ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

 

Александр Семёнович Коган, 60 лет

Яша, его племянник, 25 лет

Аня Шахнович

Валька Глускер

Вика Миркина

Борис Горнфельд, 30 лет

Саша Рубинштейн, 18 лет

Елена Леонидовна, мать Вальки

Григорий Семёнович, отец Яши

Эля

Аркадий

Миша

Петя Сундуков

Тамара Павловна

Дочери и соседи Тамары Павловны

 

ДЕЙСТВИЕ 1.

 

Москва, 2002 год.

Гостиная в квартире Коганов. В углу – старый стеллаж, забитый книгами не лучшей сохранности. В стеллаже роется Яша Коган. Книги падают на пол.

 

ЯША (подбирает книги, они валятся из рук.) Да мать твою!..

 

Входит профессор Коган.

 

КОГАН. Я же тебе говорил, дружочек, пореже ругайся матом. Я понимаю, что это кладезь русской культуры, но последнее время ты на нём разговариваешь.

ЯША. Стеллаж пыльный, как хрен собачий.

 

КОГАН. Я понимаю, твои… хм… сотрапезники Валя и Боря изъясняются на одесском жаргоне времён Бабеля, так ведь они, как говорят в народе, академиев не кончали, а ты пять лет разукрашивал парты в еврейской академии.

ЯША. Что?..

КОГАН. Захожу недавно в аудиторию, а там на парте крупная такая надпись: «Здесь сидит Яков Коган. Хуй вам, извиняюсь, пидоры!»

ЯША. Хватит врать, дядя, парты в июле мыли и красили.

 

С полки падает очередная книга. В воздухе повисает облако пыли.

 

КОГАН. На что Боря Горнфельд – и то, говорят, когда он не пьёт, у него дома чисто, как в синагоге. 

ЯША. Кто говорит? 

КОГАН. Лёня Дворкин.

ЯША. А, этот! Ему после обрезания везде синагога мерещится. Травматический шок.

 

Звонит телефон. Яша оставляет стеллаж в покое.

 

Да. Ну, чё тебе надо?

 

Коган подходит к стеллажу, печально смотрит на корешки, качает головой.

 

Что делаю? Да тексты ищу по работе. А мать перед отъездом прибралась, все книги, которые валялись по флэту, в стеллаж запихнула. После неё никогда ничего не найдёшь. Ну, э-э, как прибралась? Оставила  пауков, паутину – каждый раз, когда хочешь паука прихлопнуть, орёт, что дурная примета.

 

Пауза.

 

КОГАН (листает какую-то книгу, усмехается). «Любимому Яше от Нади в день двадцатидвухлетия».

ЯША (быстро). Да, да. Нет. Не знаю. Анька болеет. Говорит, аллергия на пыль.

КОГАН. Аня твоя, голубчик, здорова, как лошадь, и скачет по лестнице, как коза. Это она выдумала, чтобы ты, а не она, здесь наводил порядок.

ЯША. Времени нет. Хотя… Давай попозже. Ага. Шалом.

КОГАН (листая другую книгу). «Дорогому Яше от однокурсниц».

 

Звук поворачиваемого в замке ключа. В смежную комнату проходит Аня. Это здоровая и крепкая с виду девушка лет двадцати с небольшим.

 

ЯША. Дядя, тебе делать, что ли, нечего?

КОГАН. Кто звонил? Опять Боря?

ЯША. Что ты ко мне пристал с этим Борей?

КОГАН. Меня с его семьёй связывают старые, очень старые воспоминания.

ЯША. Недаром Боря всегда спрашивает, дома ли ты, и если ты дома, никогда не приходит.

КОГАН. Иди ты к чёрту, голубчик.

 

В дверь звонят. Коган идёт открывать. На пороге Тамара Павловна, грузная  тётка в халате.

 

ТАМАРА ПАВЛОВНА. Александр Семёныч, у меня с потолка битый час штукатурка сыплется.

КОГАН. Штукатурка?

ТАМАРА ПАВЛОВНА. Дочка села за пианино, а ей прямо на голову. Я ещё в РЭУ позвоню и в милицию.

КОГАН. Я не знаю, Тамара Павловна, почему у вас с потолка сыплется штукатурка.

ТАМАРА ПАВЛОВНА. Он не знает! А что вчера было, тоже не знаете?

КОГАН. Вторник.

ТАМАРА ПАВЛОВНА (раздражаясь). Содом был, вот что! И эта самая… и Гоморра! Приходит молодёжь, над головой топают и ржут, как слоны, а у меня гипертония. Я ещё в РЭУ позвоню и в милицию.

ЯША. Дядя, что ей надо?

ТАМАРА ПАВЛОВНА. Вот, вот… Этот самый. Племянник ваш. Дружок его, рыжий, приходил вчера за кофемолкой. Для отводу глаз. Чтоб все думали, что они тут кофе пьют. Только я-то знаю, что они тут делают.

ЯША. До свидания, Тамара Павловна.

ТАМАРА ПАВЛОВНА. А вы с девушкой-то своей расписаны молодой человек?

ЯША. Попрошу не лезть в чужое частное пространство.

 

Коган берётся за дверную ручку.

 

ТАМАРА ПАВЛОВНА (отступает и кричит). Частное пространство для всех одно! Российская Федерация! Мало того, что я, с моими знаниями, работаю уборщицей, мне ещё в моей стране от евреев оскорбления слушать!

 

Коган возвращается. На его лице лёгкая улыбка.

 

ЯША. Это какие у неё знания?

КОГАН. Среднее техническое.

ЯША. А-а.

 

Звонит телефон.

 

КОГАН. Алло, Толя? Понятия не имею. Ты что, всё на кафедре? (Пауза.) Иосиф Самойлович не заходил? (Пауза.) А Шмаков лекцию вчера по истории религий читал, принёс показать детям талес и тфиллин. Те, которые ему из Америки с гуманитарной помощью выслали. После звонка забрать забыл, вернулся – ни талеса, ни тфиллин, ни студентов. Сейчас приеду. Кто-кто курсовую принёс? Не знаю такого.

ЯША (перебирает книги). «Физиология высшей нервной деятельности».«Дикорастущие полезные растения». Чарльз Диккенс, «Тяжёлые времена».

КОГАН (вешая трубку). Оставили кафедру на идиотов, они наворуют, а я выясняй.

ЯША. А почему ты про Иосифа Самойловича спросил?

КОГАН. Потому, дружочек, что у Горнфельдов есть хорошая семейная традиция – воровать книги. Помню, отец Иосифа утянул несколько штук не только со своей кафедры, но и с моей. Кстати, где «Сущность иудаизма» Бека?

ЯША. То же самое хотел спросить.

КОГАН. Со вчерашнего вечера не могу найти, а вчера здесь был сын Иосифа – Боря Горнфельд.

ЯША. Дядя, евгеника – лженаука.

КОГАН. Тем не менее, старые сотрудники мои до сих пор, как увидят полупустой книжный шкаф – говорят: «Словно Горнфельд прошёл».

ЯША. «Овощеводство и плодоводство».

 

Коган уходит.

 

ГОЛОС АНИ. Не нашёл?

ЯША. «Овощеводство». Такое чувство, что моя мать не филолог, а ботаник.

КОГАН (в пиджаке, проходит обратно, приостанавливается). Намекни им, пожалуйста, что воровать книги – это низко, а воровать книги, подписанные владельцем, – низко и отвратительно. А это что? (Вытаскивает из «Овощеводства» флаер.) «Международная организация «Шаммай» предоставляет вам уникальную возможность съездить в Израиль за полцены. Скидки для студентов и выпускников еврейских учебных заведений. Помощь в оформлении иммиграционной визы». Ну и картинка внизу!

ЯША. Это символ.

КОГАН. Чего?

ЯША. Чего-то. А на рекламе турпутёвки в Эйлат они нарисовали море и в нём рыбу с пейсами. Не обращай внимания.

КОГАН (на ходу, не оборачиваясь). Их не остановит, даже если я испишу титульные листы сверху донизу. Хамьё!

ЯША. Кто?

КОГАН. Кто, кто, тебе лучше знать. (Уходит.)

 

Входит Аня.

АНЯ. Яша, я вещи собираю. (Пауза.) Твой отец со дня на день приедет.

ЯША. В Израиловке говорят, что и машиах приедет со дня на день. (Лупит молотком по гвоздю. Несколько книг со стуком падает на пол. Яша матерится, роняет молоток и гвозди.) Кстати об Израиловке: я до последнего момента думал, что ты шутишь.

АНЯ. Да ты вообще в каком-то ауте! А эти козлы тянут и тянут с визой. Ещё раньше заявили, что одиноких девушек выпускать нельзя, их каждые пять минут похищают сутенёры.

ЯША. Ань, я не понимаю, зачем тебе уезжать.

АНЯ.  Я от тебя этого и не требую. С твоей помощью я решаю другие проблемы.

ЯША. Например, жилищную.

АНЯ. Не хами. Ты прекрасно знаешь, что полно мужиков, которые не против, чтобы я с ними жила. И никаких обязательств мы друг другу не давали.

ЯША (откладывает молоток). Аня, давай поговорим серьёзно.

АНЯ. Я в парикмахерской бабский журнал открыла, а там написано: мужчина никогда не скажет «давай поговорим серьёзно». Это делают женщины, а мужчины после этого сбегают.

ЯША. Да пошла ты со своим журналом. 

АНЯ. Успокойся. Я с самого начала знала, что мы расстанемся не через двадцать лет, а немного раньше. Женись на богатой толстой москвичке. Найми на её деньги домработницу – пыль вытирать.

ЯША. Аня, я вообще-то об этом не думал. Я думал, что, наоборот, ты можешь рассчитывать на лучшую кандидатуру, чем я. С машиной и загородным домом. А у меня последний компьютер сломался.

АНЯ. У моего отца, Яшенька, никогда не было никакого компьютера. И даже пишущей машинки. И даже, страшно сказать, душа в квартире. И, тем не менее, бабы вешались на него.

ЯША. Ничего не могу сказать, потому что не знаю твоего отца. И узнать, если честно, не горю желанием. (Подбирает книги.) Так вот, я сначала думал – тебе нужна если не любовь до гроба, то хотя бы... это… интеллектуальная близость.

АНЯ. По-моему, требовать от мужчины какой-то другой близости, кроме физической – всё равно что просить солнце не светить.

ЯША. Спасибо! А ещё я думал, что ты – человек европейской культуры. А ты тут разводишь дешёвый сионизм. А с обеспеченными мужиками не хочешь жить только потому, что они видят в тебе шлюху и кухарку и выкинут на улицу, если обнаглеешь. А я тебе удобен. И дядя тебе удобен, он интеллигентный человек, хотя и не в лучшем смысле слова. Вон, эта лахудра на него орёт, а он хоть бы раз её сволочью назвал.

АНЯ. Вообще-то мой муж был ещё большим либералом, чем ты, но я от него всё-таки ушла. А требовать от выпускницы еврейской академии европейского менталитета – ну, я не знаю даже... А требовать от бабы, которой всю жизнь мужики наступали на горло, чтобы она двадцать четыре часа в сутки сохраняла к ним уважение и нежность… за это, извини, по морде надо кирпичом.

ЯША. Аня!

АНЯ. А если мужчина и женщина живут вместе, то именно потому, что кто-то из них удобен другому. А если я тебя не устраиваю, я на этот раз действительно уйду.

 

Звонят в дверь, Яша идёт открывать. Аня со вздохом оборачивается к стеллажу, берёт молоток прибивает полку и уходит. Яша возвращается с Викой Миркиной девушкой в стиле «Нинка, как картинка, с фраером гребёт». В роли фраера – её дальний родственник Валька Глускер.

 

ВАЛЬКА. Нет, ребята, Боря Горнфельд – это такой человек! Нам всем ещё расти и расти до Бори Горнфельда!

ЯША. И что он такого сделал?

ВАЛЬКА. Знаешь газету черносотенскую – «Долг литератора»? Там один судак статью напечатал на тему «Если в кране нет воды». А Боря ему ответ в «Русском журнале» заебошил. Не поверишь: судак три дня звонил, извинялся.

ЯША. Не похоже на Борю: обычно он не опускается до общения с идиотами.

ВИКА. Анька, ты где? (Уходит.) 

 

Валька подмигивает Яше и достаёт из рюкзака две бутылки пива.

 

ЯША. Ого!

ВАЛЬКА. Ты как сам-то? (Открывает бутылки.)

ЯША (подходит к стеллажу; с грустью.) Вбила.

ВАЛЬКА. Что?

ЯША (саркастически). Баба у меня золотая, на все руки мастер.

ВАЛЬКА. Она хорошая, только ей сейчас плохо.

ЯША (зло). Ты у нас специалист, всегда видишь, хороший человек или что.

ВАЛЬКА. Не еби ей мозги, она всё равно скоро уедет.

ЯША. Ждут её там, как же. Дура набитая.

ВАЛЬКА. Мозги у неё есть, только работают не в ту сторону.

ЯША. Вот пусть и идёт со своими мозгами к какому-нибудь профессору. Я скромный музыковед. (Пьёт пиво.)

ВАЛЬКА. Слушай, нам всё равно нехуй делать, давай завтра соберёмся, отметим твой юбилей.

ЯША. Мне статью писать. Про историю клезмера в рамках всякой лабуды.

ВАЛЬКА. Коган, ты с дуба рухнул?

ЯША. Мне деньги нужны.

ВАЛЬКА. У отца займи.

ЯША. Я занимал уже, мне, сука, стыдно.

ВАЛЬКА. Яш, так не годится. Надо отметить.

ЯША. Ага. Есть что отмечать. Прямо по Довлатову: двадцать пять лет в дерьме и позоре.

ВАЛЬКА. Ты ещё скажи, что Довлатов – хороший писатель¹!

 

Комната Ани. Вика лежит на софе и, выпендриваясь, сигарету курит. Аня сидит на стуле, положив ноги на другой стул, и аналогично чай пьёт.

 

АНЯ. Мы прекрасно живём. Александра Семёновича жена выгнала, а Григорий Семёнович сам выгнал жену и уехал в командировку. Иногда появляется Яшина мать, чтобы действовать всем на нервы. Потом – дочь Александра Семёновича, денег просить. Когда никого нет, здесь ещё хуже.

ВИКА. Александр Семёнович, кажется, здесь не прописан?

АНЯ (подделываясь под манеру фольклорных сказителей). И пошёл реб Элиэзер к брату, плача и сокрушаясь: «Братец, выгнала меня жена, и дочь не берёт меня к себе, а новый дом мне построить не на что». «Шлимазл ты набитый, – отвечал реб Гирш, – иди в синагогу молиться о спасении». Но учёный реб Элиэзер не сдался. Долго навещал он сына реба Гирша, молодого реба Яакова: то книжку непотребную принесёт, то бутылку бердичевских выморозков. А потом говорит: давай, Яша, я тебя с богатой москвичкой познакомлю, дочерью моей однокурсницы. Меня-то она не приютит, а вот тебя... когда-нибудь... Сжалился племянник и упросил отца поселить дядю в квартире.

 

Вика ржёт и сыплет пепел на свои итальянские колготки.

 

Прошло ещё время, и навестила реба Элиэзера его блудная жена. Видит она: сидит бывший муж в новом лапсердаке и коньяк пьёт, а вокруг лежат книги, по разным йешивам наворованные. Удивилась она: «Как же ты без меня в люди вышел?» Усмехнулся реб Элиэзер бен Шимон и ответил: «Награждает Единый мудрого человека, когда тот прикидывается шлимазлом».

 

Валька и Яша допивают пиво.

 

ВАЛЬКА. Бляди! Я им устрою! Да что там «устрою» – урою! Их! Всех!

 

За сценой капризный девичий голос: «Ма-а, скажи евреям, чтоб кофемолку отдали». Молодые люди настораживаются. Голос Тамары Павловны что-то неразборчиво отвечает. Раздаётся ломовой стук в дверь.

ЯША (открывая). Ещё раз здравствуйте, Тамара Павловна.

ТАМАРА ПАВЛОВНА. Шалом вам! И это самое… и алейхем! Кофемолку мою куда дели?

ЯША. Что, простите?

ТАМАРА ПАВЛОВНА. Ты из себя интеллигента не строй. Я сама пятнадцать лет на заводе проработала.

ЯША. А вот меня, увы, миновала чаша сия.

 

За спиной Тамары Павловны переминаются с ноги на ногу две её дочки и предпенсионного возраста соседка.

 

СТАРШАЯ ДОЧКА (накрашенная девица лет семнадцати). Ма-а, скажи им, чтоб отдали.

ТАМАРА ПАВЛОВНА. Украли! И не возвращают! Как классик говорил: если воды в кране нету, значит, жиды… это самое. Я классику знаю! Я Катю сама в институт готовила.    

ЯША (вежливо). А Катя туда поступила?

ТАМАРА ПАВЛОВНА. Катя моя замужем! За хорошим человеком!

МЛАДШАЯ ДОЧКА. Мама, мама, вон тот рыжий кофемолку украл! А у нас ещё масло пропало, сливочное, на столе лежало, его, наверно, чёрный с бородой украл.

ВАЛЬКА (подходит к двери). Клевета. Статья номер сто двадцать девять. Я буду жаловаться на вас в милицию, а никакой кофемолки в глаза не видел. И нечего на меня пялиться, как кот на сметану!

ТАМАРА ПАВЛОВНА. Вы поглядите! Вы послушайте!

СОСЕДКА (бубнит). Жиды… Жиды…

ВАЛЬКА. У вас белая горячка, мадам? Вам повсюду мерещатся воры? Давайте я в дурку позвоню?.. Как это – «нет»?

 

Захлопывает дверь и возвращается на место.

 

ГОЛОС СОСЕДКИ. Ой, жиды! Ой, жиды!

ГОЛОС ТАМАРЫ ПАВЛОВНЫ. Я вот родственнику позвоню, он мастер спорта. Живо разберётся с этими… самыми.

ВАЛЬКА. Она сумасшедшая или дура?

ЯША. В одном флаконе.

ВАЛЬКА. А что вы, собственно, миндальничаете с ними? На меня в том году скинхэд наехал – по наводке, так-то я, сам видишь, славянин славянином. Так я горло у бутылки отбил, замахнулся, он и свалил, сука малолетняя.

ЯША. Jedem Das Seine.

ВАЛЬКА. Ты чего, придурок, цитируешь? Опять концлагерей захотелось? Анька вот молодец. Она умеет всякой мрази давать отпор. Она в армию пойдёт, мочить арабов. Это ихние славянские бабы только и умеют мужу щи варить. А наши еврейские бабы вместе с нами в армию идут, арабов мочат!

ЯША. Чё ты, такой храбрый, сам в армию не идёшь?

ВАЛЬКА. Тссс… Тихо: я тебе скажу одну вещь. (Пьёт.) Я… это. Мне ещё рано  в Израиль. Я так чувствую. Я должен побыть здесь, с нашими российскими евреями, чтобы поддержать.

ЯША. Скоро тебя надо будет держать, чтоб со стула не ебанулся.

ВАЛЬКА. Чтоб нашим ребятам сказать: ребята! Йехудим! Учите Тору. Крепитесь. Мужайтесь. Чтобы подготовленными к долгой и тяжёлой борьбе приехать в Израиль с надеждой на возрождение нашей великой родины.

ЯША. Валь, а ты случайно не мессия?

ВАЛЬКА. Каждый еврей должен стараться походить на мессию, и тогда мы, собравшись вместе, победим.

ЯША. Тьфу, блядь!

 

Аня и Вика сидят на софе.

 

АНЯ (видимо, отвечая на предыдущую реплику). А что – мужчины? Эти наши талмудисты, в лучшем случае, видят в тебе растение. Розу, блин, Сарона и лилию, этих самых, долин. А в худшем случае – животное. Рабочую лошадь. Страшно сложно увидеть человека в человеке с другим строением гениталий.

ВИКА. Это точно. Мой придурок, когда его спрашивают, какие ему нравятся бабы, всегда отвечает: с такими-то ногами и с грудью такого-то размера. А на человеческие качества им плевать, им главное, чтоб баба не возникала...(Прислушиваясь к голосам за сценой). О. Братец мой нажрался!

АНЯ. Как не пить, живя в стране, где с одной стороны фашисты, а с другой разгильдяи?

ВИКА. А что за тётка там орала?

АНЯ. Соседка снизу. Старшую дочку продала молодому предпринимателю. Клянчит бабло у него, он не даёт. Младших дочерей только тряпки интересуют. За что я советских коммунистов не люблю – за то, что у отбросов завышенную самооценку воспитали.

ВИКА. Да ничего не завышенную – они понимают, что они говно, поэтому их колбасит! Не понимаю, как можно терроризировать Александра Семёновича. Он такой милый.

АНЯ. Именно этим он её и раздражает. Будь он грязным алкашом, её бы не колбасило так.

 

За сценой грохот мебели.

АНЯ. Стеллаж, что ли уронили? Нет, наверно, полку. Шуму было бы больше.

ВИКА. Мне тётя Лена сказала, чтоб я за Валькой следила, если он сюда пойдёт. А Валька со вчерашнего дня злой, на него нацбол наехал. Вчера тоже напился и весь день пел песню БГ: «Я видел, Моисей вошёл по грудь в Иордан, теперь меня не остановить».  Они хотят завтра Яшкин день рождения отмечать, я его одного сюда не отпущу.

АНЯ. А Александра Семёныча куда денут?

ВИКА. Яшка говорит, дядя на кафедре бабу завёл, пускай ползёт к ней. Ты же в курсе, что Яшка все разговоры подслушивает по параллельному аппарату?

АНЯ. Опять бардак устроят. Здесь и так зверинец: пауки, тараканы, мыши. Вчера стирала бельё и наткнулась на что-то скользкое. Вода чёрная от краски, сразу не увидишь. Короче: мышь ночью забралась в таз, нахлебалась воды с порошком и сдохла.

ВИКА. А стиральная машина?

АНЯ. У Яши руки золотые. К чему ни прикоснётся – всё ломается.

ВИКА. Хочешь, найду тебе получше?

АНЯ. Ты теперь подрабатываешь не только астрологом, но и сводницей?

ВИКА. А то!

АНЯ. Только Дворкина мне не надо – у него мама.

ВИКА. Хорошо. А кого?

АНЯ. Про Мишу Руткевича что-нибудь можешь рассказать?

ВИКА. Ортодоксальный хасид.

АНЯ. А Герчиков?

ВИКА. Не советую. Очень высокого мнения о себе как о музыканте. Любит  прикидываться больным, половину его свободного времени занимает добыча  справок. Мечтает о богачке. Выходи за Лещинского, ты ему нравишься.

АНЯ. Что, во всей еврейской академии нет ни одного нормального еврея?  На толстом Лещинском свет клином сошёлся?

 

Валька и Яша допивают пиво, то есть Яша уже долгое время пьёт одну бутылку,  а Валька – одну за другой.

 

ВАЛЬКА. Если сестрица моя нажрётся и полезет к тебе, не обращай внимания. У неё муж крышей поехал.

ЯША. В смысле?

ВАЛЬКА. Ведёт здоровый образ жизни. Мяса не ест, зато ест бинты. (Пауза.) Ну, обычные бинты, чтоб желудок чистить. Моя мамаша, врач, однажды увидела, как он бинт вытаскивает, чуть в обморок не упала.

ЯША. Хватит, мне на фоне твоей родни дядя Саша уже ангелом кажется.

ВАЛЬКА. Дядя Саша твой только и думает, как бы вас с отцом выжить, а самому захапать всю жилплощадь.

ЯША. Ты чё несёшь, наркоман?

ВАЛЬКА (встаёт). Он думает, Анька тебя заберёт с собой в Израиль, а когда ты вернёшься – хуй обратно пропишешься. Только ты ей в Израиле не нужен! Она себе найдёт настоящего мужика из бригады Голани.

ЯША (встаёт). Бля, сионист ебанутый. Пиздуй давай! 

ВАЛЬКА. Приспособленец! Гойская шестёрка!

ЯША. Да ты охуел.

 

Дерутся. Входит Коган. Навстречу ему выбегают Аня и Вика.

 

ВИКА. Александр Семёныч, сделайте что-нибудь!

ЯША (отступая). Это кто – гойская шестёрка? Это я? Это ты русский наполовину и от комплексов прикрываешься сионистскими лозунгами.

КОГАН. Яков, если ты сейчас получишь в рожу, я нисколько не удивлюсь.

ВАЛЬКА. Я еврей по духу, а ты мудак.

КОГАН. Бердичев! Чистый Бердичев!

ВАЛЬКА (орёт). А вы, как Понтий Пилат, умываете руки?!

 

Бьёт Яше морду, Аня лезет их разнимать.

 

КОГАН (хватает толстую книгу со стола). Я сейчас швырну в вас путеводителем!

ЯША (постепенно успокаиваясь). Что такого ты делаешь, чего не делаю я? Разница только в том, что я не ору везде о своём еврействе.

ВАЛЬКА. Ты позоришь нацию.

ВИКА (повисает на руке у Вальки). Валя, закрой ебло.

КОГАН. А не позорить нацию – это, наверно, значит – в центре Москвы устраивать Бердичев.

ЯША. Что ты всё о Бердичеве, дядя? Ты там был?

КОГАН. Ты, что ли, там был?

ВАЛЬКА. Да ему до Звенигорода лень доехать!

АНЯ (удерживая Яшу). Глускер, не будь провокатором. Вы в разных весовых категориях. Кто постоянно орёт о порядочности – не ты?

ВАЛЬКА. Когда человек позорит свой народ, не имеет значения, в какой он весовой категории!

ВИКА. Валь, я щас тёть Лене позвоню.

ЯША. Звони, звони. Она ему устроит и Бердичев, и Голанские высоты.

 

Валька делает шаг по направлению к двери.

 

Испугался? Маменькин сынок!

 

Пытаются продолжить драку. Аня и Вика оттаскивают их друг от друга.

 

КОГАН (протирая очки). Эту песню не задушишь, не убьёшь.

 

Занавес.

 

ДЕЙСТВИЕ 2.

 

Та же обстановка, что в начале первого действия, только книги аккуратно расставлены, а не громоздятся друг на друге.

 

АНЯ (вытирая пыль со стола, поёт вокализ, останавливается). Ну всё, стоит слегка простудиться – и хоть рот не открывай.

КОГАН (входит в костюме, с кожаной папкой). У тебя хороший голос, Анечка. Кто твой преподаватель, я забыл?

АНЯ. Великопольский.

КОГАН. А вот преподаватель плохой.

АНЯ. Диплом получен, поздно горевать.

КОГАН (садится за стол, кладёт папку). Помню, Яшка завалил экзамены в Гнесинку. Сказали, что у него неправильная постановка дыхания. А баба с кафедры намекнула, мол, чего переживать – в еврейской академии есть музыкальный факультет. Ну да – в Гнесинке и так евреев много, можно отсеять десяток.

АНЯ. Из академии наших тоже скоро попрут. Сами говорите: одни русские на абитуре. А еврейчики днём зубрят библейский иврит, а вечером идут в православную церковь.

КОГАН. Хватит врать, Анечка, там у вас сын Кати Руткевич, которая из синагоги только накраситься выходит. И девки, которые хотят быть раввинами, но кто им даст?

АНЯ. Если хотят – кто-нибудь обязательно даст.

КОГАН. А ты уже решила, Анечка, что будешь делать – честно пошлёшь моего племянника к чёрту или дальше будешь кормить его лапшой?

АНЯ (деланно-наивно). Рыбу «фиш» готовить не умею. Только лапша и остаётся, Александр Семёныч.

КОГАН. Что это за еврейка, которая не умеет готовить рыбу «фиш»?

АНЯ. Во мне еврейской крови только четверть, Александр Семёныч. По первому паспорту я Анна Воронихина. А вовсе не Шахнович. И воспитывали меня в лучших русских традициях.

КОГАН. Всех воспитывали.          

АНЧ. Не всех. Вика Миркина училась в еврейской школе, к ней на дом ходила учительница музыки, а на совершеннолетие отец ей бриллианты подарил. Домой ей разрешали приводить пол-Москвы. А в нашей школе учителя крыли детей матом, в столовой кормили тухлыми яйцами, а в день совершеннолетия отец попытался меня избить, но я шарахнула его по голове крышкой от кастрюли.

КОГАН. Ты страшный человек, Аня. Тебе всего двадцать три, что из тебя выйдет? Некоторые вот за копейку зарежут... а ты бесплатно – потому что продаваться противно.

АНЯ. Тогда и Бен Гурион страшный человек. И Герцль. И Жаботинский. Но эти люди освоили Израиль, чтобы такие, как вы, могли сбежать туда, когда совсем припрёт.

КОГАН. Чтобы их там взорвали арабы!

 

Входит Яша. Его не замечают.

 

ЯША (в хорошем настроении). Дядя, тебе читают лекции по истории и теории сионизма?

АНЯ. Могу почитать лекции по кодикологии и палеографии кумранской общины, если вам не в кайф.

ЯША. Бр-р!

КОГАН. По этому, Анечка, я и сам могу лекцию прочитать.

АНЯ. А по теории композиции слабо?

КОГАН. Слабо, Анечка. Я аспирантуру заканчивал по другой специальности. Посмотрю я, по какой специальности ты закончишь аспирантуру.

ЯША. Дядя, я всегда удивлялся твоему терпению.

КОГАН. Я люблю молодёжь. Даже тупую. А потом меня спрашивают: Александр Семёныч, почему вы так молодо выглядите? Почему вы, тьфу-тьфу-тьфу, так редко болеете? А потому, что я люблю молодёжь, люблю свою работу и не лезу не в своё дело.

ЯША (тихо). Правильно, пьёшь нашу энергию, старый вампир!

КОГАН (Яше). Так ты всё-таки отмечаешь день рождения?

 

Аня уходит.

 

ЯША. Типа того.

КОГАН. Надо же, всего на неделю отложил попойку. Ты лучше ещё на месяц отложи, поднакопи деньжат.

ЯША. Отстань, дядя, мне и так тошно. У кого-то жизнь – как зефир в шоколаде, а у меня – как дерьмо в проруби. Двадцать пять лет в дерьме и позоре.

КОГАН. А кто виноват?

ЯША. Валька Глускер говорит: каждый еврей виноват, что Мессия не приходит, поэтому каждый еврей должен сделать всё возможное, чтобы Мессия пришёл.

КОГАН. Предложи Вале бросить пить. Или это из области невозможного?

ЯША. Ты нас всех считаешь гадами?

КОГАН. Не утрируй. Вы с Анечкой оставляете не так уж мало от моей зарплаты. Вот если бы вы обнаглели настолько, что присвоили её целиком…

ЯША. Я сам работаю. Я пишу статьи.

КОГАН. Тоже мне, Бродский от музыковедения.

ЯША. Ты можешь понять, что у меня переходный период?

КОГАН. Хорошо не переходный возраст. Хотя некоторые уже в переходном возрасте умеют дистанцироваться от дерьма и позора.

ЯША. Дядя, моя любимая женщина уезжает в Израиль.

КОГАН. Поезжай и ты с ней. Какая разница, где жить: здесь твои статьи никому не нужны, и там тоже.

ЯША. Вот, ты всегда так! Всё, что я от тебя слышу. Я что, виноват, что сорвал голос?

КОГАН. По большому счёту виноват Великопольский. Но тебя-то кто просил перед репетицией пить пиво на бульваре с этим гоем?

ЯША. Не называй, пожалуйста, Пашу Иванова гоем.

КОГАН. А как его называть? Ортодоксальным хасидом?

ЯША. Я нормальную работу найти не могу.

КОГАН. А нечего устраиваться на работу ко всяким гоям. Они как глянут на твои мятежные кудри, так в них и разгорается ярость благородная.

ЯША. Дядя, у тебя паранойя. Я, извини, в ахуе от тебя. А меня ещё спрашивают, чё я не хочу в Израиль. Мне и тут сионизма хватает.

 

Коган прохаживается по комнате.

 

Дядя, мне Шнейдер сказал, что он знает, что ты на пятом курсе стучал коммунистам на диссидентов, и из-за этого к нашей семье многие плохо относятся.

КОГАН. Шнейдер и сам хорош. И сынок у него, младший, раздолбай раздолбаем. Я у него в группе вёл семинар два года назад – он никогда ничего не знал.

ЯША. Дядя, тебе не стыдно?

КОГАН. А чего стыдиться, дружочек? Ося Горнфельд был диссидентом, и от этого страдала его семья. Я был якобы стукачом, и от этого тоже якобы страдала моя семья. В твоём лице. Какая разница?

ЯША. Две большие разницы, как говорят в Одессе.

КОГАН. Одна просьба: когда я уйду, не устраивай здесь, пожалуйста, Одессу. Или Бердичев.

ЯША. Хорошо, я здесь устрою Тель-Авив, оккупированный арабами.

КОГАН. Говорят, в Тель-Авиве можно жить.

ЯША. Жить и на помойке можно. А туда я не поеду. Там совок. Совка я, что ли, не видел? Я и здесь себя чувствую евреем.

КОГАН. И то ладно. Некоторые себя чувствуют евреями, только когда обзовут.

ЯША. Слушай, ты бы таблеток попил каких-нибудь. 

КОГАН. А это, дружочек, не твоё дело. Ты на себя посмотри. Не со стороны посмотри, а в упор, как завещал великий Шолохов. Пойду я, дружочек. (Уходит.)

ЯША. Если бы я не был евреем, я был бы антисемитом!

АНЯ (входит). Зачем же так орать?

ЯША. Анька!

 

Она приближается, кладёт ему руки на плечи.

 

Вот дядя говорит, что любит студентов, а ты хоть кого-нибудь любишь?

АНЯ (улыбаясь). Тебя.

ЯША. Нет, я серьёзно.

АНЯ. Когда-то я любила всё человечество. Теперь моя любовь мертва, и на её могиле растёт репейник.

ЯША. Прекрати.

АНЯ (садится). Я люблю свой народ. Его музыку. Его язык. Но как научиться правильно говорить на нём, когда грёбаная Руссия сломала тебе психику и биографию?

ЯША. Лучше останься здесь и работай.

АНЯ. Типа, в ресторане петь? Или, как ты, перебиваться копеечными статьями?

ЯША. Я уже два дня пишу статью, за которую заплатят не копейки.

АНЯ. Угу. Два дня. А написал два абзаца.

ЯША. Это ты ничего не делаешь, только грозишься уехать в Израиль, будто тебя кто-то держит или на дворе семьдесят седьмой год.

АНЯ. А что я должна делать? Я болею, у меня справка.

ЯША. Какая справка? Ты здорова, как лошадь, и скачешь по лестнице, как коза.

АНЯ. Из районной поликлиники.

ЯША. По-моему, тебе нужна справка… из другого лечебного учреждения.

АНЯ. Только что ты говорил, что я абсолютно здорова.

ЯША. Да мне плевать!

АНЯ. Мужская логика.

В дверь звонят. Яша открывает, входит поддатый Валька. Аня быстро уходит.

 

ВАЛЬКА. Как живёшь, мудозвон? А я всю ночь  думал, что тебе подарить, и, кроме бутылки водки, ничего в голову не пришло.

ЯША. Нормальные люди по ночам занимаются другими делами.

ВАЛЬКА. Это у тебя одно на уме. А для меня это не главное. Сначала надо вырастить дерево и только потом – сына. Дерево, фигурально выражаясь, свободы.

ЯША. Ну всё. Пошли лозунги. Свобода, равенство и блядство.

ВАЛЬКА. Это у тебя одно блядство на уме, а у меня – общественная деятельность.

ЯША. Ты что называешь блядством – гражданский брак?

ВАЛЬКА. Брак, не заключённый по закону Мойше и Израиля, называется именно так.

ЯША. Валь, я не понимаю. Какой смысл заранее нажираться? Ты здесь полчаса не просидишь – тебя срубит. Ты по дороге выпил ту самую бутылку водки, которую хотел мне подарить?

ВАЛЬКА. Я?  Нажрался? Да меня ни один живой человек не видел, чтобы я нажрался. Выпившим – видели. Поддатым – видели. Но чтобы я валялся где-нибудь…

ЯША. Ну да, ты только драться лезешь. Причём орёшь, что надо бить морды фашистам, а в итоге битой оказывается моя морда.

ВАЛЬКА. Прости. Бывает.

ЯША. Чтоб больше не было!

 

Звонят в дверь. Входит не очень трезвый Борис Горнфельд.

 

ВАЛЬКА. Боря!

БОРИС. Допустим.

ЯША (без энтузиазма). Какие гости.

БОРИС. Коган, родной мой, я понимаю, что я, космополит, здесь так же уместен, как пиво на витрине магазина коллекционных вин. Да, кстати, вот пиво. Не знаю, что ещё тебе подарить. Извини, оно не кошерное.

ЯША (в сторону). Началось…

 

Звонят в дверь. Входят Вика, Эля и Аркадий.

 

ЭЛЯ. Привет.

АРКАДИЙ (мрачно). Привет.

ЯША. А Лёвка где?

АРКАДИЙ (мрачно). По бабам.

ВИКА. Радоваться надо, он бы отвлёк наше внимание от всех вас вместе взятых.

АРКАДИЙ. Он взял у меня деньги и ушёл. По бабам. С моими деньгами.

ЯША. Садитесь, предупреждаю: из закуски только бутерброды и консервы.

ЭЛЯ (придуриваясь). Шо ж ваша Аня таки не жена вам, шобы приготовить вам закуску?

ЯША. С моей помощью Аня решает другие проблемы.

БОРИС. Да, забыл сказать… (Звонят в дверь.) Мишка обещал привести Сашу Рубинштейна.

ЯША. Пару раз я его видел в ульпане. Он из Усть-Печёрска. Стихи пишет. Откуда в Усть-Печёрске евреи?

ЭЛЯ (придуриваясь). Боже ж мой, где нас таки нет?

 

За сценой голоса Вальки, Миши и Рубинштейна. Входит Аня.

 

БОРИС. Анечка, здравствуй. Мы с Мишкой заходим в общагу, а там Сундуков сотоварищи спаивают Рубинштейна. Даже не спаивают – вытягивают из него сотню очередную.

ЯША (разливая водку). И что?

БОРИС. И я говорю Мишке: мне срочно в редакцию надо, а ты давай уводи его. Вот, идут. 

 

Входят Миша Руткевич, Валька и Саша Рубинштейн, мальчик лет восемнадцати.

 

ВАЛЬКА. Саша, нахрена ты с этими антисемитами пьёшь? Им твои деньги нужны, а не твоя интересная личность. Я зачем тебя водил в еврейское студенческое общество?

АНЯ. Он, в конце концов, имеет право пить с кем угодно.

ЯША. Понеслось. (Разливает водку.) Права человека. Свобода, равенство и пьянство.

САША. Я статуя свободы алкоголиков. (Встаёт в маловразумительную позу.)

МИША. Я Сундукову говорю: ты чё делаешь? А он говорит: не запрещайте детям приходить ко мне. Христос нашёлся.

ЯША. Ребят, а сюда-то Сашу зачем притащили?

БОРИС. А куда его ещё вести из этой, excuse me, жопы?

АНЯ. Он там живёт.

МИША. Я понимаю, здесь тоже пьют,  но мы не могли смотреть, как эти паразиты тянут из него деньги. Он же не соображает ничего.

САША. Я соображаю, что мне надо заклеить рот скотчем, иначе я полезу ко всем целоваться. У Сундукова был день рождения. То есть, ещё идёт. То есть, уже вечер. (Падает на стул.)

ВИКА. Бедный ребёнок.

ЯША. Здесь вытрезвитель?

ЭЛЯ (серьёзно). Коган, твоё наплевательство на всех и вся мне известно не с лучшей стороны.

ВАЛЬКА. Речь идёт о твоём брате в законе. В законе Мойше и Израиля.

САША. Братья – это ужасно. Потому что когда братья собираются – получается Холокост. Или Холокводка.

ВИКА. Не наливайте ему, а?

 

Все пьют.

 

САША. Меня не будет тошнить. Вот те крест, звезда Давида, красный крест и красный полумесяц.

ВАЛЬКА (встаёт). Я хочу сказать тост.

САША. Стоп! Мне больше не наливать. Коган, я тебе это говорю как человеку, во-первых, и как главному разливателю, во-вторых.

БОРИС. Аня, я в прошлый раз тут книгу забыл. Ты не знаешь, где она?

 

Выразительно смотрит на Аню, они вместе выходят. Яша провожает их ненавидящим взглядом.

 

ВАЛЬКА. Я хочу сказать: Якову Григорьевичу Когану неделю назад исполнилось сами знаете сколько, и я очень этому рад, потому что хотя Яша очень плохой человек – с другой стороны, он очень хороший человек.

 

Хохот.

 

Борис и Аня на кухне; там бардак.

 

БОРИС (вполголоса). Ну, как ты?

АНЯ. Ужасно. Денег нет. В посольстве все козлы. Скоро приедет Яшин отец и выгонит всех к чёртовой матери.

БОРИС. Ах ты, бедная. (Гладит её по голове.)

АНЯ. Кому я ещё могу бесплатно пожаловаться на жизнь?

БОРИС. Ко мне пристаёт Вика, не обращай внимания.

АНЯ. Она ко всем пристаёт. Сейчас наверняка привязалась к Яше.

БОРИС. А я вчера обнаружил дома нашего дорогого Мишу Руткевича. И тёщу, она орала, что моя жена – юдофилка. И жену, которая врёт, что между ней и Мишей ничего не было. Пора, наверно, разводиться.

АНЯ. Серьёзно?

БОРИС. Нет, милая, я шучу. Всё время шучу.

АНЯ. Яшкин дядя совсем на почве антисемитизма спятил. Я уже боюсь людей,  которые говорят про антисемитизм.

БОРИС. Ничего, ничего. Уедешь в Израиль, и будут там одни добрые евреи. Которые могут в тебя швырнуть пустой бутылкой, если увидят в субботу с непокрытой головой.

АНЯ (жалобно). Мне приснились холмы в Ханаане – жёлтые и лиловые. И солнце заходит, как чёрт знает что.

БОРИС. Почему лиловые?

АНЯ. А почему ты не набил Мише морду?

БОРИС. Мы же интеллигентные люди. Пусть забирает мою жену и мучается.

АНЯ. А я хочу забрать себе холмы.

БОРИС. Понимаю, это государство виновато, что хрупкая девушка будет более востребована в роли солдата, чем в роли оперной певицы. Но всё-таки жаль.

АНЯ. Я не хрупкая, у меня разряд по стрельбе.

БОРИС. А я бы не поехал стрелять.

АНЯ. Боишься?

БОРИС. А ты?

АНЯ. Ну, меня и здесь могут убить. Только там больше гарантия, что после моей смерти по мне прочитают кадиш.

БОРИС. Да иди ты со своим чёрным юмором.

АНЯ. Это не юмор. Это правда. У меня в Питере была знакомая, она уехала в Израиль со словами: «Не могу больше». Поучилась в Иерусалимском университете и вернулась. С теми же словами.

БОРИС. А теперь?

АНЯ. Теперь, кажется, опять в Израиле.

 

На кухню вваливается Глускер.

 

ВАЛЬКА. Много я в жизни встречал судаков. Но такого, как Яков Григорьевич Коган, вижу впервые.

АНЯ. Боря, если я чувствую, что мне что-то надо, значит, именно так и надо, понимаешь?

ВАЛЬКА. А я чувствую, что Яков Григорьевич Коган…

БОРИС. Пошли, им без нас скучно.

 

Гостиная.

 

БОРИС.

 

Сидят евреи вкруг стола,

Твердят про Божии дела,

И возникает действо

Спасения еврейства².

 

Ещё там есть строчка: «Да, никудышный я еврей». Это про меня.

ВАЛЬКА. Я думал, ты скажешь: про Якова Григорьевича Когана.

ВИКА. Валя…

ВАЛЬКА. Всё под контролем.

ЭЛЯ. Боря, не надо приколов. Почитай что-нибудь серьёзное.

БОРИС. Я вообще не понимаю, как можно что-нибудь серьёзное читать. А уж писать – тем более.

ЭЛЯ. Ну, Боря…

 

БОРИС.

 

Я младшей родины моей

глотал холодный дым

и нелюбимым в дом входил

в котором был любим

где нежная моя жена

смотрела на луну

и снег на блюде принесла

поставила к вину

она крошила снег в кувшин

и ногтем всё больней

мне выводила букву «шин»

в сведении бровей

узор ли злой её смешил

дразнила ли судьбу

но все три когтя буквы «шин»

горели в белом лбу

 

я встал запомнить этот сон

и понял где я сам

с ресниц солёный снял песок

и ветошь разбросал

шлем поднял прицепил ремни

и ряд свой отыскал

при пламени прочли: они

сошли уже со скал

но я не слушал а ловил

я взгляд каким из тьмы

смотрело небо свысока

на низкие холмы

и в переносии лица

полнебосводу в рост

трезубец темноты мерцал

меж крепко сжатых звёзд.

 

ЭЛЯ. Это чьё?

БОРИС. Генделев. Называется «Ночные манёвры под Бейт-Джубрин».

ЯША. Бейт-Джубрин – это где?

АНЯ. Чуть подальше Бердичева.

САША. Почитай лучше сонеты Маршака в переводе Шекспира. Кстати, у Маршака переводы лучше, чем стихи.

АНЯ. Это идиоту ясно!

САША. Так я идиот и есть. Шма, Исраэль, в тебя посрали!

ВАЛЬКА. Заткнись, а то получишь в морду.

БОРИС (Ане). Впервые я встретил свою жену в метро, она играла на скрипке и собирала деньги, потому что денег у неё совсем не было.

ВАЛЬКА. Давайте выпьем!

БОРИС. Обычно она играла «Полонез» Огинского или «Метель» Свиридова. То есть попсу. Мне её жалко стало.

САША. Коган! У тебя есть армия долбаных солдат? Она должна меня уложить.

ВАЛЬКА. Надо что-нибудь спеть!

ЭЛЯ. Давайте «Лехо доди».

ЯША. Ну-ну.

ВАЛЬКА. Щас! (Настраивает гитару.)

АНЯ. Только не надо подъездной фигни типа «Изгиб гитары жёлтой».

ВАЛЬКА. Она не жёлтая. Она так облезла, что вообще непонятно, какого цвета.

 

Хохот.

 

ВАЛЬКА (орёт).

 

Ну, что ты смотришь на меня в упор?

Глаз твоих не испугаться мне, паскуда.

Давай окончим этот разговор,

Ведь он у нас с тобой не в первый раз.

 

Не любишь – брось, бросай,

Жалеть не стану.

Я таких, как ты, блядей, вагон достану.

Или поздно, или рано

Ты всё равно ко мне придёшь,

Пешком, по шпалам, босиком,

В одних трусах, а не придёшь –

И хуй с тобой, синявка ёбаная, блядь, зараза, сучья харя!

 

БОРИС. Цвет молодой еврейской интеллигенции.

ЯША. Мужики! Где ваш музыкальный вкус? Я понимаю, дамы, поддавшись обаянию Глускера, могут снисходительно отнестись к этому вою. Но вы...

ЭЛЯ. Уложите Сашу спать! Аня, хоть ты уложи Сашу. Эти слушают не ушами, а жопой.

БОРИС. Собирательный образ еврейской интеллигентки.

ЭЛЯ. Что за люди, боже мой!

БОРИС. Глупые люди, или Еврейский день рождения. Комедия Бар-Йосефа³.

ЯША. Сам ты Бар-Йосеф. И всё, что ты делаешь, сплошная комедия.

САША (роняет голову на стол). Хороший способ занюхивать водку – столом.

БОРИС. Ты сам долго ломал комедию. А наломал дров.

ЯША. Ну, скажи мне, в чём я виноват?

ВАЛЬКА. Вы вообще о чём?

 

Звонит телефон. Аня выходит. Вика подсаживается к Борису.

 

БОРИС. Я пойду скоро. Мне ещё два текста переводить.

ВИКА (разочарованно). Бог в помощь.

БОРИС. К богу у меня только два вопроса: «Когда же я сдохну?» и «Когда же я высплюсь?»

ВИКА. Мы уснём, Мендель, мы уснём.

 

Склоняет голову к нему на плечо. Саша начинает медленно падать под стол. Занавес.

 

ДЕЙСТВИЕ 3.

 

Та же комната после полуночи. На столе несколько пепельниц, грязная посуда, под столом пустые бутылки. Аня и пьяная Вика пытаются прибраться.

 

ГОЛОС МЛАДШЕЙ ДОЧЕРИ ТАМАРЫ ПАВЛОВНЫ (за сценой). Мама, смотри, вот этот чёрный с бородой масло украл.

ГОЛОС БОРИСА. Да, именно я. Украл. И съел. (Удаляющиеся шаги.)

ГОЛОС ТАМАРЫ ПАВЛОВНЫ. Что же это такое?! Молодой человек! (Злобно.) Стой, тебе говорят! (Пауза.) Сволочь поганая!

ВИКА. Что ты лезешь к Борису, тебе Яшки мало?

АНЯ. Я ни к кому не лезу.

ВИКА. Не пизди! Нашла красивого парня с квартирой и всё равно с жиру бесишься.

АНЯ. Я бешусь?..

ВИКА. Ты! Только не говори мне, что у тебя отец алкоголик, мать бомжиха,  постоянная прописка в Урюпинске, и от такой жизни тебя спасёт только Израиль.

АНЯ. Откуда у меня деньги? Моя бабка антиквариат не воровала, чтоб я потом могла его продать. У моей бабки был свой антиквариат.

ВИКА. Что-о?

АНЯ. Хуй в пальто. А Бориса можешь забрать себе. Тем более что он скоро бросит свою скрипачку.

ВИКА. Не нужен он тебе, да? Будто не знаешь, какие связи у его папочки.

АНЯ. Забирай Бориса с его папочкой. А заодно Яшу с его дядюшкой. Но не смей мне хамить.

ВИКА. Яша на тебе не женится, кому нужна такая психопатка. Поэтому и отдаёшь. Легко отдать то, чего у тебя нет.

АНЯ. Господи! Как тяжело общаться с бабой, у которой на уме одни мужики!

ВИКА. Да я тебе сейчас…

АНЯ. Заткнись.

ВИКА. Сука поганая!

АНЯ (подступая ближе). Ну, давай посмотрю, как ты мне сейчас.

 

Начинают драться. Аня заламывает Вике руку и прижимает её к стене, та  старается вырваться. Вбегают Яша и Валька.

 

ВАЛЬКА. Разними, она её убьёт.

ЯША. Стану я лезть…

ВИКА. Сука! Я на тебя такую маляву накатаю!

АНЯ. Катай! Прошмандовка!

 

Входит Коган и на секунду застывает на месте, потом бросается их разнимать. Вика плачет и ругается матом.

 

АНЯ. Александр Семёныч, вы бы очки пожалели. Собью ненароком.

КОГАН (снимая и протирая очки). Говори мне потом, Анечка, что ты смертельно больна. 

ЯША. Дядя, ты что-то рано.

КОГАН. Чьё, голубчик, собачье дело, когда мне возвращаться, и почему вы опять устроили то же, что всегда?

ВИКА. Валь, нет, ты видел? Ты видел?

ВАЛЬКА (Вике). Чё ты орёшь? Нечего было за каждыми штанами бегать.

 

Вика даёт ему пощёчину.

 

КОГАН. Дорогие мои, а не пойти бы вам… домой?

ЯША. Куда я, блин, пойду?

ВАЛЬКА (Когану, тихо.) Александр Семёныч, у нас там один человек лежит, болеет. Сын Марины Рубинштейн.

КОГАН. Не знаю такой.

ЯША. Здесь больница?

ВИКА (Вальке). Кретин! Второй час ночи! Денег на такси нет!

ВАЛЬКА (шёпотом). Бегать за каждыми штанами и врать про меня не боишься. Хрен я тебя провожу!

 

Вика начинает рыдать.

 

КОГАН. Пойдёмте, я вас провожу. Бардак убрать немедленно. Гриша вернётся со дня на день, ты понял, голубчик?

 

Уходит с Викой. Валька несколько секунд молча стоит на месте, потом  выбегает следом.

 

ГОЛОС ВАЛЬКИ (за сценой). Александр Семёныч! Подождите! (Пауза.) Вы мне после этого зачёт поставите?

ГОЛОС КОГАНА. Конечно, дружочек. Я всем ставлю зачёты.

 

Яша опускается за стол, курит. Возвращается Валька.

 

ВАЛЬКА (осматривая кухню). Это пиздец, что бабы устроили.

ЯША. Бабы разучились нас любить. Бог устал нас любить. Есть такая песня: «Бог просто устал нас любить».

ВАЛЬКА (с пафосом). Бог никогда не перестанет любить свой народ.

ЯША. Иди ты в жопу, Глускер. Хватит действовать на меня, как кислота на старую и грязную монету⁴.

 

За сценой шум падения.

 

ВАЛЬКА. Блин! Рубинштейн!

 

Все уходят.

 

Комната, где на кровати лежит пьяный Саша Рубинштейн. Рядом с кроватью ведро и пепельница.

 

ВАЛЬКА. Честное слово, Яш, ни за что бы его к тебе не привёл, но ему сейчас до общаги не добраться.

ЯША. Да пускай валяется, лишь бы не упал и морду себе не разбил.

АНЯ. Надеюсь, он ничего лишнего не слышал, а если и слышал, то не понял.

САША (медленно сползая с кровати). Аня, подойди сюда. Не бойся, целоваться я не полезу, потому что недавно блевал.

АНЯ. Утверждайте потом, что мужики не свиньи. Вот, этот ещё не мужик, но уже свинья.

 

Валька подхватывает Сашу и укладывает обратно на кровать.

 

САША (бормочет). Глускер… Вы с Шахнович – ебицкая сила. Вы должны понятно что делать. Так что давай. Я всё равно в жопу пьяный и ничего воспринимать не могу.

ВАЛЬКА. Ты ошизел совсем, что ли?

САША. Ага. У меня всё перед глазами двоится. Два Яши, дайте хоть один платок.

ЯША. Интеллигент хренов. Платок ему подавай! На спине не лежи, бля!

ВАЛЬКА (как бы между прочим). А водки больше нет, да?

САША. Можете пить из меня. Во мне почти бутылка водки.

ВАЛЬКА. Ну, я же вчера не такой был! (Задумываясь.) Хотя меня тоже носили.

САША. Скажите двум Яковам, чтобы они не обижались на то, что два меня блевали в два ведра. 

ЯША. Спи, бля!

 

Саша истерически ржёт. Яша материт его и переворачивает на живот, чтобы тот не упал с кровати. Саша постепенно затихает.

 

ВАЛЬКА. Всё. Типичная поза «не трогайте меня, алкоголика».

САША. Я два алкоголика. (Хлюпает носом.)

ВАЛЬКА. Ты плачешь, что ли?

САША. Нет. У меня обычный насморк, только его два.

ВАЛЬКА. Может, его прирезать, чтобы не мучиться? С ним же можно сейчас делать всё, что угодно.

САША. Если будете делать, что угодно, то пойдёте сами знаете куда. (Пауза.) Ну, не обкладывать же всех хуями.

ЯША. Как будто анаши обкурился.

САША. Я вообще не курю. Мне нельзя, у меня простуда.

ЯША.  А пить тебе можно?

САША. А пить можно. И вообще, не спрашивайте меня, я алкоголик.

ЯША. Тебе ещё надо много трудиться, чтобы им стать.

 

Саша кашляет.

 

ВАЛЬКА. Ты в больницу ходил?

САША. Ходил.

ВАЛЬКА. И что?

САША. Нихуя!

ЯША. А ведь это и мы виноваты.

САША. Нет. Виноваты я и Сундуков. Водка была сундуковская, а пил её я.

ЯША. На месте Сашиных родителей я бы забрал его из института. Или снял ему комнату.

АНЯ. Ага, с хозяином-уголовником или бабкой-маразматичкой. А на отдельную хату у его стариков денег не хватит.

САША. Хватит. Я говорю, что хватит. А устами бухого глаголет истина.

АНЯ. Ну, у меня, как говорится, ни слов, ни комментариев.

ВАЛЬКА (с пафосом). Комментарии должны быть к Торе, а не к пьяному бреду. 

САША. Пришли евреи к Исааку Абрамычу, типа, научи нас Торе. А он говорит: «Пиздец вам, евреи. Вот и вся Тора, остальное – комментарий».

ЯША. Кто такой Исаак Абрамыч?

ВАЛЬКА. Раввин синагоги на Бронной.

АНЯ. Валя, вынеси бутылки.

 

Валька бросает взгляд на забитое мусорное ведро, не долго думая, берёт со стула авоську, запихивает туда бутылки и выходит с ними, сделав такие сложные щщи, будто несёт израильский флаг.

 

САША. Почему сегодня у всех день рождения?

АНЯ. Они против тебя сговорились.

САША. А почему я на одном дне рождения смог напиться, а на втором уже не могу?

АНЯ. Потому что пить надо меньше.

 

За сценой неразборчивая перебранка.  Выделяется визгливый голос Тамары Павловны, остальное тонет в уличном шуме. Яша выходит из квартиры.

 

САША. Куда бы мне тоже пойти, если смогу?

АНЯ. Ты никуда пойти не сможешь, грохнешься где-нибудь.

САША. Так где бы мне грохнуться?

АНЯ. В пизде, на верхней полке, где ебутся волки.

САША. А я сейчас буду ебать эту комнату!

АНЯ.  Я тебе поебу!

САША. Тогда буду ебать тебя.

АНЯ.  Я тебе не дам.

САША. Ну, знаешь… В жопу пьяному – и не дать! Пиздец! Весь мир – пиздец! Но если бы мир не был пиздецом, в нём было бы гораздо хуёвее жить.

 

Возвращаются Яша и Валька.

АНЯ. Опять соседка? Что ей надо?

ВАЛЬКА. Говорит, что мы евреи.

АНЯ. Этого следовало было ожидать.

САША. Яши, вас сколько?

ЯША. Десять!

АНЯ. Ну, хотите, я её изобью? Вы же мужчины, вам неудобно.

ВАЛЬКА. Нет уж, хватит.

САША (осторожно). Тут можно кашлять?

АНЯ. Можно.

САША. А блевать?

 

Валька возводит глаза к потолку. Яша щёлкает зажигалкой.

 

АНЯ. Товарищи, от таких дел я желаю повеситься.

САША. Аня, тебя сколько?

АНЯ. Шестьсот шестьдесят шесть.

 

Саша сползает с кровати, Валька укладывает его на место.

 

САША. Она всегда хотела бутылочку… Богоматерь, то есть. И девочку.

ЯША. Это он про что?

ВАЛЬКА. Вспоминает сегодняшние богохульные анекдоты.

САША. На автотрассе трава не растёт. У одной жинки лобок стёрся, а она была трезвая. Понимаете? И поэтому – пиздец! (Пауза.) А сколько мне лет?

 

Пауза.

 

ВАЛЬКА. Восемнадцать.

САША. Пиздец! Пиздец!.. Пизде-ец…

АНЯ. Тебе плохо?

САША. А хуй его знает. Я же не хуй. Но знания есть у всех, их только надо уметь раскрыть.

ЯША. О господи.

САША (Ане). Ты это умеешь. Ты знаешь больше, чем хуй. Больше, чем все хуи мира, вместе взятые. Можно блевать в ведро?

 

Валька подвигает ему ведро.

 

Это ведро? Это не ведро. Это пиздец.

ВАЛЬКА. Ешь, что дают. (Придвигает к кровати тумбочку, чтобы Саша не упал.)

АНЯ. Вот бы его сейчас сфотографировать, а фотографию мамаше послать.

ЯША. Портрет художника в юности.

ВАЛЬКА. Саш, тебе, может, поспать?

САША. Не могу. И не хочу.

 

Полутемно. Аня сидит на кровати, расчёсывая волосы. Яша у окна курит. За сценой голос пьяного Саши:

 

Литературный род – это вид крайнего эгоизма. Поэтому нельзя разделять на роды литературу и людей. Понимаете? Если вы этого не поймёте, то я сблюю.

 

Кашель, стоны.

 

Блевать очень хуёво! Глускер, тебя сколько? Глускер, ты куда ушёл?

ГОЛОС ВАЛЬКИ. И родится же на свет божий такое уёбище!

ГОЛОС САШИ.  Я пиздец! Я пиздец!

ГОЛОС ВАЛЬКИ. Ты просто ещё не нашёл своего места в жизни.

ГОЛОС САШИ. Где место пиздецу?

ГОЛОС ВАЛЬКИ. В пизде!

ГОЛОС САШИ. Выкинь меня в пизду!

ГОЛОС ВАЛЬКИ.  Я тебя сейчас в коридор выкину!

ГОЛОС САШИ. Не-ет. В пизду!

ГОЛОС ВАЛЬКИ. Не найдётся такой пизды…

ГОЛОС САШИ. Неужели не помещусь? Я не такой большой.

ГОЛОС ВАЛЬКИ. Спи, бля!

ГОЛОС САШИ. Часто пишется «хрен», а читается правильно «хуй». Это М-мандель… штам.

ГОЛОС ВАЛЬКИ. Слушай, ты, засранец, если ты сейчас не заснёшь, я тебя в Мавзолее с почестями похороню, понял?

ГОЛОС САШИ. А почему меня – в Мавзолее, а Мандельштама – нигде? Его тоже надо… туда.

ЯША. Когда я пытался говорить правду, дядя стыдил меня: «Провинция! Бердичев!» А потом мне самому надоело говорить правду.

АНЯ. А я уже пять лет не живу с роднёй, и мне никто ничего не говорит. Кроме глупостей.

ЯША. Знаешь, может быть, я просто не прав. Может быть, он не устал любить именно нас, а вообще устал. 

АНЯ. Александр Семёнович?

ЯША. Бог, дура.

АНЯ. Помнишь, у Нахмана из Брацлава: люди разучились нагибаться так низко, чтобы…

ЯША. ...подбирать его паскудные подачки.

АНЯ. Спокойной ночи.

ГОЛОС СОСЕДА (за сценой). Что-то евреи затихли. Подозрительно.

ГОЛОС ТАМАРЫ ПАВЛОВНЫ. Утром разберёмся. Утро вечера… это самое.

 

Медленно гаснет свет. Занавес.

 

 

ДЕЙСТВИЕ 4.

 

Утро. Звонят в дверь.

 

АНЯ (идёт открывать). Как вы все мне надоели.

 

Входит Петя Сундуков. 

 

ПЕТЯ. Здорово, мать. Саша здесь? 

АНЯ. Нет здесь никакого Саши.

ПЕТЯ. Ни фига себе. А где он?

АНЯ. Не знаю.

ПЕТЯ (садится, достаёт сигареты и зажигалку). В общаге его тоже нет. Мне Лёха сказал, что Боря Горнфельд его к вам повёз. Мне дико нужны сто рублей.

АНЯ. Сколько?

ПЕТЯ. Ну, пятьдесят.

АНЯ. Саши здесь нет.

ПЕТЯ (закуривает). Жаль. Ты как живёшь, мать? А у меня – полная жопа.

АНЯ. Петя, что тебе нужно?

ПЕТЯ. Бабла нет. Боря у меня Сашкин проездной забрал, я теперь, как дурак, через турникеты прыгаю. В общаге не у кого занять, хоть вешайся.

АНЯ. Бори здесь нет.

ПЕТЯ. Да понял я, что нет, а деньги есть?

АНЯ. Нет.

ПЕТЯ. Бли-ин…

АНЯ. На водку у тебя деньги есть, а на проездной нет?

ПЕТЯ (саркастически). Москвичи и евреи не работают, а  я должен?

АНЯ. Это какие евреи не работают?

ПЕТЯ. Вы, блин. По израилям летаете, а у нас на бутылку не хватает.

АНЯ. Бутылка стоит тридцать пять рублей, а ты просишь сто.

ПЕТЯ. Не сто, а полтинник. Я имею право выпить водки. Вы все передохнете, когда я пятый Нобель получу. Я имею право выпить водки.

АНЯ. Не знаю насчёт Нобеля, а по морде ты скоро получишь точно.

ПЕТЯ. Я, блин?! Это не мы вам должны, а вы нам, поняла?

АНЯ. Дверь вон там.

ПЕТЯ. Да ты чё, ты забыла, как мы с тобой водку пили?

АНЯ (жёстче). Дверь вон там.

ПЕТЯ. Евреи, пидарасы!

 

Аня распахивает дверь.

 

Офигела совсем, дура? Вы, жмоты пархатые…

 

АНЯ (берёт со стола графин и выплёскивает Пете в рожу). В следующий раз это будет кипяток. Понял?

 

За сценой возмущённые голоса соседей.

 

ПЕТЯ (скрываясь). Жидомасонка!

 

Аня захлопывает дверь.

 

ЯША (входит). Это кто ещё?

АНЯ. Будущий нобелиат.

 

Яша садится за стол, облокачивается лбом о руку.

 

А ты, как всегда, отсиживался? Тебя это, как всегда, не касается? Ты в курсе, что Холокост произошёл из-за таких, как ты?

ЯША. В курсе, в курсе. Уезжай от нас, таких, в Израиль и прихвати с собой Глускера, он достал.

АНЯ. Почему сразу Глускер? Почему бы тебе не приревновать меня к Горнфельду? Глускер – это уже несколько банально.

ЯША. Я исправлюсь!

АНЯ. Когда фашня придёт тебя убивать, ты тоже скажешь: я исправлюсь?

ЯША. Ты достала со своим пафосом.

АНЯ. Нет, ты мужик или где? Или что?

 

Входит похмельный Валька. Яша отворачивается к стене.

 

ВАЛЬКА. Всё! Я его проводил до остановки, а дальше пускай сам добирается. Видеть не могу их поганую общагу.

ЯША. Господи, на каком языке говорить с этими людьми, чтобы они заткнулись?

АНЯ. Валя, а домой поехать никак?

ВАЛЬКА. Не-а. Мать меня убьёт. Она уже неделю злая, её студенты в меде довели. Говорит, они там все вроде меня.

ЯША. Тут ваш Сундуков приходил.

ВАЛЬКА. «Ваш»?

АНЯ. И Яшка решил, что руки об его морду марать не будет. Лучше, если я их буду марать.

ВАЛЬКА (Яше). Пошли попиздим.

ЯША. Куда?

ВАЛЬКА. Пошли, пошли.

 

Отходят вглубь комнаты и начинают вполголоса ругаться. В дверь звонят. Аня открывает, появляется Елена Леонидовна.

 

ЕЛЕНА ЛЕОНИДОВНА. Валентин!

 

Валька останавливается напротив мамаши по стойке «смирно».

 

Дай сюда кошелёк.

 

ВАЛЬКА (достаёт из кармана кошелёк). В чём дело, ма, это не твои, это мой гонорар.

ЕЛЕНА ЛЕОНИДОВНА. Свой гонорар ты позавчера пропил.

ВАЛЬКА. Ну, ма…

ЕЛЕНА ЛЕОНИДОВНА. Пошли домой, хватит меня позорить.

ВАЛЬКА. ВАЛЬКА. Ну, ма, я взрослый человек… 

ЕЛЕНА ЛЕОНИДОВНА. Если тебя что-то не устраивает, снимай квартиру, только разве ты заработаешь на неё статьями на тему «Сионизм и эмпирокритицизм»?

ЯША. Тёть Лен, вы извините, ладно? Мы сейчас.

ЕЛЕНА ЛЕОНИДОВНА. Через две минуты.

 

Уходят. Елена Леонидовна тяжело опускается за стол, достаёт пачку «Беломора» и коробку спичек.

 

Аня, Вика мне сегодня позвонила. Я огорчена. Думаю, вы помиритесь. Вика неплохая девочка, просто люди в таком возрасте уже умеют зарабатывать деньги, но ещё не умеют зарабатывать их так, чтобы это не ударяло в голову.

АНЯ. Причём тут деньги? Она людей уважать не умеет.

ЕЛЕНА ЛЕОНИДОВНА (закуривает). Аня, ты девочка неглупая. Я рада за тебя. Рада, что ты нашла силы вырваться отсюда, у меня их уже нет.

 

Возвращаются Яша и Валька.

 

ЕЛЕНА ЛЕОНИДОВНА. Валентин, если я по дороге от тебя услышу хоть одно матерное слово, ты у меня пойдёшь к чертям собачьим. (Уходит с Яшей.)

ВАЛЬКА (Ане). Ничего, это она так. А вообще она у меня ничего. Бывай! (Тихо.) Звони. (Поёт.) «Я видел, Моисей вошёл по грудь в Иордан, теперь меня не остановить!»

АНЯ (одна; осматривается кругом). Никого нет. Хорошо-то как!

 

Звонит телефон.

 

Да. Ну. Да ну?..

 

Молча слушает, кладёт трубку, берёт сумку и выходит. Пустая сцена.

 

Появляется Григорий Семёнович, прилично одетый господин с чемоданом. Ставит чемодан в угол, осматривается, хмурится.

 

ГРИГОРИЙ СЕМЁНОВИЧ. Погуляли детки.

 

Достаёт из чемодана пакет с бутербродами и бутылку коньяка и несёт к столу.

 

М-да-а, детки.

 

Входит Александр Семёнович. Григорий Семёнович его не замечает.

 

КОГАН. Гриша!

ГРИГОРИЙ СЕМЁНОВИЧ. Саша!

КОГАН. Не ждали, не ждали.

ГРИГОРИЙ СЕМЁНОВИЧ. Совсем за молодёжью не следишь. Опять по бабам, старый ловелас? Когда я звоню, тебя никогда нет дома.

КОГАН. Гриша, я не у баб сижу. Я работаю. 

ГРИГОРИЙ СЕМЁНОВИЧ. Запустили квартиру. Яшкина девка всё ещё здесь? Почему не приберётся? Скоро придётся рюмки с собой привозить, эти не мыты с прошлого года.

КОГАН. А что я могу поделать? У меня семинар. Марианночка приезжала, звала к себе, но я не могу Яшу оставить без поддержки. Парень очень ранимый, художественная натура.

ГРИГОРИЙ СЕМЁНОВИЧ. Парню двадцать пять лет.

КОГАН. Двадцать пять лет в дерьме и позоре. Двести лет в России. Тысяча лет без храма.

ГРИГОРИЙ СЕМЁНОВИЧ. Саша, иди в жопу, старый дурак.

 

Пьют. Входит Яша и пару секунд любуется этой сценой.

 

Та же комната, прибранная с грехом пополам. В центре – сумка, в которую Аня пытается запихнуть шмотьё. Борис Горнфельд и Александр Семёнович бродят по комнате, пытаясь не хамить друг другу.

 

КОГАН. ...и я говорю ему: «Голубчик, на твоего сына ушло столько моих денег, что подсчитать их у меня не хватит ни сил, ни калькулятора». А он не верит. Я, видите ли, в чём-то виноват.

АНЯ. Не застёгивается!

БОРИС. Поживёшь немного – и вернёшься. Ты же просто посмотреть. Не нервничай.

КОГАН. Боря, как там Иосиф?   

БОРИС. В больнице. Извините за поведение Вальки. Мне самому его демарши малоинтересны, но, в сущности, у него прекрасная чистая душа.

АНЯ. Куда этот дурак дел плоскогубцы? (Уходит.)

КОГАН. Боря, вашей жене известно, что вы провожаете Аню?

БОРИС. Считаю нужным сообщить, что я сказал жене: «Мадам, вы кокотка. Падшая женщина. Жалкая гойша. Композиторская дочка и просто дура».

КОГАН. И этот пьян. А с виду незаметно... У меня была подобная история. Я развёлся.

БОРИС. А я пока не собираюсь. В Израиль не хочу, обратно в общагу тоже, тратить деньги на аренду – не стоит того: мне диссертацию писать, на что я книги покупать буду?

КОГАН. Ну, терпите. Катя сама вас выгонит.

БОРИС. Выгонит так выгонит. А потом я стану доцентом, и она будет локти кусать.

КОГАН. Боря, я без очков, посмотрите на стеллаже, пожалуйста, книгу Бека «Сущность иудаизма».

БОРИС. Я её не брал.

КОГАН. Да я не имею в виду, что вы её брали!

БОРИС. Нет. Именно это вы имеете в виду.

КОГАН. Так где же она?

 

Аня возвращается с плоскогубцами, чинит молнию на сумке.

 

БОРИС. Сущность иудаизма? Это Аня.

КОГАН (в сторону). Дурдом! (Громче.) Знаю, Боря, я учёный сухарь, а вы – люди тонко организованные, но, по-моему, вам всё-таки надо постараться поменьше пить.

ГОЛОС ТАМАРЫ ПАВЛОВНЫ (за сценой). Вить, слышал, к евреям родственник приехал? Большой начальник, а эту самую я всё же заберу.

МУЖСКОЙ ГОЛОС. Швырни ему эту самую… это… в рожу!

КОГАН (стоя у стеллажа, открывает книгу). «Яше на память от Эльвиры в день двадцатипятилетия».

БОРИС. Сущность религии – «Детский мир». Одни продают игрушку, другие играются. Песочница с куполом. Мировая песочница с куполом. Кто-то в продавцы подавался, но неудачно. Приходится играть. А он взрослый уже, из самого песок сыплется.

КОГАН. Идите уже, идите.

 

Аня и Борис уходят.

 

ГОЛОС ЯШИ (за сценой). Пап, не надо гнать. Какое сердце? Дядя здоров, как лошадь, и бегает по лестнице, как козёл. Что?.. Я кому-то сказал, что я тебя уговорил поселить его к нам?!

 

Григорий Семёнович что-то неразборчиво бормочет.

 

ГОЛОС ЯШИ. Он меня обещал познакомить с богатой бабой?! Да вы все свихнулись, я впервые об этом слышу.     

 

Занавес.

 

9 – 31. 05. 2002.