Камиль Зиганшин

Возвращение росомахи. Повесть. Продолжение

(Начало в №№ 1–4)

 

Потомство

 

Три незрячих щенка явились на свет ночью. Счастливая мать тщательно вылизала каждого с головы до хвостика. Первые дни малышей покрывала не шёрстка, а кремовая, слегка вьющаяся подпушь с более длинными и тёмными волосками на лапках. Сами подошвы лапок ещё долго были голыми.

Детёныши, оккупировав вкусно пахнущее, тёплое и мягкое материнское брюхо, либо спали, либо энергично сосали густое молоко. Теперь вся забота о пропитании подруги легла на Топа. В жилистом и сухом мясе падших оленей не было недостатка, а вот за парным надо было немало порыскать. Чтобы резкий запах не выдавал его, Топ перед каждым выходом тщательно вылизывал свою шубу и подолгу барахтался в снегу.

Самой подходящей для охоты погодой были безветренные, сопровождающиеся снегопадом дни. Особенно хорошо, если снег шёл крупными, пушистыми хлопьями и так густо, что видимость падала до десяти-пятнадцати метров. Топу это не мешало: он подходил к намеченной жертве, ориентируясь по преимуществу на запах.

В один из таких благоприятных дней Топ забрёл в старый, основательно заросший молодыми соснами и осиной горельник, полого спускающийся к ключу. Сквозь частую сеть парящих снежинок он разглядел несколько бурых пятен. Поцедив воздух, определил – лоси!

До предела ослабевшие в перестойной, дуплистой тайге животные только вчера обнаружили этот богатый сочными кормами подрост и с жадностью откусывали пучки хвои и тонкие мёрзлые побеги, обгладывали длинными, крепкими зубами горьковатую осиновую кору. Чтобы добраться до самых нежных веточек, грудью нагибали молодые стволы и, пропуская их между ног, объедали вершинку.

Лоси были до того слабы, что, пока пробивали траншею к следующему дереву, несколько раз останавливались отдыхать. От напряжения даже бока их вздымались. Видя такую беспомощность, Топ решил атаковать немедля. Шанс заполучить гору парного мяса так воодушевил его, что силы удвоились.

Заметив приближающуюся росомаху, стадо скучилось, приготовилось к обороне. Однако, стоя по брюхо в снегу, сохатые были лишены возможности использовать своё страшное оружие – удар копытом. Дрожа от возбуждения, Топ подошёл к стоящему несколько поодаль худому комолому бычку. Запрыгнув ему на спину, он стал вгрызаться в холку. Бычок, пытаясь сбросить наездника, отчаянно затряс, замотал головой, но безрезультатно…

Убедившись в смерти сохатого, Топ издал торжествующий рык и прямо на глазах всего стада приступил к трапезе. Ел жадно: зарываясь мордой под шкуру, отрывал куски парного мяса и, не жуя, проглатывал. Набив желудок, он, чтобы насладится сытостью и немного отвлечься от семейных забот, взобрался на утёс и развалился на спине, блаженно потягиваясь на припёке. Однако отдыхал недолго: отцовское чувство побудило его спуститься к туше. Он отгрыз от неё увесистый шмат и поспешил к семье.

Проползая по туннелю, Топ начинал тихонько, призывно урчать. Его «песня» вызвала в логове радостное оживление. Беззубые тупомордые малыши, неуверенно ступая неокрепшими лапками, подошли к нему и полизали аппетитно пахнущую плоть: есть мясо они пока не могли. А мать одолела его в один присест.

На двадцатый день глаза малышей открылись, но в них ещё долго стояла голубовато-молочная муть. Насосавшись молока, осоловевшие от сытости детёныши бессмысленно таращились друг на друга.

 

Как ни противилась зима, но настал день, когда весна, вооружённая жаркими лучами ожившего солнца, окончательно одолела её. Пропитанные тёплой влагой пузатые тучи в два приёма «съели» отмякшие сугробы. После этого надолго установилась ясная солнечная погода. Ласковые апрельские ветры мигом высушили южные склоны. На открытых бугорках проклюнулись сиреневыми платочками цветки сон-травы. Их уже обхаживали дородные, с оранжевыми загривками шмели. Преображались и деревья: лиственницы покрылись лёгкой седоватой дымкой, «заплакали» берёзы, ветви сосен затопорщились розовато-кремовыми свечками, припудренными белой пыльцой. 

По пробуждающемуся от зимней спячки лесу то и дело рассыпалась чистая и пронзительная дробь дятлов. Этих трудяг природа не одарила красивым голосом, и, чтобы не пугать самочек своим неблагозвучным пением, ухажёры пользуются отщепами и сучками деревьев, которые играют роль ксилофона. Подобные серенады их подругам, похоже, по душе.

Подбадривая неловких щенят, Ласка начала выводить детей на волю. Яркий свет слепил глаза и пугал малышей. Но уже в следующую вылазку они вели себя посмелей. Пошатываясь, обследовали камни и заросли кедрового стланика, от которого шёл смолистый, пьянящий дух. Мамаша отщипнула пучок хвои и стала жевать. Ребятня тут же последовала её примеру.

Внешне схожие, малыши сильно отличались по характеру. Старший, спокойный, медлительный, любил полежать. Младшие сестрёнки, наоборот, постоянно были в движении. Наевшись, боролись, гонялись друг за дружкой, кувыркались так, что, казалось, лишены костей. От вечной возни и беготни перед логовом всё было вытоптано. Пытаясь расшевелить братца, они прыгали на него, кусали за уши, хватали за хвост, а тот только сладко жмурился. Лишь изредка отмахивался либо, набычившись, недовольно урчал.

 

* * *

Занятый заботами о пропитании семейства, Топ находил время и для воспитания детей. Учил их добывать, сохранять пищу, распознавать запахи, различать лесные звуки, учил умению подкрадываться, пластаться по земле, надолго затаиваться и молниеносно, без промаха нападать. Учёба шла ежедневно: к осени малыши должны быть готовы к самостоятельной жизни.

А учителем он был строгим. Не обращая внимания на отчаянные вопли, без колебаний наказывал неслуха болезненным шлепком либо рыкал на него так, что провинившийся от ужаса припадал к земле. Если это не помогало, хватал не в меру расшалившегося отпрыска за холку и хорошенько встряхивал. В результате детёныши приучились слушаться отца не только с полуслова, но и с полувзгляда.

Умению добывать пищу Топ обучал детенышей на практике. Для этого он приносил ещё живую добычу и подзывал потомство. Тут уж братцу не было равных. Он первым набрасывался на жертву и трепал её, пока та не затихала. Иной раз отец клал перед детьми крыло или голову куропатки. Старший на неподвижную добычу не реагировал. Сестрёнок же вид перьев приводил в необычайное возбуждение. Они припадали к земле и не сводили с добычи глаз. Стелясь по земле, подкрадывались на расстояние прыжка и дружно набрасывались на птицу. Упираясь в землю лапками, начинали тянуть изо всех сил, каждая в свою сторону.

Как-то во время очередного урока на горячее солнце наплыла серая туча. Малышня сразу озябла, заскулила. Ласка увела их под бурелом, а Топ отправился на охоту.

От изуродованной молнией сосны донёсся робкий щелчок, похожий на стук падающих капель. Второй, третий… Минутная пауза – и новая осторожная очередь… ещё одна. Точнее, череда необычных звуков: скрежет, цвирканье, переходящие в точение.

Глухарь! Если удастся добыть, то на дня три хватит!

Петух сидел с опущенными вниз коричневато-пепельными крыльями на нижнем суку дерева и, ослеплённый страстью, исполнял одну любовную оду за другой. Начинал с серии щелчков – сухого тэканья, затем следовала звонкая трелька. А завершалась песня коротким, на три-четыре секунды, точением. В этот момент глухарь как бы отключается, не слышит и не видит. Высоко вскинутая чернявая с красным окоёмом вокруг глаз голова на зелёной с синим отливом шее вибрирует, а распушённый веером хвост подёргивается так, что слышно шуршание перьев.

Топ, стелясь по земле, сумел подкрасться довольно близко и, взобравшись на трухлявую валежину, уже готовился к атаке, когда в стороне, глухо квохча, низко пролетела рыжеватая глухарка. Росомаха замерла. Капалуха села на соседнее разлапистое дерево и принялась, не обращая на певца внимания, откусывать кончики веточек и завязи шишек. Благодаря острым краям светло-жёлтого клюва, делала она это одним прикусыванием.

Топ успокоился и, когда петух в очередной раз устремил к небу украшенную брусничными бровями голову, прыгнул на него. Задние лапы при толчке соскользнули с влажной коры, и Топ едва дотянулся когтями до кончиков чёрного с белым крапом хвоста. Петух, оглушительно хлопая громадными крыльями, взмыл вверх, а огорчённый неудачей Топ побрёл искать другую поживу. Во время токования боровой дичи в ней не было недостатка.

Тишину леса вскоре взорвал резкий хохот ошалевших от брачных страстей белых куропаток. Они с криками перелетали с места на место, красуясь перед наблюдавшими за ними курочками. Тут уж Топ не оплошал. Два петушка отчасти компенсировали неудачу с глухарём. Одного он съел сам, а второго отнёс в логово.

 

В конце мая семья спустилась в долину. Здесь на речной пойме уже вовсю зеленели не только осины, но и лиственницы. Погустевший лес оглашался звонким пением лесных птах.

Детеныши росли быстро. В три месяца они внешне уже мало отличались от родителей, только были в четыре раза меньше весом. После каждой удачной охоты и сопутствующей ей трапезы молодняк принимался беззаботно резвиться: бегать наперегонки, гоняться друг за другом, кувыркаться, нападать из засады. Взрослые не отставали. Кувыркались, бегали вместе с ними. Тут уж начиналась общая свалка.

Мирно и безмятежно протекали долгие летние дни. Отдыхала семья обычно в пещерке возле родничка, бьющего прямо из-под корней ели. В ней не докучали мошкара и прочие кровососы, а в жару всегда было прохладно. У входа на каменной плите частенько грелись под солнцем свернувшиеся в клубок змеи. Когда росомахи проходили мимо, они расползались по своим убежищам. Звери не обращали на них внимания – еды и без того хватало.

К июлю, когда стали поспевать ягоды, выводок перебрался в горельник. Первой вызрела жимолость. Тёмно-синие продолговатые ягоды имели приятный, кисло-сладкий с лёгкой горчинкой вкус. Следом подошла черника, красящая язык в чёрный цвет.

Вот и любимая голубика поспела. Невысокие, с коричневыми стеблями кустики были столь густо усыпаны тёмно-синими, будто припудренными плодами, что за ними почти не было видно листочков. Набив желудки, звери ложились на спину и, радуясь солнцу, переворачивались с боку на бок. Лениво помахивая хвостами, урчали от удовольствия. За лето они так отъелись, что их тёмно-коричневая шерсть залоснилась.

 

В начале сентября неожиданно выпал снег. Не сбросившие листву ветви под его тяжестью ломались, а некоторые, согнувшись до земли, образовали шатры. Снег вызвал необычайный восторг у молодняка. Они купались, резвились, барахтались в искрящемся «пуху». Опрокидываясь на спину, скатывались со склона. Взбирались обратно и, раскачавшись на гибких ветвях черёмухи, плюхались на снег и вновь съезжали вниз. Особенно им нравилось то, что мягкий, пушистый покров приятно холодит ступни. Дурачились так до тех пор, пока мать строгим стрёкотом не призывала их к себе.

Топ с наступлением холодов оставил семейство и стал бродяжничать один. Обойдя несколько отрогов и ключей, он не встретил ни одного достойного внимания зверя. Приходилось довольствоваться лишь нерасторопными куропатками. Ему всё чаще вспоминались тропы двуногих, на которых всегда можно было поживиться мясом из амбарчиков. Воспоминания о лёгкой добыче влекли, не давали покоя.

 

Плен

 

С очередной почтой Подкова привёз Степану бандероль из охотуправления. Уходя, напомнил:

– Ты, Степан Ермилович, не забывай. Долг-то не весь погашен. За просрочку уже проценты тикают.

– Да помню я, помню. Рассчитаюсь. Но и ты не забывай, что Мавра должен вернуть.

– Сколько тебе объяснять – сбежал он от меня почти сразу.

– Это не моя проблема. Ко мне он не приходил. Так что и с тебя проценты будут.

Подкова хотел было что-то возразить, но передумал и вышел, хлопнув дверью.

Степан распечатал бандероль. В ней было несколько пачек бланков по учёту и письмо с заданием отловить и доставить в город одну росомаху. В отдельной коробочке – капсулы для усыпления животного и краткая инструкция по их применению. После передачи пойманной росомахи сотрудникам аэропорта ему предписывалось прибыть в охотуправление и получить новый мотоцикл.

Ошарашенный Степан несколько раз перечитал последний абзац.

Всё верно! Так и написано: «получить новый мотоцикл». Ну наконец-то! Окрылённый охотовед засобирался в тайгу. Расспросив мужиков, где кто видел в последний раз росомашьи следы, решил начать поиски с перевальной седловины у Сахарной Головы.

Следов росомах там действительно было много. Соорудив три амбарчика, в крайних оставил по глухариному крылу, а в средний положил аппетитный кусок оленины. В него предварительно вложил две капсулы снотворного. Сам устроился в буреломе, метрах в ста пятидесяти. Чтобы не замёрзнуть, накидал на снег лапника и, положив на него меховой спальный мешок, забрался туда.

Росомаха появилась у амбарчика в тот же вечер. Охотовед с удивлением наблюдал, как она отгрызла ветку и, потыкав ею у входа, ушла. Степан сразу понял, что это та самая росомаха, которая весь прошлый сезон безнаказанно опустошала путики промысловиков и гадила в их избушках.

«Чего ж она ушла? Видимо, смутило то, что не нашла капкан. Теперь вряд ли сюда вернётся».

Когда рассвело, Степан допил из литрового термоса какао со сливочным маслом, вынул приманку со снотворным и перебрался в соседнюю ложбину, где тоже были следы росомахи. Соорудил пару новых амбарчиков. Установив на входе капканы, закинул в пещерки мясо со снотворным.

Вторые и третьи сутки дежурства прошли впустую. Степан уже подумывал сменить место, но вечером четвёртого дня его терпение было вознаграждено.

Прежде чем приблизиться к амбарчику, росомаха долго нарезала вокруг него круги, подходя с каждым разом ближе. Принюхивалась, присматривалась. Наконец решилась. Отгрызла ветку. Когда железные челюсти вцепились в неё, безбоязненно вытащила мясо. Тут же съев, запрыгала дальше.

Выждав минут двадцать, Степан вылез из спальника и пошёл следом. Зверь опустошил и вторую пещерку и теперь брёл к перевалу. Прыжки становились всё короче. Прежде прямая строчка следов завиляла. Пройдя метров четыреста, охотовед наткнулся на росомаху, лежавшую за валежиной. При его приближении она с трудом встала и, сделав несколько шагов, опять легла. Охотовед посидел, дожидаясь, когда зверь окончательно уснёт. Подошёл минут через десять. В этот раз росомаха на него не прореагировала.

Степан никогда не признал бы в этом матёром холёном звере милого, весёлого увальня Топа, если б не характерное белое пятнышко на груди. Теперь сомнений не было – это Топ.

– Так вот кто донимал Подкову! Ай да Топ! Прямо-таки таёжный мститель, Робин Гуд!

Пока зверь не проснулся, охотовед поспешил связать ему лапы. При этом для надёжности задние притянул к передним. После чего надел на голову зверя мешок из плотной ткани. Накидав на снег еловых веток, уложил на них спящего пленника и сбегал за оставленными в засаде вещами. Степан торопился – действие препарата должно было скоро закончиться.

Засунув росомаху в спальный мешок (обездвиженный зверь быстро замерзает), привязал к нему верёвку и, выбирая путь почище, потащил спящего пленника к избушке.

 

Очнувшийся Топ никак не мог понять, что с ним происходит. Во тьме и непривычной тесноте его затуманенный препаратом мозг фиксировал лишь мягкие толчки. Потом его вдруг приподняли и аккуратно вытряхнули. Колпак с головы слетел, и Топ зажмурился от света. Когда глаза привыкли, огляделся. Он находился в бревенчатой, пахнущей дымом избушке двуногого. Вон и он сам. Сидит, наблюдает. По исходящему от него запаху памятливый Топ сразу признал в нём хозяина Мавра.

«Наверное, думает, что это я убил его пса, и решил отомстить. Как же ему объяснить, что Мавр умер от плохого мяса?»

Топ заворочался, пытаясь встать, чтобы позой, выражающей дружелюбие, дать понять, что не причастен к смерти его собаки. Но прочные путы не позволили ему даже приподняться. Стремясь освободиться от них, он извивался, дёргался всем телом, но безрезультатно.

Зверя охватила паника. Прежде он никогда не испытывал ощущения такой полной беспомощности. От нервного перенапряжения Топ забился в конвульсиях. Подобная реакция не обеспокоила охотоведа. Он знал, что у диких зверей, особенно взрослых хищников, попавших в неволю, такие припадки не редкость. Конвульсии тем временем становились всё слабее и наконец прекратились. Степан подошёл к росомахе и присел напротив.

– Не бойся, Топ! Я тебе ничего плохого не сделаю. Ты меня узнал?

Охотовед погладил росомаху по спине.

Топу эти прикосновения были знакомы. Он опять попытался выразительным взглядом донести до человека, что неповинен в гибели Мавра.

Степан чувствовал, что Топ пытается ему что-то сказать, но истолковал по-своему.

– Топ, дорогой, я чувствую, что ты мне друг, но в зоопарке тебе будет лучше. Там кормят, лечат. А тут тебе опасно оставаться. Ты так много нагадил местным охотникам, что они рано или поздно убьют тебя. Зоопарк – это твоё спасение.

Судя по тому, что зверь немного успокоился, Степану показалось, что он кое-что понял.

Топ положил голову на связанные лапы и попил воды, но от мяса всё-таки отказался.

Переночевав в зимовье, Степан на следующий день перевёз Топа домой. Сколотив из толстых плах клетку, стал ожидать пятого декабря (Подкова приезжал с автолавкой два раза в месяц: пятого и двадцатого числа). Степану не хотелось обращаться к Подкове, но по-другому росомаху в город не доставить. А не хотелось потому, что тот опять начнёт ныть насчёт долга, обвинять его в том, что он сам и выкрал Мавра.

 

Эту поездку Топ запомнил на всю жизнь: на ухабистой, с ребристыми намётами снега дороге постоянно трясло, кидало из стороны в сторону, больно било о деревянные стенки клетки. От едких, щиплющих нос и глаза выхлопных газов его тошнило.

На следующий день Степан с сотрудником охотуправления сдали росомаху в багажное отделение аэропорта. При выгрузке охотовед положил в клетку кусок оставшегося мяса и посмотрел на Топа, как бы извиняясь. Они не предполагали, что им предстоит встретиться ещё раз.

 

Неволя

 

В зоопарке Топа поместили в клетку из железных прутьев, стоящую в отдельном помещении. Весь день к нему подходили люди в синих халатах и восхищались:

– Красавчик!

– А мех-то какой: пышный, блестящий!

– Такой росомахи у нас ещё не было!

После томительного двухнедельного карантина под присмотром ветеринарного врача его перевели под вечер в просторный вольер. На металлическую сетку повесили табличку «Росомаха. Самый крупный представитель семейства куньих. Возраст 4 года. Кличка Платон».

Вправо и влево от Топа тянулись вольеры с другими обитателями зоопарка. Среди них были и необычные. Прежде он таких и не встречал. Очутившись после тесной клетки в просторном, обтянутом металлической сеткой вольере с грудой крупных камней в углу и толстыми корягами у «ручейка», Топ опрометью бросился вдоль стенки, ища лазейку, но тщетно: его нос повсюду упирался в стальное сито. Попробовал разорвать его зубами, да лишь сколол эмаль.

Цепляясь когтями за ячейки, взобрался наверх. Сетка была повсюду. Тогда Топ начал рыть когтями землю, однако вскоре упёрся в бетонный пол. Убедившись, что отведённое ему пространство не имеет выхода, умный зверь быстро успокоился. Съел мясо и забрался в бревенчатое логово.

Ночь прошла спокойно, а утром вокруг зашумело, забурлило: в проходы хлынул разношёрстный поток двуногих. Топа поразило множество запахов, исходящих от них. Люди ходили вдоль вольеров и рассматривали их обитателей. Топ довольно быстро привык к тому, что возле его ограды толпились люди, и старался не обращать на них внимания. Если кто его допекал, он нервно скалился и отворачивался. Единственный двуногий, приход которого радовал Топа, – это человек в синем комбинезоне. Он каждый день кормил Топа и убирал внутри вольера.

Справа за сеткой жила волчица. Она свыклась со своим положением, и даже летевшие в неё камешки не пробуждали в ней духа мщения. С утра до вечера лежала, положив голову на лапы, с равнодушным видом, поглядывая на людей исподлобья. По ночам же наводила воем тоску на всю округу. Зато в небольшом вольере слева всегда кипела жизнь: в отдельных секциях деловито сновали огненные колонки, с достоинством прогуливались знающие себе цену соболя.

Когда рано утром раздавался тугой, округлый звук «Платон! Платон! Выходи!», Топ понимал, что сейчас он получит порцию мяса, и вылезал из выкопанной под конурой норы. Высокий, с белой шерстью на морде двуногий подкатывал тележку и, выложив еду, начинал с ним беседовать.

Что он говорил, Топ, конечно, не понимал, но ласковые нотки в голосе успокаивали его, поскольку напоминали счастливое детство.

Как-то смотритель принёс в вольер металлический шар. Топ сразу принялся с азартом катать его по полу. Потом запустил под него длинные когти и, когда ему удалось поднять шар, прижал его к груди и перекувыркнулся с тяжёлой, скользкой «игрушкой» через голову. И так несколько раз подряд. При этом его небольшие живые глазки светились такими весёлыми огоньками, а движения выражали такую радость, что и смотритель невольно заулыбался.

– Ну ты, Платоша, даёшь! Циркач! А говорили: осторожно, осторожно, зверь злобный, пакостный. Ну какой же ты злобный – вон какой весельчак да игрун.

Несмотря на хорошее питание и просторный, удобный вольер, неволя тяготила Топа. Стоило ему закрыть глаза, как память уносила его к лесистым распадкам, бурливым ключам, воскрешала моменты удачных охот, игр с нежной подругой. Эти воспоминания позволяли мириться с несвободой и в тоже время наполняли сердце тоской, пробуждали желание бежать.

Пришло время долгого, высокого солнца, и сразу больше стало у вольера маленьких звонкоголосых детёнышей прямоходящих. Для обитателей зоопарка наступила беспокойная пора. Крики и постоянный гвалт утомляли зверей. Топ стал раздражительным и большую часть времени прятался в норе.

В один из таких дней зверей не покормили. Настал вечер, а смотритель не появлялся. Привыкшие к чёткому распорядку голодные звери выли, ревели, скулили, грызли, бодали сетку и железные прутья.

Только в середине следующего дня по зоопарку понеслись запахи, предвещающие еду. Донеслись шаги, скрип колёс. Следом показались два человека. Белобородого среди них не было. На тележке стояло два бачка с похлёбкой, фляга с водой и ящик с мясом. Раздавая еду, люди переговаривались между собой. Тот кто толкал тележку, сразу не понравился Топу. Пустые рыбьи глаза, тонкие губы, искривлённый улыбкой рот, а главное, запах выдавали его злобную натуру. Бросив на ходу росомахе кусок мяса, люди прошли дальше.

На следующий день Рыбий Глаз опять появился, но уже один. Подойдя к вольеру Топа, он прочитал: «Росомаха… Платон…». Возле двери табличка поменьше – «Не забывайте закрывать все замки». Оглядев Топа, он пропел:

– Пла-а-а-тон – из тебя выйдет хороший ша-а-а-пон! – и заржал, довольный удачной рифмой.

Топ, игнорируя неприятного двуногого, продолжал катать шар.

– Что брат, хорошо на дармовых харчах? Играй да играй себе! – прокомментировал Рыбий Глаз. Введённый в заблуждение добродушием и игривостью симпатичного «медвежонка», он открыл дверку, чтобы убраться в вольере, чересчур широко. В тот же миг бурая молния метнулась в образовавшуюся щель и саженными махами понеслась между клеток.

 

Свобода!

 

Выскочив на улицу, Топ побежал, высоко вскидывая зад, отчего в какие-то моменты все четыре лапы не касались земли. Бежал без остановки, подгоняемый страхом и криками людей, временами заглушаемыми рёвом накатывающихся то сзади, то с боков железных чудищ. Увидев его, прохожие шарахались в стороны. С демонически горящими глазами и хриплым пенным придыхом, он и впрямь был страшен. У столба с круглым красным глазом на него чуть не наехал железный дом на колёсах (точь-в-точь как у Круглолицего). Перепуганный Топ понял, что из этого кишащего людьми и железными чудищами муравейника ему сейчас не выбраться. Надо где-то спрятаться и дождаться ночи, когда люди спят. Лучше всего где-нибудь в кустах.

Когда шум вокруг заметно стих, росомаха выбралась из убежища и при свете фонарей пошла, подчиняясь древнему инстинкту ориентировки, на северо-восток.

Перед рассветом на смену высоким многоглазым каменным домам появились деревянные. Значит, скоро будет лес, сообразил Топ.

А вот и он. Скорей под его защиту! Вбежав в высветленную белыми стволами берёзовую чащу, росомаха перешла на размеренный шаг. Жадно вдыхая чистый, настоянный на травах и листьях воздух, Топ с наслаждением углублялся в родную стихию. На земле пластались упавшие деревья, торчали одряхлевшие пни, зияли, карауля неловких, рытвины, прикрытые ажурным папоротником. Но Топа весь этот лесной кавардак только радовал: он обрёл самое дорогое для дикого зверя – свободу! От избытка чувств беглец запрыгал, закувыркался, путаясь в высокой траве.

Двигаясь в выбранном направлении, он невольно оглядывался на каждый треск и шорох. Если обзор закрывали кусты, вставал столбиком, чтобы посмотреть, не преследуют ли его двуногие. Убедившись, что погони нет, опускался на передние лапы и продолжал бег.

Следует отметить, что росомахи большую часть суток находятся в движении: рыщут везде, где есть надежда добыть еду. Но Топ за месяцы, проведённые в неволе, отвык от длительных переходов, тем более столь нервных и продолжительных. И сейчас его сердце билось так, что, казалось, вот-вот разорвёт грудную клетку. Пора было отдохнуть и перевести дух. Взбежав на лесистый увал, он растянулся на траве, с наслаждением вдыхая полузабытые запахи.

Ненавистную вонь железных чудищ сменили ароматы прелой листвы, сырой земли. Над головой на кончиках сосновых веточек светились полупрозрачные капельки смолы. Они заполняли воздух бодрящим ароматом.

Передохнув, Топ продолжил путь. Как весной птиц тянет на север на родные гнездовища, так и Топа генная память вела туда, где он родился.

Завершался первый день свободы. На смену тягучим сумеркам как-то незаметно пришла ночь, а Топ всё бежал. Далеко позади остались огни человечьего жилья. Но вот впереди сквозь чуть шелестящие от ветра кусты мелькнул слабый свет. Проступили тёмные силуэты деревянных домов. От них на Топа наносило те же запахи, что остались в его памяти с детства.

«Там могут быть собаки, обойду-ка стороной», – решил он.

В чистом воздухе у Топа стала восстанавливаться острота обоняния. Нос то и дело вылавливал запахи, вызывающие обильную слюну. Это говорило о том, что где-то поблизости бродит потенциальная добыча, но он не останавливался, опасаясь преследования.

Уже почти сутки бежала, радуясь вновь обретённой свободе, росомаха. Но, как ни велико было желание побыстрее удалиться от города, желудок всё настойчивей требовал пищи. Топ, конечно, подкреплялся на ходу травой и ягодами, но, чтобы восстановить силы, необходимо было мясо. Тут очень кстати из-под берега шумно сорвалась пара крякв и понеслась по воде, оставляя на ней две дорожки жемчужных кружков, выбитых крыльями. Одна из уток, всем видом убеждая росомаху, что ранена, стала отставать. Опытный Топ на неё даже не глядел. Сразу полез в траву. В ямке между кочек обнаружил пятерых утят и одно ещё не вылупившееся яйцо. Они составили его завтрак и ужин одновременно.

На исходе следующего дня Топ, пересекая плотную, отполированную бобрами тропу, увидел уныло бредущее по берегу пушистое, похожее на бочонок существо. Оно с мрачным видом поглядывало по сторонам. Иногда останавливалось и рылось в береговом мусоре. Прежде не виданное им создание походило на косматую короткомордую собаку. Топ прикинул: размером с меня, но неуклюжий, – справлюсь в два счёта.

Вдруг Топ замер и, двигая ушками, стал вслушиваться в шум тайги. Может быть, человеческое ухо такие шорохи не различает, а росомахи их прекрасно слышат. В глубине леса замелькали призрачные тени. Из-за высокой травы и кустов смородины он не сразу распознал в них свору одичавших собак. Разойдясь в цепь, они окружали Топа. Что-то зловещее было в их молчании и слаженных движениях.

Убегать бессмысленно – в два счёта догонят. Тратить драгоценный мускус жалко – дорога длинная, ещё не раз может пригодиться. Оглядевшись, Топ отступил к дереву и, вскарабкавшись по стволу до первой толстой ветки, растянулся на ней во всю длину. Разномастная стая расселась под ним. Глупые, решили взять измором!

Из-за горы выкатилась и зашныряла в разрывах туч жёлтая долька луны. Тут собаки отчего-то заволновались, вскочили и побежали, то и дело оглядываясь. По их следам вскоре протрусили волки. Учуяв запах росомахи, они едва глянули на неё: знали, что от вонючки следует держаться подальше. Вскоре чуткую тишину леса разорвал резкий верещащий крик.

Топ долго ещё лежал на развилке дерева, принюхиваясь и всматриваясь во всё, что происходило внизу. Убедившись, что ему больше ничего не угрожает, спрыгнул на траву. В ней его внимание привлекла то разгорающаяся, то почти гаснущая точка. Раздвинув стебельки, разглядел маленького жучка, излучающего мягко тлеющий свет. У себя в тайге он таких не встречал.

 

Шёл третий день свободы.

Чтобы экономней расходовать силы, Топ старался пользоваться хорошо наторенными звериными тропами, идущими преимущественно по берегам рек. На закате внимание Топа привлёкло громкое чавканье. У комля могучего дерева копошился не виданный им прежде зверь. Туловище клиновидное, шерсть грубая, толстая. На голове высокие мохнатые уши. Длинный нос венчал подвижный пятачок, а по бокам грозно поблёскивали круто загнутые клыки. Зверь ворошил листву, пахал мощным рылом дерновину, что-то выбирая в земле.

Вепрь – а это был он – рыл, не обращая никакого внимания на росомаху. Из-за поваленного дерева показались другие мохнатые уши. Они подвигались, как локаторы, и вскоре вышла, бдительно оглядываясь, старая кабаниха – вожак табуна. Она недоверчиво покосилась на Топа и что-то прохрюкала. За ней выбежали с визгом шерстистые детки с вертикально задранными хвостиками-ниточками.

Вдруг многодетная мамаша резко остановилась, словно наткнулась на незримую преграду. Хвост её, как флажок, взметнулся вверх и застыл, приняв форму вопросительного знака. В наступившей тишине Топ услышал сопение – зверь усиленно втягивал в себя воздух. Затем чушка утробно ухнула и понеслась вниз по косогору. Семья устремилась следом. Замелькали вразнобой полосатые поросята, подсвинки, чёрные молодые кабанчики.

Топ не стал выяснять причину столь стремительного бегства незнакомых зверей. Подгоняемый безотчётным страхом, он сам поспешил ныряющими прыжками дальше. Мышцы настойчиво требовали полноценной пищи. Кругом столько зверья, а он никак не встретит добычу по силам.

Лес расступился, пошли болота, затянутые слоистыми пластами тумана. Куда ни глянь – кочкарник, топи, вода. Сколько уже Топ перевидал их! Одни чистые, безлесые, с тесно стоящими в ржавой воде высокими травяными кочками. Другие – изумрудная гладь, напоминающая пастбище с отдельными, уныло торчащими берёзками. А ступишь – волны кругами. По таким зыбунам могут ходить лишь широколапые росомахи. Все остальные звери ищут обход. Но самые пакостные и труднопроходимые болота таятся в густых, мшистых чащобах. Они представляют собой бесконечную череду затхлых пузырящихся ям, опутанных корнями деревьев. На таких болотинах ухо следует держать востро даже росомахам – того и гляди, сломаешь ноги или свернёшь шею.

Топу повезло: расстилавшееся перед ним болото с полосами холодного тумана позволяло идти, не сворачивая, прямо к горному массиву. Вокруг ни единого звука, ни от зверя, ни от птицы. Топ понимал, что на этом болоте добыть что-либо маловероятно, а организм всё настойчивей требовал мяса.

Неожиданно среди осоки открылся стремительный водный поток, полный рыбы. Высовывая рты, рыбешки хватали насекомых, тучами вьющихся над водой. Топ стал прикидывать откуда лучше подойти, чтобы не спугнуть стайку, и в этот момент впереди в тумане кто-то зашевелился, и рядом с ним вырос горбоносый лось с вильчатыми рогами, говорящими о его молодости.

Осторожно озираясь, поводя большими ушами, лось выходил из заводи, где спасался от гнуса. В слегка колеблющихся от лёгкого ветерка молочных струях животное это напоминало сказочное видение. Свист, вырывавшийся из его ноздрей, усиливал впечатление. Бык то и дело кашлял, фыркал, пытаясь освободиться от раскормившихся в слизистой оболочке его носа личинок овода.

Лось с каждым шагом приближался и скоро должен был оказаться рядом с Топом. У того взыграл азарт охотника – смогу ли одолеть? Хоть и молодой бык, но попробуй доберись до вены или шейных сухожилий: прочная кожа и густая шерсть надёжно защищают их от клыков.

А лось уже совсем близко. Теперь он кажется Топу просто огромным. Однако голод порой помогает совершать безрассудные поступки. Помощник ветер тянул на росомаху, и сохатый не слышал её запаха. Когда он поравнялся с Топом, тот прыгнул. Метил в шею, но немного промахнулся. Быстро перебирая когтистыми лапами по мокрой шерсти, добрался до загривка и, работая мощными челюстями, в остервенении стал рвать, грызть шкуру.

Обезумевший от боли и ужаса лось понёсся по болоту, пытаясь скинуть страшного наездника, но длинные когти росомахи, глубоко вонзившиеся в тело, держали надёжно. Долго носился, роняя пену, великан, но, когда Топ наконец перекусил шейные сухожилия, увенчанная молодыми шерстистыми рогами голова безвольно упала на грудь. Сохатый зашатался и рухнул в густую осоку...

Поев немного, росомаха прилегла. Когда она вновь приступила к трапезе, ей показалось, что лось как-то странно дёрнулся. Топ насторожился и приподнял голову. В этот момент передняя нога-ходуля «выстрелила» из-под брюха ему в морду. Придя в сознание, росомаха еле разомкнула челюсти. Половина передних зубов была выбита. По очереди выталкивая языком их обломки, Топ с радостью убедился, что клыки целы. Спёкшаяся кровь закупорила разорванные ноздри так плотно, что дышать росомаха могла только ртом. С трудом встав, Топ поплёлся к ручью.

Опустив морду в воду, бедолага тихонько фыркал, стараясь прочистить носовые проходы. Отлежавшись, он вернулся к своему трофею, но разорвать прочную шкуру травмированной челюстью не смог. А есть хотелось. На примыкающем к болоту холме могут быть доверчивые куропатки, подумал он, надо проверить.

Выбравшись на холм, Топ долго принюхивался распухшим носом. Выловил нужный запах, съел затаившуюся курочку и побрёл искать следующую. Ему повезло: куропаток тут было много. Отъевшись за пару дней, он продолжил путь.

Характер леса постепенно менялся. На смену светлому, по преимуществу лиственному пришёл дремучий темнохвойный. Под его плотным сводом редко увидишь кустарники, подлесок, траву. Устланная пышным моховым ковром земля бугрилась старыми обомшелыми валежинами, колодами, дряхлыми пнями. Молчаливая, угрюмая и бескрайняя, как океан, страна – тайга! Где у неё конец? Этого Топ не знал.

Шёл он в основном ночью, когда вероятность встречи с двуногими была минимальна. Утром выбирал место для отдыха и чутко дремал. С приближением сумерек подкреплялся чем придётся и продолжал путь.

Если дорогу преграждала речка, Топ безбоязненно входил в воду и, загребая широкими лапами, как вёслами, переплывал на другой берег. Дважды дорогу преграждали большие полноводные реки. Хотя Топ старался плыть прямо, мощное течение сносило его на километр, а то и на два.

На илистых и песчаных берегах всё чаще встречались отпечатки медвежьих лап. А сегодня Топ увидел целую семью косолапых. Те отдыхали на краю хорошо продуваемого берегового уступа. Медведица блаженно развалилась на дерновине, подставив солнцу грудь и брюхо. Одна лапа расслабленно свешивалась вниз. Этим не преминул воспользоваться один из малышей. Подпрыгнув, он ухватился за неё и моментально взобрался на живот к матери, где и устроился, словно на мягкой перине. Вскоре рядом появился братец, и они стали, потешно фыркая, барахтаться на мамаше. Она же басовито урчала, щурилась от удовольствия, но, уловив в ветре чужой запах, беспокойно огляделась. Увидев Топа, рявкнула так грозно, что тот поспешил ретироваться.

 

Ясная, сухая погода разнообразилась грозами. Им всегда предшествовал шквалистый ветер. Под его натиском мохнатые папахи деревьев, судорожно всплёскивая ветвями, мотались из стороны в сторону, роняя на землю обломки сучьев, а стволы, натужно выгибаясь, иногда лопались. Некоторые, выворачивая корнями пласты земли, валились целиком. Бесчинствовал ветер, как правило, недолго, но ветровалы оставлял значительные. Топ не понимал, как невидимый воздух может творить такую разруху.

Лишь только напор ветра ослабевал, с небес начинали низвергаться косые струи. Тайга озарялась слепящими вспышками и вздрагивала от раскатов грома. Порой ливень был столь обильным, что безобидные ручьи на глазах превращалась в клокочущие мутные потоки, несущие ветки и коряги, а прибрежный песок буквально вскипал под ударами дождевых капель. Иной раз дождь переходил в град. Тогда ледяные шарики величиной с воробьиное яйцо срезали траву, кромсали листья деревьев, ударяясь о камни, разлетались в разные стороны.

После того, как прошлым летом от удара молнии раскололся и загорелся возле Топа кедр, он боялся грозы и при её приближении начинал, забыв обо всём, закапываться в землю.

 

Долгая дорога домой

 

Косматый зверь брёл нескончаемой сумрачной тайгой двадцатый день. Его шаг по-прежнему был ровным, чётким, как и в первые дни пути. По почти прямой линии следа было видно, что он точно знает, куда идёт. Позади остались сотни километров. О том, что его ждёт впереди и когда покажутся горы, в которых он родился, Топ не знал. Он просто шёл, подчиняясь зову сердца. Когда появлялись попутные зверовые тропы, он пользовался ими. По ним было идти не только удобно, но и полезно – то и дело набегали зайцы, олени.

В одной из горных долин Топ уловил запах дыма. Снедаемый любопытством, он круто отклонился от нужного направления. На галечном берегу шустрой речушки чадил дымокур. Рядом – убежище двуногого из туго натянутой гладкой шкуры цвета пожухшей травы. Поодаль, по колено в воде, – человек. Зачерпывая корытцем гальку с песком, он долго покачивал его, сливая содержимое в речку. Эта странная процедура повторялась всё время, пока Топ наблюдал за ним. Как ни силился зверь понять смысл этих однообразных движений, так и не смог найти им объяснение. В нём даже пробудилось сочувствие к несчастному, занятому бессмысленным перекатыванием камушков в корыте.

 

Завершался второй месяц, как Топ был в пути. Теперь заставленные колоннами сосен холмистые возвышенности всё чаще чередовались с мрачными мшистыми ельниками. Видимость в них из-за густых зелёных лап, обвешанных бородами лишайника, падала до трёх-пяти метров. Хорошо, что Топа вёл внутренний «компас», а то в такой чаще можно плутать годами. Лишь изредка встречались открытые участки, утыканные чёрными скелетами горелых стволов.

 

С наступлением тьмы тайгу частенько тревожил страстный рёв-стон сохатых. Настала пора, когда быки разыскивают нежных подруг и бьются с соперниками. Мычание временами неслось с разных сторон и эхом металось по распадкам. В один из дней сохатый простонал совсем рядом. Вскоре до Топа донёслись стук рогов, прерывистое дыхание и треск сучьев под копытами. Вот в орешнике замелькали охристые «лопаты» с многочисленными отростками, выпученные, налитые кровью глаза, вздыбленная на загривке шерсть, поджарые крупы таёжных великанов. Быки, упершись рогами, месили копытами землю, отстаивая право огулять стоящую поодаль лосиху. В это же время главный информатор, ветер, принёс Топу волнующую весть – рядом косой. Росомаха медленно двинулась на запах…

Ночь неохотно сдавала свои позиции, но медленно восходящее светило с каждой минутой неузнаваемо преображало мир: гасило звёзды, сдирало мрак сначала с горных пиков, затем и со склонов, обнажая распадки и долины. Вот и кедровки проскрежетали побудку. Повылазили из земляных норок и молниями замельтешили по лесу бурундуки, слетели с деревьев в траву кормиться ягодами рябчики. Тайга пробуждалась, а Топ, вычистив шершавым языком морду и лапы от крови наполовину съеденного зайца, наоборот, готовился ко сну на мягкой рыжей перине из нападавшей за многие годы хвои.

В следующий переход его ожидал приятный сюрприз: сквозь бронзовые стволы сосен показались зазубрины гор. Вид пиков, подпирающих небесный свод, необычайно воодушевил Топа – дом близко! Он любил горы. Ему нравились громадные валуны с зелёными языками кедрового стланика, нравилось, как по межгорным ложбинам сбегают шумные пенистые ключи и как из узких холодных расщелин, заваленных гранитными глыбами, выползают, цепляясь за выступы скал, клочья тумана. Долина, по которой поднимался Топ, сужаясь, превращалась в тесное ущелье, уходящее вглубь хребтов. Оттуда навстречу ему наползла грозовая туча и, освежив зверя холодным ливнем, умчалась вниз, оставив разноцветный горб радуги.

Придерживаясь правого склона, Топ продолжал упорно углубляться в лабиринт гор. Скалистое ущелье всё поднималось и поднималось уступами, местами почти отвесно на десятки метров вверх. Чем выше, тем холоднее становился воздух. В расщелинах забелели снежники. Их с каждым километром становилось всё больше, а изголовье ущелья и вовсе оказалось сплошь забито крупнозернистым снегом. Слева, на севере, высился остроконечный заснеженный пик, безраздельно господствующий над всей округой.

Перевалив на восточный склон и спустившись в долину, Топ опять словно попал в лето. Полное безветрие, богатейшее разнотравье, огромные стаи куропаток очаровали уставшего от бесконечных переходов путешественника, и он решил задержаться тут – отдохнуть.

Обосновался на межгорном плато, ограждённом от северных ветров гребнем, состоящим из множества игольчатых пиков. Его подножье подпирали заросли кедрового стланика. На загнутых вверх ветках висели гроздья бурых с фиолетовым отливом шишек. Спрятанные в них вкусные орешки обеспечивали сытую жизнь многим обитателям этих мест.

На самом плато участки соснового леса перемежались мшистыми марями, усыпанными алой клюквой и тёмно-красной брусникой. Топ понял, что голодать здесь ему не придётся: где орехи и ягоды, там всегда много живности. Действительно, стоило зайти на брусничник, как оттуда с хлёстким шумом разлетелись куропатки. Поймав и съев одну из них, Топ удивился тому, что они имели жирок, – понял, как хорошо они откормлены.

 

Медведь

 

День ото дня холодало. Над рубиновыми россыпями клюквы закружились жёлтые листья: взлетали вверх, опускались и снова взлетали, будто выбирали, куда лучше упасть. Посеребрённые росой ниточки паутины дрожали на ветру. Северный ветер безостановочно гнал в тёплые страны стаи птиц. Прощаясь с родными полями, тоскливо курлыкали в поднебесье журавли. Медведи перебирались в глухие дебри. Там в заваленных снегом берлогах они спокойно проспят до весны. Могучие звери шли напролом каждый своей дорогой, оставляя на своём пути дымящиеся в прохладном воздухе колбаски непереваренных кедровых скорлупок: прежде чем залечь в берлогу, они должны полностью освободить кишечник.

Топа приближение зимы не пугало. Пышная густая шуба, сменившая жидкую летнюю, и обилие пищи не давали повода для беспокойства. В один из промозглых, холодных дней он после удачной охоты на куропаток брел по неровно затвердевшей от утренника земле среди почерневших стволов к роднику. Под лапами гремел пожухлый лист, потрескивал новорождённый ледок.

День только начинался, но из-за поваливших хлопьев снега было светлее обычного. Тихо шурша, «белые мухи» падали весь день. К вечеру горы накрыло белоснежным одеялом, из которого торчали лишь зеленые ветки кедрового стланика. Поднявшийся ветер загонял невесомые снежинки в щели и полости, надувал за скалами сугробы. За долгую зиму там вырастут целые холмы и, не растаяв за лето, образуют снежники.

Зайцы и куропатки, не успевшие из-за рано выпавшего снега сменить серенький наряд на белый, пока были хорошо заметны на снегу. Это облегчало Топу охоту.

Взобравшись на скалистый утёс, он соскреб когтями налипший на широкие ступни снег и, пригретый полуденным солнцем, свернулся в клубок. Разбудил его треск веток. Тараня кедровый стланик, внизу брёл мосластый медведь. Коричневая шерсть, слипшаяся от смолы и репья, свешивалась с боков клочьями. По тому, как часто косолапый ложился на снег, было понятно, что он идёт из последних сил, – то ли болен, то ли стар.

Топ сразу почуял: мишка не жилец, но до этого он так плотно поел, что не последовал за косолапым. Только через два дня, когда желудок опустел, он спустился на плато и двинулся вдоль следа. Там, где медведь ложился, от груди отпечатывался глубокий жёлоб. По нему и вмятинам от острых локтей было видно, насколько худ зверь.

Всё свидетельствовало о том, что у Топа хороший шанс поживиться. Чем дальше, тем чаще встречались лёжки. Редкая, особенно на животе, медвежья шуба не защищала от мороза. В одном месте в остекленевший снег даже впаялись коричневые шерстинки – видно, долго лежал. Следы вели к роднику с солоноватой водой. Он не замерзал даже в сильные морозы, и его частенько посещали копытные.

Здесь снега было меньше, и вместо борозды тянулась цепочка ямистых следов – в них виднелись пятна крови. Возле родника медвежьи следы смешались с волчьими. По ним было видно, что серые взяли бедолагу в кольцо и атаковали. К пятнам крови прибавились клочья шерсти, как медвежьей, так и волчьей. Ветер успел согнать их в снежные стаканы. Медведь каким-то чудом вырвался из оцепления, и толчея следов протянулась, сходясь и расходясь, вдоль берега ещё метров на сто. Развязка наступила под обрывом.

Частокол белеющих рёбер выдавал место пиршества волчьей стаи. На истоптанном снегу валялись недоеденная голова и лапы. Когти на передних были особенно длинными – почти семь сантиметров. Это всё, что осталось от некогда могучего зверя.

Топ, всматриваясь в следы, сделал большой круг. Убедившись, что серые покинули эту территорию, вернулся к останкам медведя. Прожив здесь две недели, он доел не только мясо, но и перемолол, перетёр крепкими коренными зубами мозговые кости. На медвежий дух как-то забрёл старый волк. Тяжёлый взгляд выдавал в нём нелюдимого бирюка. Топ отдыхал неподалёку. Он был сыт и не стал отстаивать свои права. Серый попытался разгрызть сначала мозговые кости, потом череп, но зубы старика не смогли с ними справиться. Похватав от безысходности пропитанный кровью снег, так и удалился ни с чем. Когда от медведя ничего, кроме черепа, не осталось, покинул это место и Топ.

 

* * *

Зима достигла пика своего могущества. Украшенные алмазной бахромой деревца трещали от стужи. В эти дни мало кто из зверей отваживался высунуть нос из своего убежища – мороз сразу пробирал до нутра. Лишь ворон, украшенный намёрзшими бакенбардами, продолжал летать, поскрипывая крыльями, над тайгой. Заметив кого-либо, он от удивления оглашал промороженное пространство раскатистым «Крр-уу!».

Топ тоже отлёживался в глубокой снежной норе. Но сегодня голод заставил его выбраться. Вышел не в сумерках, а днём – солнце всё же смягчало стужу.

Мороз сразу вцепился когтистой лапой ему в морду, пронзив калёными иглами ноздри, и вытек из глаз слепящей влагой. А лоб заломило так, словно провалился в полынью.

В тугом, жгучем воздухе Топ не чувствовал ни единого запаха – мороз всё заглушал. Одна надежда – на глаза. Изучая на снежной пелене немногочисленные следы, он видел только старые. Чтобы не обморозить нос, Топ периодически прятал его под мышку. Подушки лап, несмотря на то, что они были густо опушены шерстью, тоже приходилось по очереди вжимать в мохнатое брюхо.

Из распадка донёсся странный стук, как будто кто-то стучал дубиной по стволу. Спустившись пониже, Топ увидел однорогого сохатого, бившего оставшейся «лопатой» о ствол берёзы: лесной великан решил избавиться от второго рога – устал, видимо, ходить с перекошенной на один бок головой.

Неожиданно сверху посыпалась, кружась, шелуха кедровых шишек – не белка ли? Увы! Это были не доступные ему клесты! Дойдя до круто обрывающегося склона, Топ свернулся в клубок и скатился на дно впадины, оставляя в снегу гладкий волнистый жёлоб. Отряхнувшись, двинулся вдоль заваленного снегом русла. Его внимание привлекла струйка пара, поднимающаяся из-под скального козырька. Взобравшись на снежный намёт, Топ обнаружил отверстие, густо обрамлённое пушистым инеем. Что же там внутри? Может, берлога? Топ принюхался. Но никаким животным оттуда не пахло.

Протискиваясь в чёрный зев, он коснулся головой игольчатой бахромы. Холодная осыпь прошелестела по спине. Когда глаза немного привыкли к мраку, он разглядел невысокий грот. Стены ребристые, с выходами слоистой породы. Здесь было заметно теплей. Любознательный зверь решил осмотреть пещеру. Осторожно ступая по камням, он прошёл в более просторный зал. Тут чувствовался сквозняк. Топ, двигаясь навстречу воздушному потоку, услышал мелодичные звуки, как будто серебряный молоточек бил по наковальне: тинь… тинь…тинь… Чем дальше он шёл, тем громче тинькало и прозрачней становилась тьма. Пройдя поворот, Топ увидел сноп голубоватого света, льющегося сверху сквозь узкий пролом. Снег, лежавший вокруг него, от теплого воздуха таял, и капли со звоном падали в озерцо.

На берегу виднелись крупные кости каких-то животных. Голодный путешественник попытался погрызть их, но они только крошились, а на вкус напоминали обычный камень. В воздухе что-то прошуршало. Топ поднял голову и разглядел на ребристом своде тёмные комочки. Это были летучие мыши, висевшие вниз головой. Их тут было много: сотни, если не тысячи.

Цепляясь когтями за неровности в стене, Топ вскарабкался повыше и спокойно снял один комочек. Мяса немного, но оно оказалось нежным и приятным на вкус. Радости росомахи не было предела. Топ даже запрыгал от восторга: теперь не надо беспокоиться о пропитании! А если учесть, что в этом каменном мешке тепло и полно воды, будущее представлялось ему в самом радужном свете.

 

Весна

 

Тёплая пещера и летучие мыши помогли Топу легко пережить зиму. Когда мороз слабел, он выходил охотиться наружу – летучих мышей, до которых Топ мог дотянуться, становилось всё меньше. На плато уже попахивало весной. Всё длиннее дни, всё выше над застывшими горами солнце и теплее его лучи. Снег кое-где залоснился настом.

Деревья, тронутые первыми вздохами весны, оживлённо зашептались. У приствольных кругов завитали едва уловимые запахи прелых листьев, прошлогодней травы и влажного мха. С редких проплешин доносился дикий хохот ошалевших от весенних страстей белых куропаток, перемежавшийся с жизнерадостным теньканьем весёлых синичек.

Как только сошёл снег и подсохла земля, Топ продолжил путь в родные края. В глубоких морщинах пепельных склонов лежали не успевшие растаять плотные надувы. Зубцы гор уходили в бесконечность, растворяясь в лёгкой дымке. А над ними торжественно высились громады белых облаков.

Водораздела неутомимый путник достиг за дневной переход. С него открылась бесконечная равнина. Сверху она напоминала зелёное ворсистое одеяло, испятнанное голубыми плошками озёр. Казалось, что дальше уже нет ничего, кроме этой глади, накрытой голубым шатром. Но где-то там, за необъятными просторами, возвышается горный массив, к которому так стремится Топ.

Предвкушение скорой встречи с родным краем прибавило зверю сил: прыгая с камня на камень, он быстро спускался на равнину. Как только достиг пояса лесов, стали попадаться следы живности. И попадаться столь часто, что нисхождение на равнину затянулось: зачем спешить, если еды навалом? Спускаясь вдоль ручья, Топ то и дело вставал на задние лапы. Делал он это не только чтобы получше рассмотреть приближающуюся с каждым часом равнину, но и чтобы не напороться на двуногих – ведь тут, по его представлению, они уже должны быть. Издавая трубные крики, над ним пролетел журавлиный клин. Теперь в этих криках звучала ликующая радость, не то что осенью, когда, покидая родовые места, журавли курлыкали протяжно и печально.

 

Когда до равнины оставалось совсем немного, склон неожиданно оборвался отвесной стеной. С неё с разбегу слетал, рассыпаясь на стеклянные гроздья, окрепший ручей. Косматый путешественник спустился по гранитным уступам к водобойному котлу. Здесь на обширной площадке, густо заросшей берёзками и осиной, стояли длинные строения, окружённые столбами с колючей проволокой. Они походили на те, что он видел и раньше, но здесь строения были в лучшем состоянии. За изгородью ходили собаки и двуногие. Топу, чтобы не попасть им на глаза, пришлось делать петлю. Это поселение усилило его страхи: людей на равнине может быть много.

 

Зверобои

 

Дальше сплошную тайгу стали всё чаще разрывать проплешины с непривычно широкими тропами, уже заросшими молодыми соснами и берёзой. Между ними торчали пни с ровными срезами, а на некоторых уцелевших кедрах угадывались шрамы от затёсов. Беспокойство Топа нарастало. Он физически ощущал приближение беды. И, как подтверждение тому, издалека донёсся рокот. Так же рокотало железное логово Круглолицего.

Пока Топ решал, с какой стороны в этот раз обойти опасное место, рокот прекратился и воцарилась тишина. Вернее, не тишина, а смена звукового фона. Для росомахи шелест листьев, птичий гомон, стук дятла, остервенело выколачивающего из дерева хлеб насущный, были столь привычны, что он их не замечал. Но сейчас в эти звуки вплелись голоса двуногих. Вскарабкавшись для лучшего обзора на дерево, Топ увидел людей, поднимавшихся по косогору с громобойными палками в руках. Вдруг они, прижавшись к стволам деревьев, замерли – по лесу брело несколько оленей. Грянули выстрелы. Передняя оленуха упала, а остальные бросились врассыпную. По тому, с каким напрягом бежал рогач, Топ понял, что он ранен. Двуногий припустил было за ним, но вскоре почему-то вернулся.

Умудрённая жизнью росомаха решила дождаться, когда зверобои разделают добычу и уйдут. Знала, что тогда можно будет поживиться оставленными внутренностями. Но двуногие унесли тушу целиком. Когда люди уехали, Топ спустился. Увы! На земле было только тёмное пятно крови. Полизав его, Топ почувствовал, как он голоден, и решил догнать раненого оленя.

Пройдя чуть более километра, обнаружил мёртвого рогача на берегу лопочущего между валунов ручья. Голова оленя по самые уши лежала в воде – видимо, пытался пить. Съев мяса столько, сколько смог осилить, Топ не стал даже отдыхать – побежал дальше. Хотелось побыстрей покинуть эту опасную территорию. Зайдя в нетронутый перестойный лес, стал высматривать укромное место для отдыха, и тут в просветах между деревьев опять увидел постройки двуногих. Они отличались от виденных прежде: высокие, сложены из цельных брёвен и стоят плотнее.

Людей не видно, и запахов нет. Рядом с этими постройками он тревоги не ощущал. Было приятно и спокойно. Утомившийся Топ нагрёб кучу рыжей хвои и, закопавшись в неё, уснул.

 

На родине

 

Когда ровную линию горизонта вновь изломали лиловые зубцы, у Топа не было сомнений – это его дом! В центре – белоголовый купол, по бокам конусовидные и столообразные вершины пониже.

Последние тридцать километров он проскакал без единой остановки. Прилёг отдохнуть только взобравшись на первый кряж. Горы от него разбегались влево и вправо так далеко, что казалось, нет им ни конца ни края. На самом же деле этот горный массив был не так уж и велик: не более восьмидесяти километров в самой широкой части.

Тут Топу всё было знакомо. Прямо перед ним ласкал взор родной участок. Там он встретился с Лаской… Найдёт ли её? Этот вопрос волновал Топа больше всего. Подлетела сорока и, прыгая по веткам, с воодушевлением что-то протараторила, словно приветствуя старого знакомого.

В надежде найти свою подругу Топ направился к их любимой пещерке. В ней они с Лаской и детёнышами часто отдыхали и прятались от мошки. Вот и падь с тёплым родничком-живуном, бьющим из-под узловатых корней. Его даже в самые сильные холода обмётывало льдом лишь у берегов. Вокруг разлапистые, мохнатые кедры. Воздух густо насыщен ароматом их хвои. Где-то тут должен быть проход в пещерку. Точно – вот он.

Забравшись в сухой грот, Топ с волнением обнюхал мох и листья, устилавшие каменный пол. Они до сих пор хранили родные запахи, но свежих среди них не было. Улёгшись на прохладную плиту, он прикрыл глаза. Давние, уже полузабытые события вдруг стали всплывать из тайников памяти. Вспомнилось, как счастливо и беззаботно они с Лобастым жили у двуногих, с каким воодушевлением он осваивал науку самостоятельной жизни, как выручил его Амур, как они с Мавром наказали Круглолицего, как вместе с Лаской растили малышей.

Топ страстно желал встречи с милой его сердцу росомашкой ещё и потому, что настало время гона. Но, сколько ни ходил, ни колесил он по участку и за его пределами, следов подруги не обнаружил. Ушла! Куда? Неизвестно.

Так как в пещерке было прохладно и не докучал гнус, Топ в ней и поселился. Жил, придерживаясь простого распорядка. В течение дня, спасаясь от жары, дремал в гроте. С приближением вечера вставал и отправлялся на охоту. Вернее, даже не охоту, а на кормёжку: летом с питанием проблем не было. Тут тебе и сочные коренья, и мёд, и яйца, и птицы, и грызуны. Не брезговал он и падалью.

Как ни странно, со временем Топа потянуло к двуногим. Зло и обиды, полученные от них, подзабылись: когда всё хорошо, то хочется верить, что зла нет. Во сне ему всё чаще виделись пышнотелая хозяйка, добрейший Пуля. Как хорошо и весело жилось с ними! Эти сны-воспоминания бередили душу Топа, но он всё же не решался спуститься в село.

 

 

Разгул браконьерства. На север

 

В сентябре Подкова, наряду с товарами повседневного спроса, привёз в Верхи два снегохода «Буран» и предложил их в аренду промысловикам, про которых знал, что грешат браконьерством. По условиям договора они должны были в течение двух лет ежегодно сдавать ему по двести килограммов брусники, клюквы, по восемьдесят рябчиков, двадцать тетеревов, десять глухарей, а главное – по полторы тонны мяса. Чтобы охотовед не поднял шума, какого именно мяса – в договоре не указали. При выполнении этих условий снегоходы на третий год переходили в собственность охотника.

Вскоре парк снегоходов пополнился ещё одной машиной и одиннадцатью бочками бензина. Обеспеченные скоростной, не знающей усталости техникой, охотники теперь могли загнать любого зверя. Оставалось только дождаться, когда ляжет снег. А лёг он буквально день в день с открытием промыслового сезона – 15 октября. Уже через неделю выбеленные окрестности покрыла густая сеть лент, продавленных траками снегоходов. Две гусеницы, одна опорно-поворотная лыжина и мощный полукруглый нос позволяли «Буранам» без особого труда раздвигать подрост и легко передвигаться по таёжной глухомани.

Следы снегоходов появились даже в прежде недоступных местах. Рядом зачастую виднелись следы в ужасе бежавшего зверя. О развязке красноречиво повествовал окровавленный снег.

Добычливей всего была охота на горельниках и марях. Да и непролазная тайга день ото дня делалась всё более доступной: стремясь побольше заработать, опьянённые лёгкой добычей браконьеры не ленились растаскивать завалы или прорубать, пропиливать в них проходы мотопилой.

Заготовки мяса у Подковы резко подскочили. Он ликовал: доходы с каждого рейса утроились, и деньги, вложенные в снегоходы, отбились в первый же сезон. А алчные арендаторы радовались, что обзавелись такими замечательными помощниками. Увещевания же охотоведа не превышать нормы отстрела не останавливали их: милиция далеко, а охотовед пошумит, пошумит, да и перестанет – ему тут с ними жить. Тем более что зверобои мясо Подкове сдавали за пределами села, в заранее обусловленном месте.

Больно было Степану Ермиловичу видеть, как тайга скудеет, но время было лихое – мир перевернулся, зло торжествовало! Некоторые мужики словно с цепи сорвались, и получалось, что чем бессовестней и наглей вёл себя человек, тем богаче он становился. Казалось, что этому безумству не будет конца…

Пусто стало в тайге – оседлавшие снегоходы браконьеры всё повыбивали. Прежде каждый шаг в лесу был наполнен сладостным, счастливым ожиданием: вот сейчас из-за куста выскочит заяц или вылетит из снежной спальни красавец-глухарь. Теперь это в прошлом.

 

(Окончание следует)

К списку номеров журнала «БЕЛЬСКИЕ ПРОСТОРЫ» | К содержанию номера