Оглядка. Новые стихи

 

Виктор Альфредович Куллэ (р.1962) — поэт, переводчик, литературовед, сценарист. Учился в Ленинградском институте точной механики и оптики (не окончил). Работал слесарем, редактором многотиражки, отслужил в армии. В 1986 поступил в Литературный институт им. А.М.Горького, потом окончил аспирантуру Литинститута. Кандидат филологических наук. В 1996 году защитил первую в России диссертацию, посвященную поэзии Иосифа Бродского.

Автор книг стихотворений «Палимпсест» (Москва, 2001); «Всё всерьёз» (Владивосток, 2011).

Составитель альманаха «Латинский квартал» (1991), антологии «Филологическая школа» (2006).

Редактор и составитель прижизненного сборника Иосифа Бродского «Бог сохраняет всё» (1992) и многих других его изданий. Автор комментариев к «Сочинениям Иосифа Бродского» (1996–2007).

Автор сценариев фильмов о Марине Цветаевой, Михаиле Ломоносове, Александре Грибоедове, Владимире Варшавском и др.

Лауреат премий журналов «Новый мир» (2006) и «Иностранная литература» (2013), итальянской премии “Lerici Pea Mosca” (2009). Член Российского ПЕН-клуба и Союза писателей Москвы.

 

* * *

 

На излёте Страстной сам себе

став смешон как бездарная пьеса,

озадачься: а вдруг это бес?

Скушновато без беса.

 

Не надменна твоя нищета —

но, пожалуй, потешна.

Впрямь собравшись платить по счетам,

утешай себя тем, что

 

каждый звук, что стремился извлечь,

подчинён золотому сеченью.

Оттого и возвышенна речь,

что она не рифмуется с чернью.

 

Сядь под старость поближе к огню,

вспомни тех, для кого ещё дорог.

По чуть-чуть. Я уже не ценю

искушающий морок.

 

 

 

ГОЛГОФА

 

Наступленье нижнего астрала

происходит, как в дурном кино.

Ангельская армия устала,

а покорным смертным всё одно —

 

им бы для начала жизни просто…

Но восстал, и превратился в миф

кроткий смертник небольшого роста,

ход Истории переломив.

 

 

 

ИКОНОКЛАСТ

 

Выключателем щёлкнешь — и будет Тьма.

Но обратно — да будет Свет! —

не рискуй. Ибо Господу задарма

уподобиться — гаже нет.

 

Тот, подобьем Чьим себя возомнил,

обращается в псевдоним,

обрастая чертами творений земных —

бо иначе невнятен им.

 

Не уверен, что это смертельный грех,

знаю только, что смертный стыд —

отягчать Его ношу чертами всех,

кто когда-то сказал «прости».

 

Ибо вера есть мужество, а не торг.

Оттого-то так и хитрим,

что не верим найти понимание в Том,

Кто с тобой несоизмерим.

 

Внятный облик Неведомому придать —

то есть в раны вложить персты —

то же самое, что Его предать

и уверенным быть: простит.

 

Грозный Старец, Страдалец и Голубок —

страшно в То, что за Вами, смотреть…

Не тянись к выключателю — видит Бог,

может лампочка перегореть.

 

 

 

* * *

 

Судьба выбрасывает дубли —

молчи, покорствуй и седей.

Ты подсказал бы рифму: Дубельт —

но я страшусь таких судеб.

 

Когда, зеницы отверзая,

придут свобода и покой,

чтоб под колёса порскнул заяц,

Господней посланный рукой, —

 

повороти коляску с Богом.

Пусть речь тверда, но плоть слаба.

Покойся с миром — ты свободен

от всех. И даже от себя.

 

 

 

ПАМЯТЬ

 

Я отомру — и вновь почую

привычное: иных уж нет.

У памяти свои причуды,

свой беспощадный этикет.

 

Припоминать — что в небо падать,

под власть бесчеловечных звёзд.

Вот Бродский полагал, что память,

как ящерка, теряет хвост.

 

Не помнить — для души дешевле,

но я, наверное, дурной,

поскольку души всех ушедших

всегда со мной.

 

Средь недовоплощённых звуков

они над головой парят.

Опять приснился Генка Жуков —

уже который раз подряд.

 

Послушай, мне уже недолго

до предсказуемой черты,

где отступлюсь от чувства долга —

как ускользнул от блага ты.

 

Мы оба воплотились в слово,

в его начальный перегной.

Какого чёрта снится снова:

отгородившийся спиной,

 

я мучаю клавиатуру,

пытаясь сладить со статьёй,

а ты сосёшь свою тинктуру —

боярышниковый настой?

 

О чём-то недолопотали,

и вот — зовёшь издалека,

хотя всё явственней детали.

Не мучай, отпусти пока.

 

 

 

ИГРА

 

Какая старая пластинка!

Чуть заедающий винил.

Полусмешно и полустыдно

того, кем я когда-то был.

 

Любовь, обрушившись, сминает

всё лишнее. А лишним всё

становится, когда — сквозь сон —

тобой любимая играет.

 

Концерт, тусовка, светский раут —

на деле просто мишура.

Любимая тобой играет,

но как божественна Игра!

 

Как будто нежная игла

кружит по краешку винила…

Увы, прислушаться пора

чем это было. Вправду — было?

 

Возможно, что-то и витало,

водило кончиком пера,

но вскорости пришла Игра

и чувств — не стало.

 

Винил, уютно мне шипевший,

сменился музыкой иной.

В конце концов, я был лишь пешкой,

так и не ставшей проходной.

 

В конце концов, я был лишь слеп…

Не дать ей доиграть финала —

как отобрать у нищих хлеб.

Играла! Как она играла!

 

Меня колбасило, метало

и кончилось не по-людски.

Чуть больше в голосе металла,

чуть меньше в памяти тоски.

 

Я не сержусь — но сожалею,

что нынче новый корифей

бестрепетно играет ею…

Навряд ли он меня добрей.

 

 

 

ПИАРКТИКА

 

Когда погребают эпоху

Ахматова

 

Тому назад — такие разные,

но равно сытые утробой —

мы жили в праздничной Евразии,

с изнанки ставшей Азиопой.

 

А оказалось, что на практике —

трезвящей как прыжок с моста —

мы все живём в стране Пиарктике,

где вечный кайф и мерзлота.

 

*

 

Что до конкретной данной личности —

произошёл системный сбой.

Смирился с нищетой и лишнестью,

чтобы в итоге стать собой.

 

Жизнь прожитую реставрирую —

как на экранной простыне,

где одиночество стерильное

снабжает зрением извне.

 

*

 

Успешливые преуспели,

а лишние давно отсеялись.

Слова прощальных песнопений

кружатся листьями осенними.

 

Они ни хороши, ни плохи,

но кажутся почти случайными

для нас — могильщиков эпохи,

учеников и соучастников.

 

 

 

ПОЛТИННИК

 

Шажок-другой, шажок-другой

с последней прямотой.

За пониманьем, за деньгой,

за мелочной мечтой.

 

Ещё от жизни не устал,

хотя и домосед.

Души таинственный кристалл

не источает свет.

 

Пусть годы за спиной как горб —

и он всё тяжелей —

познанья умножают скорбь,

но с ними веселей.

 

Ведь у верблюда два горба —

уж так устроил Бог —

не оттого, что жизнь груба,

а чтобы тот не сдох.

 

Хошь обойди весь белый свет,

хошь не слезай с печи —

покоя нет, и воли нет.

Наврали рифмачи.

 

Блок, почитавший вечный бой

за чистый идеал,

к концу работы над собой

себя же доконал.

 

Наивно обретать в бою

источник правоты.

С годами я перестаю

страшиться пустоты.

 

И я спешу куда пошлют,

чтоб растрясти брюшко.

Протиснуться, как тот верблюд,

в игольное ушко.

 

Я сам себя с ума сведу

и сделаюсь ханжой,

предавшись Страшному Суду

над собственной душой.

 

Подробен перечень утрат.

Смешон итог побед.

С немилой и в хоромах Ад,

а милой больше нет.

 

Проходит всё, и жизнь пройдёт,

иллюзии круша.

Но твой единственный оплот —

свободная душа.