бородатые только строят из себя мирных мусульман, овечками прикидываются, а сами. Что они умеют? Только болтаться вокруг мечетей и на государство жаловаться: «Тагут, Тагут, Тагут».

– А если есть причины? – не успокаивалась Сабрина.

– Причины они всегда из пальца высосут. Их, видите ли, похищают. Их, видите ли, избивают. Гранаты им подкидывают. Без вины пытают. И всё совершенно на ровном месте. Всего лишь за соблюдение шариата. Не смешите меня, пожалуйста.

– Вот Вы вроде бы адвокат, – вдруг повернулась Сабрина к Марату, – а почему сидите в Москве и решаете всякие громкие дела ради денег вместо того, чтобы здесь, у себя в посёлке, защищать ущемлённых прихожан?

– Прихожан?

– Полицейские то и дело избивают людей, которые ходят в оппозиционные мечети. Это по всей округе. Но у вас в посёлке – слишком часто.

– Мечеть «за железкой» – ваххабитская, – робко отбился Марат, не готовый к такой атаке.

– Что значит «ваххабитская»? Это словечко из новостей. Сразу видно, в Москве живёте. Они не ваххабиты, они ищут истину. А настоящие бандиты – в министерствах. Хорошо, хоть одного посадили. Надеюсь, этого Халилбека никогда не выпустят!

– Сабрина, – одёрнула дочь жена Шахова.

– Между прочим, Халилбек как раз помогал твоим ищущим истину, даже денег на мечеть дал. – Съязвил Марат.

– Вёл двойную игру, и нашим и вашим. Слишком хитрый, – не смутилась Сабрина.

– Что ты такое тут несёшь, букашка? – как будто только сейчас очнулся Шахов.

– Ну дети часто заблуждаются, – затараторила мать Марата, видно, пытаясь, рассеять витающий в воздухе порох. – Насчёт Халилбека абсолютно согласна, тот ещё лис. Построил в посёлке игровые лохотроны, представляете? И Асельдеру, он с ним общался когда-то, не дал продать очень выгодные ценные бумаги. Другие разжились, а мы на бобах.

– Мама! – начал вскипать Марат, – Халилбека в серийных убийствах обвиняют, в масштабной коррупции, а ты снова об этих акциях и казино!

Шахов вскочил со стула и размашисто заходил по залу.

– Вот растил, растил дочку, ни в чём не отказывал, а теперь она мне заявляет, что эти дуры в никабах – правы, а её отец, у которого тридцать медалей, причём, не купленных, а самых настоящих, – не прав!

– Не нервничай так, садись, сейчас чаю с пирогом выпьем, – подала голос жена Шахова.

– Не перебивай, – фыркнул Шахов. – Вот скажи, Сабрина, кто в этой истории поставит точку?

– Надеюсь, справедливость, – с достоинством ответила та.

– Нет, сам Халилбек и поставит точку! Он мне всегда говорил: «всё в точке, товарищ Шахов, в одной точке!»

– Какая же пурга, – пробормотала чуть слышно Сабрина.

– Вот! – Ликующе ткнул в неё пальцем Шахов. – Смотри, Марат. Отец ей умные вещи втолковывает, а она сидит и под нос бубнит! И всем женихам отказывает!

– Ну-у-у, у такой красавицы от женихов отбоя нет, я уверена, – вставила мать Марата.

– Скоро постареет, и все женихи закончатся. Пускай тогда надевает никаб и идёт в лес к своим друзьям, там она очень быстро мужа найдёт. И даже не одного! – распалился Шахов.

– Астауперулла, – испугалась мать Марата.

– Что ты такое говоришь, а? – жена Шахова тряхнула копной волос и вышла на кухню за пирогом. Мать Марата, распрямив и пригладив юбку тяжёлыми ладонями, пошла следом.

Марат встал, как бы разминая ноги, и пошёл вдоль стены, разглядывая висящие там в рамочках похвальные грамоты.

– Твои, школьные? – спросил он Сабрину.

Та не отвечала.

– Тебя спрашивают. – Заметил дочери Шахов.

– Разве не ясно, что мои? – процедила Сабрина, ни на кого не глядя. – Я вообще-то сто раз их со стенки снимала, а мама снова развешивает. Чего она добивается? Ещё бы курсовые мои прилепила, чтобы шлялись, глазели.

– Посмотри на неё, Марат! – покраснел Шахов. – Как она разговаривает? Йо, тобой мать гордится, поэтому и развесила. В лучшую школу тебя отдавали, репетиторов нанимали, с университетом помогли, в интернатуру устроили. Разве я мог мечтать о такой жизни? Я с двенадцати лет работал!

– Хватит меня этим дразнить, папа.

– Пока отец в театр не устроился, мы жили в селе. Я утром – в колхозе, днем в школе, вечером – в саду, в мастерской. Дядя сидел, времена были трудные, отца в партию не принимали.

– Хватит, хватит, тысячу раз слышали!

– А тебя мать разбаловала!

– Что ты опять за критику взялся? – рассердилась жена Шахова, входя в зал с пирогом. Следом семенила мать Марата с подносом и чашками.

– А потому взялся, – продолжал браниться Шахов, – что твоя дочь гостям чай не подаёт. Сидит, с отцом пререкается. Хадижа, садись. Пускай Сабрина сама обслужит.

– Да мне не трудно, что ты, что ты, – заквохтала мать Марата, – Сабриночка еще успеет столы накрывать. Выйдет замуж – сама будет пиры закатывать.

– Не смеши меня! Да муж её на следующий же день из дома вышибет!

– Что ты! – наконец потеряла спокойствие жена Шахова – Зачем ты собственную дочь при гостях позоришь? Совсем на пенсии голову потерял!

Марату захотелось скорее бежать оттуда, он с трудом удерживался.

– Ах, какой вкусный пирог. Начинка – курага с орехами, правильно? Небось Сабрина пекла? – заахала уже принявшаяся за десерт мать Марата.

– Я не умею печь, – заявила Сабрина с некоторым вызовом. – Мама сходила в кондитерскую и купила.

Повисла неловкая пауза, которую все постарались заполнить скрипением стульев и звяканьем чайных ложек. Пирог был действительно свеж и вкусен, не уступая домашней выпечке.

– Вот моя мама пекла пироги, – начал, было, Шахов, но тут хлопнула дверь, и в коридоре раздался голос Шаха, племянника Шахова и поселкового приятеля Марата.

– Что вы дверь не закрываете? – весело поинтересовался Шах, подходя к сидящим и пожимая мужчинам руки. – Нет, нет! Я есть не буду, я только с вами чай попью.

Жена Шахова со значением взглянула на Сабрину, и та вышла за новой чашкой.

– А вы с Шахом, получается, коллеги? – кивнул Шахов Марату.

– Да, мы вместе учились, – подтвердил Марат.

Широколобый, буйный, играющий мускулами Шах всегда казался ему слишком шумным. Ещё в студенческие годы этот говорливый вертун успевал подрабатывать, учиться, дрыгаться на дискотеках, участвовать в молодёжных фестивалях, разбивать репутации девушкам, побеждать на любительском ринге и втягивать в свои бесконечные авантюры всех окружающих. Он был активен как заводная игрушка.

– Что слышно про Халилбека? – снова свернул в привычное русло Шахов.

– Все об этом спрашивают, – с готовностью вовлёкся в тему Шах, – но никто ничего понять не может. Даже следствие.

– А ведут наши? – вклинился Марат.

– Из Ростова. Так вот, Халилбеку официально предъявлено пока всего лишь одно обвинение – убийство следователя. И то висит на волоске.

– Я так и знал, – обрадовался Шахов, – они его голыми руками не свяжут!

– Всё дело в том, что там выходит слишком длинная цепочка посредников. Халилбек якобы поручил следователя знакомому по кличке Акула, тот передал дело ещё одному, тот ещё одному, пока не дошли до восьмого по счёту. И этот восьмой обратился за помощью к своему двоюродному племяннику. Племянника как раз нашли и допросили, но пока они прошерстят всех посредников и вернутся назад к Халилбеку, всё дело может расстроиться.

– Ты смотри, ты смотри…

Сабрина внесла чашку в дрожащих от раздражения руках, поставила её перед Шахом, гордо вскинула вверх изящный подбородок и объявила:

– Была рада всех повидать. К сожалению, мне нужно заниматься. Я с вами прощаюсь.

– Что значит, прощаешься. Когда гости будут уходить, тогда и будешь прощаться! – вскинулся Шахов.

– Конечно, Сабриночка, занимайся, умничка. Дай я тебя поцелую.

Мать Марата чмокнула Сабрину, и та быстро выплыла прочь.

Шах хитро смотрел на Марата.

– Вы её извините. У неё напряжённый график. Она в кардиологии допоздна почти каждый день. – Обвела их глазами жена Шахова.

– Значит, тоже кардиолог, как и ты! – восхитилась мать Марата.

– Да, моя жена – хвалёный кардиолог, даже Халилбека как-то раз лечила, а у собственного мужа инфаркт пропустила! – бурлил Шахов.

– Не было у тебя никогда инфаркта, – холодно опротестовала его жена.

– Ещё как был! Я уже корчился при смерти.

– Понимаете, ему не хватает внимания, – заметила жена Шахова вполголоса.

К списку номеров журнала «БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ» | К содержанию номера