Вячеслав Сухнев

Поворот Днепра, или Русские на луне. Роман. Окончание

(Окончание.Начало в №1-3, 2015)


 


Оказалось, Никитин – известный историк и политолог, профессор и депутат Государственной Думы, из старой и заслуженной московской семьи. Дедушка одно время московский МУР возглавлял. А Никитин преподаёт в МГУ историю Центральной и Восточной Европы и знает об Украине всё или почти всё.


* * *


– Вас не стесняет диктофон? – спросил Кочкин.


– Не стесняет, не беспокойтесь, – с лёгкой улыбкой ответил Никитин.


И подумал: его давно не стесняют диктофоны, микрофоны, телекамеры и фотоаппараты. Даже парламентская трибуна...


– Я обязан спросить, – сказал Кочкин. – Таковы правила.


Они сидели в небольшом, забитом книгами, кабинете на даче Никитина. Впрочем, дача оказалась обычным старым домом из брёвен, кое-где взявшихся мхом. Вокруг дома стояли такие же старые липы, ронявшие на кирпичную дорожку первые жёлтые листья. У крыльца с резными столбиками дремала рыжая собака, наверняка ровесница и этого дома под серой крышей, и этих пыльных лип.


Вячеслав Никитин, моложавый, аккуратно подстриженный господин, даже у себя на даче ходил в белой рубашке с серым галстуком. Только рукава чуть завернул да узел галстука ослабил. Кочкин вырос в прокуренном бараке строителей под Магаданом. Оставив за спиной десяток разнообразных газет Дальнего Востока и Сибири, он только в сорок с лишним лет пробился в Москву. Барин, со сложным чувством зависти и неприязни подумал Кочкин. Породистый барин. Но нужный.


Кочкин включил диктофон.


– Вячеслав Алексеевич, вы видели вчерашнее выступление депутата Кондрашова?


– Да, что-то показывали в новостях...


– Напомню. Депутат Кондрашов обвинил Украину в том, что она всеми силами стремится в НАТО. И предложил в качестве наказания отобрать часть стока Днепра. Что вы думаете по этому поводу?


– Тут два повода, – опять летуче улыбнулся Никитин. – Сначала отвечу по второму. Я не специалист в гидрографии, но мне кажется, что отобрать часть днепровского стока – из области ненаучной фантастики. Давно знаю Алексея Ивановича Кондрашова, не один созыв в Думе заседаем... Он иногда выдаёт, скажем так, экстравагантные идеи. К таким идеям относится и предложение забрать воду из Днепра. А что касается членства Украины в НАТО... Вы чаю хотите?


– Э... не откажусь.


Никитин ушёл, а Кочкин принялся рассматривать стеллажи с книгами вдоль стен. Одна полка оказалась целиком занята изданиями с именем Никитина на корешках. Ни хрена себе, подумал Кочкин с изумлением. Он хорошо представлял, что такое работать с текстом и никогда не решился бы даже на брошюру. А тут куча книг... Вот тебе и барин! Когда ж он их пишет, при такой занятости?


– Итак, мы остановились на членстве Украины в НАТО, – сказал Никитин, входя в кабинет с чайным подносом. – Думаю, в ближайшие годы ей это членство не грозит. Когда у страны есть территориальные претензии к соседям, такие государства, как правило, в НАТО не принимают. Надо понимать, что в руководстве Атлантического альянса – люди трезвые, прагматично настроенные. Зачем им такая обуза – в виде современной Украины? У страны до сих пор нет дееспособного правительства, в парламенте – полный раздрай. Даже одобрить решение о вступлении Украины в альянс... Если такое решение, естественно, примет руководство Украины, нынешняя Рада просто не способна. В стране, практически, нет экономики. А главное – нет внутреннего единства, которое бы позволило в короткий срок восстановить хозяйственный комплекс. По сути дела, это падающая страна. Её придётся содержать.


– Если это такая обуза, почему же российские политики, в том числе, на самом высоком уровне, считают, что место Украины – в Таможенном союзе и, более того, в перспективе – в союзном государстве? Нам-то зачем падающая страна?


– Говоря высоким штилем, это цивилизационная обязанность России – помочь Украине. А если просто – мы не можем бросить братский народ в беде. Это понимают почти все в России и очень многие на Украине. Последние события, я имею в виду войну на юго-востоке... Они ведь пробудили не только коллективное бессознательное русскоязычных антифашистов на Украине, но и коллективное бессознательное в российском обществе. В России сегодня совершенно иначе сейчас смотрит на происходящее в мире, на свою миссию. На то, что хорошо, а что плохо, кто друзья, кто враги. Наступило, знаете ли, прояснение сознания.


– Сегодня много говорят о крахе американского проекта на Украине. Ваше мнение?


– Соединённые Штаты, конечно, просчитались. Изначальный американский сценарий был достаточно прост и эффективен. Он заключался в смене режима на Украине, в приходе к власти проамериканских сил, которые будут однозначно настроены антироссийски. И которые, по задумке наших заокеанских партнёров, приведут всю страну целиком в НАТО. Тогда Украина превратилась бы в плацдарм для размещения войск, флота и так далее. Этот сценарий сорвали крымские события. Сейчас он окончательно разваливается. Конечно, в Америке разочарование огромное. Не случайно послом Соединённых Штатов в Киеве назначена дипломат не первого, и даже не второго ряда, госпожа Мортимер, у которой лишь небольшой опыт консульской работы в Узбекистане.


– А в чём причина краха американского проекта?


– Запад втянулся в игру, совершенно не понимая, с чем и с кем он имеет дело. Не понимая, что такое Украина, что такое русские на Украине, какое значение для Украины имеют отношения с Россией. Подчеркну: хорошие отношения с Россией. Таким образом, крах проекта вызван полным незнанием истории русско-украинских связей. Американские стратеги не могли просчитать... Да им даже не могло прийти в голову, что они пытаются разорвать единый этнос! Вот и всё.


– В связи с этим вопрос, Вячеслав Алексеевич, такой... Война на Украине охладила российско-американские отношения, подорвала в какой-то степени имидж нашей страны. Как будем его восстанавливать?


– Имидж – дело наживное. Но вообще-то, чтобы у России был хороший имидж на Западе и в глазах американской элиты, Россия должна просто исчезнуть как самостоятельная держава. Вот когда она распадётся – тогда к ней будут хорошо относиться. Поэтому, как вы понимаете, таким путём улучшать имидж мы не станем.


 


21. Своё никому не отдадим!


 


– Вы сегодня при полном параде, – сказало Наше Гестапо. – Вон, какой костюмчик...


– А вы хотите, чтобы русский писатель в обносках ходил? – спросил Разин. – Не дождётесь, Валерий Степанович.


На круглые столы в Фонде его сотрудников пускали селективно – только если тема сборища отвечала проекту, которым они занимались. Или если сторонних экспертов оказывалось меньше, чем позволяли приличия. Тогда люди Фонда заполняли бреши. Но не за столом, а на приставных креслах вдоль стен. Только Разин ходил на все мероприятия, и у него было своё законное место в середине стола. Так сложилось в первые месяцы работы в Фонде – он сразу заявил Орлову, что не намерен крючиться в углу и записывать ход мероприятия на коленях.


В тесном дворе Фонда поддержки гражданских инициатив на высохших клумбах стойко цвели астры – жёлтые и красные. Середина сентября выдалась очень тёплой – почти как в середине июля.


С утра во дворе и у забора Фонда собиралось автомобильное стадо. Среди строгих статусных экипажей выделялся «сарай» отставного генерала Закирова – «хаммер», выкрашенный во все цвета камуфляжа и с широкой красной полосой через всю крышу. Служители дорожной Фемиды иногда из чистого любопытства тормозили машину и спрашивали, почему она так раскрашена. «Вот ты лейтенант, и штаны у тебя синие, – отвечал Закиров. – Значит, и на машине твоей синяя полоса. А я генерал-майор. Штаны у меня соответствующие. И машина должна быть цвета штанов». Он состоял военным экспертом в десятке общественных и правительственных организаций и потому не выкисал с круглых столов и телепередач. Специалист в области радиационной, химической и биологической защиты, генерал бестрепетно обсуждал любые проблемы – от использования арктического шельфа до самоопределения полинезийских островов.


Почти весь зал заседаний Фонда, узкий и длинный, занимал монументальный стол, который мог бы выдержать и генеральский «хаммер». Свежий воздух в зале поддерживали кондиционеры. Окна закрывали тяжёлые шторы, но было светло от потолочных ламп.


У стены на сервировочных столиках возвышались гигантские, похожие на ракеты, термоса с чаем и кофе. Возле них возлежали на жостовских подносах горы бутербродов с твёрдым сыром, красной рыбой и ветчиной. Смерть от истощения, таким образом, участникам круглого стола не грозила. Традицию кормить гостей на мероприятиях ввёл когда-то академик Егор Пантелеевич Горбатов, номинальный глава Фонда. И эту замечательную традицию блюли свято. Так же свято по традиции «освещали» круглые столы – у двери возились телевизионщики с двух государственных каналов. Сюжет пойдёт в новостные передачи, и за красивым зубчатым забором средневекового памятника архитектуры в центре Москвы будут знать, что доброхотные средства Фонд тратит с толком.


Глава думской фракции «паровозов» Алексей Иванович Кондрашов вооружился пластиковой тарелкой с бутербродами всех категорий и двумя чашками кофе и свалил всё на стол заседаний перед собой. Сидящий рядом генерал Закиров повторил манёвр депутата, исключив, правда, как правоверный мусульманин, бутерброды с ветчиной. Теперь два крупных деятеля отечественной политики выглядывали из-за бутербродных холмов, как хомяки из мякины. Академик Гаврилов, аскет духа и плоти, ограничился чашечкой чая. Он рассматривал свежий номер «Российской газеты», где было напечатано его интервью. Напротив академика и сел автор интервью, пытаясь по бесстрастному лицу Гаврилова определить его отношение к напечатанному. В журналистике Разин работал много лет, но каждую свою публикацию воспринимал с тем же трепетом, как и в начале карьеры. Он понимал, что для профессионала такое волнение – глупость, но не мог ничего с собой поделать.


– Прекрасно, Владислав Георгиевич! – наконец вынес вердикт Гаврилов. – Как говорят в ваших кругах, уменье не пропьёшь.


– В наших кругах говорят, – усмехнулся Разин, – мастерство не пробухаешь. Спасибо за высокую оценку моего скромного труда, Геннадий Максимович. Надеюсь, мы ещё выступим дуэтом.


– Обязательно, – кивнул академик и встал, потому что кто-то из новоприбывших гостей полез обниматься.


В зал вошли Борщов, Семисотова и запыхавшийся Головинский. Он помахал Разину. Троица уселась напротив, у стеночки. Наше Гестапо сложило руки на коленях и напустило на лицо выражение глубокого интереса к происходящему, хотя ещё ничего, по большому счёту, и не происходило. Семисотова зачем-то достала диктофон, блокнот и ручку, а Головинский уставился в потолок и принялся зевать.


– А я вас знаю, – сказал Разину сосед.


Разин покосился. Суховатый мужик в неприметном костюме, примерно одного с ним возраста. Если бы не синие глаза и пушистые усы, взгляду не за что зацепиться.


– Вы – Разин, – продолжал сосед. – Я видел в Интернете ваш памфлет о двух собаках. Очень жёстко, но, к сожалению, довольно справедливо.


– Спасибо на добром слове, – сказал Разин.


– Когда-то с удовольствием читал ваши фельетоны в «Литературной газете», – продолжал сосед. – А я Приходько... Бывший спецкор «Комсомолки». Мы работали в одно время, но как-то не пересекались.


– Ничего удивительного, – пожал плечами Разин. – Я служил в литературной прессе и общался, в основном, с нашими титанами слова. С коллегами из общественно-политических изданий, действительно, почти не пересекался.


– А на кого работаете сейчас?


– На нашу «фигу». То есть на Фонд. А вы?


– Числюсь независимым консультантом.


– Кого независимо консультируете, если не секрет?


– Консультирую украинский политикум. Я ведь из Киева. С корабля на бал, так сказать.


Разин напрягся – этот был тот самый украинец, о котором говорил ему Орлов. Тот самый хохол, ради которого и затевался сегодняшний круглый стол. Не часто в стенах Фонда устраивался спектакль для одного зрителя. Во всяком случае, Разин помнил только один прецедент, когда на круглый стол в Фонд пригласили председателя народного Хурала одной маленькой среднеазиатской республики и почти весь Институт востоковедения Академии наук. Три часа востоковеды вещали о вековой дружбе великого русского народа и почти такого же великого народа маленькой республики, о связи культурных традиций, о единстве перед лицом глобальных вызовов, о сотрудничестве в экономике и союзничестве в обороне общих рубежей. Через месяц об этом круглом столе забыли даже его участники. Но в это же время руководство республики отказало американцам в размещении авиабазы на своих солончаках. Хотя раньше к этому всё шло, и денег заокеанские летуны  предлагали немерено. Победила дружба с великим русским народом и несокрушимая логика науки.


– Одно странно, – сказал Приходько. – Судя по объявленной повестке, речь пойдёт о природных ресурсах России. Причём тут я? Тем более что никогда не занимался всей этой экологией... Но меня почему-то пригласили. Оплатили дорогу, гостиницу и выступление. Впрочем, гостиница мне не нужна, я остановится у тёщи. Если не выступлю, деньги не потребуют назад? Как считаете?


– У нас это не практикуется, – сказал Разин. – Можете не выступать, если не хотите. А пригласили вас, думаю, именно потому, что вы консультируете политикум. Наш Фонд тоже не занимается чистой экологией или природными ресурсами. Наша задача – рассматривать все проблемы в экспертной, аналитической плоскости... И тут без политики, как вы понимаете, не обойтись. Кстати, меня зовут Владислав.


– Фёдор, – кивнул Приходько. – Без политики не обойтись... Я это понял, увидев господина Кондрашова. Это ведь Кондрашов там – с бутербродами?


– Да уж, – вздохнул Разин. – Постоянный наш участник Алексей Иванович Кондрашов. Он всегда выступает.


– Тут как-нибудь записывают выступления? – спросил  политолог.


– Обижаете, конечно, записывают. И не как-нибудь, а в лучшем виде. Через сутки вам пришлют на электронную почту полную стенограмму. А распечатанные доклады – в папочке перед вами.


Приходько раскрыл папку, достал кипу листов и вооружился очками.


Но не успел ничего прочитать.


– Здорово, Фёдор! – буднично сказал Мещанинов. – Отойдём в уголок...


Он был в строгом костюме с модным галстуком и с выражением высокой  ответственности на челе. Даже длинные волосы, уложенные на косой пробор, не снижали впечатления государственного величия от облика Мещанинова.


– А ты что здесь делаешь, – спросил Приходько, выбравшись из-за стола. – Или тоже что-то понимаешь в воде?


– Чего в ней понимать... Наливай да пей. У тебя какая программа пребывания в столице?


– Вот, посижу на круглом столе. Послезавтра иду на передачу к Дроздову. Потом – домой.


– Жаль... Я в Астану лечу. Несколько дней прокручусь там. Хотелось бы наши дела обсудить... Ну, да ладно. В двух словах. Пока нужна хорошая трепетная статья в самом тиражном издании Украины. Критика правительства за медленные шаги в подъёме промышленности и сельского хозяйства, призывы искать помощи у братского русского народа и прочее. Ну, как ты умеешь... И чем быстрее, тем лучше.


– Это уж как получится, – вздохнул политолог. – Сроки диктовать не могу – я в редакторском кресле не сижу.


– Надо, чтобы получилось, Федя. Теперь это твоя работа. Ты за неё, извини, зарплату получаешь. 


– Могу вернуть...


– Это детский разговор, – отмахнулся Мещанинов. – Прояви сметку, хватку, нахальство. В конце концов, используй связи со своим бывшим клиентом. А Ксюхе привет!


Он пошёл на другой конец стола и подсел к генералу Закирову. В качестве гонорара за возможность общения с ним сдёрнул бутерброд с генеральской тарелки.


– Оказывается, вы знаете Мещанинова? – спросил Разин.


– Кто не знает Мещанинова, – вздохнул политолог. – Я с ним учился. И даже в одной комнате общежития грыз один кусок хлеба на двоих. Теперь вот изжога... Шутка!


Гости между тем прибывали. Депутаты, чиновники, представители академических институтов и публицисты. И даже протоиерей с подвязанной косичкой и большим наперсным крестом на лёгкой чёрной рясе. Многих Разин знал и раскланивался с ними через стол. Вскоре осталось только два свободных места во главе стола. Телевизионщики засуетились, в дверь вошёл Орлов, а за ним – аккуратный господин в строгом синем костюме. Георгий Викторович Голицын из президентской администрации, собственной персоной. Они уселись на свободные места, и Орлов выложил перед собой инструменты регламента, как он их называл, – судейский молоток с деревянной шайбой и двое песочных часов. Одни часы отсчитывали пять минут – на доклады, другие – две минуты, на выступления. Часы Орлов выставлял слева и справа, а молоток – посредине. Когда оратор перебирал время, ведущий стучал молотком и показывал на часы – те, что побольше. Если оратору удавалось уговорить продлить выступление, Орлов запускал двухминутные часы. Этот забавный порядок управления дискуссиями озадачивал только новичков, но и они быстро к нему привыкали. Разин десяток лет наблюдал манипуляции брата с инструментами регламента и временами мечтал: Орлов забывается и бьёт молотком по стеклянным колбам часов. Но вице-президент Фонда никогда не промахивался.


Итак, первые лица уселись, Орлов стукнул молотком и включил микрофон.


– Уважаемые коллеги, приветствую вас в стенах нашего Фонда. Сегодня мы обсуждаем весьма злободневную тему: природные ресурсы России и перспективы их истощения. С докладом выступает Геннадий Максимович Гаврилов. Он просил десять минут. Нет возражений? Возражений нет. У нас два содоклада. Директор департамента прогнозов министерства водного хозяйства Овидий Исаакович Гольц доложит, что делает министерство для сохранения нашего природного богатства. О конфликтогенных аспектах истощения природных ресурсов расскажет известный эксперт Бари Сабитович Закиров. По пять минут. На выступления, как всегда, две минуты. Если очень интересно – добавляю ещё минуту. Подведёт итоги дискуссии заместитель руководителя управления Администрации президента по взаимодействию с субъектами Федерации Георгий Викторович Голицын.


Орлов обвёл взглядом присутствующих, остановился на Приходько.


– Сегодня в работе круглого стола участвуют наши старые партнёры из Фонда Конрада Аденауэра. По ходу дискуссии я их представлю. А также гости из ближнего зарубежья. Это Фёдор Андреевич Приходько из братской Украины, Мухаммаджон Шомансурович Джабборов из такого же братского Таджикистана и Александр Петрович Конобеев из Кыргызстана. Тоже братского, подсказывают... Итак, Геннадий Максимович, вам слово.


Академик подул в микрофон, вызвав скрежет в атмосфере:


 – Пожалуйста, первый слайд...


На стенке в торце зала засветился большой экран, появилась картинка: широкая водная гладь с одиноким белым корабликом, зелёные берега и просторное синее небо, не заставленное домами и мостами.


– Это типичный русский пейзаж, –  прокомментировал Гаврилов. – Течёт река Волга, как в песне поётся... Или Енисей, что не существенно. Ещё каких-то сто лет назад, что по историческим меркам – одно мгновение, такие же пейзажи мы могли наблюдать в Европе. Однако сегодня европейские картины природы существенно изменились. Дайте второй слайд...


На экране возникла широкая река, берега которой покрывали дымящиеся трубы. Казалось, воды, окрашенные закатным солнцем в рыжий цвет, прорываются сквозь густую решётку.


– Можно представить, – продолжал академик, – какой наваристый химический суп в этой реке. Наверняка, вся таблица Менделеева... Эту воду не только нельзя пить – в ней опасно купаться и даже стирать бельё.


Ещё несколько картинок: Африка, Центральная Азия, Северная Америка... Чёрные озёра, пересохшие русла рек, растрескавшиеся солончаки, мёртвый лес.


– Через десять лет мир столкнётся с тяжелейшей проблемой нехватки воды. А это обострит другую проблему – голода. Ведь для производства одной тонны зерна, например, нужно десять тонн воды. Овощные культуры требуют ещё большего количества влаги. Когда едите огурец или арбуз, помните, что это, практически, вода. На производство продовольствия идёт более семидесяти процентов всей воды, которую из природных источников забирает мировая экономика. Огромное количество воды нужно  в нефтехимии, в металлургии. Чтобы выпустить тонну целлюлозы необходимо двести тонн воды! Я уж не говорю о теплоэнергетике, которая без воды в принципе не может работать. Таким образом, пресная вода и сегодня, и в будущем является критическим фактором развития мировой экономики. Не будем забывать, что воду нельзя заменить ничем. Кончится нефть – перейдём на ветровую, солнечную, приливную или термальную энергетику. На навозный газ, в конце концов! А кончится вода...


Гаврилов развёл руками и уронил голову.


Собрание несколько секунд молча сопереживало академику. Он встрепенулся и продолжал:


– Вернёмся к проблеме голода. Мировой кризис с водой повлечёт нехватку продовольствия. Население Земли растёт, оно хочет всё лучше кушать. Такая у человечества простительная страсть. Но улучшать структуру питания – значит, увеличивать производство зерна. А зерно нужно, чтобы кормить скот и птицу. Однако ресурсы воды на Земле ограничены. Приведу всего несколько любопытных цифр. Общие запасы воды на нашей планете составляют около полутора миллионов кубических километров, однако девяносто шесть процентов приходится на мировой океан с солёной водой. Пресная вода составляет всего два с половиной объёма гидросферы, но и она, так сказать, законсервирована почти вся в полярных льдах. В распоряжении человечества остаётся лишь треть процента от общего количества воды.


На экране выскочил слайд: 0,3 процента – огненными цифрами на синем фоне. Один из участников заседания, пожилой и толстый директор департамента прогнозов, потянулся к стоящей перед ним бутылке с водой. Разин заметил этот маневр и подумал: на всю жизнь не напьёшься... И тоже захотел пить, но перемогся.


– Через десять лет, – продолжал вещать Гаврилов, – воды для экономики не останется. В Европе свободной воды уже нет. Однако есть на свете три страны, которым пока не грозит безводье. Это Канада, Бразилия и наша матушка-Россия. Общее потепление климата вызывает рост испаряемости с поверхности океанов, а это ведёт к росту осадков. Благодаря этому общая тенденция ресурсов пресной воды в нашей стране повышающая.


Далее академик на фоне мелькающий слайдов начал сыпать цифрами. И в конце доклада сделал вывод: раз Господь в неизреченной милости своей даровал России такое богатство, как огромные запасы питьевой воды, то надо по-хозяйски распорядиться Божьим даром. Россия может торговать водными ресурсами. Но не разливая её по бутылкам, как думают некоторые недалёкие сограждане, а наращивая производство водоёмкого, как выразился академик, продовольствия. Уже сегодня необходимо разработать государственную программу по сохранению водных ресурсов, причём эта программа должна быть, с одной стороны, долговременной по форме, с другой стороны, мобилизационной по содержанию. Мобилизационной! Далее академик скромно добавил, что контуры такой программы он обозначил в памятной записке на имя министра водного хозяйства страны.


– Мы не должны забывать, что вступаем в эпоху глобальных конфликтов за ресурсы, – подвёл итоги Гаврилов. – Газ, нефть, уголь, вода – вот наше богатство. Можете не сомневаться: кто-то обязательно потребует у нас поделиться этими богатствами. Пощёлкает зубами возле нашего пирога. Не сегодня, так завтра. Мы должны быть готовы не только защитить своё добро, но и продиктовать условия распределения ресурсов. А ещё мы должны очень грамотно работать на земле. Знаете ли вы, почему погибла цивилизация Двуречья, колыбель современного человечества? Она погибла из-за неверно устроенных систем орошения, которые в поймах Тигра и Евфрата трудолюбиво прокладывали на протяжении веков. Произошло вторичное засоление почвы, и на ней перестали расти продовольственные культуры. Кушать стало нечего! Мы должны помнить этот урок.


На фоне эмоционального выступления академика Гаврилова содоклад директора департамента министерства природных ресурсов показался настолько нудным, что Разин почти сразу же задремал. Зато Приходько внимательно выслушал рапорт Гольца о мероприятиях по сбережению ресурсов и даже законспектировал его заключительную часть:


– В министерстве изучена памятная записка Геннадия Максимовича, которую он представил нашему министру. Мы с большим пониманием отнеслись к идее ревизии водных ресурсов Российской Федерации. В настоящее время идёт мониторинг ситуации, разработка поэтапной программы изучения объёмов запасов водных ресурсов и возможностей их концентрации. Мы, конечно же, понимаем, что в этой программе, кроме экономической, есть и большая политическая составляющая. Поэтому программа после соответствующей проработки и утверждения в правительстве будет представлена руководству страны для окончательного принятия решения.


– Спасибо, Овидий Исаакович, – сказал Орлов. – Вопросы, если они возникли, будем задавать после второго содоклада. Слово Бари Сабитовичу Закирову, нашему военному эксперту.


Тут Разин проснулся – он любил слушать генерала. Тот говорил духоподъёмно и образно.


– Не так давно, дорогие друзья, на Ближнем Востоке едва не началась война между Израилем и Иорданией из-за воды. Между нами говоря, у этой Иордании кишка тонка воевать с Израилем, но, как говорится... Факт имел место. А там речки, этого Иордана... Ишаку по колено! Вот такое дело. Понятно, что у Израиля хватает причин раздражать своих соседей, но спор из-за воды входит в первую тройку таких раздражителей. Пошли дальше... Турция уже сорок лет стремится зарегулировать воды Евфрата. В эти же годы свой проект строительства гидроаккумулирующих и ирригационных мощностей на Евфрате начала осуществлять Сирия. Решили не отставать от соседей. В результате Ираку почти не осталось воды из Евфрата. Понятное дело, возмутились, замахали кулаками и пригрозили разбомбить сирийскую плотину Табка. Правда, это было в 1975 году, когда у власти в Ираке находился наш большой друг Саддам Хуссейн. Тот бы разбомбил, сами понимаете... Вот такое дело. Но до сих пор отношения между тремя странами очень напряжённые, буквально на грани войны. Хотя, с другой стороны, Ираку сейчас не до войны за воду – выжить бы, как государству. Спасибо друзьям из Соединённых Штатов – они натащили в Ирак столько демократии, что там теперь воюют все, кому не лень. Даже Аль-Каида. Но это отдельный разговор. Передвинемся в Африку...


Тут генерал сделал паузу и основательно напился из бутылочки. Вероятно, представив, как жарко в Африке.


Приходько наклонился к Разину:


– В программе записано, что Закиров – генерал-майор. Не знаете, каких войск?


– Химической и радиационной защиты.


– А почему он говорит про воду?


– Генерал может говорить и про клонирование человека, – улыбнулся Разин. – Широчайшего ума человек... Вообще наши эксперты делятся на две категории: очень узкие специалисты, и очень широкие. Узкие специалисты интересны только им самим, а широкие иногда несут ахинею. В любом случае, какие-то любопытные идеи они высказывают. Наша задача – эти идеи зафиксировать, обдумать и донести куда надо.


– А куда надо? – улыбнулся политолог.


– Да ладно вам, Фёдор, – отмахнулся Разин.


Закиров тем временем напился, вытер усы и продолжил:


– Тут наши учёные сделали прогнозы. Я понимаю, что прогнозы – дело неблагодарное. Синоптики говорят, будет ясно, мы бросаем зонтик дома, а на улице начинается гроза. Но это, к слову. Так вот, по прогнозам уже к 2025 году в мире появится до трёхсот миллионов мигрантов, которые побегут со своей земли из-за нехватки воды. Куда они побегут? Туда, где есть вода. А что такое триста миллионов? Это, представьте на минутку, население Соединённых Штатов Америки, третьей страны в мире по численности населения после Китая и Индии. И вот целая Америка бегает по миру и ищет, где бы напиться! Как вам эта перспектива? Тут наш академик Геннадий Максимович уже сказал, что нехватка воды вызовет голод. Поэтому такая Америка будет бегать по миру и искать не только, где бы напиться, но и где бы немножко поесть. Повторяю вопрос: куда побегут мигранты? Отвечаю: в Россию. Понятно, не только в Россию, но и в другие благополучные страны. Однако в Россию в первую очередь. Вот такое дело. Конечно, разные международные организации, в том числе и ООН, будут искать выход из такой ситуации. Ну, выпустит десяток резолюций... А много ли можно припомнить случаев, особенно, в последнее время, чтобы эти резолюции выполнялись? На мой взгляд, ООН давно пора разгонять. И нечего нам деньги тратить на субсидирование этой болтологии. Но вернёмся к мигрантам. Мы тут спокойно спим, а в дверь ломятся и просят хлебца. Хорошо, если просто стучат и надоедают... А если дверь начинают топором открывать? Кусок хлеба и чашка чая в нашем доме должны быть надёжно защищены!


Тут генерал треснул кулаком по столу – собрание вздрогнуло.


– Спасибо, Бари Сабитович, – сказал Орлов. – Как всегда, захватывающе интересно. Теперь давайте подискутируем. Первым в прениях записался наш уважаемый руководитель фракции партии российского возрождения в Государственной Думе Алексей Иванович Кондрашов. Его тоже будет интересно послушать. Прошу, Алексей Иванович. Но не забывайте – у вас две минуты. В противном случае отключу микрофон.


– А мне не привыкать, – сказал Кондрашов, отгребая в сторону уцелевшие бутерброды. – Мне постоянно грозят отключить микрофон. Проект закона об усилении охраны природных ресурсов Российской Федерации лежит в раздаточных папочках, и каждый может с ним познакомиться. Наша партия, как всегда, чутко уловила требование времени и очень оперативно отреагировала. Остальные партии только теперь закудахтали: ах, ресурсы, ах, ресурсы! А мы давно и планомерно занимаемся борьбой за хозяйское отношение к природным богатствам страны. Если это не так, пусть мне плюнут в глаза! Более того, совсем недавно я предложил, и многие, здесь сидящие, уже знают, построить на Днепре сеть водохранилищ. Только не надо из меня делать ненавистника Украины! Она всё больше отворачивается от России. То есть, это проблема не наша. И вот, раз Украина не хочет с нами дружить, её так и надо рассматривать – как враждебно настроенную страну. Хорошо, готов уточнить: как потенциально враждебную. А раз так, её надо оставить без нашей воды. Самим пригодится. Я тут был в Европе... Представляете, они там умываются из раковин! Вставят затычку, напустят литр воды – и умываются. Экономят. Экономисты! Вот пусть и на Украине учатся так умываться. А поскольку раковин в ихних хатах нет и затыкать там нечего, пусть умываются из гранёных стаканов. Турки молодцы! Нагородили плотин и пользуются своей водой. Надо с турок брать пример. Свою воду никому не отдадим! Конечно, мы ведь не звери какие... Но Геннадий Максимович очень верно сказал: это нам Господь дал такое богатство. И пусть никто не ходит… с топором. У нас найдётся, чем дать по сусалам любителям нашей воды! То они хотели чуть ли не бесплатного газа, теперь нашу воду не дают нашему же Крыму! Пора это безобразие остановить. Не хотят по-хорошему, надо с ними по справедливости. Вот и весь сказ.


– Ваше время вышло, Алексей Иванович, – показал вице-президент Фонда на песочные часы. – Извините, такой у нас порядок.


– Никакого уважения к народным избранникам! – отмахнулся  Кондрашов.


И пододвинул к себе бутерброды.


– Разрешите? – поднял руку Приходько.


– Вообще-то, вы вторгаетесь без очереди, – сказал Орлов. – Но не будем буквоедами. Думаю, коллеги, надо предоставить слово нашему гостю из Киева. Для тех, кто не успел посмотреть программку, сообщаю: Приходько Фёдор Андреевич, политолог и руководитель независимого консалтингового агентства «Политика» из Киева. Пожалуйста, господин Приходько...


– Не совсем понимаю агрессивности, с которой господин Кондрашов говорит о моей стране, – тихо начал Приходько. – Кажется, у нас здесь сугубо научная дискуссия. А такая дискуссия не предполагает чрезмерного проявления страстей. Страсти всегда мешают выяснению истины.


Присутствующие посмотрели на руководителя думской фракции «паровозов». Тот нахмурился и отложил бутерброд – начало ему не понравилось.


– После выступления господина Кондрашова в Думе, – продолжал политолог, – я консультировался со специалистами по водопользованию. Они не разделяют апокалиптическое видение проблемы, отличающее господина Кондрашова. Конца света в отдельно взятой стране не будет. Но определённые сложности в экономике Украины строительство плотин в верховьях Днепра, конечно же, вызовет. Не совсем понятно, зачем нужно понижать уровень воды в Днепре строительством плотины в Беларуси. По всему течению реки на территории этой страны – низменности, частью заболоченные. Водохранилища будут очень большими по площади и мелкими, что вызовет значительное испарение влаги с поверхности. Кроме того, под воду уйдут леса и пашни, придётся переселять много деревень. Строить здесь плотины – себе в убыток. Это понятно всем, в первую очередь, президенту Беларуси. Кроме союзнических обязательств, у него есть обязательства перед собственным народом. Поэтому он, скажем так, прохладно, воспринял идеи господина Кондрашова. Остаётся вопрос: зачем нужно понижать уровень воды в Днепре на украинской территории?


– Чтобы бронетехнике было легче форсировать! – бросил Кондрашов.


– Продолжайте, Фёдор Андреевич, – почти ласково сказал Орлов.


– Я не обижаюсь на господина Кондрашова, – сказал Приходько. – Он выражает мнение определенного количества граждан России, в том числе, избирателей, поддерживающих его партию. Другое дело, что господин Кондрашов, как говорится, не по чину выразил мнение, являющееся прерогативой руководства России. Во всяком случае, именно такую двусмысленность в реплике уважаемого ведущего я и уловил. Если ошибся, прошу прощения.


Орлов чуть озадаченно прищурился – он не ожидал от киевского гостя такой вёрткости ума... Вот тебе и справочка, раздражённо подумал Орлов. Корреспондент «Комсомольской правды» в советские времена, зять замминистра и всё такое. Сельский хлопчик, устроивший себе безоблачную столичную жизнь с помощью женитьбы на дочке номенклатурного барина. А ведь в «Комсомолке» дураков не держали. Особенно, в советские времена... Недаром этот Приходько сумел и в сутолоке «незалежности» не потеряться. И в президентскую кампанию Кандыбы вписался. Н-да. Имперское высокомерие может сослужить злую шутку. Орлов сделал пометку в блокноте: высказать «ф» Мещанинову, который поверхностно составил справку на Приходько. И подумал, если хочешь что-то сделать хорошо, надо делать это самому...


Политолог между тем продолжал:


– Понизить уровень воды в Днепре на украинской территории технически не представляет особого труда. Технологии строительства плотин на равнинных реках в России отработаны. Таким образом, инженерные задачи понятны. Последствия экономические тоже просчитаны. Однако боюсь, инициаторы этой идеи не предусмотрели множества сопутствующих факторов, которые я условно назвал бы социально-политическими. А их может проявиться столько, что сегодня нельзя всё даже предусмотреть. Во время недавней войны на юго-востоке обнаружилось, что гуманитарная катастрофа коснулась не только обычных жителей Донбасса, но и заключённых в местах лишения свободы, которых на тот момент насчитывалось свыше двадцати тысяч человек. На территории Донецкого бассейна располагалась чуть ли не половина всех пенитенциарных заведений Украины. Никто тогда не подумал, чем могут обернуться для заключённых затянувшиеся боевые действия. О них вообще никто не думал – ни власти в Киеве, ни власти в Донецке. Заключённые, по сути дела, оказались без пищи, без воды и даже без охраны. Уверен, господа, вы знаете, чем закончился их прорыв из Волновахской колонии номер сто двадцать и Кировской колонии. А тем, кто не знает, сообщаю: больше трёх тысяч человек ушли на российскую территорию, в Ростовскую область, и там до сих пор вспоминают этот визит с дрожью... А что если жители Левобережья Украины, спасаясь от ядовитой пыли на обнажённых берегах Днепра, двинутся в Россию? Или в Крым? Чем вы будете их останавливать? Танками или сразу уж – ракетами? Или, в щадящем режиме, колючей проволокой с током?


– А про колючую проволоку не надо! – не выдержал Кондрашов. – Не надо, уважаемый гость! Это ваш Головомойский придумал.


Приходько не стал отвлекаться на перепалку.


– Поэтому бороться за свои ресурсы – правильно, справедливо и патриотично. Однако думаю, делать это надо так, чтобы не было мучительно больно окружающим. У меня всё.


Дальше обсуждение докладов шло, если можно так выразиться, с оглядкой на Приходько. Участники круглого стола обходились обтекаемыми формулировками и старались меньше касаться конкретных аспектов будущей программы аккумулирования водных ресурсов. Зато умных цитат и саморекламы было в избытке. Наконец, говорильня закончилась, и Орлов предоставил заключительное слово Голицыну.


– Мне кажется, получился очень дельный и очень своевременный разговор, – начал чиновник администрации президента. – Действительно, наша страна обладает огромными природными богатствами, которые необходимо и по-хозяйски использовать, и, как выясняется, активно защищать. Поэтому понятно, почему участники дискуссии вели разговор не только о водных ресурсах. Наша страна может выходить на международный рынок с продуктами переработки нефти и газа, леса и минералов. Мы постоянно повышаем степень переработки, и прибыль от добавленной стоимости с каждым годом всё надежнее вливается в бюджет страны. Однако...


Тут Георгий Викторович Голицын не торопясь налил себе водицы в бокал и выпил. А потом продолжил, глядя на Приходько честными-пречестными глазами:


– Однако меня несколько удивил пыл, с которым коллеги обсудили планы по повороту или аккумулированию вод Днепра. Конечно, я знаю о выступлении в Государственной Думе уважаемого Алексея Ивановича, но не предполагал, что подобные идеи уже, так сказать, облекаются в одежду каких-то программ. Со всей ответственностью заявляю: политическое руководство страны не имеет никаких планов строительства плотин на Днепре. Никаких консультаций по этому поводу с руководством Беларуси также не проводилось. Более того, думаю, что такие планы шли бы вразрез с интересами Российской Федерации, у которой главная цель во внешней политике – выстраивать добрососедские отношения со всеми государствами на постсоветском пространстве. Хотя, скажу откровенно, если взять ситуацию в чисто гипотетическом виде... Это, действительно, может служить эффективным инструментом давления на внешнюю политику Украины. Не могу согласиться с тональностью выступления уважаемого Алексея Ивановича Кондрашова, однако по самой сути... Уверен, его предложения идут от понятного гражданского беспокойства, от душевной боли за авторитет страны. Россия уже не первый год показывает пример безграничного терпения в отношениях с Украиной. Напомню о постоянных перепалках по газовой проблеме. Но, господа, у нас же не бездонная золотая бочка вместо бюджета! И сегодня, когда на Украине пришло к власти руководство, избранное по-настоящему демократическим путём, мы надеемся, что все сложности в наших отношениях – лишь досадные, но вполне исправимые огрехи в общей работе. Я уверен, дело никогда не дойдёт до зарегулирования стока Днепра на российской территории. Более того, Россия сможет выстроить с Украиной такие отношения, когда водные ресурсы двух братских народов, действительно, станут общим, братским достоянием. Впрочем, как и другие природные ресурсы России. Мы не раз демонстрировали, что всегда готовы поделиться с добросовестными и симпатизирующими нашей стране партнёрами, как говорится, последним куском хлеба. Что же касается других аспектов в докладах уважаемых экспертов...


22. Надо дать москалям по рукам


Президент Украины молча разглядывал сидящего перед его столом руководителя Службы безпеки Мамаева. Этот сухопарый пятидесятилетний генерал с бритой головой, никогда не показывавшийся в военной форме, достался Кандыбе от собратьев по коалиции – Украинской народной партии. Поговаривали, что шеф СБУ, несмотря на русскую фамилию и русские киевские корни, был националистом покруче вчерашних бандеровцев, так и не сумевших удержаться в активном политическом поле.


Карьера у него от Ющенко до Порошенко складывалась не очень удачно: застрял начальником второразрядного управления СБУ в звании подполковника. Во время войны на юго-востоке вообще «ушёл в тину»: придумал какую-то болячку и уехал лечиться в Грузию. Только после победы Кандыбы мнимый больной объявился в Киеве и буквально в течение трёх месяцев получил новое звание и пост главы СБУ. Кандыба знал, за какие заслуги так мощно продвигали Мамаева его партийные соратники. Будучи на неприметной должности, не обременённый большой ответственностью, он был, тем не менее, внутри структуры, что и помогало собирать компромат на активных деятелей украинского политикума, на олигархов и армейскую верхушку, строить свои структуры и протаскивать своих людей. Не отличавшиеся большой щепетильностью в делах, олигархи давно бы организовали генералу дорожную аварию или взрыв бытового газа, но страх перед досье, надёжно спрятанным Мамаевым, удерживал от таких радикальных шагов. 


– Ну, рассказывай, Иван Ильич, – сказал, наконец, Кандыба. – Что там с моим поручением?


– По своим каналам, Василий Васильевич, я попросил помощи у коллег... Они выяснили, что в район Могилёва из Москомархитектуры, действительно, откомандирована группа геодезистов. Есть номер приказа и список людей. Выехали для помощи Могилёвскому управлению архитектуры в проектировании внутриобластных дорог. Большего выяснить не удалось. Контакт – работница Москомархитектуры. Вот список...


– Так, так, – пробормотал президент, дальнозорко отставляя бумажку. – Серебряков, Костров, Прасолов... Спасибо, Иван Ильич. Теперь нужно убедиться, что именно эта группа товарищей работает под Могилёвом. Пошли туда парочку надёжных ребят. Пусть удостоверятся собственными глазами. Без посредства... твоих коллег.


– Когда надо посылать людей, Василий Васильевич?


– Вчера!


– Хорошо, сделаем... Хотелось бы прояснить один вопрос. Вы даёте нашей службе задание, но смысл его не объясняете даже мне.


– А какой тут может быть другой смысл? – Кандыба откинулся в кресле. – Мне нужно знать, работают ли под Могилёвом российские геодезисты. Вот и весь смысл, Иван Ильич.


– Но, согласитесь, Василий Васильевич... Это работа почти вслепую. Если бы знать конечную цель... Хотя я, как руководитель Службы безопасности страны, просчитал варианты и, практически, знаю, зачем это всё нужно.


– Ну, и зачем это всё нужно, дорогой Иван Ильич?


– Недавно в российской Думе выступал этот сумасшедший Кондрашов и грозил повернуть Днепр. Кроме того, в Москве просочились сведения, что Россия предлагает Белоруссии помощь в строительстве плотины под Могилёвом. Глупость, конечно, несусветная, но русским не привыкать топить собственную территорию. Вспомним хотя бы, что они натворили с Волгой. Теперь вот хотят помочь белорусам уйти под воду. Надо, думаю, дать москалям по рукам, чтобы...


– А можно, – перебил президент, – я буду сам решать, кому дать по рукам, а кому – сразу по заднице? Идите работать, Иван Ильич...


Глава СБУ посверлил Кандыбу взглядом, усмехнулся и поднялся из кресла.


– Напрасно вы так, Василий Васильевич, – сказал он уже на ходу. – Я же со всей душой.


Да пошёл ты со своей душой, подумал Кандыба.


 


23. Москаляку на гиляку. Добре дошли


 


Перед болгарским рестораном на углу проспекта и тихой зелёной улицы кучковалась стайка бездельной молодёжи, по виду студентов. Два часа дня, а они уже празднуют, подумал Разин. Кто, интересно, учится и работает в Москве? Накачанный мальчик с куцей бородёнкой и крепкими руками, изрисованными по последней тату моде, рассказывал что-то весёлое, отчего компания кисла со смеху. Обходя заводилу, Разин наткнулся взглядом на витиеватую надпись на красной футболке, обтягивающей грудь. Сначала не поверил глазам и даже приостановился, вчитываясь. Парень заметил это и картинно замер, давая возможность полюбоваться футболкой.


– «Осенью птицы летят на йух», – прочитал вслух Разин. – Смешно.


И чуть подтолкнул в спину Приходько, направляя к бетонным ступенькам.


– Смешно, – согласился киевский гость без тени улыбки. – Во всяком случае, лучше, чем «москаляку на гиляку»...


В дверях засуетился смуглый усатый мужичок. Когда он разговаривал, усы шевелились, словно хотели сбежать от хозяина.


– Добре дошли, бан Ладислав! – поклонился мужичок Разину. – Рад видеть уважаемых гостей в лучшем болгарском ресторане Москвы.


– Привет, Никола, – кивнул Разин. – Не устраивай рекламной кампании, а организуй столик в нашем закутке... Сейчас и Виктор подойдёт.


Никола умчался, разрезая усами тёплый, с запахами острой кухни, воздух. Разин с Приходько прошли по длинному коридору, затенённому фикусами в кадках. Большой зал ресторана был поделён невысокими выгородками из жёлтого дерева на клетушки, занятыми большими столами и тяжёлыми полукреслами. Народу наблюдалось немного. Никола уже стоял возле одной из клетушек и улыбался до ушей. Сели, и стенки выгородок сразу отделили остальное пространство. Да уж, подумал политолог, снимая пиджак и устраивая его на одном из кресел, тут можно долго и вдумчиво сидеть. Очень вдумчиво...


– Вас, я вижу, тут хорошо знают, Владислав.


– Меня хорошо знают во многих подобных местах, – засмеялся Разин. – А что вы хотите... Холостяк. Приходится столоваться, где придётся. Но в этом ресторане мы с коллегами бываем постоянно. Лет десять, если не больше. Удобно – рядом с работой. Кстати, давно хотел спросить у настоящего украинца: что такое «москаляку на гиляку»? Тут один приятель переводил, когда заклинание сие было актуальным, как «москаляку на ветку». По-моему, неправильно. Москаляку ветка не выдержит.


– Ветка, то есть гилка по-нашему, не выдержит. А гиляка – это толстая ветка. Проще, сук. Тут уж любой москаляка не сорвётся. Впрочем, не любой. Для господина Кондрашова, при его комплекции, придётся долго искать подходящую гиляку.


– Да что вы, Фёдор, зациклились на Кондрашове? Светлейший человек! Милый, интеллигентный. Кстати, доктор юридических наук. И если иногда... не выглядит интеллигентно, так это – политическая личина. У него свой избиратель, с которым надо считаться. Избиратель хочет видеть Алексея Ивановича...


Разин пощёлкал пальцами, подыскивая слова.


– Можете не напрягаться, – усмехнулся Приходько. – Избиратель хочет видеть вашего интеллигентного доктора наук брутальным и хамоватым, настоящим мужиком, каким сей избиратель, затурканный семьёй и зарплатой, хотел бы видеть себя самого. Всё понимаю, когда Кондрашов работает на публику. Но среди людей своего круга он мог бы и сбрасывать... личину. Хоть иногда.


– Как говорил наш большой поэт Евтушенко, когда личина прирастает, она становится лицом.


– Кто тут обозвал Евтушенко большим поэтом? – спросил возникший у стола Головинский. – За такие ярлыки надо бить по ушам...


Он бросил на свободный стул пиджак, распустил галстук и протянул руку политологу:


– Виктор Головинский, коллега и постоянный сотрапезник человека, посмевшего назвать Евгения Александровича большим поэтом.


– Фёдор, – кивнул Приходько. – А у вас другой ярлык для Евгения Александровича?


– А как же! – хлопнул себя руками по бокам Головинский, сел и громко объявил: – Евтушенко вовсе не большой поэт. Нет, не большой. Он великий!


На раскаты его баритона прибежал болгарин и выжидательно замер.


– А давай, Никола, твоего замечательного мяса, – сказал Головинский. – Ну, плюс там, огурчиков-помидорчиков, само собой, брынзочки, колбасок жамканных и...


Тут Головинский надолго примолк.


– И? – напомнил деликатно болгарин.


– Я думаю, – отмахнулся Головинский. – Ракия по такой жаре... Или плиска. Нет, не пляшет...


– Точно, – поддержал его Разин. – А механджийско пляшет. Да ещё под мясо с колбасками. Вот что, Никола... Мы с вина начнём, а потом решим – ракия или плиска.


– Добре, – улыбнулся Никола. – Механджийско сегодня из Траки.


* * *


Отравились по полной программе. Начали с механджийского – доброго красного крестьянского вина, густого и терпкого. Однако механджийское не давало градус разговора. Поэтому заказали добрую старую плиску Ахелой и перешли с Приходько на «ты». Потом, естественно, попросили ракии, а к ней шопского салата – только чтобы угостить киевлянина. Лозова ракия Николы славилась на всю Москву, и отпускать Приходько, не вкусившего этого достославного напитка, Разин и Головинский посчитали недопустимым, а в какой-то степени – даже безнравственным. Однако у Николы оказалась ещё одна ракия. Не та, что славилась на всю Москву, а другая, тоже лозова, но не распробованная. Болгарин предложил её распробовать, полагаясь на дегустаторский опыт бана Ладислава. Понятное дело, бан Ладислав не смог в одиночку вынести вердикт, и новую ракию дегустировали все три бана. Сошлись на том, что она так же хороша, как и прежняя.


Вскоре Разин обнимал Приходько за плечо и убеждал:


– Пойми, Федя, мы же братья! Один народ – русский... Я тебе скажу по секрету, Федя, моя мама – хохлушка. Из города Амельяновска. Он недалеко от Волги, в степи. Я туда на каникулы к дедушке с бабушкой ездил и кавуны жрал. Так вот, хоть мама моя и с Волги, но всё равно хохлушка. Ну, и кем же я себя должен считать?


– Хохлом, – сказал Головинский. – У евреев национальность – по маме.


– Причём тут евреи? – удивился Разин.


– Евреи всегда при чём-нибудь, – убежденно сказал Головинский. – Вот у меня мама – тоже еврейка. Она делает фиш – закачаешься.


– А моя мама делает вареники с творогом и луком, – упрямо продолжал Разин. – Жуткая гадость! Но мама у меня хохлушка. А я русский.


– Ты меня не агитируй, Владик, – грустно сказал политолог. – Я тоже очень часто ощущаю себя русским человеком. Но! Была у меня бабушка, царствие ей небесное... Бабушка Олёна. Мудрая женщина. Помню, было мне года три или четыре... И я впервые обратил внимание, что на Луне – какой-то рисунок. У нас в селе на Полтавщине... ночное небо чистое. Я и спросил: а что на месяце нарисовано, баба Олёна? Знаете, что она сказала? А это говорит, брат брата на вилы поднимает. Когда, мол, Каин Авеля убивал, тень на луну пала. Оттого господь про убийство и узнал. Я это на всю жизнь запомнил... И когда случалось потом, уже взрослым... Если чистая луна – обязательно посмотрю. Действительно, очень похоже: один человек поднимает на вилы другого.


– Это ты к чему, Федя? – насупился Разин.


– Просто так, Владик. Музыкой навеяло! Хорошо сидим...


 


24. Двоюродный брат Коцюбинского


 


Они вышли на привокзальную площадь в солнечный шумный полдень. Оба были одеты в «камуфлю», повидавшую разнообразные виды. Оба горбатились под большими потёртыми рюкзаками, к которым были приторочены чехлы с удочками. Об рюкзаки и удочки долбились боками спешащие навстречу люди – они рвались на вокзал, к которому с визгом подходила электричка.


– Опа! – сказал Краснокутский. – Вон лавка. Посидим, покурим, обсосём наши дела.


Они плюхнулись на тяжёлую решетчатую скамью с чугунными ножками неподалёку от входа в здание вокзала, бросили на тротуар рюкзаки. Краснокутский достал пачку дешёвых украинских сигарет и задымил.


– Ну и где их искать, наших москалей? – рассеянно спросил Постолюк, выворачивая шею, чтобы рассмотреть вокзал.


– Опа! – засмеялся Краснокутский. – Он у меня спрашивает... Ты у нас мозг, ты и думай. А чего взад пялишься?


– На вокзал смотрю. Это памятник архитектуры, представь себе. Построен в одна тысяча девятьсот то ли втором, то ли третьем году. Государь-император Николай Александрович сюда наезжал, когда здесь Ставка была. Смотри, какой пропорциональный световой барабан, какая изящная башенка!


Краснокутский обернулся, внимательно посмотрел на вокзал и пренебрежительно сплюнул:


– Тоже мне памятник... Башенка-хренашенка. Кило пластида – и опа! Все дела. Давай думай, мозг, с чего начнём.


– С такси, – сказал Постолюк, вскакивая.


Он замахал руками и через несколько секунд рядом затормозил побитый серый рыдван.


– Опа, опель! – засмеялся Краснокутский. – Интересно, где его так уродовали – бэтээром переехали, что ли?


– Давай, грузи пожитки, – сказал Постолюк. – А я с водилой договорюсь, раз уж мозг.


Ещё через минуту они мчались в зелёном тоннеле улицы. Впрочем, мчались – это сильно сказано... В машине подванивало бензином и, почему-то, кухней.


Краснокутский, поджарый, жилистый уроженец Херсона, был в сложной мужской поре – далеко за сорок. Его можно было бы назвать симпатичным, если бы не постоянно настороженный взгляд колючих маленьких глаз и голова дынькой. Он рано облысел, и приметную дыньку свою постоянно прятал в бейсболку. Постолюк родился и вырос в Полесье, был вдвое моложе Краснокутского, но вдвое толще: такой мешок картошки с добродушными васильковыми глазами навыкате и круглой румяной ряшкой. Внешность обманчива – этот мешок с картошкой мог голыми руками завалить пару здоровых мужиков зараз. И заваливал...


– А вы, значит, архитекторы? – спросил водитель, щуплый мужичок с пепельной щетиной на подбородке и трудолюбивыми руками, щедро исколотыми синими лагерными иероглифами.


– Почему архитекторы? – удивился Постолюк.


– Ну, раз в архитектуру едем.


– Во народ... А если бы мы ехали, предположим, в зоопарк? Ты бы нас за обезьян посчитал?


– Опа! – сказал на заднем сиденье Краснокутский и заржал.


– У нас зоопарка нет, – сказал водитель. – Есть зоосад. Но это за городом. И обезьян там не держат. А вот северные олени есть.


– Нам в зоосад и не надо, – вздохнул Постолюк. – В архитектуру вези. Это на Первомайской.


Могилёвский областной комитет по архитектуре и градостроительству располагался на углу Первомайской и проспекта Мира в огромном помпезном комплексе ещё сталинских времён. Могилёвцы гордились, что похожая цитадель державной власти есть только в Минске. Белая громада из нескольких разновысоких зданий подковой обнимала широкую площадь с памятником вождю мирового пролетариата посредине.


– Опа! – удивился Краснокутский. – Ленин!


Остановились на проспекте. 


– Я скоро, – сказал Постолюк, выгребаясь из машины. – Курите пока...


И пошёл через площадь.


Скоро не получилось. Сначала его затормозил на главном входе охранник в военной форме и объяснил, что архитектура – в заднем крыле Дома Советов. В бюро пропусков Постолюк нашёл телефон и позвонил в приёмную. Долго объяснял, что он писатель из Киева, историк архитектуры и специально приехал в Могилёв, чтобы собрать материал о вокзале. Его перепасовывали по телефону, как мячик, из одного управления в другое, пока не нашлась добрая душа, согласившаяся выслушать киевского писателя.


Постолюк несколько минут бродил по гулким коридорам с огромными окнами и красивыми плиточными полами. Осторожно заглядывал в разные кабинеты. Наконец, нашёл небольшое помещение, половину которого занимал стол с компьютером. По клавиатуре клевала тонкими пальчиками тоненькая белобрысая девушка. Клюнет – и посмотрит на монитор, клюнет и посмотрит...


– Здравствуйте, красавица, – поклонился с порога Постолюк. – Мне бы справочку...


Он говорил с белорусским акцентом, слышным за версту.


– Это рядом.


– Вы меня не поняли. Не точно выразился, прошу прощения. Вот вы в компьютерах разбираетесь... Завидую! Поэтому должны всё знать. Тут к вам из Москвы должен приехать реставратор. Коцюбинский его фамилия. Это мой двоюродный брат. Я, говорит, в Могилёв еду, в командировку. А у меня как раз отпуск. Ну, я и махнул к вам. Чтобы, значит, братишку обнять.


– Как, говорите, фамилия? – посмотрели синие очи на Постолюка.


– Коцюбинский его фамилия, Коцюбинский! Модест Петрович.


– Не слышала про такого, – задумчиво сказала девушка. – Вообще-то к нам из Москвы приехали командированные... Но они не реставраторы. Геодезисты. И Коцюбинского у них точно нет.


– Вот жалость какая... – чуть не заплакал Постолюк. – Я ж сюда аж из Кобрина ехал. На двух поездах с пересадками. Сначала до Гомеля, а потом уж до вас.


– А вы ему позвоните.


– Звонил на мобильник! Не отвечает. Вдруг что-то случилось по дороге? А может эти... геологи что-нибудь знают? Они ведь тоже из Москвы!


– Москва – город большой, – снисходительно сказала девушка. – Там все про всех знать не могут.


– Эх, если бы повидать их... – вздохнул Постолюк. – Братишка-то мой – человек и в Москве известный. Подскажите, милая, где найти этих командированных?


– Вообще-то они в поле. Работают! А вот где... По-моему, в нашем же Могилёвском районе. Где-то недалеко от Днепра. Точно! Между Калиновой и Бушляками. Их Ярмакович в Бушляки возит каждое утро.


– А кто такой Ярмакович?


– Водитель, на нашем минивэне ездит. Ну, автобусик такой, маленький.


– Ой, спасибочки! – просиял Постолюк.


Затем он зашёл в кабинет, обозначенный в пропуске, поговорил несколько минут с молодым человеком, и выяснил, что о Могилёвском вокзале ему лучше всех расскажет Иван Алексеевич, который будет на службе завтра. Постолюк церемонно раскланялся с молодым человеком и подписал у него пропуск на выход.


Водитель такси и Краснокутский дружно дымили, опершись задами на капот «опеля», и задушевно трындели.


– Мы думали, ты там провалился, – Краснокутский бросил под ноги окурок. – Вот Вася предлагает организовать рыбалку.


– Ну! – сказал таксист и яростно поскрёб колючий подбородок.


– Рыбалку, говоришь? – задумчиво спросил Постолюк. – Занятная мысль. А не хочешь ли ты, Вася, покушать?


– Отчего же не покушать... Как раз обед, а я не жрамши.


– Тогда вези в кабак. Чтобы без понтов, но с хорошей кашей.


– Отчего же не отвезти!


25. Ялту взяли за десять минут


Шестая дивизия ВДВ среди бела дня высаживалась в Крыму. С ясного неба над Ялтой сыпались парашюты, к которым были приторочены либо солдатики в полной боевой готовности, либо тюки со всякими воинскими причиндалами. Солдатиков тёплым ласковым ветром иногда сносило в море, и тогда отдыхающие с визгом и хохотом вытаскивали бедолаг на берег. За десять минут Ялту взяли, о чём комдив тут же доложил министру обороны и удостоился благодарности.


Участники Чеховского фестиваля, наблюдавшие захват города, тут же по мобильникам растрезвонили об этом на всю Россию:


– А у нас тут, знаете ли, большие манёвры! Десантники так и сыплются.


Сначала президенту России позвонил германский канцлер и попросил чисто по-дружески просветить, что опять затевается в Крыму. Обычные плановые учения, ответил российский президент. Отрабатываем высадку в гористой морской местности. Чтобы воины не скучали в казармах... А почему в гористой, да ещё и морской? А потому что в пустыне и в лесах уже высаживались неоднократно. Надоело! Мне-то всё равно, сказал канцлер. А что подумают поляки? Мне тоже всё равно, что подумают поляки, ответил президент. Затем позвонил генсек НАТО и осторожно поинтересовался, почему Москва не уведомила Брюссель о масштабных учениях в Крыму. Вы же прекратили с нами военно-техническое сотрудничество, сказал президент. Поэтому и мы считаем себя свободными от обязательств уведомлять кого бы то ни было об учениях нашей армии на нашей же территории. Это Крым, напомнил генсек, болевая точка. Не понимаю, почему у вас должен болеть наш Крым, сказал президент. Ведь Кемерово не болит? Генсек вынужден был признать, что Кемерово у него, действительно, не болит... Потом позвонил президент Соединённых Штатов и выразил обеспокоенность присутствием большой российской группировки в Крыму. Я тоже могу выразить обеспокоенность присутствием везде больших американских группировок, ответил президент России. Но не делаю этого. Почему, заинтересовался американец. Потому что на дождик не обижаются. Нужно просто носить зонтик. А у России зонтик надёжный – ядерный. И вообще каждый устраивается, как может. Один ложится посредине кровати, другой – поперёк. Эти пассажи о зонтике и кровати американцу так и не смогли перевести точно, и он сухо распрощался.


Президент Украины позвонил поздно вечером.


– Вы по поводу Крыма, Василий Васильевич? – устало спросил российский президент.


– Вовсе нет, – сказал Кандыба.


– Ну, слава Богу... А то полдня донимают с Крымом.


– Моя матушка в таком случае говорила: я у себя в хате. Куда хочу, туда и мету. Хоть от окна до двери, хоть от двери до окна. Поэтому никаких вопросов о Крыме у меня нет. Зато имеется вопрос насчёт воды. Не могли бы мы сесть рядком да поговорить ладком? Тем более что вы уже приглашали меня... в гости. Так что я готов. С рабочим, так сказать, визитом.


– Я распоряжусь пересмотреть мой график, Василий Васильевич. Думаю, на следующей неделе мы сможем встретиться. Вас обязательно известят о сроках. Кстати, а почему встал вопрос о воде? Хотя бы в двух словах.


– В двух словах не получится. А в трёх не хочется!


 


26. Могилёв и окрестности. Геодезисты и особисты


 


В середине сентября в окрестностях Могилёва было необычайно тепло, так же, как где-нибудь в Ялте. Поэтому мокрые луга в пойме Днепра подсохли, и московские геодезисты ходили тут в кроссовках. Хотя предусмотрительно держали в городе болотные сапоги – никто не знал, когда кончится командировка. Прозрачное небо висело над поймой. Его уже тронула первая осенняя белёсость, но света и тепла ещё хватало. Листья на деревьях кое-где желтели, но этой печальной желтизны было пока мало для осени. Серебряков без рубашки быстро обгорел, а Прасолов, решивший позагорать, простыл на ветерке, который постоянно задувал с большой серой воды неподалёку. Теперь он кутался в ветровку и хрипло говорил в нос.


В Могилёве их поселили на квартире, которую снимало местное управление КГБ. С одной стороны плохо, рассудил тогда Серебряков. Если их кто-то начнёт искать, то первым делом пробежится по гостиницам, которых в городе немного. Убедится этот кто-то, что в гостиницах искомых людей нет, и свалит восвояси. Не свалит, возразил Прасолов. Так может поступить только дилетант. А дилетантов сюда не пошлют. Вот именно, сказал Серебряков. И поэтому, с другой стороны, непредусмотренное рвение коллег, так некстати угодивших с постоем, вынуждает нас постоянно находиться в поле. Что хорошо, поскольку мы будем на виду. А как твой кто-то узнает, в каком месте мы на виду, спросил Костров. Так для этого есть контора, к которой мы прикомандированы. Обегав гостиницы, кто-то прибежит в архитектуру. И если он не дилетант, то узнает, на каком мы виду...


* * *


– Я их вижу, – сказал Краснокутский. – По-моему, это наши красавцы.


– Дай бинокль, – попросил Постолюк и прильнул к окулярам.


Лодка покачивалась, и берег с редкими купами кривых берёз тоже ритмично покачивался. Поэтому широкая зелёная луговина в прогале между берёзами то исчезала из поля зрения, то вновь возникала.


– Солнце у нас за спиной, так? – сказал Краснокутский. – Поэтому я его и заметил – инструмент бликует. Видишь?


– Не вижу, – пробормотал Постолюк. – Может, бутылка бликует. Кто-то пивка навернул, а бутылку выкинул.


– Ты мне расскажи, как бликует инструмент, – досадливо сказал Краснокутский. – Я потому и жив до сих пор, что знаю! Сидим, помню, в зелёнке, а москали на блокпосту гужуются. Я заметил, что инструмент сбликовал и упал мордой в землю. А рядом Фахрудин сидел, молодой такой саудёнок... Смотрю, а у него дырка – точно во лбу! Не увидел, значит, блика – саудёнок тот.


– Потом расскажешь о подвигах в тылу москалей. Дай ориентир!


– Ну, берёза с рогулькой на боку. Смотри под рогульку.


Постолюк сначала нашёл эту приметную берёзу, а потом и людей увидел. Не ошибся Краснокутский... Вот повезло! Впрочем, как давно заметил Постолюк, удача улыбается тому, кто тихо и упорно делает свою работу. Он достал планшетник, вывел подробную карту Могилёвской области. Точно, Бушляки рядом. А за ними – Барсуки. Никакой фантазии у народа...


Со вчерашнего вечера они мотались по Днепру, изображая рыбаков. Впрочем, придраться к ним было нельзя: путёвка, лицензия, договор об аренде лодки. И удочки свои. Вася оказался прожжённым дельцом. Дал резиновую лодку с палаткой и привёз кума, работавшего в рыбоохране. Тот и оформил во мгновение ока все документы. Естественно, отсыпали денег и Васе, и куму.


Сегодня в садке за лодкой путешествовал большой жерех – рано утром Постолюк заблеснил его, дурака. На воде было прохладно, Краснокутский обрядился в тяжёлый брезентовый плащ, а Постолюк напялил толстый свитер и зелёную натовскую куртку с погончиками.


– Теперь и я вижу, – сказал Постолюк. – Наверняка, они. Конечно, может быть и совпадение. Скажем, ещё одной бригаде землемеров зачесалось побродить по живописным берегам Днепра. Но вероятность такого совпадения стремится к нулю.


– Шо? – удивился Краснокутский.


– Не шокай! Мы же белорусские рыбаки, а поэтому в совершенстве владеем оккупационной мовой. Попрошу, вельмишановный пан, говорить исключительно по-русски. Давай думать, как подойти к этим землемерам. Аккуратно и грамотно.


– Тут и думать нечего. Просто подойти и сказать: ой, мужики, а что это вы тут делаете? Что это у вас за фигуля такая интересная? Киноаппарат? Можно я посмотрю, как кино снимают! Всю жизнь мечтал.


Постолюк несколько секунд переваривал тираду напарника, потом улыбнулся:


– Слушай, а ведь прокатит! Действительно, ничего придумывать не надо. Самое простое – всегда самое надёжное. Ты титан мысли, философ! Кинической школы...


– А то, – сказал Краснокутский.


* * *


– Я их вижу, – сказал Прасолов. – Два моржовых клыка в одном ялике. Один пялится на нас в бинокль.


В комитете по архитектуре они взяли оптический нивелир НВ-1. Прибор не первого ряда престижа, но с тридцатикратным увеличением. Если делать вид, что занимаешься топосъёмкой, то какая разница, с чем валять дурака... Зато прибор сей имел весьма внушительный вид – высокий красный корпус и широкую как у телескопа трубу. За километр видно, что серьёзный инструмент.


Серебряков и Костров по очереди заглянули в нивелир.


– По-моему, обычные рыбаки, – сказал Костров. – Вон удочки...


– Мы тоже обычные геодезисты, – сказал Серебряков. – Вон нивелир, вон рейка.


– Сколько мы здесь толчёмся? – спросил Прасолов и сам себе ответил: – Неделю. Много ты видел рыбаков? Да ещё таких, чтобы в бинокль на тебя любовались? Анализируем дальше. Здесь берег плохой, топкий.


– А они на лодке, им берег ни к чему, – сказал Серебряков.


– Погоди, Паша, я не закончил. Берег топкий, к тому же лес заходит в воду. Значит, коряг хватает. Нормальный рыбак сроду тут ловить не станет – себе дороже. Не хватит никаких крючков и никаких блесен.


– Откуда ты всё знаешь? – удивился Костров.


– На речке вырос, – ответил Прасолов. – Что будем делать, господа чекисты?


– Ждать, – сказал Серебряков. – Конечно, есть и сумасшедшие рыбаки, которым общие правила не писаны. Но вероятность совпадения, что мы столкнулись именно с такими рыбаками, стремится к нулю.


* * *


Краснокутский перебрался с лодки на дерево. Лодка опасно закачалась, а дерево так же опасно накренилось. Наконец, добрался до берега и пошёл мимо корявых берёз на луговину, где заметили геодезистов. Краснокутский долго продирался наугад, а потом луговина неожиданно открылась, и геодезисты оказались почти рядом. Краснокутский сделал улыбку поглупее и последние полсотни шагов нёс её, не расплёскивая.


– Здорово, мужики! – сказал он и снял бейсболку. – Ну и парит сегодня... Не знаете, в деревне есть магазин?


И показал на ближний холм, на котором сквозь зелень проглядывали серые крыши.


– А мы не местные, – сказал Серебряков.


– Опа! – сказал Краснокутский и разинул рот до предела. – Вы тут кино снимаете? А можно посмотреть?


– Что посмотреть? – усмехнулся Серебряков.


– Да не кино! А то я не понимаю, что оно ещё не готовое. Посмотреть, как вы снимаете. С детства мечтал! Я мешать не буду.


– Мы кино не снимаем, – строго сказал Прасолов. – Мы снимаем план данной местности. Мы геодезисты.


– Ага, – потух Краснокутский. – План местности... Ну и на кой он нужен, ваш план? А то мы не знаем своей местности...


– По этому плану будут строить дорогу, – сказал Серебряков.


– Деньги девать некуда, – осуждающе буркнул Краснокутский. – У нас тут уже куча дорог – и на той стороне, и на энтой. Хорошие дороги. Зачем ещё одна?


– Начальству виднее, – сказал Прасолов. – Что закажет, то и делаем. Хоть дорогу, хоть водохранилище.


– Господин Прасолов! – рявкнул Серебряков и показал исподтишка кулак. – Займитесь делом, хватит лясы точить.


– Извините, Павел Сергеевич, – сник Прасолов.


– Такое вот начальство, – печально покивал Краснокутский, от которого не ускользнула демонстрация кулака. – Значит, хоть дорогу сварганить, хоть водохранилище. Что прикажут! Народные деньги, как в топку... Видать потому и пригласили вас... не местных. Небось, из Минска?


– Из Москвы, папаша, – сухо сказал Серебряков. – Идите уже, не мешайте работать.


– Из самой Москвы? – выпучил глазки Краснокутский. – Ну, дела... Вот я и говорю, даже в Минске не нашлось... если аж из Москвы притаранили!


Он натянул бейсболку и пошёл к лесной деревне, поминутно оглядываясь и качая головой. Когда его скрыли кусты, достал мобильник и набрал киевский номер:


– Гетманенко? Здорово, это одиннадцатый. Передай, кому надо: нашли, кого искали. Всё в цвет.


Серебряков тоже достал мобильник, который перед командировкой дал ему Орлов:


– Извините, что звоню не по расписанию. Кажется, клиенты проявились. Одного я сфотографировал. Сейчас сброшу файл... Какие будут указания?


– Пока работайте в прежнем режиме. Вполне возможно, наблюдение снимут не сразу. До связи...


27. «Русский марш». Привет из Могилёва


Разин вошёл к брату в кабинет и замялся на пороге – он был не один. Возле окна, открытого в сад, курил Мещанинов.


– Здравствуйте, Сергей Александрович, – буркнул Разин. – Ладно, потом зайду.


Он не любил Мещанинова, поскольку раздражала его снисходительная, свысока, манера общения, преувеличенная бодрость и безапелляционность суждений. То есть всё, чего Разин не мог себе позволить.


– Нет, нет! – сказал Орлов и приглашающе поманил пальцем. – Не уходи. Присаживайся. Мы тут с Сергеем Александровичем новый проект обкашливаем.


– Так мы ещё старый... не докашляли.


Разин уселся подальше от брата, чтобы не дразнить запахами его руководящих гусей – вчера он опять исказил моральный облик в компании меланхоличной, мало известной  поэтессы. Она гундела слабые самодельные стихи и мало реагировала на призывы страсти. Пришлось с тоски напиться под завывания поэтессы.


– О старом проекте не парься, Владислав Георгиевич, – сказал Мещанинов, выпуская дым из ноздрей как Змей-Горыныч.


– Мы его отработали, – сказал Орлов. – Или почти отработали.


– Главную задачу выполнили, – кивнул Мещанинов. – Накидали Кандыбе ежей в широкие запорожские брюки... Он уже звонил в Кремль, просился на рандеву. На следующей неделе наш президент его примет. Обласкают Кандыбу в Кремле, дадут кредиты, подпишут пару соглашений по газу и оборонке и поклянутся в вечной дружбе с великим хохлацким народом... Осчастливленный до соплей любитель сала уберётся в Киев, и, пока не кончатся кредиты, не будет нам гадить под дверью. На какое-то время его отношения с еврашками и америкосами подвиснут. А нам того и надо. Появится стратегический резерв времени, и мы сможем придумать, чем бы ещё удивить Кандыбу.


Он выбросил окурок в кусты и сел возле стола Орлова.


– Конечно, остаётся некоторый риск того, что президент Украины не до конца осознал степень угрозы, – сказал Орлов. – Поэтому проект с водой окончательно сворачивать не будем. Люди пока работают. Сергей Александрович подключил пана Приходько, с которым ты обстоятельно кутил у Николы. В приложение, так сказать, к водяному проекту, Приходько выдаст несколько статей в украинской прессе о необходимости возрождения госинститутов, о форсированном восстановлении экономики. С бескорыстной помощью, разумеется, братской России.


– Понятно, – кивнул Разин и почувствовал, как после кивка поднимается боль со дня мозга. – Понятно, что с помощью России. А то кого же ещё...


– Так вот, о стратегическом резерве времени, – сказал Мещанинов. – Мы разворачиваем новый Фонд – для организации русских и русскоязычных соотечественников на постсоветском пространстве.


– Такой Фонд, по-моему, уже есть, – сказал Разин. – И называется он «Русский Мир». Не боитесь, что придётся конкурировать?


– Не боимся, – сказал Орлов. – «Русский Мир» занимается пропагандой и продвижением за границу русского языка. Печатает учебники, открывает кабинеты русского языка при зарубежных университетах. А новый Фонд будет заниматься совсем другим. Сергей Александрович сформулирует.


– Формулирую, – сказал Мещанинов. – События на Украине показали, что мы не готовы помогать соотечественникам. Не готовы их защищать в полной мере. Мы так и не отладили до конца каналы поставок. Возить патроны и консервированную кровь на хлебовозке – это нехудожественная самодеятельность. И что делать, если чужие спутники в тарелку заглядывают. А в разрезе нашей темы – в котелок... Теперь вспомним, на кого мы опирались? На людей с улицы, на энтузиастов, вооруженных лозунгами, без чётких программ и целей. Кто в лес, кто по дрова... Теперь вопрос: есть ли уверенность, что события на Украине не повторятся? Ответ: нет такой уверенности. Есть уверенность, что завтра в Латвии не начнут резать русских? Или в Ташкенте? И такой уверенности нет. Поэтому русским нужна организация, которая могла бы в первые минуты бузы на сопредельной стороне прийти на помощь русским и русскоязычным. Прийти активно, то есть с ходу дать в хобот бывшим братьям по великому и нерушимому. И тем самым показать, что русских трогать нельзя. Нигде и никогда!


– Такая организация тоже есть, – пожал плечами Разин. – Называется министерство обороны Российской Федерации.


– Ну, хватил... – поморщился Орлов. – Ты кончай со своим сарказмом, лучше слушай внимательнее. Тебе по этому проекту работать. Продолжай, Сергей Александрович...


– Итак, нужна организация, которая в первые же минуты могла бы поставить на рельсы наш бронепоезд. Для этого нужны люди, хорошо знающие местную обстановку, весь местный политический расклад, нужны серьёзные средства, техника, устойчивая связь. Сам понимаешь, Владислав Георгиевич, ни по дипломатической линии, ни по линии разведки такие структуры в чужих странах создавать нельзя. А если очень хочется? Тогда можно – под крышей общественной организации. Для этого и затевается новый Фонд. Условно мы пока его назвали «Русский марш». Но, боюсь, президенту название не понравится. Может спросить: вдруг, мол, за границей вспопашутся – куда это русские собрались маршировать? Так что будем думать над названием.


– При чём тут президент, если общественная организация?


– При том, что Фонд желательно сделать президентским, – сказал Орлов. – Так же как «Русский Мир», о котором ты вспомнил.


– Президентский Фонд – это тебе не кот начихал, Владислав Георгиевич, – усмехнулся Мещанинов. – Это государственный бюджет, который утверждает Государственная Дума, и значит, никто на него разевать рот не посмеет. Это приличное помещение из закромов Москомимущества. А уж эти закрома я знаю, и бывший детский садик в Бирюлеве мне не впарят. Наконец, это соответствующее отношение со стороны чиновного бандформирования: бесплатно помогать, может, и не станут, но и мешать не будут – поопасятся. Вот таким образом...


Мещанинов замолчал, посмотрел на Орлова, и на лицах у них появилось одинаковое выражение чувства глубокого удовлетворения. Подобное выражение бывает у голодных людей, оказавшихся перед столом, заваленном яствами.


– Теперь я всё понял, – сказал Разин. – Кроме одного: что мне придется делать в такой замечательной организации? Воровать разведданные?


– Работать по специальности, писать, – сказал Орлов. – Ты же больше ничего не умеешь. Даже воровать... Сейчас тебе Сергей Александрович обрисует.


– Да, Владислав Георгиевич, будешь помогать своим замечательным пером. Понимаешь, нам нужно для начала создать что-то вроде штаба. У меня и списочек готов.


Мещанинов достал из папки на столе лист бумаги и подвинул Разину.


– Это, Владислав Георгиевич, герои твоих будущих замечательных статей. Активисты русского движения. Начнём в «Российской газете» серию публикаций о наших диаспорах. Ситуация в стране пребывания, отношения с властью и обществом, статус русского языка и так далее. Командировки с целью сбора материала для газеты будут твоим прикрытием. Писать, конечно, надо, но главной задачей станет установление контактов, прощупывание настроений. Если человек окажется перспективным – вызовем в Москву, для полноценных переговоров.


Слушая Мещанинова, Разин просмотрел список. Киев, Одесса, Рига, Бишкек, Душанбе, Тбилиси...


– Приходько Оксана Юрьевна, – прочитал Разин. – Не родственница?


– Родственница, и самая ближайшая – жена.


– Умеете вы, Сергей Александрович, людей находить...


– Зачем находить! Она и так на виду. Оксана Юрьевна – член исполкома Федерации русских общин Украины. Боевая женщина.


* * *


Едва Орлов остался один, телефон заиграл полонез Огинского.


– Доброе утро, Павел Лаврентьевич! Вчера вы сбросили мне один портретик... Очень интересуюсь, где позировал этот персонаж?


– А я разве не сказал, Гурген Ашотович? В Могилёве его сняли наши ребята. Вернее, в окрестностях Могилёва.


– Передайте вашим ребятам, чтобы держались подальше от этого... Назвать его человеком даже язык не поворачивается. Мы его давно ищем – ещё со второй Чеченской. Очень хитрая, жестокая и подготовленная сволочь. Некто Краснокутский, украинский боевик. Псевдоним – Опа.


– Я не ослышался, Гурген Ашотович?


– Именно так – Опа. Были, правда, не подтверждённые сведения, что его убили в Грузии. А он, значит, под Могилёвом нарисовался. За эту... Опу – отдельное спасибо, Павел Лаврентьевич. Обращайтесь!


Орлов посидел минуту в раздумье, набрал номер:


– Серебряков, Москва на проводе. У вас в последнее время... никаких эксцессов не было? Никто не беспокоил? Ну и славно. Возвращайтесь. Ваша командировка закончилась. По приезду обязательно зайдите ко мне.


– Я понимаю, – сказал Серебряков. – За мобильник не беспокойтесь, он в порядке. Классная штука!


– Вот и пользуйтесь. Симку смените – и пользуйтесь. Только старую не выбрасывайте, верните. Мне нужен небольшой отчёт о вашей командировке, а вам, думаю, не помешает небольшой гонорар. Так что жду!


Иногда хорошо делать людям приятное, подумал Орлов и потянул из стола старую любимую трубку.


 


28. Поговорим о строительстве украинского государства


 


«Воскресный вечер с Владимиром Дроздовым» почему-то шёл в пятницу. Но это, кажется, никого не смущало, в том числе и ведущего. Он стоял посредине подиума в красном китайском лапсердаке с воротником-стоечкой и в последний раз перед эфиром обегал взглядом участников шоу. Их собралось четверо. Известный историк и политолог, профессор и депутат Государственной Думы Вячеслав Никитин, одетый скромно, модно и дорого. Директор института постсоветского развития Константин Затворов, одетый тоже модно и дорого, но не совсем скромно. Внушительное пузо и усы прапорщика не добавляли ему интеллигентности. Политолог и глава консалтингового агентства «Политика» из Киева Фёдор Приходько в сером итальянском костюме, в который насильно обрядила его жена перед поездкой в Москву, смотрелся неплохо. Но и только. И, наконец, глава думской фракции Партии российского возрождения Алексей Кондрашов в белых брюках, канареечном пиджаке и при клетчатом галстуке-бабочке. Галстук повторял расцветкой скатерть из мюнхенской пивной: клетка белая, клетка синяя. Какое шоу без Кондрашоу, меланхолично подумал Приходько, поглядывая на одутловатую, почему-то жёлто-зелёную в свете софитов, физиономию вождя «паровозов».


Небольшое прохладное помещение вокруг подиума было полно  людьми. В полутьме их лица не различались, но Приходько слышал, как они шушукаются, скрипят сидениями, шелестят бумажками и кашляют. Это давало ощущение сценического действа, снимало неуверенность и напряжение, с которыми у Приходько обычно связывались телевизионные выступления в пустой студии.


– Внимание, господа! – тихо похлопал в ладоши Дроздов. – Начинаем... Пошёл эфир!


Он сделал крохотный шажок, сложил руки на промежности в позе бойца без правил, улыбнулся в камеру и сказал:


– Тема сегодняшнего вечера не простая... Впрочем, как заметили наши постоянные зрители, мы не ищем простых тем. Поговорим о строительстве украинского национального государства. Для начала представлю участников разговора...


Пока шло представление, участники с каменными лицами кланялись оператору. Один Никитин не отвесил поклона и располагающе улыбнулся – сказывалась многолетняя привычка держаться на кафедре.  


– А теперь вам слово, Константин Фёдорович, – сказал Дроздов.


– Почему мне? Вот Вячеслав Алексеевич может больше сказать... для разгона. Он историк.


– Не поверите, но я знаю, что он историк, – усмехнулся ведущий. – Однако первое слово вам – по алфавиту.


– По алфавиту, – вздохнул Затворов. – Ну, тогда ладно... Когда я обдумывал тему сегодняшнего разговора, то первым делом решил предложить заранее определиться в терминологии. Я бы даже сказал, в нюансах. Что мы обсуждаем? Строительство украинского национального государства или национального украинского государства?


– Не понял, – сказал Дроздов. – Может быть, слишком тонкий нюанс. В чём разница?


– А во всём! – напористо сказал директор института постсоветского развития. – Хорошо, приведу простой пример. Все здесь присутствующие помнят, как меня однажды не пустили на Украину. Я прилетел в самолёте, а меня из него даже не выпустили. Обиделись на какое-то мое замечание в адрес украинского руководства. Продержали на лётном поле, а потом развернули и отправили в Москву.


– Хорошо, что не в Париж, – заметил ведущий. – И что? Где тут связь между строительством государства и вашим визитом в никуда?


– Меня не выпустили из самолёта потому, что тогда в Украине начали строить национальное украинское государство. А вот если бы строили украинское национальное государство, то я бы летал в Киев свободно. Теперь улавливаете разницу?


– Теперь улавливаю. Однако мы слишком затянули теоретическую часть. Какие вы видите проблемы в строительстве украинского государства? Только коротко.


– Главная проблема в том, что никакого государства в Украине в ближайшие сто лет не построят. Никогда.


Часть тёмного зала зааплодировала.


– Замечательно, – сказал ведущий. – Короче некуда. Обоснуйте, пожалуйста!


– Для строительства государства нужна воля большинства народа. Нужны исторические традиции совместных действий. Хоть войны, хоть сенокоса. Чтобы люди научились слышать друг друга... Чтобы в результате общенародного существования сформировалась правящая элита. Но что говорить об украинском народе, который изобрели большевики! О каких традициях речь? О какой элите, тем более? Мы видели, как украинские элиты растащили по карманам экономику Украины, что вызвало понятное негодование людей, которые своим трудом эту экономику создавали. Поэтому люди и восстали. Тут нет никакой политики. Шахтёрам и крестьянам Донбасса вообще было не до политики! Люди восстали против вопиющей  экономической несправедливости. А их расстреливали из «Градов». Итак, интереса к политике в основной массе народа нет, а элита разрушила экономику. На её наворованные деньги содержались фашисты, которые изгнали из страны миллионы граждан и уничтожили сотни тысяч мирных жителей Донбасса. Украина сегодня не страна, а территория, где почти состоялся удачно разработанный американский проект, направленный против России. Ни страны, ни внятной национальной политики, ни мало-мальски функционирующей экономики. Вы меня извините, но в такой ситуации только неполноценные идиоты могут надеяться, что сытая Европа примет в свои объятия украинских голодранцев.


– Спасибо, Константин Фёдорович, – кивнул Дроздов. – Теперь вам слово, Вячеслав Алексеевич.


– Но по алфавиту впереди Кондрашов, – кивнул Никитин на вождя «паровозов».


– А он уступает вам очередь. Уступаете, Алексей Иванович?


– Попробуй, не уступи... – вздохнул Кондрашов. – Ты же, Володя, потом рта не дашь открыть. Валяйте, Вячеслав Алексеевич. Я всегда слушаю вас с огромным удовольствием.


– Спасибо, постараюсь не разочаровать... Хочу начать с того, чем Константин Фёдорович закончил. Не могу не вспомнить Ивана Солоневича, нашего философа и публициста. Цитирую буквально: «Я никак не собираюсь утверждать, что русский народ всегда действовал разумно... Но уже один факт, что евразийская империя создана нами, а не поляками, доказывает, что глупостей мы делали меньше их. Что наша доминанта оказалась и разумнее, и устойчивее, и, следовательно, успешнее».


– Во! – показал большой палец Кондрашов и поаплодировал. – Не в бровь, а в глаз.


Зал тоже похлопал.


– Это не мне аплодисменты... – сказал Никитин. – Продолжу с вашего позволения. Зачем народы создают суверенные государства? Если коротко и просто, то для того, чтобы независимо пользоваться всеми ресурсами страны и жить по возможности хорошо. Украинскому эксперименту почти четверть века. А что мы видим?


– Вот именно! – закричал Кондрашов. – Что мы видим? Бардак и катастрофа!


– Алексей Иванович, – поднял руку Дроздов. – Чем чаще вы будете перебивать выступающих, тем меньше у вас останется времени на своё выступление. Это закон физики. Ну и что мы видим, Вячеслав Алексеевич?


– Когда Украина получила независимость, она имела более высокий уровень жизни, чем в Советском Союзе в целом и в Российской Федерации. Это действительно была одна из самых процветающих частей нашей некогда единой страны. Сейчас здесь уровень жизни примерно в три раза ниже, чем у нас. Это результат чего? Провального строительства государства из-за нехватки государственнических традиций? Или такой же провальный результат создания правящей элиты? Добавлю к тому, что сказал Затворов. Чтобы строить национальное государство, нужна объединяющая национальная идея. Однако  до самого начала двадцатого века украинцы в массе своей не были народом с отчётливым национальным сознанием. А всё так называемое украинофильство, запущенное в практику, между прочим, русским историком Костомаровым, было этнографическим, а не политическим явлением. Что изменилось в национальном существовании за семьдесят лет пребывания Украины в составе СССР и за четверть века – в независимом плаванье? Какой народ оказался в Украине после объявления независимости? Русскоязычный юго-восток, украинская центральная часть страны и галичанская западная часть. Причём, добавлю, Галичина жила в едином украинском социуме меньше пятидесяти лет, меньше жизни одного поколения. Какую объединяющую национальную идею может выработать такое культурно разрозненное, исторически разделённое на три части общество? В стране и сейчас только половина людей считает себя украинцами. А половина украинской половины не хочет жить в Украине. Об этом свидетельствуют недавние трагические события на юго-востоке. Ну и какое национальное государство прикажете строить?


– Убедительно, – сказал Дроздов. – Нет национальной идеи – нет национального государства.


Приходько слушал профессора со сложным чувством. Умом он понимал справедливость логики Никитина, но сердцем, сердцем...


– Вот теперь ваша очередь, Алексей Иванович, – сказал ведущий.


– Я полностью поддерживаю всё, что сказали уважаемые коллеги.


– То есть вам уже нечего сказать...


– Володя, не надо ловить меня за язык! Я полностью поддерживаю, потому что они всё сказали правильно. Но и у меня достаточно собственных мыслей по этому поводу. Как вы знаете, наша партия...


– Алексей Иванович, мы говорим, если забыли, о строительстве украинского государства. Держитесь ближе к теме.


– Вот я и говорю, наша партия, созданная в самом начале конца Советского Союза, всегда критиковала национальную политику бывших союзных республик. И знаете почему? Потому что никакой национальной политики в этих республиках не было. А была политика упёртого национализма, который больше всего проявился в новейшей истории Украины. Мы все проморгали этот национализм! Все! И правые, и левые, и красные, и белые. Проморгали. У нас под носом двадцать с лишним лет последыши Бандеры и прочих гитлеровских прихвостней промывали мозги украинцам. А мы этого старались не замечать! Ну, правильно, своих проблем хватало. Особенно, при Борисе Николаевиче. Я даже не скажу, царствие ему небесное... Да, да, Володя, возвращаюсь к теме. Послушайте, выросло целое поколение, убеждённое, что Бандера – национальный герой. А те, кто вбивал юношеству в мозги такое убеждение, строили своё, националистическое государство. В нём не осталось места сначала русскому языку, а потом – и русским. Тут Константин Фёдорович говорил про развал экономики, про воровство элит... Мол, это и довело до восстания. Не только это. Вернее, не столько это. Послушайте, они же День Победы запретили праздновать, как в какой-нибудь Латвии! До восстания народ довело нежелание жить в бандеровском, фашистском государстве. И тут меня никто не переспорит.


– Это точно, – кивнул Дроздов. – Я свидетель – некоторые пробовали... У вас всё, Алексей Иванович?


– Нет, не всё... Ничего не вышло на Украине ни из национального, ни из националистического государства. И это исторически справедливо, потому что неукраинцы-галичане пытались соорудить хомут для остальных, условно говоря, настоящих украинцев. А те покорно подставляли шею. И терпели, пока терпелка не лопнула. Теперь там новые власти и новое гражданское общество создают государство, которое нельзя назвать иначе, кроме как побирушкой. Вот новое слово в теории государственного строительства – государство-побирушка. Нащипали кредитов и опять колядуют. Такая вот национальная идеология.


Зрители поддержали Кондрашова жидкими хлопками.


Он выставил толстый палец в сторону Приходько.


– А отдавать долги чем будете, незалежные?


Политолог лишь насмешливо пожал плечами.


– Не знаете? – повысил голос Кондрашов. – Зато я знаю. Вы будете расплачиваться суверенитетом! Сначала покорно проведёте драконовские реформы и драконовские законы по указке Евросоюза, а потом пустите на постой НАТО. Прямо к нам под бок. А вы у нас спросили – оно нам надо? Вы не хотите жить с родной сестрой Россией и бежите к троюродному брату, к Евросоюзу. Ну, бегите, бегите... Вы сами демонстрируете своё государство, как недружественное к России. Предупреждаю: мы будем вынуждены защищаться! Сначала выпроводим всех украинских гастарбайтеров. Пусть едут на заработки в Германию. Если их туда турки пустят. Потом перекроем кислород вашей торговле. В Россию не  попадёт ни одного украинского товара. Сами ешьте ваше сало! А потом перекроем доступ к нашим природным ресурсам. Газ уже по вашей территории, слава Богу, не идёт. Теперь я предлагаю построить отводной канал Днепро-Дон, чтобы направить русскую воду прямиком в русский Крым. И я со всей ответственностью заявляю от лица нашей партии...


– А вот это, Алексей Иванович, уже точно не по теме, – перебил Дроздов. – Вы продемонстрировали ваше отношение к проблеме, ради которой мы тут все собрались. Дайте поговорить другим. Продолжим после небольшой рекламы.


И едва погас огонёк на главной камере, повернулся к Кондрашову:


– Ну, что такое, Алексей Иванович? Мы договаривались: никакого самопиара!


– Володя, больше не буду! – клятвенно сложил руки Кондрашов. – Хочешь, в ножки упаду?


– Тут натоптано, – сказал Дроздов. – А у вас штаны белые.


* * *


– Итак, дорогие телезрители, мы снова в нашей студии. Продолжаем разговор о строительстве украинского национального государства. Щиро прохаю, пане Приходько.


– Щиро дякую, пане Дроздов, – не остался в долгу политолог. – Вообще-то я окончил Московский университет и, не поверите, достаточно хорошо выучил русский.


– Специально для наших телезрителей сообщаю, – кивнул ведущий. – Фёдор Андреевич Приходько окончил факультет журналистики МГУ, работал спецкором «Комсомольской правды», а потом – собственным корреспондентом этой замечательной газеты в Киеве. Украинцу по рождению и русскому по образованию, конечно, есть что сказать по нашей теме. Прошу!


– Сначала я хочу выразить некоторое недоумение. Господин Кондрашов говорит об Украине так, как будто ему там когда-то не дали вареников.


– Начало впечатляет, – сказал Дроздов, улыбнулся и потёр руки.


Зал поаплодировал с большим энтузиазмом.


– Если это так, готов извиниться перед господином Кондрашовым за всех моих земляков. А теперь по теме. Как украинцу по рождению, мне обидно и горько, что наш народ, несмотря на неисчислимые жертвы, до сих пор бредёт в потёмках по пути государственного строительства.


– Ат-тлично! – выкрикнул Кондрашов. – Поэт!


– Полностью согласен с профессором Никитиным, – не дал сбить себя политолог. – Нет национальной идеи – нет национального государства. Но в том-то и дело, что на Украине национальную идею давно нашли. Более того, она уже два десятилетия активно работает и также активно поддерживается. Пусть и не подавляющим большинством народа. Именно эта идея легла в основу строительства национального, а вернее, националистического  государства. Заключается она в откровенной ненависти к России. Эта ненависть заставила развязать войну с теми, кто её не разделял. Но и сегодня плюнуть в сторону москалей – для многих в Украине демонстрация политической благонадёжности. Двадцать лет народу промывали мозги, и теперь значительная часть простых людей Украины убеждена: если бы Россия не мешала, то Украина давно бы жила в богатой Европе.


– А вы где были, политический консультант? – вскинул руку Кондрашов. – Вы чем занимались? Тоже в таком духе мозги народу промывали?


– Вот именно! – поддержал его Затворов. – Сами-то вы где были?


– Господа! –  вмешался Дроздов. – Все вопросы потом...


– Хочу ответить сразу, – нахмурился Приходько. – Напомню, что сказал на съезде Хрущёв, критиковавший сталинизм, когда его спросили, где он был при Сталине. Он сказал: я был там, где вы теперь. Не по чину мне сравнивать себя с Хрущёвым, но я действительно был там, где сейчас вы, господин Кондрашов.


– А где я сейчас, очень интересно? – саркастически улыбнулся лидер «паровозов».


– Я так понимаю, что сейчас вы при власти. Не во власти, а при. Грустная и неудобная позиция, по себе знаю. Но продолжу. Вы сами, господин Кондрашов, только что посыпали пеплом главу: проморгали, не видели, мол, как в Украине берёт верх оголтелый национализм. Да всё вы видели... Могу привести десятки публикаций многолетней давности в российской прессе, где представители ваших элит сетовали на созревающий в Украине нацизм. Сетовали – и только. Ну, заболел брат гриппом, с кем не бывает... Пройдёт! Не прошло. Лёгкий насморк закончился летальным исходом. А ведь кроме публикаций в прессе выходили книги. Назову хотя бы сборник «Бандеризация Украины – угроза России». Эта книга в Москве издана, не на Марсе! Политологи, публицисты, философы били тревогу, а политики в упор не слышали. Вернее, не слушали. Поэтому российская политическая элита наравне с украинской несёт ответственность за руинированную Украину, за геноцид на юго-востоке. Просто дудеть о культурной, исторической и духовной близости с народом Украины – много сил и здоровья не нужно.


– Позвольте, но не российские танки же нужно было гнать на Киев! – не выдержал Никитин.


Его неприятно задели слова Приходько об общей ответственности. Кроме того, по линии «Россотрудничества» профессор как раз и занимался тем, что киевлянин не вполне корректно назвал «дудеть».


– Не знаю, не знаю, – вздохнул политолог. – Российские танки на Крещатике, да ещё появившиеся вовремя... Может, они стали бы самым веским аргументом против бандеризации Украины. Но Россия в тот момент попала в стратегическую... Точнее, в геополитическую вилку. Вводить в Украину войска российскому президенту было нельзя, несмотря на разрешение парламента. И не вводить было нельзя, потому что это продлило агонию самозваного киевского режима и привело к лишним жертвам. Историкам ещё предстоит разобраться: правильно ли поступила Россия, ограничившись гуманитарной помощью, или нет. Профессор Никитин, конечно, может мне напомнить, что сослагательное наклонение в истории неприменимо. И это, к сожалению, так, время вспять не повернёшь. Значит, надо смотреть в будущее. Никто не может отказать украинцам в праве строить своё государство. Никто! Пусть даже на это потребуется хоть сто лет. Россия тоже не сразу стала великой державой. Строительство украинского государства, таким образом, становится ещё одной национальной идеей. На этот раз...


– Идея-фикс! – закричал Кондрашов. – Я тоже немножко знаю украинский. Напомню вашу старую поговорку: не втрачай, кума, сылы, сидай на дно!


– Что это значит, Алексей Иванович? – удивился Дроздов.


– То и значит! Не получается у наших украинских братьев упрямо строить своё светлое будущее. Значит, лучше бросить это потное дело. Вот и весь сказ.


– А вы что думаете? – обернулся ведущий к Приходько.


– Господин Кондрашов неверно трактует старую сказку, – усмехнулся политолог. – В горшок со сметаной попали две лягушки и стали тонуть. Не трать, кума, силы, ложись на дно, говорит одна лягушка. Нет, кума, побарахтаюсь, сколько хватит сил, ответила вторая лягушка. И барахталась, пока не сбила масло. Лягушки спаслись. Как видите, смысл совсем противоположный. Поэтому и я, как украинец по рождению, говорю: мы ещё побарахтаемся. И хорошо, если нас в этом поддержит братский российский народ. Конечно, если он в лице своих лучших представителей не станет угрожать отключить воду, свет и канализацию.


Дружные аплодисменты.


– Как русскому по образованию, – продолжил Приходько, – мне понятно, почему националистическая идея пользуется популярностью в Украине. Борьба с русским языком – проявление страха, что завтра на украинском не будет говорить никто. Украинский вымирает – и не только потому, что это во многом искусственный язык, но и потому, что он находится в мощном информационном поле России. Главный борец с русским языком – украинская творческая элита. Наши писатели подсознательно понимают, что пишут на вымирающем языке. Через поколение их никто читать не будет. Какие уж тут мечты о вечности... Их национализм – от обречённости. Остальные проявления национализма – от чувства неполноценности. Скажу сильнее: от чувства собственного ничтожества, маргинальности. Все силы, необходимые для развития украинской культуры и украинского языка националисты бросили на бессмысленную борьбу со всем русским, полагая, что так они смогу сберечь украинское. Пусть это звучит парадоксально, но националисты – главные враги всего украинского. Вот и весь сказ, как любит говорить господин Кондрашов.


– Отлично, – сказал Дроздов. – Поскольку времени у нас не остаётся, давайте резюмировать. Коротенечко!


 


29. Борщ по-киевски. Но без горилки


 


– Садись, я тебе специально борщу сварила.


Оксана металась по кухне, как тёплый ветер. Она осталась почти такой же, какой её встретил когда-то Приходько – с распахнутыми зелёными глазами, с непокорной русой чёлкой, которую приходилось постоянно подбирать. Конечно, округлела, набрала в боках. Четверых родила, что вы хотите...


Кухня у них была небольшая, но, что называется, обжитая. Главным предметом являлся огромный стол, занимающий половину площади. Когда-то за него садились вшестером... Простенок над столом занимала выставка сувенирных тарелок, которые Приходьки натащили из командировок и поездок на отдых. В центре торчала огромное яркое блюдо с гербом города Мадрида.


– Так наливать тебе борщу, чоловиче?


По-украински она говорила чисто, значительно лучше киевских воевод, которые изъяснялись на немыслимом суржике, мекая и судорожно припоминая слова. Вот и сейчас Оксана засмеялась, когда услышала из телевизора: «в кинци кинцив»:


– У решти решт, урод ты этакий! – сказала она телевизору.


И не дожидаясь ответа Приходько, выставила на стол супницу, корзиночку с чёрным хлебом и тарелку с нарезанными овощами.


– А чесночку? – посмотрел на жену политолог.


– Чтобы ты потом вонял на всю квартиру, як бздюха! И не думай.


– А горилочки?


– Пан Кандыба нальёт.


– Хорошо, – вздохнул Приходько. – За это я скажу тебе правду. Всю правду, которую долго не решался высказать...


Оксана упала на стул напротив, подперла щёку рукой:


– Неужели бабу нашёл? То-то в Москву зачастил.


– Да какая баба... – отмахнулся политолог.


– А знаешь, я не против! Хорошего мужика должно на всех хватать. Но я тебя убью.


Она встала и принялась наливать в тарелку горячее варево цвета пожара и с запахом в сто лошадиных сил. Приходько нервно сглотнул слюну.


– Должен сказать тебе, дорогая жена, всю правду: борщ у тебя не получается. Вот щи – получаются. А борщ... Варить борщ надо учиться с детства.


– Ну, ты мерзавец! – изумилась Оксана. – За это два раза убью.


И замахнулась блестящим половником.


– Ладно, и такой сойдёт, – снизошёл политолог, орудуя ложкой. – Рассказывай, что там у детей-мерзавцев.


– Одна лежит на сохранении, другой дежурит под окнами. Ему говорят: позвоним. Как только – так и сразу. Нет, торчит под роддомом. Упрямый чёртов хохол!


– Молодец! Когда Кирюша родился, меня, если помнишь, даже в стране не было... Я в Польшу ездил.


– Не в Польшу, а в Венгрию, склеротик.


– Не важно. Важно, что меня рядом не оказалось. Бабушка с дедушкой ребёнка забирали. Тебе приятно было, что муж не встречает? То-то же... Так что Кирилл всё правильно делает. Мужик. Одобряю!


– А борщ? Особенно после того, как ты его навернул?


– Борщ тоже одобряю. Что дальше?


Дальше было мясо с картошкой, запечённые в горшочке.


– Теперь давай рассказывай, что в Москве, как мама...


Одобрить горшочек и что-то рассказать Приходько не успел – позвонил кандыбинский Олежек и деликатно осведомился, не сможет ли Фёдор Андреевич найти время, чтобы поговорить с Василием Васильевичем? Какие проблемы, конечно, сможет. Замечательно, машину уже выслали, сказал Олежек.


– Пять минут дела не решат, – пробормотал политолог и пододвинул горшочек. – Жена пласталась, обед готовила!


– Ценю, – сказала Оксана и чмокнула его в маковку.


30. Чуйка не подвела...


– Сдаётся мне, что нас пасут, – сказал Краснокутский.


Он, почти не поворачивая головы, осмотрел небольшой зал ожидания ещё раз – по секторам. Тётки с чемоданами, кучка молодёжи, провожающая нетрезвого паренька, два старика вспоминают дни былые, молоденькая мамаша кормит из бутылочки карапуза в красных штанишках. Бабушка с корзиной. Ещё два строителя в белых касках и заляпанных комбинезонах возятся в углу, колупают стену у окна. Может, строители так насторожили? Но они ни разу и не взглянули в его сторону. Один что-то сердито выговорил другому и ушёл. Потом вернулся с мятым ведром, с которого на разноцветный и чистый плиточный пол срывались мелкие лепёхи свежего цементного раствора. Нет, настоящие строители... Тогда отчего это чувство, что обложили?


Своей чуйке Краснокутский доверял – иначе давно сгнил бы. Вот так однажды ночью в лагере под Шатоем он проснулся от непередаваемого чувства тревоги. Тихо оделся, прихватил спрятанные под камушком документы прапорщика Расторгуева, обошёл посты и двинулся на север, к дороге, по которой носились федералы. Чуйка сработала ещё раз, он схоронился в водомоине и увидел, как в сером предутреннем тумане движутся к лагерю лёгкие тени. Потом затрещали выстрелы, прогремело несколько разрывов гранат. Светошумовые, определил Краснокутский. А теперь – осколочные. Потом всё стихло, туман чуть разошёлся. Послышались оживлённые голоса. Федералы обсуждали хорошо сделанную работу – никто из лагеря не ушёл.


Прапорщика Расторгуева Краснокутский утопил месяц назад в грязной яме – он принципиально не проливал кровь русских. Остальных резал – это да... А русских только топил. Документы прапорщика вывели его из Чечни и помогли добраться до Ростова.


Постолюк стоял у входа в зал ожидания, перед киоском с водой и бутербродами. Продавщица ушла и оставила записку на стекле киоска: «Буду через 5 мин.». Прошло пять мин., а потом и все десять. Сука, подумал Постолюк, сейчас поезд подадут! Недаром народу прибавилось. От вида близких и недоступных бутылок за толстым стеклом пить хотелось ещё сильнее. Ладно, в поезде напьюсь...


Он вернулся к Краснокутскому.


– Пойду, отолью, – буркнул тот.


– А рюкзак зачем берёшь? Не бойся, покараулю...


– На всякий случай. Мне так спокойнее.


Краснокутский медленно пошёл в туалет, косясь по сторонам. Едва спустился по ступенькам к туалету, как почувствовал, что его крепко прихватили за лямки рюкзака. Краснокутский нырнул вперёд, выдёргивая руки из лямок, но получил оглушительный удар по основанию черепа и поплыл. Когда пришёл в себя, ощутил на руках, заведённых за спину, холод железа.


– Опа! – сказал он тоскливо.


Чуйка не подвела...


К Постолюку, между тем, подошли два изгвазданных строителя. Один снял каску, вытер лоб:


– Парень, ты не можешь пересесть? Мы тут трубу тянуть будем.


– Да нет проблем, – сказал Постолюк, поднимая рюкзак.


В тот же момент в поясницу ему воткнулось что-то твёрдое, а строитель сказал на ухо:


– Тут женщины и дети, поэтому стреляю сразу.


 


31. Национальные элиты хорошо устроились


 


Погода испортилась – всю ночь шёл дождь. Тяжёлые капли барабанили по шиферной крыше балкона, и под этот неумолчный ровный шум хорошо спалось. Едва выпутался из сна, когда запиликал будильник. И обрадовался, что проснулся. Приснилась какая-то мерзкая история, деталей которой Разин не запомнил. Единственное, что осталось в ощущениях – страх, что его сейчас будут убивать.


Накануне он весь вечер просидел в Интернете – собирал справки на людей из списка Мещанинова. Действительно, интересные, а некоторые – просто выдающиеся личности. Вот тогда Разин и подумал: куда мы их собираемся тащить? Ведь если что... Их первыми станут убивать. Конечно, они и без того на виду, за ними и так будут охотиться. Но сейчас многие – сами по себе. В критической ситуации они могли бы уехать, скрыться, пересидеть шквал. Став членами пророссийской организации активного сопротивления, они получают почётную, но неблагодарную обязанность бороться до конца. Тут уж никуда не побежишь – за тобой соотечественники, которые знают, что ты их не бросишь, спасёшь, вытащишь...


Может, оттого и сон такой пришёл.


Русские люди не виноваты, что легли спать в Советском Союзе, а проснулись в другом государстве. И почти сразу стали изгоями. Их стали выдавливать. В одном случае грубо, не церемонясь, как в бывших республиках Средней Азии. Там просто приходили и предлагали купить квартиру за копейки. Мол, всё равно придётся уезжать, так хоть какие-то деньги можно выручить. А иначе просто сожжём... Так было и в Ташкенте, и в Душанбе. В другом случае поступали изощреннее, прикрываясь высокими словами о возвращении национального самосознания. Заставляли сдавать экзамен на знание языка титульной нации, отказывали в праве гражданства. Так было в Латвии и Эстонии. Или закрывали русские школы, переводили с русского на национальный язык учебники, принимали любые справки и заявления только на «мове». Так было на Украине. И подобное широко практиковалось почти во всех постсоветских государствах. Исключение составляла лишь Белоруссия.


Приходько был прав, когда говорил на передаче у Дроздова, что национализм – от чувства ущемлённости, ощущения собственного ничтожества. Разин подумал, тут можно добавить – и от неблагодарности тоже. Человек никогда не прощает причинённого кем-то добра. Россия как заботливая клуша согревала и пестовала в своём гнезде все эти народы и народики. Она отрывала от себя, чтобы строить города и дороги в горах и пустынях, вытягивала окраины империи из средневековья. Зачем? Бывшие имперские окраины сегодня вернулись в средневековье, если посмотреть на темпы развития и уровень жизни во многих постсоветских квазигосударствах.


Россия взращивала национальные элиты. В лучших вузах страны учились по квотам будущие национальные кадры – инженеры, врачи, педагоги. Между прочим, загораживая дорогу многим способным русским юношам и девушкам.


Разин открыл ноутбук и принялся писать:


«Россия открывала с помощью своего великого языка пути в большой мир. Кто бы знал всех этих национальных писателей с кавказских гор, из среднеазиатских пустынь, с балтийского взморья, если бы их книги не переводились на русский язык! Многие из обласканных мастеров пера потом с озлоблением писали о русском колониальном владычестве, издавали  учебники по истории, из которых следовало, что никакой цивилизаторской миссии Русский Мир не выполнял. Наоборот, только эти народы и народики обладали древней культурой, сохраняли выдающиеся национальные традиции и если бы не Россия, давно построили бы мощные государства.


И никто из этих саморощенных историософов не задался вопросом: отчего же не построили? Традиций не хватило? Или древней культуры? Отчего, например, высококультурные республики прибалтов, бывшие витриной Советского Союза, превратились в глухую периферию Европы, в настоящие задворки, из которых представители титульных наций бегут в более благополучные государства? В Россию на заработки не едут – то ли уровень заработка не устраивает, то ли не позволяет гонор, застарелый и скрываемый как геморрой. А вот молдаванам, азербайджанцам, украинцам, таджикам, киргизам, узбекам и даже высококультурным грузинам – гонор позволяет. Едут не только на сезонные заработки, но и на ПМЖ, то бишь, на постоянное местожительство. Они сами, их дети и внуки пользуются всеми, уж какие есть, благами, созданными русскими на протяжении веков. И никто из русских благим матом не кричит, что Россия – не резиновая».


– Кроме, разумеется, Алексея Ивановича Кондрашова, – вслух сказал Разин. – Но у него должность такая – анфан терибль русской политической тусовки, записной националист. А также дегустатор всех несваримых и отравных идей.


«Национальные элиты хорошо устроились. Они ничего не вкладывают дома в развитие экономики и социальной сферы, не создают рабочие места. Поэтому молодые и здоровые едут в Россию. И хвала Аллаху! Эти молодые и здоровые безработные были бы в своей стране горючим материалом для революций или, в лучшем случае, для формирования ОПГ, то бишь, организованных преступных группировок. А так – никаких забот для власти. Более того, гастарбайтеры шлют из России деньги своим семьям, и эти деньги работают на внутреннем рынке, поддерживают экономику».


Конечно, подумал Разин, заваривая очередную порцию кофе, не надо идеализировать русских. Он ходил на российский майдан к Белому дому... Не потому что симпатизировал кому-то из противостоящих лагерей, а из понятного и простительного любопытства журналиста и писателя. Бойня в Москве тоже показала, как быстро из людей может выплеснуться ярость, ненависть и полное пренебрежение к чужой жизни. Однако русские смогли быстро образумиться – красный Тамбов не пошёл на белый Воронеж, а во Владивостоке и Омске не стали сочинять декларации о самоопределении. Русские осознали, что любое затянувшееся противостояние – приговор самому существованию России. Вот когда в народе проявились государственнические традиции и настроения, впитанные русскими с молоком матери...


«И всё же, – продолжил он писать, – зачем нам Украина, почему мы так за неё цепляемся? Да потому что это, действительно, братский народ. Русское и украинское человеческое поле проросло друг в друга корнями так, как не прорастали в истории никакие другие народы. Вот цивилизационная матрица: Россия и Украина могут выжить только вместе. Недаром австрийской и немецкой пропагандой в Первую мировую  войну постоянно вбивалась мысль, что единственный способ обезножить Россию на долгие времена – оторвать от нее Украину. И Бжезинский повторил немецкие «зады», когда сказал, что с Украиной Россия – великая держава, а без Украины – второстепенное государство».


Но, в таком случае, и Украина без России – такая же второстепенная страна, подумал Разин. А Никитин назвал её великой. Он историк и знает, что говорит. Значит, додумал Разин, в новом проекте можно поработать. Чтобы сберечь на Украине то общее человеческое поле, о котором он только что написал. Поработать по-честному, на всю катушку, без ощущения глупости происходящего, с которым он участвовал в «водяном» представлении. Надо отбросить брезгливость и предубеждение к Мещанинову и Орлову. Они в новом проекте видят лишь средство для достижения своих статусных целей, для удовлетворения тщеславия. Бог им судья... А если, вдруг подумал Разин, и «наверху» – такое же, как у Мещанинова, отношение к подобным проектам?


Он поёжился, вышел на балкон и долго курил, прикрывая огонёк ладонью от залетающих брызг. Потом пошёл в комнату, откопал потрёпанный томик из собрания Достоевского, раскрыл «Дневник писателя» и вернулся за стол. И принялся выписывать – для будущей работы:


«России надо серьёзно приготовиться к тому, что все эти освобождённые славяне с упоением ринутся в Европу, до потери личности своей заразятся европейскими формами, политическими и социальными, и таким образом должны будут пережить целый и длинный период европеизма, прежде чем постигнуть хоть что-нибудь в своем славянском значении и в своем особом славянском призвании в среде человечества. Между собой эти землицы будут вечно ссориться, вечно друг другу завидовать и друг против друга интриговать. Разумеется, в минуту какой-нибудь серьёзной беды они все непременно обратятся к России за помощью».


32. Осеннее обострение «Утра Украины»


Площадь Независимости объехали – там до сих пор восстанавливали дорожное покрытие. Узкая Банковая улица перед президентским дворцом была запружена людьми. Они что-то выкрикивали. Приходько не расслышал, что именно – водитель предусмотрительно поднял стёкла, не доезжая до людского месива. Зато некоторые транспаранты политолог рассмотрел. На одном красовался набивший оскомину слоган «Украина – це Европа!», на другом большими корявыми буквами было написано: «Кандыбу – геть!». Тоже ничего нового. Удивил третий призыв: «Юле – волю!».


– Не понял, – пробормотал Приходько. – Юля давно на свободе. Мало того, в Германии. Вот уж где нашей козе воля вольная...


– Ось там её утречком и взяли за роги, – усмехнулся словоохотливый водитель. – Интерпол чи местная прокуратура арестовали. По запросу Москвы. От як! Утречком арестовали, а эти – уже туточки, уже крыльями бьють...


Они остановились почему-то не возле входа в президентскую резиденцию, а около соседнего, такого же старинного особняка. Немолодой армейский лейтенант на проходной проверил документы, передал Приходько ещё одному лейтенанту – на этот раз совсем мальчишке.


– Прошу следовать за мной, – сказал молодой лейтенант, и повёл политолога какими-то коридорами, в том числе и подземными, пока не вывел в президентский дворец.


– Что тут у вас происходит? – не выдержал Приходько.


– Не могу знать, – на ходу обернулся мальчишка.


* * *


В переговорной между двух неподъёмных кожаных кресел торчал стеклянный столик с чайником, чашками и плошками, занятыми сладкими жамками, кусками пилёного сахара и янтарным изюмом. Кроме сала президент обожал изюм и наивно полагал, что все, с кем он тут распивает чаи, тоже без изюма жизни не представляют.


– Что в Киеве происходит? – спросил Приходько, едва поздоровавшись.


– Осеннее обострение, вот что происходит, – вздохнул Кандыба. – Узнали, что я в Москву налаживаюсь, вот и вышли... попылить.


– Вы уже знаете новость про Юлию Владимировну?


– А как же! Не поверишь, Фёдор Андреевич, камень с души. И знаешь, почему? Ведь всё понимал: с американцами у неё любовь не сложилась, вчерашние люзоблюды отвернулись, Европа приняла, как последнюю беженку. И выдала только что. Тем не менее, нет-нет, да и сверлила мыслишка: а что если Юля решит вернуться? Даже не на Украину – просто в политику. Опять ведь свара началась бы. Большой склочный потенциал у женщины... И сила воли – дай бог любому мужику.


– Ну и какие, по-вашему, перспективы у российской Фемиды?


– Да никаких! Насколько мне известно, российская прокуратура предъявляет ей обвинения в посягательстве на российскую собственность в Украине в период правления Порошенко. Так российские активы тогда все подбирали, и доказать прямую причастность Юлии Владимировны к грабежу иностранной собственности будет трудно. Так что кроме морального удовлетворения русским ничего не останется. Но вернемся к нашим козам. Посмотри, Фёдор Андреевич, свежую прессу...


Президент протянул политологу номер УУ – «Утра Украины». На первой полосе пламенели огромные литеры: «Россия опять выкручивает руки». А в статье под этим заголовком рассказывалось, как президент Украины, гарант независимости, дрогнул перед напором Кремля и недавней демонстрацией силы в Крыму. Большую часть статьи занимал пересказ выступлений Кондрашова в Думе и на круглом столе в ФПГИ о повороте Днепра, а также слухи о строительстве плотины в Могилёве. «По сведениям наших источников в Москве, – писал автор статьи, – в Могилёве работает группа геодезистов из российской столицы. Они готовят проектное обоснование для строительства нового водохранилища». Далее автор утверждал, что по сведениям тех же источников, после строительства плотины и отводного канала Россия потребует от Украины платы за возможность пользоваться водными ресурсами.


– Бред какой-то, – пожал плечами Приходько, дойдя до этого пассажа. – Про плату я не слышал!


– А ты дальше читай, Фёдор Андреевич, – потыкал в газету президент. – Называют серьёзных людей, которые на этом завязаны.


Действительно, автор статьи ссылался на распоряжение председателя правительства России, которое было на днях дано министерству водного хозяйства. Министерству предписывалось вместе с институтом академика Гаврилова оценить не только объёмы водных запасов на Европейской территории России, но и затраты на регулирование речных стоков, на обеспечение их экологической чистоты.


– Всё равно не вижу оснований для паники, Василий Васильевич, – сказал политолог. – Никто водой торговать не собирается. Русские не дураки – настраивать против себя таким диким образом всё общественное мнение. Они ещё от санкций не отдышались.


– Добре, – кивнул Кандыба. – Спрошу напрямки об этом... у российского коллеги. Ты до конца дочитал?


– Не собираюсь, и так всё ясно. Как говорил один городничий: нечёткое перо, а впрочем, видно, что негодяй.


– А ты дочитай, Фёдор Андреевич, дочитай, дорогой, что пишут наши пропагандоны!


Политолог опустил взгляд в конец статьи и наткнулся на свою фамилию.


«Президент Кандыба не нашёл ничего лучшего, кроме как использовать в качестве челнока по особым поручениям киевского политконсультанта Приходько, закоренелого русофила и университетского однокашника некоторых нынешних высокопоставленных московских чиновников.


Пан Приходько участвует в экспертных заседаниях по проблемам водохозяйственной деятельности России, выступает на главных каналах российского телевидения. Флаг в руки! Но он, вместо того, чтобы защищать интересы нашей державы, поёт под одну дудку с ненавистником Украины Кондрашовым и глумится над чувствами украинских патриотов. Вот цитата: «Российские танки на Крещатике, да ещё появившиеся вовремя... стали бы самым веским аргументом против бандеризации Украины».


Рассуждая о языковой ситуации в стране, пан Приходько заявляет: «Главный борец с русским языком – украинская творческая элита. Наши писатели подсознательно понимают, что пишут на вымирающем языке. Их национализм – от обречённости, от чувства неполноценности. Скажу сильнее: от чувства собственного ничтожества». Трудно представить, как можно сильнее плюнуть в лицо родной стране!


Тут впору задать вопрос президенту. Ему мало официальных контактов с Москвой нашей дипломатии? Или он решил использовать в своих играх пятую колонну в лице пана Приходько? Или он забыл, чем закончились для пана Януковича такие игры?».


– Целых три вопроса, – поморщился политолог. – А написал про один. Логика хромает у этого писаки.


– Да им наплевать на логику – и писакам этим, и читакам. Главное, Кандыбу макнуть лицом в корыто со свинячьей затиркой... И тут любой повод пригодится. А ты, Фёдор Андреевич, такой повод подаёшь! Не находишь?


– Здесь цитаты надёрганы так, что искажается весь смысл моего выступления, – развёл руками Приходько. – Наша пресса до сих пор не научилась работать по-честному. Вот уж действительно – пропагандоны...


Он достал из кармана сложенный номер «Известий» с интервью профессора Никитина:


– От нашего стола – вашему столу, Василий Васильевич. Прочитайте, текст небольшой...


Президент уткнулся в газету и через пару минут поднял взгляд на политолога.


– Ничего нового, о чём бы я ни думал в последнее время, твой Никитин не сказал. Всё верно. А что делать? Делать-то что? Вот взял бы пан Никитин, да и подсказал мне, глупому, что делать сегодня, сейчас!


– По-моему, тут всё сказано, – пожал плечами политолог. – Как говорится, имеющий уши да услышит.


Кандыба некоторое время мрачно пил чай. Потом перевёл разговор:


– Видел я твои выступления, Олег записал. Немножко с круглого стола и весь «Воскресный вечер»... с этим... Такая птичья фамилия. Скворцов? Соловьёв?


– Дроздов, – буркнул политолог.


– Действительно, наши писаки тебя переврали. И всё же... Ты не очень резко про наших патриотов говорил, Фёдор Андреевич? Обидеться ведь могут... А у нас обиженные, сам знаешь, в дискуссию не вступают, а сразу начинают стрелять.


– Пуганный я, Василий Васильевич, – вздохнул Приходько. – А что касается патриотов... Вы-то сами, что думаете по этому поводу?


– Я с тобой согласен на сто процентов. Эти так называемые патриоты уже чуть было вконец не угробили Украину. Получили по соплям, а всё им неймётся. Ты знаешь, чего мне сейчас стоит продавить статус русского языка как официального... Не государственного даже, а только официального! Опять голосование в Раде сорвали. Вчера приходил Заворотнюк, шепнул по секрету, что некоторые свидомые депутаты собираются мне импичмент воткнуть. И поводом для этого могут стать два моих, так сказать, преступления перед народом Украины. Во-первых, уступка Москве. Хотя ещё никаких уступок и в помине нет. Но раз я собираюсь в Кремль, значит, уступка. Во-вторых, статус русского. Мол, до меня ни один президент не шёл на такое национальное предательство. Вот я и думаю: может, сначала в Брюссель махнуть?


– Плохая идея, Василий Васильевич. В своё время про Чаушеску ходил один анекдот... Кстати, помните, кто такой Чаушеску?


– И забудешь, так напомнят. Когда в Ивано-Франковске начались волнения, и я собирался ввести войска, мне мои мудрые партийные товарищи сказали: не вздумай, а то кончишь, как Чаушеску. Так что там с этим бедным румыном?


– Анекдот следующий. Садится Чаушеску в машину и говорит водителю: поезжай прямо, на ближайшем перекрёстке посигналишь левый поворот, а сам свернёшь направо. Не кажется, Василий Васильевич, что и у вас так может получиться – поехал в Москву, а очутился в Брюсселе?


– В Москву, положим, я ещё не поехал...


– Хорошо, пробросим ситуацию. Вы едете в Брюссель и получаете в результате вилку. Не в бок, а образно... Два варианта: то ли дадут кредиты, то ли откажут. Берём худший случай – не дали. С каким лицом вы поедете после этого в Москву?


– Да уж... – поёжился Кандыба.


– Идём дальше. Приезжаете вы в Москву после Брюсселя – неважно с каким лицом. Ради национальных интересов можно и лицом поторговать. Не думаете, что русские после вашей брюссельской турпоездки могут обидеться? Наверняка обидятся. И вот тут уж точно – кредитов не дадут. Под любым предлогом. Нужно ещё что-то рассказывать?


Президент набрал в жменю изюма, погрыз, вытер руки салфеткой.


– Не надо. Знаешь, Заворотнюк у меня очень умный хлопчик... И здраво рассуждает. Но смотрит на меня, а в глазах вопрос – вот такенными буквами: угадал? Не угадал? А тебе, Фёдор Андреевич, таким вопросом мучиться не надо. Ты говоришь, что думаешь. Другое дело – верно говоришь или ошибаешься... Скажи мне, что с импичментом делать? Может, каким-то боком инициаторов подставить, да и законопатить – хоть на время? Я потом и извиниться могу, мол, перегнул палку...


– Мои младшенькие в таком случае говорят: не парься, папа, и забей! Перевожу: не придавайте серьёзного значения, наплюйте вы на этот импичмент. Если я правильно понимаю, необходимых голосов для этого Рада пока не соберёт. А вернётесь из Москвы на белом коне – вопрос сам собой отсохнет. Вообще, Василий Васильевич, насколько я мог уловить московские настроения...


Приходько задумался.


– Не продолжай, – сказал президент. – Я их тоже уловил. Зря, что ли, два раз запись смотрел... этого Скворцова.


– Дроздова. И что там, в записи?


– Результирующая часть в последнем выступлении Кондрашова. Идите к нам! В Таможенный союз, в союзное государство... И далее со всеми остановками.


– Ну, так идите, раз Кондрашов зовёт! – засмеялся политолог.


– Я бы пошёл... Но для этого мне нужна послушная Рада и одобрение большинства народа. Раду, предположим, можно переизбрать. Подсуну неудобоваримый законопроект, по тому же статусу русского языка. И уже не официального, а второго государственного! Рада полезет на стенку. А я её разгоню к бисовой матери. Потом мы с тобой, Фёдор Андреевич, хорошую Раду соберём, какую надо. А что с народом делать? Вот главный вопрос... После того, как Россия бросила Донбасс на произвол судьбы, люди не очень торопятся обниматься с Москвой. И эти настроения можно переломать, если Россия предложит что-то существенное. Не кредиты, которые потом придётся отдавать, выпучив очи, а дело. Надолго и выгодно.


Вошёл Олежек, помялся на пороге, подтолкнул очёчки тонким пальцем и сказал:


– Извините, Василий Васильевич... Из Москвы звонят.


 


31. Донецкий Сталинград. Большая стройка


 


По-летнему тёплое небо висело над Славянском, как и над всей Новороссией. Только выгоревшая за лето, жухлая и ломкая, трава вдоль дороги напоминала, что осень совсем рядом. Да ещё в жёстких кудрях деревьев уже проглядывали жёлтые плешины. Высоченные пирамидальные тополя под сильным ровным ветром покачивали островерхими макушками, словно смахивая с неба лёгкую пыль первых перистых облаков, предвестников перемены погоды.


Трассу от Краматорска до Славянска уже почти привели в порядок – грейдеры и бетоноукладчики сновали по расширенной правой части дороги, а старая уже лоснилась под солнцем свежим асфальтом. В самом начале Криворожской улицы перед въездом в Славянск, возле двухэтажной белой коробки автоинспекции, стоял одинокий гаишник в новенькой наглаженной форме. Он молодцевато отдал честь кортежу.


Железняк попросил проехать по широкой Молодогвардейской улице, по самому центру Черёвковки. От этой городской окраины украинские войска не оставили камня на камне. Теперь весь район был одной строительной площадкой. И воочию, как на кадрах кинохроники, раскрывался поточный метод строительства. В начале улицы – котлован с кучами рыжего грунта. На соседней площадке – смонтированный фундамент и торчащие сваи. Затем – поднятые стены первого этажа. Ещё площадка – уже собран второй этаж. Третий... А в конце улицы пошли первые готовые дома – семнадцатиэтажные коробки проекта П-44, облицованные голубой, жёлтой и терракотовой плиткой. Такие дома давно строили в Москве, и Железняку на мгновение показалось, что за стёклами машины вдруг мелькнуло Жулебино.


* * * 


В Славянске он был год назад, такой же прозрачной тёплой осенью, почти сразу же после того, как из города выбили украинцев...


Тяжёлый джип с московскими номерами медленно подъезжал к Славянску. Впереди него шёл потрёпанный серый фольксваген-минивэн с десятком милиционеров. Это были настоящие, в исходном значении слова, милиционеры. Ещё недавно, до войны, они водили машины, добывали уголь и сеяли хлеб. Потом получили оружие и форму – с бору по сосенке собранные комплекты разномастного армейского обмундирования.


Милиция сопровождала джип от Донецка к Краматорску и дальше – к Славянску. В окрестной степи и мелких лесах, в обезлюдевших разрушенных сёлах и пригородах ещё скрывались боевики УНА, украинской народной армии – не смирившиеся с поражением офицеры старых вооружённых сил, члены национальной гвардии, мальчишки с майдана, вчерашние каратели, объявленные в розыск... И даже натовские, польские и литовские, «потеряшки», не сумевшие вовремя убраться из Украины. У этой разношёрстной, часто голодной и оборванной армии, лишённой обещанной поначалу зарубежной помощи, не осталось сил и ресурсов на новую войну, но мелкие диверсии, грабительские налёты и точечные теракты против новой власти они проводили. Поэтому милиционеры во время поездки сторожко поглядывали на зелёнку вдоль дороги, готовые в любую минуту открыть огонь.


Въехали в Славянск, донецкий Сталинград, и Железняк подумал, что таким же он видел когда-то Грозный.


На дорогах зияли огромными оспинами воронки. Некоторые успели засыпать щебнем и битым бетоном – этого материала в городе хватало. Многие деревья и кустарники в городских скверах были сломаны или выворочены с корнями. Беспощадной чудовищной силой на улицах перемешало металл ажурных оград с предметами, непредставимыми в общей куче. В одном месте на детской площадке взрывом смело качели, и тонкие жёлтые трубы торчали из кучи песка, будто ноги вбитой в землю птицы.


Над изуродованной зеленью возвышались закопчённые пятиэтажки с проломленными крышами и выбитыми окнами, с зияющими провалами в стенах и с балконами, косо висящими на скрученной арматуре. Под стенами этих мёртвых домов стояли такие же мёртвые автомобили – только остовы, покрытые все той же грязной копотью и пузырями сгоревшей краски.


Но Славянск оживал – по улицам ходили люди, в проломах стен болтались бельевые верёвки с прищепками, возле автоцистерн с водой стояли небольшие очереди, в киоске с витриной, забитой грязными досками, продавали хлеб и сигареты. Даже маршрутный автобус с табличкой, которую Железняк не успел рассмотреть, вырулил на перекрёсток и посигналил перед уцелевшей остановкой.


Железняк смотрел на этот изувеченный, едва живой город и думал, что среди редких прохожих нет детей и стариков – война забирает их первыми. А может, успели уехать...


Его привезли к двухэтажному кирпичному зданию. Школа, проект шестьдесят шестого года, отметил Железняк. В те времена он окончил в Волгограде техникум и строил в степи за Волгой такую школу в качестве мастера участка. Его, мастера сопливого, пожилой бригадир Горыныч гонял за водкой...


Осторожно ступая по раздавленному асфальту, Железняк направился к входу в здание и остановился: второго торца школы просто не было – лишь балки перекрытий торчали из оборванных стен.


– Аккуратно саданули, – сказали сзади. – Как ножиком скибку арбуза отчекрыжили, суки... Прошу прощения.


Железняк обернулся. Рядом стоял невысокий мужичок с морщинистым тёмным лицом – то ли загорелым, то ли от недосыпа таким. В солдатских штанах с оттопыренными карманами у колен, но в дорогом полосатом пиджаке. На левом лацкане сиротливо белела крохотная капелька засохшей извёстки.


– Вы ведь товарищ из Москвы? По машине вижу – номера российские, а не ростовские. Я Абакумов, начальник жилкомхоза. Иван Павлович, наш мэр, попросил дождаться и сопроводить. Так что айдате... Тут у нас сейчас администрация.


– Чем это так? – показал Железняк на школу.


– Гаубичный снаряд. Думаю, тренировались. А по жилому фонду, по пятиэтажкам, в основном, лупили кассетными... Хорошо, не додумались бетонобойные сбрасывать, суки... Прошу прощения. А может, у них и не было – бетонобойных. Зато уж всё, что в загашнике завалялось, на нас покидали, суки... Опять прошу прощения.


* * *


Теперь город выглядел совершенно иначе. Вздыбленный мусор и поваленные деревья убрали, руины расчистили, с уцелевших зданий смыли копоть. Вставили стёкла, настелили кровли. Бульдозеры, подъёмные краны, копры, самосвалы, панелевозы составляли часть городского пейзажа. Рокот тяжёлых машин, гудки, лязг, гулкие удары по бетонным сваямвсегда были для Железняка музыкой большой и нужной работы. Здесь, в недавно мёртвом городе, эта музыка звучала особенно победно.


Перед подъездами новых жилых домов уже суетились новосёлы, таскали уцелевшие стулья, тумбочки, узлы с одеждой и коробки с новой мебелью. Полосы плотного картона от коробок бросали под ноги, на тропки, набитые в рыжей глине – бетонные дорожки ещё не везде дотянулись к домам. Железняк вздохнул: с благоустройством здесь, как и везде, строители не торопятся. А жильё, судя по всему, уже приняли...


Железняк повернулся к спутнику, с которым ехал на заднем сиденье:


– По благоустройству, Костя, ты отчитался рановато. Так мне кажется.


И кивнул за окно.


– Кое-где не успели, Олег Васильевич, точно, – сокрушённо развёл руками Ларин. – Да подчистим, не сомневайтесь! А что делать, Олег Васильевич? Людям жить негде. Да и сухо ещё... Успеем.


Ларин, довольно молодой, но уже с отвисшим пузом, с обильной лысиной мужик был генеральным директором строительного холдинга «Мосдонстрой», выступавшего одним из генподрядчиков на восстановлении жилого фонда Донбасса.


– Сухо, говоришь, – буркнул Железняк. – А подчищать по мокрому собираешься? Асфальт в лужи класть...


Ларин досадливо поморщился, но ничего не ответил. Была у него такая привычка – не слышать, что не хочется. Железняк знал его ещё мальчишкой, когда тот пришёл к нему в главк. С отцом Ларина Железняк много лет приятельствовал, потому парень и оказался сразу после института в серьёзной конторе.


Выехали на просторную площадь, посреди которой в огромной чаше торчал примечательный фонтан – девушка с кувшином. Площадь замыкало новое здание администрации – шестиэтажная белая коробка с башенками по углам и лазоревыми вставками на каждом этаже. Вход в здание прикрывал широкий навес из стекла и нержавейки, к которому шёл пологий пандус для транспорта. Рядом светил белыми мраморными ступенями лестничный марш.


Машина вкатилась на пандус и подъехала к небольшой кучке встречающих, замерших под прозрачным навесом. Невысокий мужичок с морщинистым загорелым лицом вышагнул навстречу Железняку и показал неуверенную щербатую улыбку:


– Здравствуйте, Олег Васильевич! С прибытием в наши края.


– Кажется, Абакумов? – пригляделся Железняк.


– Так точно! – теперь уже просиял мужичок. – Он самый.


– По-прежнему рулишь жилкомхозом?


– Поднимайте выше, Олег Васильевич. Я теперь мэр, прошу прощения.


– Ну, веди, мэр... В свою мэрию.


* * *


Всё было как всегда... В конференц-зале, где ещё витал слабый запах акриловой краски и на креслах поблёскивали обрывки полиэтиленовой упаковки, собралось руководство города. Абакумов представил Железняка:


– Значит, прошу прощения, к нам приехал председатель специальной комиссии при правительстве Российской Федерации Железняк Олег Васильевич. Эта комиссия занимается организацией восстановления народного хозяйства и жилого комплекса Донбасса. Ну и мониторит нашу ситуацию, прошу прощения. В прошлом году Олег Васильевич посещал город, и некоторые товарищи его помнят. Константина Константиновича Ларина представлять не буду... Его и так все знают!


Товарищи, которые не помнили или вовсе не знали Железняка, с понятным интересом принялись разглядывать сутулого старика, похожего на усталого бульдога в синем мешковатом костюме, который сидел за столом президиума между мэром Абакумовым и генеральным директором «Мосдонстроя». Мэр несколько минут рассказывал о победах славянцев на трудовом фронте, поблагодарил российские компании, помогающие поднять город, и начал вызывать по списку руководителей городских служб. Те бодро сыпали цифрами и рисовали планы. После всех выступил Ларин и поблагодарил жителей Славянска за доверие, оказанное холдингу «Мосдонстрой». И тоже продемонстрировал не только знакомство с большими цифрами, но и умение рисовать радужные перспективы. «Преспективы», говорил Ларин, и в зале каждый раз морщился один и тот же человек – бывший мэр Иван Павлович. По жизни он был директором школы, а после войны и короткого периода мэрства стал главой городского управления образования.


– А теперь попросим уважаемого Олега Васильевича подытожить наше совещание, – услышал Железняк. – Потом прошу не расходиться – в столовой администрации состоится, прошу прощения, торжественный обед в честь годовщины со дня освобождения Славянска. Вам слово, Олег Васильевич!


Железняк в три приёма поднялся с кресла и сказал:


– Я послушал вас, товарищи... Но ничего подытоживать не могу. Сначала хотел бы посмотреть на результаты ваших трудовых побед. И не только посмотреть, но и пощупать. Хохол, сами знаете, глазам не верит. Хотелось бы убедиться, как товарищ Ларин оправдывает высокое доверие, о котором он тут говорил. После обещаю подвести итоги и поднять рюмочку на вашем обеде. Если, конечно, Абакумов нальёт. Нальёшь?


– С нашим удовольствием!


Краем глаза Железняк заметил, как у Ларина вытянулось лицо, и подумал: не по твоему проекту пошло, Костенька... Наверное, считал – растрясётся дед по дороге, устанет и на площадки не полезет. Хрен тебе, Костенька, я привык исполнять обязанности как надо.


– Тогда поехали, товарищи.


Проходя залом, он увидел прошлогоднего мэра, Ивана Павловича, задержался и поздоровался.


– Помнишь, Иван Павлович, ты говорил, что тут сто лет придётся всё восстанавливать? Как видишь, в России научились строить быстро.


– Если бы Россия так же быстро тогда помогла... Может, и не надо было сейчас ничего строить. Хоть бы десяток танков да полсотни миномётов!


– Ошибаешься, Иван Павлович, – мягко сказал Железняк. – Если бы Россия тогда помогла танками и миномётами... Здесь ничего строить бы не пришлось. И не только здесь. Везде...


И пошёл к двери, в которой Ларин и Абакумов нетерпеливо перебирали копытами. И почувствовал, как тяжело идти – проклятые старые ноги не хотели слушаться...


* * *


Остановились возле первой попавшейся жилой коробки. Дом ещё не заселяли, все двери были заперты. Абакумов отрядил одного из подчинённых искать ключи. Пока гоняли за ключами, Железняк обошёл вокруг дома. Бетонная отмостка уже кое-где пошла трещинами, прогнулась. Стало быть, плохо утрамбовали подушку перед бетонированием. Водосливы с крыш то ли не монтировали вообще, то ли не успели проложить для них трубы возле подъездов. Если не монтировали... А зачем? Тут вам не Питер – дожди бывают редко. Сумасшедшая экономия получается, товарищи дорогие и господа хорошие!


Под теплопункт во дворе только завели фундамент. Двор был перекопан траншеями, в которых не наблюдалось труб. А на носу зима. Конечно, не такая суровая, как в том же Сыктывкаре, но тоже с морозами и снегом. На ступеньках подвальных помещений валялись мешки из-под цемента, обломки бетонных блоков и кирпичей. Мелочь, но такие мелочи остаются надолго, если не навсегда. Глаза привыкают, вот и руки потом не доходят.


Возле одного подъезда Железняк обнаружил полуоткрытое окно на первом этаже и приставленные к нему самодельные козлы из неоструганных, залитых извёсткой досок.


– Эй, граждане сопровождающие! – позвал Железняк. – Смотрите-ка, ключи тут и не понадобятся. Кто полезет первым? Пожалуй, давай ты, Абакумов. У тебя пока пуза нет.


Из окна высунул кудлатую чёрную голову смуглый парень, зевнул, не прикрывая розовую пасть с крепкими белыми зубами и спросил:


– Зачем кричал, дед? Видишь, нэт никаму...


Потом увидел Абакумова и сдулся:


– Вай дод! Начальник...


– Ты что тут делаешь? – спросил Абакумов.


– Немножко спим, начальник. Ночем плитка клал...


Тут и ключи принесли.


Лифт не работал, потому что от трансформаторной будки к дому не проложили кабель. Не хватает буквально сто метров. Но вот-вот привезут. Сегодня вечером. Или завтра... Выше четвёртого этажа подняться не смог – ног не хватило. Но и на нижних этажах получил немало впечатлений. Настроение всё больше портилось.


Входные двери в квартиры либо не закрывались, либо не открывались. Их делали из сырого реечного каркаса, который обшивали гипсокартоном и пачкали суриком. Высыхая, каркасы коробились и принимали форму пропеллера. Оказалось, двери делают на местном предприятии – оснастили разбомблённый цех механического завода и нашли десяток плотников. Создали рабочие места, доложил Абакумов.


Замки к этим дверям можно было открывать гвоздём. Выключатели готовы были вывалиться из стен. Батареи кое-где даже не покрасили. Сантехнику поставили такую, что Железняк не выдержал и спросил у Ларина:


– Где такие смесители нашёл, Костя? По-моему их лет двадцать не выпускают.


– Как же не выпускают, Олег Васильевич, – отвёл взгляд генеральный директор, – если мы нашли.


– Логично, – вздохнул Железняк.


Обои везде наклеили самые дешёвые – из рыхлой непрочной бумаги, аляпистые, с какими-то блёстками, которые осыпались при малейшем сквозняке. Зашёл в очередную квартиру и обомлел. Стены кухни покрывали неровно присобаченные полосатые чудища: полоска жёлтая, полоска зелёная. А по этому великолепию там и сям торчали, как жабы, большие синие розы. И точно такими же обоями был оклеен потолок в комнате.


Железняк рванул дверь на балкон, чтобы отдышаться. Дверь не шелохнулась, а ручка осталась в кулаке. Он попытался положить её на подоконник, но ручка прилипла – с внутренней стороны её выпачкали краской. 


– Костя, зови отделочников, которые тут работали.


– Да кто ж его знает, кто тут работал... И потом – это не мой уровень, Олег Васильевич. Сейчас организуем.


Ларин достал мобильник и минут десять разговаривал с разными людьми. Пока гендиректор путешествовал по уровням, Железняк уселся на подоконнике, предусмотрительно расстелив носовой платок, потому что ни одного стула в доме не оказалось. А у него, как на грех, ещё и спина заболела – как будто раскалённую спицу воткнули. Наконец, прибежал узбек лет сорока и замер перед Лариным. Тот кивнул на Железняка, узбек сделал налево кругом.


– Ты кто? – спросил Железняк с подоконника.


– Курбаналиев Имамали!


– Кем работаешь?


– Бригадир на отделке, товарищ начальник.


– Зачем потолок испачкал?


– Белой бумаги не было.


– Надо было оставить без оклейки.


– Без оклейки некрасиво, товарищ начальник. Жилец зайдёт – обижаться будет.


– А так, значит, красиво, – закряхтел Железняк, слезая с подоконника. – Просто мавзолей Биби-ханым... Ну, докладывай, откуда приехал, как долго работаешь в России, сколько зарабатываешь.


Имамали Курбаналиев доложил, что приехал из Намангана, в России уже шесть лет, по специальности моторист насосной станции, а теперь вот и отделочник. Зарабатывает хорошо.


– Хорошо – это сколько? – спросил Железняк.


Узбек посмотрел на Ларина, потом на Абакумова.


– Мне хватает. И домой отсылаю, товарищ начальник.


– Так сколько?


– Какой объём работы – такой заработок. Сегодня большой, завтра поменьше.


– Свободен, партизан, – бросил ему Железняк. – Да и ты, Абакумов, сходи, посмотри руководящим глазом на верхних этажах – что да как. Потом расскажешь. Все остальные товарищи тоже свободны. Как любят говорить в прокуратуре – пока свободны.


Сопровождающий народ высыпал. Когда они остались одни, Железняк закурил чёрную сигаретку с вишнёвым придухом. Вне очереди закурил – он травился табаком строго по часам, три раза в день.


– Костя, откуда тут узбеки? Мы договаривались, что будут местные. Работы у людей пока нет, а большая стройка – их возможность поддержать штаны.


– Неохотно идут местные, Олег Васильевич. Говорят, у нас мало платят.


– Мало – это сколько?


– Всё зависит от участка, от сложности работы и квалификации.


– Понятно, ты тоже из Намангана. Значит, местные не идут, потому что ты специально снизил все мыслимые тарифы и расценки. И потому со своих российских объектов перетащил сюда узбеков, которым как мало ни плати – всё хорошо. А почему качество строительства такое хреновое? Людям ведь жить тут, Костя. Жить!


– А то вы не знаете, Олег Васильевич... У народа запросы – ого-го! Въезжают – и тут же начинают обои переклеивать, сантехнику менять, двери стальные ставить. В России во многих случаях жильё сдают без отделки, чтобы никому не заморачиваться – ни строителям, ни жильцам. Я и тут хотел так сделать, но местные лидеры попросили сдать с отделкой.


– Да потому и попросили! – не выдержав, рявкнул Железняк. – Потому и попросили, что нет здесь у народа денег на переделку и переклейку твоих синих роз. Люди с войны, Костя, с войны! Из подвалов, из руин повылезали...


– Вот и я про то же, – сказал Ларин. – Из руин повылезали. Будут только радоваться. Между нами, Олег Васильевич... Они до войны и такого не видели. Многие же из частного сектора сюда переселяются. Вернее, из бывшего частного сектора. Им до фени, какой мы смеситель поставили. Лишь бы вода шла.


Железняк отмахнулся и надолго замолчал, смотря в окно на коробки новых домов. Издали они выглядели как игрушки – беленькие, голубенькие, жёлтенькие. Абакумов, явно подслушивавший за хлипкой дверью, решил, что сердитый разговор окончен и вошёл в квартиру.


– Олег Васильевич, прошу прощения... Если мы тут пошабашили – надо ехать. Обед ждёт. Мы специально ваш любимый коньяк раздобыли. Этот, прошу прощения... курвизе.


– Курвуазье, – снисходительно поправил Ларин.


– Сами пейте, – сказал Железняк угрюмо. – Значит, так. Я возвращаюсь в Донецк. Потом в Москву. Ты, Костя, можешь оставаться на торжество. Заслужил. Извинись за меня, что в такой торжественный день... Что папе передать?


– Ничего, мы каждый день по телефону общаемся.


– Нет уж, Константин Константинович, обязательно передам. Что сынок стал настоящим... курвуазье! Абакумов, организуй мою машину. Не обижайся – на тебя зла не держу.


 


32. Царь в державе, как кот в чулане


 


Приходько сидел напротив главного редактора «Утра Украины» Калюжного. Спортивный клетчатый пиджак, вышиванка с мальвами и плоская наглая рожа сорокалетнего мальчика.


–  Всё понимаю, пан Приходько, – частил Калюжный подростковым визгливым голосом. – Вам обидно, понятное дело. Но ведь пан Куценко написал с позиции украинского патриота, от души. У нас, позволю напомнить, свобода слова. Это очередное завоевание украинской демократии на пути к европейским ценностям, и мы должны...


– Да не обидно мне, – перебил политолог. – Буду я обижаться на всякую подзаборную шавку. Я ж пришёл не за тем, чтобы критиковать опус пана Пупенко.


– Куценко...


– Да какая разница.


– Хорошо... А зачем вы тогда пришли?


– Предложить свою статью.


– В качестве полемики с паном Куценко?


– Пан редактор, я не полемизирую с шавками. Я просто хочу напечатать в вашей газете статью.


– Ну, не знаю, – отвёл взгляд Калюжный. – Ваша позиция... Да и наши учредители...


 – А свобода слова, завоеванная на пути к европейским ценностям?


– Всё равно... Ваша позиция может не совпасть с позицией газеты.


– Вот и замечательно! Это называется плюрализм мнений.


Калюжный подёргал кисточки на завязке вышиванки и побагровел:


– Пан Приходько, давайте откровенно... Мы не сможем вас напечатать. И вы хорошо знаете, почему. Вы не наш.


– А так? – спросил политолог, с трудом вытаскивая из кармана толстый пук денег. – Появляется чувство братства?


Гривна стоила чуть дороже бумаги, на которой печаталась, и поэтому даже небольшая сумма выглядела очень внушительно.


– Вижу, я постепенно становлюсь своим, – сказал Приходько. – Это читается в ваших глазах, пан редактор. Вот задаток. Столько же – после публикации.


Калюжный пригляделся к купюрам, прикинул их количество и нервно почесался.


– Вообще-то... Если здраво рассуждать. Надо давать высказываться и... чужим авторам. Не подумайте, что, говоря чужой, я намекаю на ваши жизненные обстоятельства, пан Приходько, на московские страницы биографии...


– Я и не думаю. У половины нашего правительства есть берлинские и чикагские страницы биографий. И никто их за чужих не считает.


– Да уж... Вообще-то, если оформить статью как рекламу, сопроводить редакционной врезкой... Флэшка при вас?


– А как же.


– Только честно, пан Приходько... Заранее скажите – тут ничего против патриотической позиции? Потому что я всё равно выброшу!


– Ни слова, чтоб я галушкой подавился! Я размышляю о задачах нашего правительства в сфере восстановления экономики. Какая уж тут позиция, да ещё патриотическая? Вам за эту статью, скажу как родному, пан Калюжный, ещё благодарность принесут с Банковой. Пан президент тоже читает вашу газету, и не обижается, когда вы его лицом в свинячью кормушку прикладываете. Но и терпение президента не безгранично... Знаете, почему?


– Почему? – спросил Калюжный и рассеянно достал вышитый платок – с синими и красными петушками.


– Потому, что пан президент помнит одну старую украинскую мудрость, которую, уверен, не знает пан Пупенко. Да и вы, думаю, о ней не слышали. Цитирую. Цар на державi, як кiт у коморi – кого схопив, того i з’iв. Чи треба перекласти?


– Нi, перекладати не треба... Вiльно розмовляю.


 


33. Трезвость как творческий стимул


 


Поэтесса, наконец-то, вышла из затянувшегося творческого ступора. В этот раз после посиделок в подвальной кафушке Дома писателей она согласилась съездить к Разину – посмотреть библиотеку. Пока они ловили машину наПоварской, пока доехали до Орехова-Борисова, поэтесса внезапно протрезвела и уже перед дверью квартиры Разина засобиралась домой. Её, видите ли, старенькая мама ждёт... Час назад не ждала, а теперь без любимой дочки не опрокинет самостоятельно ночной колпачок кефира. Или что она там, на ночь глядя, сосёт, старушка... Пришлось вызывать такси. Пока покурили, молча и отстранённо глядя в грязное окно разинской кухни, пришёл таксомотор.


– Ну и хрен с тобой, коза, – пробормотал Разин, наблюдая из окна комнаты, как поэтесса забирается в машину. – Мы странно встретились и странно разошлися. Чтоб я ещё в ваш гадюшник... Да ни ногой!


Поплескался под душем, застелил сиротливую тахту и неожиданно почувствовал себя совсем трезвым – не иначе какие-то флюиды поэтессы перескочили. Он понял, что не заснёт. Опять оделся и отправился на кухню к компьютеру.


Разин писал две книжки зараз. Для заработка – фантастическую сагу про то, как на Землю высадились шестипалые инопланетяне и попытались быстро цивилизовать землян. И у них это почти получилось, но тут ударил всемирный потоп и смыл на фиг и пришельцев, и все их достижения в сфере приобщения земного человечества к передовым технологиям межгалактического социума. Пришлось землянам самим выгребать к светлому будущему – уж какое оно получилось. Для души Разин писал книгу о поэтах двадцатого века – никому про это не рассказывая.


Сначала поставил чайник. Пока тот закипал, Разин почему-то думал о последних событиях – о суете вокруг воды, о новом проекте, о Приходько... И вдруг представил себе, что может получиться, если у Орлова и Мещанинова всё срастётся. Или если Украина упадёт в объятия братского русского народа... Он включил ноутбук и начал с чистого листа.


«Обетованная земля» – написал он. Заварил чайку и вернулся к тексту.


И сидел над ним до десяти утра. Поел чего-то, поспал немного и снова засел за компьютер. Поздней ночью, потерявшись во времени, позвонил главному редактору еженедельника «Литература и жизнь».


– Владик, ты с ума сошёл! – прошипел редактор. – Или набухался? Купи часы, наконец! Мне завтра на работу...


– Слава, ты не поверишь, – сказал усталый, но счастливый Разин. – Я рассказ написал. Представляешь? Сто лет рассказов не писал, а тут как прорвало. По-моему, неплохая рассказявка получилась. Может, даже гениальная. Тебе понравится.


– Ладно, брось в ящик, посмотрю... И ложись спать, гений!


Разин ещё раз внимательно вычитал готовый текст и отправил Славе на адрес электронной почты.


 


34. Каждый куёт свою судьбу


 


– Тут к нам президент Украины приезжает, – сказал редактор отдела Кочкину. – Мне звонили...


Он многозначительно потыкал пальцем в потолок. Да никто тебе не звонил, подумал Кочкин. О рабочем визите Кандыбы давно в прессе продудели.


– Знаешь, как его в Киеве называют? – ощерился редактор. – Шмат сала. По-украински шмат – значит, кусок. Понятно, никто нас к освещению визита не подпустит, поскольку он рабочий.


Редактор пустился в рассуждения, как важно сделать умное лицо при плохой игре. Не так давно «Известия» были самой уважаемой газетой, её журналистов аккредитовали при всех высоких конторах – от парламента до Кремля. А теперь в президентский пул не пускают. За то, что год назад напечатали истерическое интервью певицы Барабановой, где она несла по кочкам политику России в отношении Украины. А как было не напечатать – известная певица, звезда шоу-бизнеса. У нас свобода слова! Вот и не продлили аккредитацию.


– Мы теперь в оппозиционерах числимся, – сказал редактор. – Надо отмываться. Поэтому должны дать большую и выдержанную информацию. Накопай биографию Кандыбы. Ну и так, сопутствующий антураж.


– Антураж? – переспросил Кочкин.


– Ты мне скажи ещё, что не знаешь значения это слова...


– Не знаю, – кивнул Кочкин. – Абордаж – слышал.


– Ну, ты даёшь!


– Можно в двух словах, что это такое?


– Я тебе не энциклопедия, Кочкин! Короче... Нароешь биографию и антураж – приноси. Сам напишу.


– То есть, мы теперь соавторы? – помолчав, улыбнулся Кочкин. – Это большая честь для меня. Я бы сказал, огромная и непереносимая честь. И раз мы соавторы – можно, я присяду? А то уже ноги болят.


Он сел в кресло напротив стола и выкатил на редактора преданные глаза. Шеф побагровел, даже редкая бородёнка встала дыбом.


– А вот хамить не надо, Кочкин! Не надо... Работа надоела?


– Вы это спрашиваете или утверждаете?


– Утверждаю! Пошёл вон!


Кочкин достал мобильник, потыкал для вида кнопки:


– Здравствуйте, Эльдар Османович, – сказал он в молчаливую трубку. – Кочкин беспокоит. Да, тот самый, из Норильска. Дела идут хорошо, спасибо. Но не совсем. Никак не могу сработаться с редактором отдела... Он меня постоянно унижает. Поймите правильно, я не жалуюсь. Редакция хорошая, люди замечательные. Большая просьба, Эльдар Османович... Если вдруг у вас появится что-то... Всегда готов. Нет, не надо с ним разговаривать. Мы всё равно не сработаемся. Просто не забудьте, если появится возможность. Даже так... Не знаю, справлюсь ли. Но попробовать, конечно, можно. Всегда буду благодарен, вы меня знаете. Спасибо, Эльдар Османович... И вам успехов!


Он спрятал мобильник и мечтательно улыбнулся. Потом встал, обошёл редакторский кабинет, заглянул в шкаф с книгами, потолкал спинку кресла и пробормотал:


– Жёсткое... Надо будет поменять.


Редактор очнулся от столбняка и сипло спросил:


– Ты кому звонил, Кочкин? Самому…?


– Что тут такого? Мы с ним давно знакомы, он мне помог в Москву перебраться.


– А вот я тоже... позвоню, кому надо!


– Не советую, – сказал Кочкин от двери. – При таком раскладе...


* * *


На следующее утро, едва он вошёл в общую комнату и сел писать на всякий случай заявление об увольнении, прибежала Верочка:


– Николай, я по всей редакции ношусь, как скаковая лошадь! Вас ищу. Звонили от генерального, он требует вас к себе. Не знаю даже, зачем... В двух словах: что вы там наколодили?


Кочкин отмахнулся и поспешил на второй этаж, в приёмную генерального директора, сглатывая по дороге тревожную слюну. Секретарша молча показала пальцем на высоченную дверь, и Кочкин просочился в просторный и мрачноватый кабинет начальства. Тревога стала ещё сильнее, когда он увидел за столом для совещаний и главного редактора газеты. Два небожителя были похожи друг на друга как братья: светлые льняные костюмы, однотонные галстуки и короткие стрижки.


– Садитесь, – кивнул генеральный. – Николай... Афанасьевич, кажется?


– Так точно! – сказал Кочкин и присел на краешек кресла у стола.


– Тут такое дело, Николай... Афанасьевич, – сумрачно сказал гендиректор. – Руководитель вашего отдела ночью разбился на машине.


Вероятно, на лице Кочкина отразилось несколько сильных эмоций, потому что генеральный сказал:


– Вижу, есть вопросы. Задавайте.


Кочкин лишь отрицательно помотал головой. Какие тут вопросы...


– Но я всё равно отвечу. Рано или поздно вылезет наружу. Не справился с управлением... Потому что напился. Потому что, неизящно выражаясь, нажрался, сукин сын! Все промилле зашкаливали.


– Никогда бы не подумал, – сказал главный редактор и вытер лоб. – Как водитель он никогда не позволял... Очень ответственно относился!


– А надо было думать! – сердито сказал генеральный. – Впрочем, что теперь воду в ступе толочь...


– Извините, – пробормотал Кочкин. – Он... совсем разбился?


– Переломался сильно. Три-четыре месяца в гипсе. Плюс операция, плюс реабилитация. Минимум на полгода вышел боец из строя. Короче, Николай... Афанасьевич, принимайте отдел. Эльдар Османович о вас хорошо отзывается. Интервью с Никитиным я тоже видел. Неплохо – политический антураж вы себе ясно представляете. Пока будете исполнять обязанности, а там посмотрим... Каждый, как говорится, куёт свою судьбу. Надеюсь, оправдаете доверие.


– Постараюсь, – сказал Кочкин.


– Приезжает президент Украины, – сказал главный редактор. – Надо осветить.


– Мы как раз вчера это обсуждали, – кивнул Кочкин. – Только вот с аккредитацией...


– Сегодня же решим, – сказал гендиректор. – Идите, Николай... Афанасьевич, работайте.


Сюр, подумал Кочкин, направляясь на свой этаж. Нехорошо, конечно, так говорить... Но каждый куёт свою судьбу. Не виноват я, что ты взял и напился. Или, неизящно выражаясь, нажрался... Или, все-таки, виноват?


 


35. Кому война, кому мать родна


 


Картина за окном, на дороге, по которой он ехал утром, теперь разворачивалась в обратном направлении. Землеройная техника и строительные краны становились такой же частью пейзажа, как терриконы у шахтёрских посёлков и пирамидальные тополя вдоль трассы. Почти год уже по всему Донбассу расчищали пожарища, убирали сожжённую технику и рыли котлованы под строительство. И всё же до сих пор этот некогда цветущий край напоминал нескончаемую выгоревшую свалку.


Её, отступая, оставила здесь украинская армия. Оставила на территории, заселённой и заполненной производствами так же плотно, как Рурский бассейн. Земля тут была густо заставлена городами, между которыми практически не оставалось незастроенного места – город от города отделяли посёлки, станицы, дачные участки, отдельно вынесенные производства со складами, заправками и полигонами. И поэтому казалось, что Донбасс, однажды начавшись в холмистом, изрезанном мелкими  речками, пространстве, не кончается и тянется на полсвета.


До войны здесь проживало свыше семи миллионов человек – больше, чем в Литве, Эстонии и Латвии, вместе взятых. Интересно, подумал Железняк, какой вой подняло бы мировое сообщество, если бы правительство Латвии начало бомбить Земгале, объявившую о суверенитете?


Неподалёку, буквально на стыке Донецкой и Ростовской областей, в маленьком посёлке шахтёров и железнодорожников Железняк родился и вырос. Оттуда уехал в Волгоград, в техникум. Отец настоял на таком переезде, хотя учиться можно было и в Таганроге, и в том же Ростове. Но в Волгограде жила сестра отца, суровая старуха-учительница, которая, как считал отец, даст младшему Железняку угол и не позволит «шкодить». Впрочем, она тогда только представлялась парню старухой, а на самом деле ей, наверное, и пятидесяти не было... У неё Железняк жил, как у родной мамы, а «шкодить» было просто некогда – днём учился, а ночью сторожил школу. Тётка помогла устроиться.


Дальше началась взрослая жизнь, и Железняк всё реже и реже возвращался под горячую и пыльную крышу родного дома, в сад с вишнями и мелкими жёлтыми абрикосами. Реже и реже, пока в том посёлке не осталось никого – ни родителей, ни кареглазой девочки, о какой пел знаменитый советский тенор: «Прости меня, Галя, Галина Петровна, не знаю, за что, но прости...». Правда, звали её не Галя, но это ничего не меняло, и, заслышав иногда эту немудрящую песню на простые слова, Железняк постоянно ощущал укол вины – действительно, не зная, за что. Потом песню перестали петь, а Железняк окончательно повзрослел.


Когда в Донбасс пришла война, и в теленовостях показали первые сожжённые пригороды Славянска, Железняк представил, что было бы с его родным посёлком, окажись он на территории Украины. Что стало бы с родным домом? Пусть в нём давно живут чужие люди, но дом-то всё равно родной – в нём Железняк сделал первые шаги и отсюда уносил на погост самых близких людей. Уютные запахи и звуки этого жилища иногда снились под чужими звёздами... Как же тогда должны страдать те люди, которые лишились родного крова? Страдать и ненавидеть?


* * *


Работы здесь будет много. Он участвовал в некоторых проектах, которые потом несдержанные на язык политики и журналисты называли стройками века. Но такой масштабной, поистине гигантской площадки не видел никогда. И от ощущения огромности этого простора, в котором ему уже не будет места, как созидателю, Железняк вдруг понял, что он действительно – старик. Жизнь, по сути, заканчивается. И не стоит бодриться: есть, мол, порох... Не порох уже – прах! Так точнее.


Он вспомнил совещание у президента перед первой поездкой в Новороссию, где тот, обращаясь непосредственно к Железняку, сказал:


– Олег Васильевич, я очень прошу... Постарайтесь меньше подпускать к делу наших хищников. Вы понимаете, о чём я... А то получится опять: кому война, кому мать родна.


Естественно, Железняк пообещал хищников не подпускать. Потом, оглядывая руины и представляя, сколько понадобится сил и средств, чтобы здесь затеплилась жизнь, он думал: где ж их столько набрать, белых и пушистых... Зайцы, козлики и белочки в российском строительном комплексе давно стали добычей этих самых хищников, и теперь промышленные корпуса, жильё, дороги и мосты везде строят волки, тигры, медведи и росомахи. В крайнем случае, лисы. И со всеми придётся договариваться – практически, на условиях этих вечно голодных любителей мяса.


Когда в правительстве только начали обсуждать саму возможность помощи Новороссии в восстановлении разрушенного войной хозяйства, Железняк предложил создать государственную программу с федеральными структурами – от финансирования и проектирования до поставок техники, стройматериалов и технического контроля. Где же мы таких средств наберём, Олег Васильевич, спросил председатель правительства. У нас бюджет не резиновый. Это первое. И второе – наши европейские и другие партнёры опять начнут возить нас фейсом об тэйбл и махать санкциями. Потому что помощь Новороссии на государственном уровне будет восприниматься как очередная ползучая экспансия, пусть и под благородными лозунгами. Так что надо заряжать частный бизнес. А от государства вы за ним присмотрите. Чего боитесь, Олег Васильевич?


Чего я боюсь, мысленно вернулся к разговору Железняк. Того же, чего боялся всегда – бардака, грызни и воровства. Полтора года он почти безвыездно торчал во Владивостоке и разгребал дерьмо после строительства комплекса для саммита АТЭС на острове Русский. Частные подрядчики там хорошо поплясали вокруг бюджета статусной стройки. Ну, посадили кого-то... Так скоро выйдут. Если уже не вышли. Если уже не откопали кубышки с наворованным. За несколько миллиардов можно и не побрезговать шконку в зоне задницей пополировать.


Кстати о зоне. Папа Железняка, Василий Макарович, старый зек ещё сталинской закалки, рассказывал о правиле коллективной ответственности, бытовавшем на великих стройках коммунизма. Если хоть один член бригады не вырабатывал дневную норму, то наказывали всю бригаду – урезали и так скудные пайки сахара, курева и прочего, как выражался папа, мурмелада. И рабочий день увеличивали, несмотря на то, что это запрещалось гуманными сталинскими законами. Поэтому большей части бригады приходилось нередко вкалывать и за доходяг, и за откровенных сачков. Доходяг старались сбагрить из бригады под разными предлогами, а сачков били – иногда жестоко.


Вот этот принцип коллективной ответственности, круговой поруки, Железняк, не афишируя и не докладывая по начальству, внедрял уже на своих стройках – сначала в качестве начальника управления и треста, а потом и главка. Он собирал руководителей подрядных и субподрядных организаций и говорил:


– Уважаемые товарищи, на наших объектах вы можете воровать, сколько влезет... Как говорится, на здоровье!


Товарищи переглядывались с растущим энтузиазмом.


– Однако предупреждаю, – продолжал Железняк. – Первый, кто попадётся, сядет. А всю сумму уворованного разложу на остальных. И вы недополучите при окончательном расчёте. Это незаконно, конечно, и вы потом можете обжаловать мои действия хоть в прокуратуре, хоть в ЦК КПСС, хоть в ООН.


Тогда терминов «откаты» или «распил» не было. Просто воровали. За счёт невыполненных, но проплаченных объёмов работ, пересортицы материалов и конструкций, за счёт не оказанных, но опять же проплаченных, услуг – по аренде техники, например, или помощи в корректировке проектно-сметной документации.  


На объектах, подведомственных Железняку, бардака и воровства всегда было значительно меньше, чем в других строительных организациях. Однако резко возрастала грызня. Субподрядчики писали Железняку доносы друг на друга, а потом коллективные доносы уже на Железняка. Правда, не в ООН, а только в прокуратуру и в партийные комитеты.


Куда людям жаловаться на Костеньку Ларина? И на каких веских основаниях? По большому счёту, он свои обязательства выполняет – в сроки и даже с опережением сдаёт большие объёмы жилья. Ну, есть брачок... Так торопится вытащить людей из подвалов и погребов! А что не в комплексе сдаёт, так тут не только его вина, но и субподрядчиков. До сих пор вон куска поганого кабеля не нашли...


Одним из первых в Донецке восстановили стадион «Шахтёр», который сожгли каратели. Немалые, кстати сказать, вбросили средства. Народ, ясное дело, возмутился: воды не хватает, половина жилого фонда в развалинах, а вы на костях в футбол собираетесь играть! На одном совещании с участием представителей общественности Железняка чуть ли не буквально взяли за галстук. И тогда он привёл в пример Сталинград. Одним из первых объектов на восстановлении волжской твердыни, где люди жили в подвалах и землянках, был планетарий, который поднимали пленные немцы. Стадион «Шахтёр», сказал тогда Железняк, это мирный символ вашего города, если хотите, символ вашей уверенности в будущем: если начали со стадиона, значит, и на всё остальное хватит средств и воли.


Потом Железняк почему-то вспомнил, как он смотрел новости из Крыма, где проводили референдум и собирались вернуться в Россию. Он вглядывался в счастливые, одухотворённые лица крымчан, будущих российских граждан, и ощущал, кроме радости и гордости за страну, чувство вины. То самое не проходящее чувство, с каким он слушал песню про Галю. Не знаю, за что, но прости...


36. Радикальная критика газетного творчества


Ворона толкала каштан толстым клювом и тревожно поглядывала на Приходько, словно боялась, что он отнимет блестящий, отполированный солнцем и ветром орех. Политолог замер на парковой скамье, даже руки убрал за спину. Он не представлял, что затеяла ворона, но давно слышал о необыкновенном уме этих птиц.


Приходько только что закончил переговоры с главой пропрезидентской фракции в Раде. Обсуждали пропагандистские мероприятия, способные поддержать законопроект Кандыбы о статусе русского языка. Глава фракции был довольно молодым, но бестолковым и занудливым малым, которому приходилось по три раза объяснять одно и то же. Неудивительно, что у политолога к концу беседы разболелась голова. Возвращаясь из Рады домой, он почти сразу остановил машину и вышел в свежую осеннюю тишину Мариинского парка. Здесь, рядом с оживлённым центром, было тихо и малолюдно...


Серая пернатая киевлянка тем временем выкатила каштан из-под дерева на дорожку, вымощенную тротуарной плиткой. Примерилась – и тюкнула клювом по ореху. Тот после удара отскочил в сторону. Ворона задумалась на несколько секунд – и прижала орех когтями. Всё равно каштан после удара улетел на газон. Птица снова вытолкала его на дорожку. И принялась методично долбить.


Фантастика, подумал Приходько. Она не разбивает каштан на газоне, потому что тот от ударов уходит в мягкую почву. На плитке ему деваться некуда. Ворона в роли дятла. Расскажи кому – не поверят!


– Пан Приходько? – услышал политолог, засмотревшийся на чудеса природы.


– Предположим, – ответил он досадливо и осмотрелся.


Рядом парковыми фигурами застыли два добрых молодца – в пятнистых штанах, армейских берцах и чёрных курточках с капюшонами, небрежно наброшенными на бритые черепа.


 – Нам надо знать точно, – сказал один из молодцов. – Это ведь вы писали?


И показал газету «Утро Украины».


– А вы хотите получить автограф? – спросил Приходько, поднимаясь.


Он уже догадывался, что произойдёт дальше, и тоскливый привкус страха пересушил губы. И тут же ощутил два хлёстких удара газетой по лицу. Третий удар был кулаком. Хотя показалось, что ударили гирей. Приходько перевалился через скамью и упал спиной на газон. Ему наступили каблуком  на руку. Пальцы противно хрустнули.


– Тепер мы не писатимемо, – услышал политолог.


И опять ударили – уже по рёбрам. И ещё, и ещё...


Он даже сознание не потерял. Перевернулся, встал на колени и посмотрел на дорожку. Два радикальных критика газетного творчества, не спеша, даже не оглядываясь, удалялись к выходу. Как же я машину поведу с такой рукой, подумал политолог, поднимаясь с газона и сплёвывая кровь вместе с осколками зубов.


Каштан одиноко валялся у самой скамьи. Ворона улетела. И ещё он подумал: если бы наступили на руку на плитке – кости раздробили бы в пыль. А на газоне... Шансы есть. И понёс руку – осторожно, как кружку с кипятком. Навстречу попалась старушка с цветастой сумкой. Она шарахнулась от Приходько и осуждающе поджала губы.


37. Штатный Кочкин и внештатный Кочкарёв


Начиналась настоящая осень – ветер с дождём, мокрые листья на дороге. Приходилось вести машину осторожно. Пока доехал из Царицына, где снимал квартиру, даже поясницу заломило от напряжения.


Кое-как притиснул «Шкоду» на издательской стоянке и побежал в здание под режущими струями холодной воды. Хорошо зонтику в сумке, подумал на бегу – тепло и сухо. Не успел пройти пост охраны – захрюкал телефон. Секретарша главного редактора сообщила, что начальство немедленно требует его пред светлые очи. Поспешил на второй этаж, как был – в куртке с мокрыми разводами.


– Хочу вас немного огорчить, – буркнул редактор, с неодобрением наблюдая, как Кочкин оставляет на паркете грязные следы. – С аккредитацией мы не успеваем. Бюрократические барьеры, сами понимаете. Хоть и пообещали сделать всё быстро, но раньше, чем через неделю не управятся. Придётся тщательно отслеживать визит по материалам информационных агентств и делать комментарии. Используйте связи с коллегами... Если, естественно, у вас такие связи появились.


– Хорошо, – кивнул Кочкин. – Разрешите идти?


В его кабинете шло утреннее питие кофе. За приставным столиком сидела Вера, молодая сотрудница Катя и старый мухомор в джинсовом костюме, давно нуждающемся в чистке.


– Вам сколько сахару, Николай? – спросила Вера, пододвигая огромную чашку с каким-то городским гербом. – Кстати, познакомьтесь: это Аристарх Савельевич Кочкарёв, наш внештатный обозреватель.


Кочкин пожал неожиданно крепкую руку мухомора.


– Точно, внештатный, – сказал Кочкарёв хриплым прокуренным басом. – А был ещё какой штатный! Заботы снедают, отец родной? Чем могу – помогу.


– Даже не знаю, – вздохнул Кочкин. – Только что главный сказал, что наша аккредитация не готова. Значит, на пресс-конференцию с Кандыбой не попадаю.


– Только на прессуху надо? – спросил Кочкарёв. – Если только на прессуху... Говна пирога. Вера, найди пепельницу!


Старик достал древний мобильник и принялся нажимать кнопки, близоруко приглядываясь к клавиатуре. Ещё минут пять Кочкарёв безостановочно говорил.


– Привет, Жека, не знаешь, где теперь Гоша? В реанимации... Чего его туда понесло? Понятно. Все под Богом ходим. Привет, Светочка, как твой? На даче... Доступен? Ну, передай, что Аристарх искал. Привет, Васька, старый чёрт! Опять пьяный? Ну, извини, отец родной. Что врачи говорят? Да пошли их в задницу! Привет, Саша. Ты с начальником как – не на ножах? Ну и молодец. Попроси его позвонить Пенкину. Очень надо. Да не мне, не ходок я по таким мероприятиям. Это нужно...


– Как твоя фамилия, отец родной? – шёпотом спросил он у Кочкина. – Смешно... Почти однофамильцы.


Наконец, он спрятал мобильник и подмигнул:


– Всё в порядке – тебя внесли в список. А Кандыба... Знакомая фамилия.


– Президент незалежный, – сказала Вера.


– Знаю. Это он сегодня президент, а я помню его... Не помню только, по какому случаю. Фамилия редкая, согласись. Не Иванов-Петров... Ага, кажется, я что-то о нём писал. Лет эдак тридцать назад. Может, больше.


– А в какой газете? – заинтересовался Кочкин.


– В нашей же, в «Известиях».


– Аристарх Савельевич, можно найти эту публикацию?


– Не знаю... Пороюсь дома в архиве. Найду – позвоню. Тебе-то на кой? Это же привет аж из прошлого века...


– Пригодится такой привет, – улыбнулся Кочкин. – Как оружие главного калибра...


 


38. Неверный перевод. Звонок покойнику


 


Разин завтракал и смотрел канал «Россия-24».


– А теперь новость из Киева с пометкой «молния», – сказал ведущий. – Как сообщает наш корреспондент Владимир Галицкий, украинские новостные телеканалы передают, что вчера вечером убит близкий к президентским кругам руководитель консалтингового агентства «Политика» известный журналист Фёдор Приходько. Правоохранительные органы украинской столицы пока не подтверждают информацию, однако...


Разин даже встал и застыл с чашкой в руке, вглядываясь в фотографию политолога на экране. Вероятно, снимок сделали давно: Приходько здесь был значительно моложе, чем в жизни. Разин бестолково походил по квартире и понял, что ищет записную книжку. Наконец, нашёл. Долго набирал киевский номер, ошибаясь и начиная сызнова. После нескольких гудков ответил спокойный женский голос:


– Квартира Приходько. Слушаю!


– Оксана Юрьевна, это Разин из Москвы...


– А-а... Федя рассказывал о вас. Владимир, кажется?


– Владислав. Оксана Юрьевна, хочу выразить... Что тут можно выразить. Глубокое соболезнование, полную поддержку. Если нужна какая-то помощь – я готов.


– Не совсем понимаю, Владислав. В связи с чем соболезнование? Ох, наверное, мама... Я же только что с ней разговаривала!


– Нет, с мамой, думаю, всё в порядке. Выражаю соболезнование по поводу гибели Фёдора Андреевича.


В Киеве несколько секунд молчали.


– Понятно, – сказала Оксана со вздохом. – И до Москвы уже эта глупость докатилась. Передаю трубку убиенному. Федя, подойди к телефону!


Несколько минут Приходько рассказывал Разину о вчерашнем инциденте. Выбиты передние зубы, трещина в ребре, сломано два пальца. От госпитализации отказался, поскольку нет для этого веского повода. Пальцы в гипсе, на рёбрах тугая повязка, а зубы будет вставлять, когда рот заживёт.


– Одно радует, – вдруг сказал Приходько. – Тот урод, который мне пальцы плющил, правильно употребил глагол в будущем времени. По всем традиционным нормам. Так и сказал: не писатимемо. А вот другие уроды неверно перевели с украинского... Убит и избит звучит почти одинаково. Отсюда и пошла гулять информация. Знаешь, что самое противное? Что сначала били газетой... Никогда бы не подумал, что это так унизительно!


– Тебе не об этом надо думать... Кажется, пора серьёзно позаботиться о безопасности. Ведь наверняка не успокоятся!


– Президент уже позаботился. Со вчерашнего вечера во дворе дежурит машина службы безопасности. С другой стороны – если бы хотели убить... Вот оклемаюсь немного, приеду в Москву. А то ты к нам приезжай! Сейчас в Киеве хорошо – тепло, тихо.


Разин посмотрел на окно, по которому стекали мутные струйки дождя.


– А вот возьму и приеду, – сказал он.


39. Прошение об отставке


На въезде в столицу столкнулось несколько машин. Сквозь стекло, по которому дворники смахивали дождевые струи, были видны машины скорой помощи и пожарные. Водитель нервно постучал пальцами по баранке, обернулся к Железняку:


– Застрянем, Олег Васильевич! Может, люстру включить?


– Так не на люстре ехать, на колесах... Впрочем, попробуй.


Водитель поставил на крышу проблесковый маячок. Подошёл грузный гаишник в накидке с капюшоном, глянул на номера.


– Выручай, командир! – попросил водитель в окно. – Шеф опаздывает туда, куда опаздывать не положено.


Гаишник молча козырнул и ушёл в дождь, суету и неразборчивые крики.


– Вот дебил... – пробормотал водитель. – Хоть бы слово сказал!


Но гаишник, судя по дальнейшему, бесполезных слов на ветер не бросал. Одна машина сдвинулась на полметра в сторону, другая чуть попятилась – и образовался узкий коридорчик, куда тут же попытался втиснуться чёрный рыдван. Но гаишник погрозил наглецу кулаком и показал на машину Железняка – проезжай, мол.


– Спасибо, командир! – крикнул ему водитель.


Тот даже капюшоном не повёл...


На Краснопресненскую приехали впритык: Железняк успел только раздеться и пригладить редкие волосы. Председатель правительства, не чинясь, пошёл навстречу и даже под локоток поддержал, пока Железняк с кряхтеньем усаживался в глубокое кресло.


– Как съездили, Олег Васильевич?


– Нормально, – сказал Железняк. – Работы идут по графику.


– Замечательно! – порадовался премьер. – А вы, помнится, сомневались. Что у Ларина?


– Строит. Есть небольшие проблемы, конечно...


– А как же без проблем! – широко и белозубо улыбнулся председатель правительства. – Мы всегда героически преодолеваем проблемы, которые сами и создаём. Это наш стиль. Ваш отчёт, Олег Васильевич, я потом посмотрю – и очень внимательно. Сейчас буквально в двух словах: где прорехи и как их заделывать.


– Главная прореха в том, что мы не выполняем своих обещаний. Восстановление не стало делом Донбасса, как о том было объявлено. Если коротко, то местные товарищи стоят и наблюдают, как их российские помощники рубят деньги на площадках. Понятно, рынок и всё такое... Но когда на первом месте стоит прибыль, да ещё в условиях жёсткой монополии, то возникают неприятные... неправильные подходы.


– И в чём они выражаются, эти неправильные подходы?


Премьер больше не улыбался.


– Мы договаривались, что стройка даст новые рабочие места местным жителям, – пожевал губами Железняк. –  Вместо этого туда повезли гастарбайтеров из России. Так выгоднее застройщикам. Мы договаривались, что будем восстанавливать, вместе с жильём и добывающим производством, предприятия стройиндустрии. Мы не можем вечно строить в Донбассе. На первом этапе поможем – затем в Новороссии начнут строить сами. Из восьми производств сборного железобетона за год не пущено в строй ни одного. То есть российские застройщики и дальше остаются монополистами в Донбассе. Значит, и дальше на площадках будут использовать труд гастарбайтеров, и дальше российские застройщики будут везти из России конструкции и материалы. Значит, использовать на всю катушку коррупционные схемы и получать максимальную прибыль. Внешне всё нормально и даже хорошо: жилой фонд поднимается, предприятия социальной сферы тоже включены в поток. Но неприятный осадок остаётся. Нельзя так, нельзя... Не по-соседски. Не по-людски!


Председатель правительства уселся за стол, открыл планшетник и поиграл кнопками:


– На прошлом совещании, Олег Васильевич, вы не высказывали таких... тревожных соображений. Вот, специально смотрю запись.


– На прошлом совещании я не владел всей информацией. К тому же... Надеялся, что люди образумятся. Что совесть... Что хотя бы какая-то ответственность проявится – за дело, за страну, в конце концов!


Премьер долго молчал, поглядывая в планшетник. Потом встал и прошёлся по кабинету.


– Думаю, Олег Васильевич, мы не будем докладывать президенту... ваши соображения. У него сейчас в связи с расширением нашего присутствия в АТР и так забот хватает. Тем более, сами говорите, что внешне всё нормально. Пока давайте подготовим предложения... как переломить ситуацию.


– Я уже предлагал, если помните. Нужна государственная корпорация.


– А я уже говорил, что мы на это пойти не можем.


– В таком случае я вынужден просить об отставке. Тем более что шестьдесят пять мне исполнилось ещё в прошлом году, а для государственного служащего, как вы знаете, это потолок. Да и здоровье, прямо скажем...


Премьер вернулся за стол и некоторое время разглядывал Железняка.


– Значит, вы знали, чем закончится наш разговор?


– Конечно, – с кряхтением поднялся Железняк. – Живу долго, вот и знаю.


– Тогда личная просьба, Олег Васильевич... Пока вы не ушли на пенсию. Вот проект строительства гидроузла на Днепре. Мне нужно, чтобы вы внимательно посмотрели. Как вы умеете... Критически.


– Я не специалист по гидросооружениям.


– Мне нужен взгляд хорошего добросовестного чиновника. Посмотрите, Олег Васильевич, что тут от Бога, что от дьявола...


40. Пресс-конференция двух президентов


– Очень рад, Василий Васильевич, что мы обо всём договорились, – сказал российский президент. – Как видите, если отбросить в сторону мелкие обиды...


– Да-да, – покивал Кандыба, – спасибо за финансовую поддержку, особо – спасибо за помощь в восстановлении нашей донбасской автономии. Единственный вопрос, которым меня донимает оппозиция... Вы поможете отстроить республику Новороссию, сделаете её экономически и социально привлекательной. Как тот же Крым. Можем ли мы с уверенностью сказать, что после этого на Донбассе не пройдёт очередной референдум о вхождении Новороссии в состав России?


– Думаю, этого не случится, – сказал российский президент. – Как вы понимаете, Василий Васильевич, если бы наша страна была заинтересована в таком... вхождении, Новороссия давно бы стала частью Российской Федерации.


Они сидели в переговорной подмосковной резиденции, и эта комната очень походила на переговорную Кандыбы – те же тяжёлые уютные кресла, такой же столик с чайным прибором и печенюшками. Даже вазочку с изюмом не забыли поставить – с его любимым крупным жёлтым изюмом.


– И всё же, – упрямо гнул свою линию украинский президент, – при таком раскладе... Что мне делать? В глазах мирового сообщества Украине будет нанесён чувствительный удар – и по экономике, и, что самое главное, по самолюбию. Не придётся ли мне, как предшественнику, бросать армию на юго-восток, чтобы восстановить конституционный порядок?


– Думаю, не придётся, – улыбнулся российский президент. – Ну, сами посудите, Василий Васильевич... Ваш предшественник завалил трупами половину Украины. Надеялся на безнаказанность и помощь заокеанских друзей. Как там говорил великий русский писатель Николай Васильевич Гоголь? Ну, что, сынку, помогли тебе твои ляхи? Эти друзья далеко, за океаном, поэтому так и называются – заокеанские. А мы – вот они, совсем рядом. И тоже друзья. Только настоящие.


– Вот это меня и беспокоит, – вздохнул Кандыба.


– Что мы – друзья?


– Нет. Что рядом... Заокеанские друзья не смогу присоединить Новороссию к штату Техас.


– Далась вам эта Новороссия, Василий Васильевич! Мы просто хотим, чтобы она стала локомотивом экономического роста Украины.


– Но вы так и не ответили на мой вопрос... Если я попытаюсь восстановить силой порядок в Донбассе? Как вы отреагируете?


– Да никак, Василий Васильевич! Никак мы не будем реагировать, потому что вы, насколько я понимаю, на это никогда не пойдёте. Но если чисто гипотетически предположить... Давайте проиграем такой вариант, раз уж вам интересно. В этом случае автономная Республика Новороссия обращается к России с просьбой о приёме в состав страны, наш парламент оперативно принимает соответствующее решение. А вы знаете, с какой скоростью наш парламент может иногда принимать решения... И мы выдвигаемся для защиты нашей новой территории. Несколько танковых бригад... С заправщиками, транспортом и боезапасом... Отвлекаясь на подавление некоторого сопротивления украинских частей, учитывая время на восстановление коммуникаций, эти бригады смогут проходить километров тридцать в час. За световой день – километров триста получается. Вы сами можете взять карту с линейкой и подсчитать, через сколько дней мы окажемся под Киевом. Кстати, сам Киев можно взять раньше – дивизией ВДВ, например.


– Значит, возможность выхода из Украины Донбасса и южных областей останется постоянной угрозой для целостности нашего государства? Тем более, если такой выход будет поддержан Россией? Это похуже Крыма...


– Я бы не ставил вопрос так однозначно и жёстко, – сказал российский президент. – Ведь сейчас, особенно после наших договоренностей, у Новороссии нет никаких оснований для подобного решения. И, надеюсь, не появится в дальнейшем.


– Тогда зачем вам понадобилась вся эта затея с поворотом Днепра? – нахмурился Кандыба. – В качестве ещё одного рычага давления?


– Глупая затея, согласен, – опять улыбнулся российский президент. – Когда её озвучил наш парламентарий... Кондрашов, кажется. Кто-то из правительства пытался подсунуть мне проект отбора части стока Днепра. Честное слово, Василий Васильевич, я даже смотреть не стал. Что мне, больше делать нечего... Так что ни в какие видимые результаты эта затея не вылилась. Глупость – она и есть глупость.


– Наверное, я нарушаю какие-то правила, – сделал простецкое лицо Кандыба. – Не судите строго, я президент ещё неопытный. Как в армии говорили: молодой, необученный. Поэтому надеюсь, вы простите мои неудобные вопросы. Один из моих доверенных людей встречался в Сочи с высокопоставленными российскими чиновниками, которые показали ему некую аналитическую записку на серьёзном бланке с предложениями о строительстве на Днепре гидроузлов. Эти люди утверждали, что решение по проекту принято на самом высоком уровне. Вы можете это подтвердить или опровергнуть?


– У меня встречный вопрос, Василий Васильевич... Ваш доверенный не называл этих людей?


– Не называл. Но я понял, что он знает их давно – ещё по Москве, когда он здесь учился и работал.


– Обещаю, Василий Васильевич, я с этим разберусь. Однако сразу хочу повторить: ни о каких стройках на Днепре я решений не принимал.


– Наши спецслужбы выявили, что в Могилёвской области работали геодезисты из Москвы. Контора называется Москомархитектура. Вот их фамилии. 


Кандыба протянул листок.


– Вполне возможно, что они работают и сейчас.


– А вот это уже серьёзно! – сказал российский президент. – Это либо провокация с целью нас поссорить, либо...


Российский президент задумался.


– Либо грубая пропагандистская акция, – вздохнул Кандыба. – С целью взять меня за горло.


– Вот это больше похоже на правду. Как видите, и в России тоже есть любители... поиграть в дурачка за спиной начальства. Но такие игры уже переходят все границы дозволенного. Спасибо за информацию. Буду разбираться. Ещё раз, Василий Васильевич: не строили мы на Днепре ничего и строить не будем. Если только вы попросите помочь... А теперь мы готовы ответить на вопросы наших любознательных журналистов?


* * *


Пресс-конференцию по итогам рабочего визита президента Украины в Россию проводили там же, в подмосковной резиденции. В гостиной накрыли чай для десятка журналистов из ведущих газет и телеканалов. Кочкин чувствовал себя лишним на этом празднике жизни – люди вокруг оживлённо переговаривались, смеялись, вспоминали какие-то общие истории. Никто на Кочкина не обращал внимания, и поэтому, чтобы занять себя, он наливался чаем с маковыми баранками. Тем более что выехал из Царицына рано, боясь опоздать, и не успел позавтракать. Сидел он на самом конце стола, и его иногда толкали телевизионщики, которые шлялись по гостиной, как у себя дома, таская провода и треноги с аппаратурой. На другом конце стола тоже маялась какая-то неприкаянная личность в пиджаке и рубашке-вышиванке. Как понял Кочкин, это был единственный представитель украинского президентского пула.


Вдруг все встали. Вошли президенты, что-то на ходу договаривая. Российский поддержал коллегу, усаживая того в центре стола. И сам сел рядом, оглядел с прищуром общество.


– Садитесь, товарищи. Поскольку визит Василия Васильевича рабочий, то и мы решили обойтись без лишних церемоний, по-рабочему. И с вами пообщаемся, что называется, без галстуков, за рюмкой чая. Нет возражений? Ну и хорошо. Сначала о результатах наших переговоров...


Российский президент говорил недолго – перечислил вопросы, которые обсуждали, назвал сумму обещанных Украине кредитов и особо подчеркнул, что восстановление разрушенного войной народного хозяйства Новороссии – демонстрация братских отношений народов двух стран, которые после нескольких лет напряжённых отношений вновь выходят на траекторию мирного взаимовыгодного сотрудничества.


В том же духе высказался и украинский президент, поблагодарив руководство России за проявленную выдержку во время войны на юго-востоке и нынешнюю поддержку в восстановлении Донбасса.


– Вижу, вы уже подкрепились, – сказал журналистам российский президент. – Значит, есть силы на вопросы. Уступаю трибуну Дмитрию Сергеевичу.


Пресс-секретарь президента отставил чашку с чаем, вытер усы:


– Сделаем так... Вопросы будем задавать по кругу. Прошу только представляться. Я вас знаю, а наши гости... Начнём с Андрея.


Пресс-конференция покатилась по отлаженным рельсам. Кочкин записывал всё на диктофон и дублировал в блокноте. Так увлёкся, что не заметил, как и до него дошла очередь. Его потолкал в бок сосед – толстый бородатый парень.


– Николай Кочкин, – встал Кочкин. – Отдел политики газеты «Известия».


У российского президента поползли вверх брови, и он посмотрел на пресс-секретаря. Тот недоумённо пожал плечами.


– У меня вопрос к президенту Украины, – сказал Кочкин. – Ровно тридцать лет назад в нашей газете вышла небольшая статья о молодом кандидате наук из Днепропетровска, который стал лауреатом премии Ленинского комсомола за достижения в области металлургии. Вы помните такую статью, Василий Васильевич?


– Конечно, помню! – заулыбался Кандыба. – Я работал начальником смены, и  защищался, как говорится, не отходя от стана. Ребята прочитали статью в «Известиях» и потребовали магарыч. И мы почти всю ночь... Ну, сами понимаете. Так что статью я помню очень хорошо. И не потому, что... Тогда был Советский Союз, и обо мне прочитали не только на Украине. Меня нашли коллеги из Свердловска и предложили один очень хороший совместный проект. В общем, спасибо газете!


– В таком случае, – быстро ввинтился Кочкин, – не хотели бы вы, Василий Васильевич, дать интервью нашей газете? Встреча с читателями через тридцать лет... Жизненный путь от молодого учёного-металлурга до президента одной из крупнейших стран Европы.


– Это можно, – сказал Кандыба. – Мой помощник организует.


Тут же к Кочкину подошёл худенький паренёк в тонких очках:


– Я референт пана президента. Дайте вашу визитку.


– Нет у меня визитки, – смутился Кочкин. – Не заказал ещё.


Он написал в блокноте номера телефонов – редакционного и мобильного, аккуратно вывел имя и фамилию.


– Спасибо, – сказал паренёк. – Я обязательно свяжусь с вами.


На этом мероприятие закончилось. Кочкина задержал в дверях пресс-секретарь президента.


– Скажите, пожалуйста, как вы оказались в списке? – спросил он.


– Аристарх Савельевич Кочкарёв, наш внештатный обозреватель, кому-то позвонил и договорился. И сказал, что я могу ехать на конференцию – всё улажено.


– Тогда понятно, – улыбнулся пресс-секретарь. – Если подключается Аристарх... Передавайте ему привет! И вот что... У вашей газеты была отозвана аккредитация. Думаю, теперь её можно возобновить. Скажите начальству, пусть озаботится.


* * *


К вечеру картину удалось восстановить полностью. Или почти полностью. Президент вызвал директора ФСБ, рассказал о результатах своих разысканий и закончил так:


– Подготовьте проект указа на начальника Шестого управления. Подпишу, когда вернусь из Сочи. Пусть это будет ему сюрпризом. Чтобы не одному мне... сюрпризы ловить. Думаю, генералу его опыт пригодится в какой-нибудь частной структуре. Если в государственной так скучно. Исполнителей не трогать – они не виноваты. Более того, люди хорошо сработали, профессионально. Однако что прикажете делать с Орловым и его командой? Жду внятных предложений. Резоны понимаю, методы – нет. Только угомонили чужие НПО, а тут свои... Очень неспортивно заходят за спину! А я этого не люблю.


* * *


На следующий день Кочкин записал интервью. С Кандыбой они встречались в гостевой резиденции по Киевской дороге. Антураж (вот уж привязалось словечко!) был таким же, как и в подмосковной российского президента. Даже гостиная, где они пили чай и разговаривали, походила на ту, где Кочкин вчера впервые в жизни прикоснулся к высокой политике. Он приехал с подарком. Сразу после пресс-конференции двух президентов рассказал главному редактору о реакции Кандыбы на старую публикацию, и главный дал задание её разыскать. Ребята из отдела оформления оперативно нашли старую статью в российском газетном хранилище, отсканировали и завели в хорошую рамку.


– Повешу в рабочем кабинете, рядом с патентами и дипломами, – сказал Кочкину президент Украины. – Мы, хохлы, народ тщеславный. И потом, не про каждого из нашего политикума писала старейшая газета!


Поэтому разговор получился свободным и долгим. Оставшуюся часть дня Кочкин потратил на расшифровку записи и обработку. Поздно вечером отправил готовый текст референту Олегу, а потом позвонил главному редактору. Мол, всё в порядке, жду визы.


– Хорошо, – сказал главный. – Отдыхайте, Николай Афанасьевич, заслужили.


– Мне ещё надо отчёт сдать с пресс-конференции...


– Сдадите вместе с интервью. Поставим отчёт и подкрепим вашей беседой с украинским президентом. Отдадим полностью полосу. Останется место – доберём снимками.


Кочкин после разговора посидел на унылой кухне, походил по пустой чужой квартире с протёртыми обоями и достал телефон:


– Привет, Люська! Как у вас дела?


– Привет, Кочкин? А мы уже спать легли.


– Ну, спокойной ночи. Утром, как встанешь, начинай паковать вещи.


– Чего тут паковать... Что, масть попёрла?


– Ф-фу, как некрасиво, как некультурно... Учительница! Но вообще-то ты права, Люська! Наконец, попёрла масть. С работой всё срослось, жильё есть на первый случай. Так что собирайтесь. Будете готовы – свистни. Приеду, заберу.


– Ох, Кочкин... Опять куда-то ехать.


– Не куда-то, а в столицу нашей Родины! Всё, до связи. Жанку поцелуй!


Он вышел на балкон, подышал свежим воздухом, наблюдая, как заряды мелкого дождя вспыхивают в свете одинокого фонаря далеко внизу, у подъезда дома. Надо будет найти отделочников, подумал Кочкин. Обои переклеить хотя бы... И вслух сказал:


– Большое вам человеческое спасибо, Василий Васильевич! Чтобы я без вас делал...


 


41. Откуда взялись фашисты?


 


– Война с Польшей началась сразу после Переяславской Рады, в январе 1654 года, – сказал Никитин. – Как вы знаете, тогда украинское казачество решило перейти под власть русского царя. Сама война, применительно к нашим дням, стала поводом «наказать Россию». Так сказать, за референдум, который прошёл на присоединённых  территориях.


По нескольким слабым улыбкам Никитин понял, что ирония дошла до слушателей. Небольшая аудитория была почти полностью заполнена, и это поднимало рабочее настроение – профессор не любил читать в полупустых залах. 


– Война за Украину закончилась тем, что Россия по Андрусовскому перемирию 1667 года присоединила Киев с Левобережьем, Северские земли с Черниговом, а также Смоленск, – продолжал Никитин. – Первоначально Украина пользовалась большой степенью автономии. Во главе находился избранный на казачьей раде и утвержденный правительством гетман, осуществлявший верховное управление и суд с опорой на старшинскую раду. В городах существовало средневековое купеческое самоуправление по магдебургскому городскому праву в виде магистратов и ратуш во главе с бургомистрами. Крестьяне в селах выбирали войтов, то есть старшин, и лавников – присяжных заседателей.


Студенты активно записывали лекцию – зевающих и явно скучающих не наблюдалось. Большинство пользовалось диктофонами и планшетами, но несколько человек отдавали дань классическому способу: прилежно строчили в тетрадях. Кстати, в этом случае лучше запоминался и усваивался материал, и Никитин всегда отличал таких студентов.


– Однако постоянные схватки между искателями гетманской булавы, их метания между Россией, Польшей, Крымом и Османской империей, казацкие междоусобицы подталкивали Москву к ограничению гетманской власти. Предательство Мазепы в войне со Швецией вынудило Петра Первого назначать гетмана, а Екатерина Вторая окончательно ликвидировала особое административное устройство гетманства. Об этом поговорим подробно в следующий раз.


Никитин глянул на часы:


– У нас осталось несколько минут. Могу ответить не вопросы. Да, Синюкова, слушаю.


Поднялась полная девица с шапкой скрученных волос, с выступающими передними зубами и приметным носом.


– Вячеслав Алексеевич, а правда, что Анна Монс была... ну, не очень красивая?


Аудитория оживилась: Синюкову на курсе воспринимали, мягко говоря, неоднозначно.


– Не знаю, Синюкова, что и сказать, – вздохнул профессор. – Стандарты женской красоты в разное время были тоже разными. Кроме того, вопрос не по существу. Мы изучаем историю Украины. Но если вам так интересно... Почитайте роман Алексея Толстого. Он писал о Монс довольно подробно. Ещё вопросы? Легенченко...


Встал малорослый сутулый парень, стриженный наголо. И запинаясь, тихо спросил:


– Скажите, Вячеслав Алексеевич… откуда на Украине взялись фашисты?


– Об этом нужно долго рассказывать, – мягко сказал Никитин. – Потерпите, Легенченко... Когда начнём изучать новую и новейшую историю Украины, обязательно поговорим на эту тему.


В машине, по дороге в Государственную Думу, Никитин вдруг вспомнил этот вопрос и этого сутулого печального парня.


– Как ты думаешь, Михаил, – спросил он водителя, – откуда на Украине взялись фашисты?


– Вам лучше знать, – пожал плечами Михаил. – Вы ведь профессор, а не я. Но если по-простому... Любая гниль, любая грязь тогда заводятся, когда в доме долго не убирают.


 


42. Не звоните, не пишите!


 


– Очень больно? – участливо спросил Кандыба. – Тогда печенье не предлагаю... Зубы – дело наживное. Я уже лет десять с бюгелем хожу. Привык. Но говорить-то хоть можешь?


– Говорить могу, – кивнул Приходько. – И со слухом всё в порядке, Василий Васильевич.


– Тогда слушай...


Они снова сидели впереговорной, и на столе стоял чайный прибор с обязательным изюмом. Кандыба несколько минут рассказывал о переговорах с российским президентом, с улыбкой вспомнил интервью для «Известий», показал статью в рамке и в заключение сказал:


– А с поворотом Днепра, Фёдор Андреевич, надули нас. Просто на голубом глазу. Никаких проектов и близко не было.


– Я же сам видел, Василий Васильевич! На правительственном бланке, с грифом «Совершенно секретно». Назывался документ, правда, аналитической запиской, а не проектом, но это сути не меняет. Там были предложения, объёмы, суммы! Я записку два раза прочитал и почти наизусть выучил. Это невозможно выдумать.


– Удивляюсь, Фёдор Андреевич... Что значит, невозможно выдумать? Вспомни, как ты сам в своё время фантазию напрягал. Значит, нашлись на нашу голову артисты, которые тоже хорошо выступили. Просто сейчас в тебе обида говорит: переиграли! Не так?


– Возможно, – подумав, сказал Приходько. – Переиграли... Но ведь кто переиграл, Василий Васильевич! Друзья, однокашники. Мы с ними последний кусок хлеба делили. Тридцать лет дружим!


– Значит, сегодня у них кусок хлеба такой большой и такой мягкий, что делиться ни с кем не хотят. Время идёт, люди меняются. Одни умнеют, другие глупеют. А третьи – ссучиваются.


– Вот это точно, – кивнул политолог. – Именно – ссучиваются.


В дверях возник Олежек:


– Извините... Василий Васильевич, там послиха, госпожа Мортимер, звонит.


– Понятно, – поднялся Кандыба. – Пойду, доложусь. Отчитаюсь...


– Интересно, что вы ей скажете? – через силу улыбнулся Приходько.


– Я хоть и не политолог, – развёл руками украинский президент, – однако тоже хватает фантазии. Скажу то, что она хочет услышать.


– А сами включите правый поворот?


– Есть ещё и левый... Ладно, Фёдор Андреевич, отдыхай. Как подживёт твой главный инструмент – позвони Олежке. Он свяжет с моим стоматологом.


 


* * *


Домой политолог ехал медленно и осторожно – из-за правой руки. И весь довольно длинный путь думал, вспоминал, проигрывал варианты. И уже перед домом окончательно признался самому себе: он выступил в роли именно той самой картонной дурилки, о которой упоминал Кандыба в первом разговоре после возвращение Приходько с посиделок в Сочи. Обиднее всего, что это сделали друзья. Его грубо и без всяких угрызений совести предали, подставили, разыграли. Да ещё и деньги заплатили.


Он остановил машину перед подъездом, отметив по привычке, что машина СБУ тоже аккуратно припарковалась неподалёку – значит, от самой Банковой вели. Достал мобильник, вызвал знакомый номер.


– Привет, Сергей Александрович! Хочу доложить, что деньги твои не трогал. Можешь передать дьячку этому… Вельяминову, чтобы закрыл счёт. И больше не звоните мне, суки, и не пишите! Как слышишь?


Короткие гудки были ему ответом.


43. Героям слава...


Глава СБУ Украины смотрел из окна своего просторного, строго обставленного кабинета во внутренний двор, по которому ветер носил редкие жёлтые листья. За листьями лениво гонялся увалень в форме. Догонит, забросит метлой в совок и озирается. А листья из совка под порывом ветра снова разбегаются по серому асфальту.


Вот так и у нас, меланхолично подумал генерал Мамаев, догоняем, сажаем, а потом приходится выпускать. Президент Кандыба требует соблюдать права человека. Суды не могут отказать президенту в такой малости и принимают к рассмотрению только те дела, где нет вопросов к доказательной базе.
И адвокатишки уловили ветер, почувствовали свободу. Правозащитники оборзели. Подавай им прозрачность и подконтрольность деятельности спецслужб... Где это видано – СБУ должна отчитываться за каждый шаг перед этим крикливым обезьяньим стадом, перед Радой? Пусть сначала научатся слушать – хотя бы друг друга. СБУ вам не майдан! С другой стороны, усмехнулся Мамаев, без такого либерального настроения в обществе трудно было бы спустить на тормозах расследование мятежа в Ивано-Франковске, когда в числе подозреваемых оказались некоторые старые сподвижники генерала.


Звякнул сигнал внутреннего вызова, и Мамаев подошёл к селектору.


– Городской звонок, Иван Ильич, – доложили из приёмной. – Мужчина. Представился вашим двоюродным братом с хутора Матыра. Или Мастыра, я не понял, извините.


У меня нет и не было двоюродных братьев, хотел сказать генерал, но когда услышал название хутора, дрогнул палец на кнопке селектора. Конечно же, Мастёра... В этом хуторе на берегу Кременчугского водохранилища жили родственники Мамаева, и он много лет назад ездил к ним на рыбалку. Вместе с сокурсником Стасом. Хорошие были рассветы над тихой большой водой. Хорошие были времена...


– Соединяй, – сказал Мамаев.


– Здравствуй, брат, – донеслось из трубки. – Как сам, как работа?


– Твоими молитвами, брат... Можно было и на мобильник позвонить.


– Можно, да не смог. Долго рассказывать. Надо бы повидаться.


– Через час буду... Ну, там где мы в последний раз обедали. Успеешь?


– Конечно. Я из соседнего двора и звоню. Жду.


Генерал покопался в сейфе, достал пистолет, побаюкал в жилистых лапах и отправил на место. А солидную пачку валюты в прозрачной упаковке бросил в старый портфель, который вынул из того же сейфа. Следом отправился и клетчатый зонтик.


Затем Мамаев вызвал приёмную:


– Петро, перенеси совещание... ну, на семнадцать ноль-ноль.


– Хорошо, Иван Ильич. Обед когда подавать?


– В другом месте пообедаю. Если кто-то будет спрашивать... в том числе и президент – я отъехал по личным делам. В экстренных случаях – на связи.


– Слушаюсь, Иван Ильич. Сейчас предупрежу гараж.


– Не надо, Петро. Сам поведу...


 


* * *


Выбрался на Владимирскую, свернул на Прорезную. На этой улице брусчатку повыковыривали в своё время труженики майдана, и теперь её почти восстановили. Но ухабов хватало до сих пор. Мамаев бросил серый «пежо» в тихом дворе на Прорезной, недалеко от приметной детской площадки, и двинулся мимо метростанции «Крещатик» дворами к Ольгинской улице, меняя темп, останавливаясь и постоянно проверяясь. Старый, но надёжный приём не был проявлением паранойи – для Мамаева слишком важна была будущая встреча, чтобы допустить хоть ничтожную возможность засветиться. Мало кто мог узнать главу грозного ведомства в сутулом длинном мужике, обряженном в старые солдатские штаны и выгоревшую серую ветровку. От редкого дождя генерала прикрывал клетчатый зонтик со сломанной спицей. Потёртый портфель на ремне довершал портрет. Конечно, не бомж, но и не буржуй какой-нибудь – немолодой горожанин, давно не ждущий от жизни больших пряников.


Окончательно удостоверившись, что внимательных чужих глаз рядом нет, Мамаев свернул с горбатой Ольгинской на почти прямую Институтскую, заставленную невысокими массивными домами в три-четыре этажа. Не доходя до Кловского спуска, генерал резко свернул в Крепостной переулок и вышел на улицу Грушевского. Двинулся вдоль низенькой чугунной ограды Городского парка в сторону Арсенальной. Деревья почти все пожелтели, кусты поредели, и кое-где сквозь пролысины в насаждениях виднелись дорожки – почти у набережной. Здесь Мамаев когда-то бегал по утрам – совсем молодой, полный честолюбивых надежд офицер Печерского районного управления комитета государственной безопасности. Здоровье нагуливал... Нагулял – до сих пор двухпудовую гирю двадцать раз поднимает. И что дальше?


С Арсенальной свернул на улицу Мазепы, которую помнил ещё как улицу Январского восстания. В глубине её стоял четырёхэтажный старый особняк, выкрашенный облупившейся голубенькой краской. К нему не так давно пристроили восьмиэтажный кирпичный дом, оставив на уровне первого и второго этажей узкий проезд. Через эту подворотню можно было попасть в тихий зелёный двор. Что Мамаев и сделал, предварительно осмотревшись. В новом доме он держал личную конспиративную квартиру, о которой не знал никто. Соседям сказал, что квартиру купил по поручению друга, бизнесмена, который живёт в Соединённых Штатах. Поэтому редкие инспекционные визиты Мамаева на улицу Мазепы у жильцов дома вопросов не вызывали.


Генерал постоял под деревом, не упуская из виду подворотню. Когда там показалась знакомая фигура, Мамаев вошёл в подъезд. Поднимаясь на третий этаж, он слышал позади торопливые шаги.


Открыл два крепких замка, подождал гостя и тут же захлопнул мощную дверь.


– Ну, здорово, Дорош!


– Привет, Мамай!


Генерал бросил мокрый зонтик и портфель под вешалку, переобулся в тапки, достал такие же Дорошу, и они оправились на кухню.


– Всё такой же аккуратист, – усмехнулся Дорош, разглядывая тапки.


– У меня тут убираться некому, – сказал Мамаев, доставая из холодильника бутылку немировской перцовки и упаковку твёрдого сыра.


Дорош снял светлую курточку, запятнанную потёками дождя, и пристроил на стуле. Невысокий, чуть располневший, с волнистой светлой шевелюрой Дорош напоминал работника умственного труда – то ли художника, то ли журналиста. Впечатление усиливали очки в тонкой стальной оправе.


Генерал нарезал сыру, налил перцовки в толстые тяжёлые стопки:


– Со свиданьем... А теперь рассказывай. Почему на городской звонил?


– Потому, Мамай, что год назад уходил второпях. Документы сжёг, мобильники утопил. Чтобы никого не подставлять. Поэтому, как только сегодня приехал в Киев, нашёл городской телефон твоей весёлой конторы. Примерно, так.


– Откуда приехал?


– Из города Еленя-Гура. Да, разрешите представиться: гражданин Польши Стах Дорошевски, этнический украинец. Небольшая автомастерская, три работника. Домик, садик, счёт в банке. Не женат. Правда, хозяйство ведёт экономка. Тоже этническая украинка. Зовут Катаржина. Ничего не напоминает?


– А ты наглец, брат! – засмеялся Мамаев. – Ты и Катрю умудрился в Польшу перетащить?


– Не в Киеве же было её бросать, бедную Катрю... – вздохнул Дорош. – Не сразу, конечно. Сначала она уехала в Австрию, а оттуда уже ко мне. И что тут наглого?


– Фамилию с именем почти не менял, вот что. Как ты через границу шляешься? Твоя рожа, думаю, на всех пунктах пропуска до сих пор висит.


– Так то ж рожа известного радикала, вождя правых и прочее... А я к нему никакого отношения не имею. Ну, может быть, есть чуть-чуть внешнее сходство... И потом. Когда радикал Дорош резал колорадов, скромный польский бизнесмен Дорошевски уже сидел в Елене-Гуре. И если что-то резал, так только сало под выборову. Это зафиксировано во всех документах.


– Зафиксировано, что ты сало резал? – опять засмеялся Мамаев, разливая водку.


– Нет, что я в Елене-Гуре много лет жил, поживал и добра наживал. Наши польские друзья на совесть поработали.


– Мы их отблагодарим, – сказал Мамаев и подмигнул. – Потом... Когда выкинем с Банковой нынешних любителей сала и москалей.


– Вот потому я и приехал, – сказал Дорош, поднимая стопку. – Пока всё притихло и устаканилось, надо начинать подготовку нового майдана. У нас, дружище, к сожалению, времени остаётся немного. В конце ноября гусыню Мортимер сменит Роджер Чемберлен.


– Тот самый? Ястреб Чемберлен?


– Тот самый. Это будет настоящее шило в заднице Москвы. Дадим дядюшке Роджеру распаковать чемоданы и начнём новый майдан. Иначе нас опередят хлопцы из районной самодеятельности. Тогда будет трудно строить эту маргинальную шатию. Признаться, я с большой тревогой слушал новости из Ивано-Франковска. Если бы Кандыба придавил этот муравейник... Мы надолго остались бы без расходного материала.


– Я это предусмотрел, – сказал Мамаев. – И вывел из-под удара нужных людей. Они смогут подготовить... новый расходный материал.


– Мы учли прошлые уроки, – продолжал Дорош. –  Теперь никаких погромов, коктейлей Молотова и расстрелов милиции. Никаких маргиналов! Только интеллигентная киевская публика, доведённая до отчаяния нынешним курсом Кандыбы. Пусть увидит Европа, как сопротивляется промосковскому ставленнику обнищавший цвет украинской нации. Обнищавший, подчеркнём, в результате его близорукой политики.


– Это правильно, – кивнул Мамаев. – А Кандыба никаких уроков не усвоит, ручаюсь. Он будет гундеть о правах человека, о свободе мнений и выражать готовность к любым переговорам с протестующими... Уверен, на силовой разгон майдана не пойдёт. Поэтому мне опять придётся пострелять.


– Тогда давай выпьем за твою меткость, дружище!


– Я в том смысле, что стрелять будут мои спецы. Одного, кстати, на днях вынул из лап коллег, белорусских чекистов. Он с напарником ездил в Могилёв по моему заданию. Кое-что проверить. И подтвердил одну информацию. Представь себе, русские собрались строить под Могилёвом водохранилище.


– Они что, с ума сошли?


– От русских всего можно ожидать. Но не в них дело. Я к тому, что этого спеца сумел вытащить. А вот напарника белорусы передали москалям. Он у них в Чечне крепко напылил. Очень ценный кадр... Так что давай выпьем за упокой его души. И за то, чтобы у нас меньше было безвозвратных потерь.


– Согласен. Слава Украине!


– Героям слава! – отозвался глава СБУ.


 


44. Слова и смыслы


 


– «Водяной» проект мы полностью закрываем, – сказал Мещанинов. –  Все задания отзываем. Шеф не очень доволен тем, как это сделано. Но виновных искать не будем.


– Ещё чего не хватало, – усмехнулся Орлов. – Если искать виновных, то искалки не хватит... Однако, Сергей Александрович, я очень надеюсь, что финансовые обязательства по проекту будут выполнены полностью. Мы не виноваты, что форс-мажор и всё такое...


– Конечно, – кивнул Мещанинов. – Можешь не сомневаться, Павел Лаврентьевич. Последний транш переведут буквально сегодня. А по новому проекту... Ларин пока кочевряжится, не хочет раскошеливаться, олигарх наш строительный. Не понимает пока, что без нашей поддержки ему бы такой мощной площадки не видать. Придётся на пальцах объяснить. Возьми это на себя, Павел Лаврентьевич. У тебя подобная разъяснительная работа лучше получается. Договорились? Вот и славно.


Он достал сигареты, подошёл к окну и распахнул форточку. Влажный ветер с каплями дождя зашевелил тяжёлые шторы.


– Ну и погодка! – пробормотал Мещанинов. – В такое время лучше сидеть в Сочи.


– Или в Крыму, – согласился Орлов. – А тебе надо ехать в Ригу...


– В Ригу, – вздохнул Мещанинов. – Разин уже нацелился куда-нибудь?


– На Киев нацелился. Удачно совпало – Приходько сам в гости пригласил. Оказывается, местная нацистская гопота его избила.


– Вот и побудительный мотив, – улыбнулся Мещанинов. – Как говорится, не было бы счастья... Однако Приходько надо снимать с пробега. Оборзел товарищ... Звонил, хамил. Дошло, вероятно, как его красиво использовали. Так что с женой Приходько не контачим. Будем искать в Киеве кого-то другого. Ладно, полетел я. Сегодня должны визу сделать...


Едва за Мещаниновым закрылась дверь, появился Разин.


– Вызывал?


– Садись, братишка, – неожиданно мягко сказал Орлов. – Чаю хочешь? Или чего покрепче? Если в разумных дозах – я не возражаю.


Разин, набычившись, некоторое время разглядывал брата, вольготно развалившегося за столом. Потом уселся напротив.


– Что молчишь? – спросил Орлов, подтыкая чубуком трубки кончики усов.


– Ищу скрытый смысл в твоих словах.


– А не надо искать, брат. Слова служат для выражения мыслей. Чем прямее слова, тем яснее мысли.


– Не скажи. Я тут на лестнице Мещанинова встретил... Он меня буквально поздравил с тем, что «водяной» проект закрыт. Вот теперь и думаю: есть ли смысл в таких поздравлениях? И вообще – был ли смысл в самом проекте?


– А ты спроси у пана Кандыбы.


– Да уж, – усмехнулся Разин. – Развели мы пана, конкретно развели. Причём развели, как последние лохотронщики. На голимое фу-фу.


– Иногда ты переходишь грани, – поморщился Орлов. – Не хочу сказать, приличия...


– Не хочешь – не говори, – перебил Разин. – Тем более, о приличиях.


– Я к тому, – терпеливо продолжил Орлов, – что работнику солидного фонда, писателю, негоже так выражаться. Особенно, на публике. Если не думаешь о собственном реноме, подумай об имидже фонда.


– Согласен, – сказал Разин.


– С чем?


– С твоим предложением. Чаю, пожалуй, выпью. Только скажи Елизавете, чтобы сахару положила побольше. А то она вечно жмётся, как будто из собственной сахарницы...


Орлов вздохнул и потянулся к селектору. Они молча дождались чаю, и ещё несколько минут слушали шум дождя за окном.


– Вот так на даче... – сказал вдруг Орлов. – Помнишь? За окном дождь, а у нас тепло и светло. Гости... Мама пирог несёт!


– Помню, – кивнул Разин. – Гости у нас часто собирались – папины сослуживцы, такие же ухорезы. Как-то я подслушал анекдот... Лет тринадцать-четырнадцать мне было. То есть смысл некоторых слов уже хорошо понимал. Вот анекдот. После всемирного потопа на земле осталось только два человека – судья и мелкий карманник. Как полагаете, гражданин судья, сказал карманник, а не открыть ли нам прения сторон? Защёлкни хавальник, шестерня, сказал судья. Не то в бубен вмажу. Отцовы гости буквально скисли от смеха. Кто-то повторил: не то в бубен вмажу! И опять все заржали. Смысл анекдота понял гораздо позже, уже в университете. Но мне почему-то не было смешно.


– Вот и мне не смешно, – сказал Орлов. – Причём никто не может меня упрекнуть в отсутствии чувства юмора. Плоский анекдотец. Или так сказывается межпоколенческий разрыв? Кстати, о юморе. Я прочитал твоё якобы юмористическое сочинение в «Литературе и жизни». Борщов подсунул, не суди его строго. Я тоже не понял: что ты хотел сказать этой страшилкой?


– Ну-у, брат, – протянул Разин, поднимаясь. – Если ещё всем объяснять смысл литературного произведения...


– То есть ты совершенно уверен, что это – литературное произведение? – ухмыльнулся Орлов. – Допустим. Так что ты хотел сказать?


– Что хотел, то и сказал. Имеющий уши да услышит. Ладно, Паша, мне ещё собраться надо – вечером в Киев лечу.


– Хорошо, что напомнил... Не надо лететь в Киев. Не надо встречаться с Приходько. Это материал отработанный. 


– Материал? – спросил Разин. – Интересные ты находишь слова. Очень интересные... А ещё о смыслах рассуждаешь, Паша!


 


45. Злобно и весело


 


Кочкин любовался публикацией: главный редактор сдержал слово  – действительно, дали полосу, да ещё и на соседнюю залезли двумя колонками. Сначала шло интервью с Кандыбой – официальный снимок украинского президента Кочкину дал референт Олег. На целом диске портрет записали. Кандыба на фоне жовто-блакитного флага выглядел замечательно – здоровенный добродушный дядька в рубашке-вышиванке. Для полноты образа не хватало только соломенного брыля и глиняной трубки.


Следом за интервью шёл отчёт с пресс-конференции. Кочкин тоже удостоился портрета, хоть и мелкого. «Наш специальный корреспондент, редактор отдела политики...». Красота!


Когда Кочкин начал в третий раз перечитывать публикацию, звякнул на столе городской телефон.


– Здорово, Николай! Это Кочкарёв беспокоит. Напротив твоих окон стоит кафушка. Спускайся, я за третьим столиком.


* * *


– Я ваш должник, Аристарх Савельевич, – с улыбкой сказал Кочкин, усаживаясь напротив Кочкарёва. – Что пить будем?


– Кофе, Николай, только кофе. От водки или, скажем, от коньяка у меня просто болит голова. А после вина – метеоризмы. И вообще, я тебя вытащил совсем для другого дела. Вот, почитай пока...


Несколько минут Кочкин листал документы, которые Кочкарёв вынул из замызганной бумажной папочки с обмахрившимися завязками. Потом с изумлением поднял глаза на старика:


– Это не фантастика, Аристарх Савельевич?


– Нет, Николай. Это реальная политика, на которой ушлые и беспринципные люди зарабатывают неплохие деньги. Отдаю тебе все материалы и в любой момент готов помочь – хоть советом, хоть нужным контактом.


Кочкин допил кофе, вытер губы, огляделся. В полдень это кафе на Тверской, стоящее прямо у входа в издательский комплекс «Известий», было полно. Кочкарёва здесь, должно быть, хорошо знали. Во-первых, за столик больше никого не подсаживали, во-вторых, едва старик заказал кофе с какими-то шанежками, официант метнулся мухой и тут же всё принёс.


– Ну, Николай, что думаешь обо всём этом скотстве?


– Убойный материал, – задумчиво сказал Кочкин. – За спиной президента некие силы пытаются вести собственную внешнюю политику. Причём на самом больном до сих пор направлении. Это очень серьёзно.


– Вот и я о том же. Нужна большая публикация. Орлов в своём непотопляемом фонде засиделся и заигрался. Он потерял чувство реальности и даже не понимает, что сейчас на него пойдёт большая волна. А когда поймёт, то первым делом подумает, что выплывет. Однако вот тут мы его и притопим! Без всякого сожаления, замечу в скобках. Это такая мразь, доложу...


– Видать, Аристарх Савельевич, он вам крепко насолил?


– И не только мне. Скажу, как родному, Николай... Твой главный тоже спит и видит, как окунает Орлова башкой в унитаз. Давно, ещё в советские времена... В общем, Орлов сломал ему карьеру. Правда, в новые времена главный приподнялся. А поезд-то ушёл... Ладно, не об этом. До поры нашего фигуранта трогать было нельзя. Его и сейчас, в общем, трогать опасно. Слишком много людей из его рук кормится... Над ним сидит, например, один пожилой академик, номинальный глава фонда. Человек настолько же бесполезный, насколько и безвредный. Этот всегда отмазывал Орлова. Но сейчас, убеждён, не станет. Много лет выполняет разнообразные заказы Орлова и глава думской фракции Кондрашов. По моим наблюдениям, он с радостью освободился бы от опеки Орлова. Буду думать, как его к этому подвести. Но в целом, повторяю, Орлов пока опасен – слишком много он знает о скелетах в шкафах нашего политического бомонда.


– Значит, толкаете меня на самоубийство, Аристарх Савельевич? А я только жене скомандовал собирать манатки для переезда в Москву. Наверное, надо дать отбой...


– А кто сказал, Николай, что публикация пойдёт за твоей подписью? Я ещё из ума не выжил... Обставим всё в лучшем виде. Подпишусь сам. Мне уже нечего терять, кроме вставных зубов и геморроя. Внешне всё будет выглядеть нормально: старый пень дождался своего часа. Орлов так и поймёт. А ты – сбоку. В Москве недавно, обстановкой не владеешь. Ну, принёс материал заслуженный журналист. И ты – со всем почтением. Однако, Николай, тут нужно сильное молодое перо. Я, к сожалению, не смогу написать злобно и весело. Только злобно. А этого деятеля нужно не только выставить к позорному столбу, но и высмеять за потуги изображать из себя государственную персону. Так что пиши. С главным я сам утрясу. Листочки-то не потеряй!


Кочкин прихватил папочку, пожал руку старику и пошёл к себе. Документы он нёс осторожно и бережно. Не потому, что боялся потерять – ему казалось, что в папочке тикает взрывной механизм. Давно такого ощущения не было – с первой Чеченской. Кочкин думал, что он давно завязал с любой войной. Оказывается, война не спрашивает. Просто приходит – и тикает...


Первым делом, как вернулся в редакцию, отсканировал документы и записал цифровые копии на отдельную флэшку. А оригиналы в папочке спрятал в древний сейф, который от предшественника достался. Да ещё и старыми подшивками завалил. Бережёного Бог бережет – самая сапёрская поговорка.


46. История возвращается в точку исхода


По железной крыше веранды барабанил дождь. Сгущались сумерки. Наползающая мгла за окном контрастировала с тёплым мягким светом над большим столом, за которым сидели Голицын, Орлов и Разин. Хозяин дачи щеголял в зелёном армейском свитере и джинсах, прикрытых чёрным передником – он кашеварил, потому что жена с дочерями уже вернулись в московскую квартиру. Голицын не изменял дресс-коду: синий костюм с галстуком словно стал второй кожей. Разин тоже не изменял своему дресс-коду – что попалось под руку, то и напялил. Лишь бы было удобно и тепло.


Меню Орлова не отличалось разнообразием – горка жареного мяса, овощи и коньяк. Только зелёный чай, в отличие от летних деньков, вице-президент фонда подавал горячим.


Орлов разложил мясо по тарелкам и поднял рюмку:


– Давайте выпьем за успех нашего дела. Мы хорошо поработали.


Несколько минут маленькое общество жевало. Потом Голицын отложил вилку:


– Я бы не стал так категорически нажимать на то, что мы хорошо поработали, Павел Лаврентьевич. Хорошая работа – когда нет щепок, а лишь ровная стружка. Одна из этих щепок побеспокоила... Ну, сами понимаете, кого побеспокоила. Он теперь ходит и прикидывает, кому её воткнуть.


Орлов нахмурился, потянулся за бутылкой:


– Говорил я в своё время, да меня не послушали... Его надо было после первого срока отставлять! Разгрёб, как бульдозер, навоз после конюшни Бори – и спасибо, и в архив... Нет же! Кому-то пришла в голову светлая идея, что он из благодарности станет ручным.


– Я сразу понял, что такие надежды безосновательны, – усмехнулся Голицын. – Знаешь, Павел Лаврентьевич, когда я это понял? Когда он озвучил свою программу из трёх посланий олигархам. Помнишь? Первое: платите налоги и проявляйте социальную ответственность. Второе: федеральная политика – дело Кремля. Третье: среди олигархов святых нет. Все они были назначены прошлой властью. А потому могут быть и уволены, если проигнорируют первое и второе послания. Где сейчас те, кто проигнорировал, мы с вами хорошо знаем.


– Да ну вас, – зевнул Разин. – Скучно с вами, даже выпить по-людски не можете. Поболтайте тут, а я пойду, покурю на свежем воздухе.


Он достал сигареты и встал из-за стола. Но выйти не успел. Дверь с треском распахнулась, и вместе с шумом дождя и запахами мокрой хвои ввалился Мещанинов. Зонтик не пролезал в дверь, и он отшвырнул его на крыльцо. 


– Празднуете? – спросил он, не поздоровавшись.


– Ты же в Риге! – удивился Орлов.


– Вынужден был срочно вернуться. Позвонили добрые люди... А ты, Голицын, ещё ничего не знаешь? Вот такие у нас, Павел Лаврентьевич, глаза и уши возле первого тела. У меня пренеприятное известие: к нам едет ревизор!


– Это цитата из новой постановки, ты, театрал? – спросил Голицын.


– Нет, Жора, не цитата! В твой фонд, Павел Лаврентьевич, завтра приезжают товарищи из Счётной палаты. И отдельный ревизор – из городской прокуратуры. А ты Разин, чего стоишь! Бери ручку, тащи бумагу. Будем отчёт сочинять, прикрывать филейные части.


– О чём хоть отчёт?


– Ну, предположим, о проведении специальной пиар-акции, направленной на...


Мещанинов задумался.


– Ты придумай, куда направленной, – посоветовал Разин и кивнул брату. – Поеду я, Паша... Пока доберусь – вот и полночь.


– Я думал, ты останешься, – сумрачно сказал Орлов.


– Слишком тут пахнет... жареным, – засмеялся Разин. – А у меня аллергия на такие запахи.


Он ушёл в темноту и дождь.


– Ты чего всполошился, Сергей Александрович? – спросил Орлов. – Мало ли у нас было проверяльщиков... Финансы в полном порядке. А с проектом... Ну, перестарались, переусердствовали. Так это от большого рвения, от... Как ты там говорил, Голицын? От понятного гражданского беспокойства, от душевной боли за авторитет страны. Побегают, пошумят, потычут палкой в муравейник... И через неделю все о нас забудут. Потому что жизнь идёт, и с ней не поспоришь. Случилось очередное наводнение, упал очередной самолёт, одна радикальная группировка расхренячила другую, менее радикальную. Шум на весь мир. А тут ещё в тундре заметили живого мамонтёнка... И так далее. Давайте выпьем за короткую память человечества. Без этого жизнь на нашей маленькой сумасшедшей планете была бы просто невозможна!


* * *


Пока дошёл до остановки на шоссе, промок и продрог. Поэтому в тёплом пустом автобусе его сморило. Удивительно, но он даже сон видел: будто мама несёт ему вареники с творогом и луком...


– Эй, друг! – растолкал его на конечной остановке водитель. – Просыпайся, приехали.


Разин выглянул в окно – напротив светил знакомый вход в станцию метро. Точно – приехали...


г. Москва 

К списку номеров журнала «ДОН» | К содержанию номера