Возвращение росомахи. Повесть. Продолжение

Начало в №№ 1–3

 

ЧП на дороге

 

Промысловый сезон близился к завершению. Охотники один за другим возвращались в село. Кто с богатыми трофеями, кто так себе, но в целом план по пушнине и заготовке мяса госпромхоз выполнил. Сдав охотоведу добытые за четыре месяца меха, промысловики получили небольшой аванс и занялись накопившимися за зиму в домашнем хозяйстве делами. А для Степана Ермилыча настала самая ответственная пора. Он тщательно рассортировал принятую пушнину по цветам и сортам. Сложил получившиеся «пачки» в два мешка. Как только прошёл паводок и дорога чуть просохла, загрузил всё это богатство в коляску служебного мотоцикла «Урал» и поехал в город сдавать «мягкую рухлядь» на меховую базу.

Дорога через марь хоть и подсохла, но весной ручьи местами размыли её. Чтобы проехать, приходилось заваливать промоины травянистыми кочками и стволиками худосочных лиственниц. В итоге до города добрался лишь под вечер. Переночевав у однокурсника-кинолога, со вторника по четверг занимался сдачей пушнины: спорил, добивался справедливых цен по каждой позиции, оформлял передаточный акт, утрясал порядок расчётов. В итоге ему удалось почти полностью отстоять не только сортность и цветовые категории, но и получить аванс – пятьдесят процентов от согласованной стоимости. Договорились, что полный расчёт, как обычно, будет произведён после завершения пушного аукциона.

В пятницу полдня пробегал по кабинетам областного охотуправления: выписывал бланки для летнего и зимнего учёта, журналы ежедневных наблюдений, а главное – получил свою зарплату за три месяца. Поставив точку в служебных делах, накупил полную коляску продуктов и всевозможных городских вкусностей к предстоящему совершеннолетию дочери. Пообедав в столовой, выехал в Верхи.

Степан любил ездить с ветерком. Но в окрестностях села дороги такие, что не разгонишься. Отвести душу он мог лишь на пятнадцатикилометровом участке от города до моста. Прямая, как стрела, дорога там проходит по высокому берегу. Выехав на неё, мотоциклист крутанул газ до упора и за несколько секунд разогнался так, что в ушах засвистело. И тут наперерез ему из чащи выскочили лосиха с лосёнком. Степан резко взял влево. «Урал» крутануло, и тяжело гружённая коляска стянула его на край высокого обрыва. Мотоцикл перевернулся и полетел в воду. Степана спасла хорошая реакция: он успел спрыгнуть буквально в метре от обрыва. Вскочив на ноги, Степан, не чуя боли от ушибов, подбежал к месту, где исчез «железный конь».

Внизу напористое течение со скрежетом тащило мотоцикл по камням. Впереди него наперегонки неслись, исчезая и вновь выныривая, пакеты и коробки. Степан побелел – сумка! Деньги!

Хватаясь за кусты, он спустился с крутого обрыва. Тем временем мотоцикл, вытолкнутый мощным сливом на столообразный камень, застыл, как корабль на рифах. Пробежав далеко вперёд, Степан обогнал плывшие коробки и, не раздеваясь, кинулся им наперерез. Выловил их и перекидал на берег. Пристально всматриваясь в воду, он простоял в ней ещё минут пять, но сумка с деньгами так и не появилась. По дну за всё это время протащило лишь батон колбасы.

«Сумка тяжёлая, могла и застрять меж камней или зацепиться ремешком». Степан потихоньку двинулся вверх по руслу, внимательно рассматривая каждый сантиметр дна. Выловил ещё кое-что из провизии, а вот сумки нигде не было.

«Может, она так и лежит в коляске?»

Подойдя к подрагивающему от напора воды «коню», охотовед заглянул в люльку. Фартук разорван, внутри пусто. Даже сидушку вышибло. Степан прощупал рукой каждый выступ, каждую выемку, как будто сумка могла скрыться в них. Результат тот же.

Наверное, застряла в месте падения, предположил он и пошёл вверх по течению, по-прежнему тщательно осматривая дно речки. В том месте, где рухнул «Урал», обнаружил лишь деревянный ящик с инструментом. Сумки не было. Почувствовав в ногах ломоту от холодной воды, охотовед вышел на берег и побежал к шумевшему метрах в двухстах мелкому галечному перекату – если сумку унесло течением, то она должна застрять на нём. Увы, там белела лишь размокшая коробка с зефиром. Прошёлся ещё несколько раз по речке вверх и вниз. Результат нулевой. Ноги опять заломило. Не в силах терпеть, Степан вышел на берег и, надёргав сухой травы, сунул её под кучу сучьев и веток, нанесённых в половодье. Доставая из нагрудного кармана зажигалку, он нащупал пачку – это была его зарплата. Степан на миг обрадовался: ладно хоть эти деньги уцелели!

Через минуту костёр полыхал в полную силу. Развесив на воткнутых в песок палках штаны, носки, сапоги, согревшийся охотовед собрал уцелевший груз и разложил его вокруг огня для просушки. Всё делал автоматически. На сердце неподъёмным грузом давила потеря громадной суммы.

Степан попытался возобновить поиски, но в косых лучах заходящего солнца вода вглубь почти не просматривалась. Стало ясно, что продолжение поисков следует отложить на завтра, а пока солнце не совсем село, лучше разобраться с мотоциклом.

Осмотр техники ещё больше расстроил охотоведа. Удар о камни был настолько сильным, что на колёсах выбило половину спиц. Проржавевшую раму в двух местах разорвало, руль погнуло, а бока искорёжило так, будто по ним били кувалдой.

«Даже на запчасти не сгодится… Ну с “Уралом” как-нибудь разберусь, а деньги мужикам где взять?... Нет, завтра, как солнце поднимется, буду искать, пока не найду. А если не найду?.. Придётся занимать. У кого только?.. Как не вовремя всё это… Послезавтра у Маруси день рождения! Весь класс придёт…»

Мысленно перебрав всю родню и знакомых, Степан пришёл к выводу, что занять можно только у Подковы. Тот частенько ссужал деньги сельчанам под проценты. Но даст ли он такую большую сумму?

Надев подсохшие вещи, Степан задумался: где ночевать, тут или в городе? До города километров четырнадцать. Если быстрым шагом – часа два идти. А на попутке вообще двадцать минут. Правда, шансов на неё мало – за всё время лишь две машины вверху прошумели.

Поколебавшись, Степан всё же решил идти в город: ведь надо доложить начальству о случившемся. Спрятав собранный груз в кустах, он поднялся на дорогу.

 

Начальник охотуправления рассказ Степана об аварии и пропаже бланков выслушал на удивление спокойно.

– От этого, Степан Ермилович, никто не застрахован. Слава Богу, сам цел. Бланки вообще не проблема. Мы их в типографии сразу на три года отпечатали. Ну а мотоцикл твой давно пора списать – два срока отслужил. Другие давно поменяли, а ты всё ездишь… Пиши объяснительную, дальше я улажу. Начальник ГАИ свой человек. Думаю, с учета снимем без проблем. Вот только дать тебе взамен пока нечего. Как-нибудь пешим ходом обходись.

Степан не верил своим ушам: так просто разрешилась одна из двух проблем. Он почему-то уверовал, что, вернувшись, найдёт и сумку. Воодушевлённый тем, что не придётся обращаться к Подкове, он заторопился к речке. Но, как в народе говорят, лишь чёрта помяни, он тут как тут. Сзади послышалось натужное урчание мотора, и из-за поворота выкатился на малом ходу знакомый «ГАЗ-66».

Увидев охотоведа, Семён Львович затормозил.

– Здравствуй, Степан Ермилович! Какими судьбами?

– Пушнину сдавал.

– Так на тебе лица нет. Заболел, что ли?

– Да нет… Мотоцикл вчера угробил… В речку с обрыва улетел. Вот иду посмотреть, что на запчасти можно снять.

– Неприятная история. Сочувствую! Далеко идти-то?

– До поворота на мост.

– Садись, подброшу.

 

Вода в реке за ночь поднялась и сильно помутнела: похоже, в верховьях прошёл хороший дождь. Степан понял – искать сумку бессмысленно. Теперь выход один – просить деньги у Подковы. Степан не стал ходить вокруг да около и откровенно рассказал ему о своей беде.

Когда он озвучил необходимую сумму, экспедитор обрадовался, хотя виду не подал. Причина радости была проста. Он давно мечтал заполучить лайку охотоведа. И не удивительно – Мавр имел столь выдающийся экстерьер, что редко с какой выставки возвращался без медали.

К Степану он попал щенком от одногруппника, чей отец, известный в стране кинолог, всю жизнь занимался селекцией западносибирских лаек. Семён Львович понимал, что охотовед ни за что не продаст своего выдающегося кобеля, а тут такой подходящий момент. Что-что, а вести переговоры прожжённый коммерсант умел.

– Сочувствую… Влип ты, Степан Ермилович, как кур в ощип! – Помолчав, Подкова продолжил: – Вот все вы думаете: мол, у Семёна куча денег. А я ведь в Верхи иной раз себе в убыток езжу. Знаешь, сколько бензина за рейс жгу? Так он ещё каждый квартал дорожает. Я же за все годы ни разу закупочные цены не снизил... Понимаешь? А машина? Удивляюсь, как она на таком бездорожье до сих пор не развалилась! Да что тебе объяснять – сам ездишь… Двигатель давно пора менять, но никак не наберу нужной суммы. Всё по мелочам расходится. То резина облысела, то радиатор потёк, то аккумулятор сдох. Контора-то на ремонт ни копейки не даёт.

– Семён Львович, я всё это понимаю, но больше не к кому обратиться. Выручай! На тебя вся надежда. Не подведу. За год, максимум за два рассчитаюсь.

Подкова выдержав паузу, пошёл в атаку:

– Ермилыч, ты же знаешь, охотник я зелёный, а участок на отшибе. Вокруг ни души. Страшновато одному. Толковая собака позарез нужна. Вот если б ты Мавра на годик дал, я бы постарался.

Степан опустил голову. Собака была для него главной отрадой. Любил он её до дрожи в груди. И Мавр отвечал ему безоглядной преданностью. Сколько раз, рискуя не только шкурой, но и жизнью, выручал! Но, похоже, выхода нет, придётся согласиться. «Не навсегда ведь», – уговаривал Степан сам себя, а вслух сказал:

– Семён Львович, я-то готов, но ты ж понимаешь: собака – это не ружьё и не машина. Собака – существо особое. Она привязанность имеет. Не знаю, примет ли тебя.

– Да ты не переживай. Я уж постараюсь подладиться.

Степан опять задумался, взвешивая все «за» и «против». Он понимал, что найти такие деньги больше негде.

– Хорошо, согласен. А как быстро ты всю сумму сможешь набрать?

– Часть у меня есть, а с остальным, думаю, друган поможет. Сейчас к нему заедем, порешаем, и сразу в Верхи.…

 

Предательство. Месть 

 

Когда автолавка подкатила к степановскому дому и во двор уверенно зашёл Подкова, у Мавра почему-то похолодело в брюхе. Пёс нутром почуял беду. Этот улыбчивый, с розовой лысиной человек в сильно потёртом синем халате, противно пахнущем одеколоном, Мавру никогда не нравился. Его неуловимо-скользящий взгляд вызывал озноб, словно от сквозняка. Особенно встревожило лайку то, что Хозяина будто подменили: он непривычно ссутулился, взгляд стал хмурым, потерянным. Собака заглянула ему в глаза. «Что случилось? Чем помочь?» – спрашивала она и, виляя хвостом, демонстрировала готовность исполнить любую команду.

Степан отвёл глаза и, тяжело вздохнув, прошёл в дом. Вернулся с красной папкой. Мавр сразу узнал её: с ней они ездили на собачьи выставки.

Хозяин передал её Лысому, и они сели за стол под кустом сирени. Сначала что-то писали, потом долго перекладывали сложенные в пачки разноцветные бумажки. Мавр знал, что за них Хозяин получит от Лысого кучу разных пакетов. В одном из них будут любимые им сладкие камушки.

Он с нетерпением ожидал этого момента. Бумажек много, значит, угощение будет щедрым. Но Хозяин почему-то унёс их в дом. Вернувшись, подошёл к Мавру и обнял за шею:

– Мавруша, прости меня. Тебе придётся пожить у этого человека!.. Недолго, потом я тебя заберу.

Мавр за многие годы общения научился улавливать смысл того, что говорил Хозяин. Поняв, что его отдают в чужие руки, он, возмущённо рыча, попятился. Пёс был уверен, что Хозяин одумается и отменит это решение: ведь он всегда служил ему верой и правдой!

– Гляди-ка! Понял! – смущённо пробормотал охотовед. – Успокойся, мой хороший! Это не навсегда. Так уж получилось. Выручай, дружок! – голос Степана задрожал.

Не нюхом, а сверхчутьем, верою необъяснимой, но и не обманывающей, Мавр почувствовал, что он должен подчиниться. Он приник к ноге Хозяина, потерся об нее плечом – это означало: «Тяжело, но подчиняюсь».

Степан благодарно потрепал пса за загривок и, передав поводок Подкове, решительно подтолкнул к калитке.

Семён Львович погладил Мавра по спине, а тот едва сдержался, чтобы не вцепиться в липкую ладонь. Впервые он почувствовал подобное желание и сам же его испугался: как могло такое прийти в голову?

Заметив в глазах лайки сатанинский блеск, Подкова напрягся:

– Он не укусит?

– Смотря как вести себя будешь, – горько улыбнулся Степан. Помолчав, добавил: – Главное, не обижай. Собака – существо преданное. Её обидеть – большой грех.

– Не беспокойся! Притрёмся! – заверил Подкова и осторожно, как бы проверяя настрой Мавра, ещё раз провёл рукой по его спине. Лайка внутренне напряглась, но стерпела.

– Я тут намордник на всякий случай прихватил. Надену пока.

– Валяй, коли взял, – с горечью произнёс Степан.

Намотав на руку поводок, прикреплённый карабином к ошейнику, Семён Львович повёл лайку к машине. Мавр не сопротивлялся, но у калитки остановился и обернулся в надежде, что Хозяин его позовёт. Подкова же с силой дёрнул поводок. Пёс в ответ глянул с укоризной. «Больше так не делай!» – говорили его глаза. Ища поддержки, он вновь поглядел на Хозяина. Мавр был уверен, что тот осудит Лысого. Степан, конечно, заметил, что Подкова с ходу пытается показать свою власть, и его словно что-то острое кольнуло в сердце. Он физически ощутил боль, но вынужден был промолчать. А любимой собаке ответил взглядом:

«Прости, друг!»

Подкова посадил лайку в кабину и без промедления выехал из Верхов. Пользуясь удобным моментом, он решил заехать на участок: подремонтировать крышу на промысловой избушке и соорудить навес для дров.

Оставив, как обычно, машину прямо на дороге (кроме него и Степана тут мало кто ездил), он закинул на спину рюкзак с провиантом, на плечо – обёрнутый полиэтиленом рулон рубероида и, взяв на поводок Мавра, зашагал к зимовью.

Когда Подкова переходил ключ, из-под поваленной осины выскочила лиса. Рванув за ней, Мавр с такой силой дёрнул его, что он качнулся и, влекомый тяжёлым рубероидом, со всего размаха впечатался лицом в сырую землю.

Очистившись от налипшей грязи, прохрипел:

– У, сука, убью!

Эти слова лайке не были знакомы, но в них прозвучала такая злость, что шерсть на загривке непроизвольно вздыбилась, а в горле вскипело рычание. Момент был серьезный.

– Ты чего? Виноват, а ещё крысишься... Раз такой прыткий, сам тащи эту дуру!

Подкова обвязал рулон верёвкой. На другом конце сделал петлю и продел её меж передних лап собаки так, чтобы она охватила грудь и спину. Привычный таскать нарты Мавр спокойно потянул чёрное «бревно» по лесной тропе. Оно то и дело застревало между стволов, и тогда Подкове приходилось самому вытаскивать и подправлять рулон. В одной из низинок рулон скатился в заиленную лужу и застрял в ней так крепко, что Мавр, пытаясь вытащить его, порвал верёвку. Подкове пришлось лезть в болотину, связывать её и вместе с собакой вытаскивать рубероид на сухое место. Весь перепачканный, он, срывая злость, со всей силы пнул пса. Тот, обнажив два ряда острых зубов, посмотрел на него с такой угрюмой свирепостью, что Подкову будто огнём опалило. Это окончательно вывело его из себя. Притянув Мавра за поводок к стволу берёзы, он отломил от сушины увесистую ветку и стал наносить собаке удар за ударом. Один из них пришёлся по носу. Лайка едва не взвыла от боли.

Ещё удар, ещё!

– Не смей так смотреть! Не смей так смотреть! – кричал Подкова, в ярости брызжа слюной.

Мавр понял, что лучше смириться. Он опустил голову и тихонько заскулил. Подкова удовлетворённо просипел:

– То-то! – А немного постыв, добавил: – Пошли, осталось немного…

 

Мавр никогда не симпатизировал Лысому, но после этого случая он просто возненавидел его. Подкова же, довольный результатом воспитания, шагал в приподнятом настроении.

– Ну вот и прибыли!– произнёс он, по-хозяйски оглядывая избушку, лабаз, – всё ли цело? Привязав собаку под пихтой, бросил ей кусок колбасы и принялся за дела. Подправил дверь, обил тонкой жестью четыре столба, на которых стоял лабаз, – дабы мыши не могли добраться до сложенных в нём припасов. После этого соорудил у боковой стены зимовья навес для дров. Покрыл новым рубероидом порванные участки крыши. Щель возле трубы замазал глиной. Закончив работу, сварил кашу, поел сам и поставил полную миску лежащей под деревом лайке. Но та даже головы не повернула.

Утром они выехали в город. На разбитой дороге трясло и бросало так, что Мавр едва сдерживал приступы рвоты. Ближе к обеду дорожное полотно стало ровней, и собака перевела дух. Вскоре показался большой человечий муравейник. Запахи, рокот проносящихся машин, множество тесно стоящих многоглазых домов Мавру были знакомы. Здесь он с Хозяином уже не раз бывал.

Поселили его не в конуре, а чистом сарайчике на краю обширного двора. Пол застелен войлоком, у двери две кастрюли: одна с водой, вторая с похлёбкой, заправленной большими кусками мяса. Рядом несколько сахарных косточек.

Такая щедрость удивила Мавра. Самого Лысого словно подменили. Заходя в сарай, он безостановочно что-то ласково бубнил лайке. Что именно, пёс не понимал – ещё не привык к его голосу. Утром и вечером расчёсывал гребнем шерсть. Всё это для Мавра было странным и необъяснимым. «Наверное, боится, что укушу», – заключил он.

Однако причина такой перемены была банально проста. Если б Мавр мог посмотреть на себя со стороны, то он непременно восхитился бы совершенством своего экстерьера. Подкова и взял лайку не столько для охоты, сколько для заработка на случке. Прекрасная родословная и девять медалей, из них четыре золотые, на региональных выставках создавали для этого все предпосылки.

На пятый день к дому Семёна Львовича подкатила сверкающая машина. Из неё вышла солидная парочка с молодой, изящной лайкой на поводке. Подкова надел Мавру намордник и повёл через двор к гостям.

Послушно следуя за ним, пёс изучал обстановку: калитка закрыта, но забор невысокий, лес рядом. На светло-серую молодую сучку и стоящих рядом с ней людей глянул мельком. Всё его внимание было сосредоточено на том, чтобы не упустить удобный момент для побега.

Хозяева лайки внимательно осмотрели кобеля. Мужчина, от которого исходил дурманящий запах, попросил Подкову открыть ему пасть. Тот, погладив Мавра, снял намордник. Пёс без слов понял, что от него требуется, и с гордостью продемонстрировал ослепительно белые, здоровые зубы. Все довольно заулыбались, Семён Львович – шире всех.

– Умница! – не удержался и похвалил он. – А нюх у этого пса такой, что любую вещь за минуту найдёт. Сейчас убедитесь.

Подкова дал Мавру понюхать пятирублёвую монету и, накинув ему на голову фуражку, отбросил пятак метров на пятнадцать. Отстегнув поводок от ошейника, приказал:

– Ищи!

Мавр понял, что удобный момент настал. Он прижался к своему обидчику боком и, задрав заднюю ногу, помочился на брюки. Ошеломлённый Семён Львович принуждённо засмеялся:

– Какой шалун!

Пёс тем временем триумфально прошествовал мимо остолбеневших гостей и одним махом перепрыгнул через ограду. Скорей в спасительный лес! Скорей, скорей под его защиту!

Оказавшись в зелёной чаще, он понёсся, перепрыгивая через валежины, мимо деревьев и кустов. Вот и дорога! Она была знакома – тут они несколько раз проезжали с Хозяином, а совсем недавно и с Лысым. Где-то в её конце будет его родное село. Ободрённый Мавр бежал по обочине прочь из города. Сзади послышался знакомый гул – Лысый?! Собака сиганула в кусты. Вон и машина показалась. Она пронеслась, оставив за собой пыльный хвост. Точно, Лысый! Мавр понял – появляться в селе нельзя.

Ничего страшного, у них с Хозяином есть дом в лесу. О нём Лысый не знает. «Поживу там. Буду охранять его», – решил пес. Когда Хозяин придёт и увидит что дом в порядке, он поймёт, что Мавр самый лучший, самый надёжный друг, и больше его Лысому не отдаст, – такая цепь рассуждений пронеслась в голове лайки.

Дождавшись, когда пыль осядет, Мавр вышел на дорогу и затрусил по обочине. Вот и речка зашумела. После моста вправо уходит старая лесовозная дорога – она и приведёт к лесной избушке. Точно, вон и спуск на неё – память не подвела. Пёс был горд собой: удались и месть, и побег! Теперь можно передохнуть.

 

Мавр в тайге. Дружба с Топом

 

Светает в начале лета рано. Как только засерело утро, Мавр был в пути. Пробежав изрядное расстояние, он увидел горы. Где-то среди них должен быть дом Лысого. Пёс напрягся – там может быть засада. Лучше перевалить отрог и дальше до хозяйского участка пробираться по лесу. Бежалось так легко, что он и не заметил, как добрался до места. Тут все знакомо. Под защитой патлатых кедров на прогалинах белели пышные кусты ягеля, атласно зеленели плотные листики брусники. На полянке – избушка Хозяина. Под обрывистым берегом – широкое полукружье серой гальки, намытое вытекающим из распадка ключом.

Мавр помнил, что под крыльцом должны лежать припрятанные им зимой сахарные косточки. «Сейчас попирую в любимом углу под навесом!» – размечтался он.

Увы! Его ожидало разочарование: кости сгрызли мыши, подстилка была засыпана наметенным ветрами мусором, затянута паутиной. Без Хозяина всё выглядело унылым и неустроенным. Ожидаемой радости не получилось. Наоборот, на душе стало прескверно. А каково еще может быть собаке, привыкшей получать утром и вечером полную миску еды, привыкшей, чтоб ее мыли, вычесывали, смазывали ранки и ссадины? Теперь же пищу надо было добывать самому. Охотясь в паре с Хозяином, Мавр мог по запаху находить и задерживать зверя, а вот умерщвлять его не умел. Чтобы утихомирить желудок, он сжевал пару пучков ягеля. Невкусно, но голод ослаб. Мавр прилёг на крыльце и задремал. Во сне ему привиделась сахарная кость. Он жадно принюхивался к ней. От неё почему-то пахло росомахой. От расстройства пёс даже открыл глаза. Косточка исчезла, а вот запах росомахи, наоборот, окреп. Похоже, она совсем близко. Лайке даже показалось, что ощущает её взгляд… Точно! Вон в листве блеснули черные бусинки, донёсся шелест удаляющихся шагов.

Связываться с вонючкой у Мавра не было желания: в памяти были свежи уроки прежних лет. «Хорошо, что ушла», – обрадовался он и спустился к ручью. Напившись воды, прилёг на песчаном бугре: на нём комаров было поменьше. Вскоре уши уловили лёгкий скрежет гальки. Пёс напрягся. В прибрежных кустах смородины мелькал тёмный нескладный силуэт. Мавр оторопел – росомаха шла прямо на него.

«Ну что ж, буду биться! Отступать нельзя – если пропущу к зимовью, она там всё испоганит», – решил он и принял боевую стойку.

Росомаха же шла спокойно, не проявляя признаков агрессии. Более того, Мавру показалось, что она рада их встрече. Что-то в её дружелюбном взгляде напомнило ему одного из двух росомашат, которых они с Хозяином навещали. Неужели это Топ?.. Да, это он!

Собака приветливо закачала из стороны в сторону хвостом-калачом. Топ от радости перекувыркнулся через голову, ещё раз, ещё… Мавр узнал эти коронные прыжки и подбежал к старому знакомому.

 

С этого дня росомаха и пёс стали жить вместе: охотиться на пару было легче и добычливей. Особенно на зайцев. Тут они действовали по отработанному сценарию. Мавр, преследуя бегущего по кругу зайца, выгонял его на затаившуюся в засаде росомаху. Топ бросался наперерез и душил косоглазого. Со временем пёс перенял от росомахи её приёмы охоты и стал таким же добычливым, как и его широколапый друг.

Единственное, чему Мавр так и не смог научиться, – промышлять, как Топ, ночью. В этом смысле он был обычным псом, законным сыном той первородной Собаки, которую страх перед темнотой и ненависть к Луне привели к пещерному костру и побудили обменять свободу на службу человеку.

Не было дня, чтобы Мавр не вспоминал своего Хозяина. Обида на него угасла. «Может, сбегать в село?» – колебался иногда пёс. Ведь так много важного надо сообщить дружкам и Хозяину: о том, что они с Топом охраняют избушку; что она цела, только во время недавней грозы повалило навес; что Топ многому научил его, и теперь он сможет лучше помогать на охоте.

Как он это расскажет – пса не волновало. Мавр об этом даже не задумывался. Он просто знал, что Хозяин поймёт, так же, как и он сам понимал Хозяина.

Тропу в село Мавр знал с детства: каждый год по нескольку раз проходил по ней. Сначала долго-долго бежишь по берегу речки мимо участков других охотников, потом переваливаешь два отрога. С последнего уже видны дома и озеро. Останется лишь спуститься и окунуться в любимый запах дыма и еды, приготавливаемой в огромных тёплых печах. Но страх того, что, пока он бегает, кто-то чужой зайдёт в зимовьё и нарушит порядок, каждый раз останавливал Мавра.

Как-то в середине лета он всё же не утерпел и отправился в село. На двери хозяйского дома висел замок. По совсем слабому запаху Хозяина пёс понял, что его тут давно нет. Не страшно! Выпадет снег, и Хозяин придёт в свой лесной дом.

Откуда ему было знать, что Степан, чтобы побыстрей рассчитаться с Подковой, продал корову и бычка. А сейчас, поскольку ягоды и орехи ещё не поспели, работал на госпромхозовской пасеке. Жена же с дочерьми уехали в город. Маше надо было перед поступлением в институт походить на подготовительные курсы.

 

Новый промысловый сезон

 

С наступлением холодов в тайге появились люди, зазвучали выстрелы, собачий лай. Пока снег был неглубок, охотники промышляли пешим ходом, но после обильного снегопада вынуждены были встать на широкие охотничьи лыжи. С того дня белую перину дырявили не унты и валенки, а разрезали на ломти бесконечные парные борозды.

Подкове поспело время везти в Верхи почту, пенсии, заказанные селянами товары. Он выехал не двадцатого числа, а на три дня раньше, чтобы обойти участок и выставить на путиках капканы. Высокий снег не успел уплотниться, и «ГАЗ-66» легко пробивал снежные надувы.

После обеда машина встала у тропы, ведущей к зимушке. Вокруг с едва слышным шорохом сыпал мелкий крупчатый снежок. Белая пелена радовала густой паутиной заячьих следов и лосиных набродов. Из-за удалённости от села на этом участке лет пятнадцать никто не промышлял. Обитатели тайги быстро вычислили зону покоя, и зверья тут было заметно больше, чем в других охотничьих угодьях.

Пока шёл к избушке, Подкова настрелял рябчиков для еды и для приманки.

В зимовье было стыло, неприютно, пахло затхлым – как-никак, почти месяц не заглядывал. Семён Львович набил в печь смолистые полешки, запалил бересту. Не прошло и пяти минут, как пламя забушевало в тесном чреве. Стенки с боков быстро раскалились до малинового цвета. Таёжное жилище под веселое потрескивание огня ожило, задышало, очищаясь от затхлости, быстро наполнялось жилым духом. С потолка посыпался отмякший иней.

Через пару часов избушка приобрела жилой вид. Бревенчатые стены высохли, посветлели. На столе рядом с привезённым салом и луком задымилась картошка.

Допив заваренный на чаге чай, Семён Львович загасил керосиновую лампу и забрался в спальник. В приоткрытую дверцу из-под хлопьев седого пепла ему приветливо подмигивали угли. Пара головешек ещё хранила невысокое ровное пламя. Шуршал, ощупывая стены, ветер, а в зимовье тепло, приятно…

 

Плотно позавтракав, Семён Львович набил рюкзак капканами, рябчиками для привады; в боковые карманы сунул сало, хлеб, термос с чаем и отправился на первый путик. Ниже порожка, дымящегося завитками пара, речку уже перехватило ледяным мостом. Придерживаясь за ломкие на морозе ветки краснотала, он съехал на этот мост. Ослабив крепление, чтобы в случае чего успеть скинуть лыжи, осторожно засеменил по присыпанному снегом льду. Он никак не мог понять, действительно ли тот под ним пружинисто прогибается или это ему только кажется. Подкова застыл в позе метателя диска. Осторожно простукал вокруг посохом. Да нет, вроде держит!

На противоположном берегу собольих следов было намного больше. Возбуждённый мечтаниями о богатой добыче, охотник весь день без устали раскладывал приманку и маскировал ловушки.

 

* * *

Удаляясь в поисках добычи всё дальше и дальше, Топ с Мавром как-то вышли на свежую парную колею. Исходящий от неё запах был им обоим хорошо знаком: для Мавра это был тот самый Лысый, что в начале лета долго бил его, Топ же признал в нём запах ранившего его Круглолицего. Эти запахи-воспоминания разбередили в их сердцах старые обиды, и им захотелось досадить этому двуногому.

По характеру следа друзья легко определили, в каком направлении прошёл их недруг, и направились в обратную сторону – туда, где стояла его избушка. Двигаясь по двойной борозде, они вскоре вышли к амбарчику – снежному конусу с краснеющим в пещерке аппетитным куском мяса. Он источал такой соблазнительный аромат, что Топ едва успевал сглатывать слюну. Однако, помня, что мясо в таких пещерках всегда охраняет больно кусающая железная пасть, он обошёл её стороной. Мавр же, взяв зачем-то в зубы обломок ветки, смело направился к снежной куче.

Дальнейшие его действия были и вовсе необъяснимыми: он тыкал веткой в снег перед мясом до тех пор, пока тот не вспучился и не раздался резкий металлический лязг. Топ рефлекторно отпрянул. Напарник же безбоязненно протянул лапу к мясу. Рядом валялась ветка с вцепившейся в неё железной пастью.

Топ был потрясён. Мавр же в своём поступке не находил ничего особенного. Подобным способом «убивал» железные челюсти и его хозяин. У второго амбарчика эта операция повторилась. Лайка, весело покачивая закрученным в бублик хвостом, подошла к Топу и положила перед ним очередную добычу.

Перекусив, друзья продолжили путь. Проделав эту нехитрую процедуру в нескольких амбарчиках, они так наелись, что стали относить добычу подальше и зарывать её в приметных местах. Это отнимало немало времени, и до логова обидчика они в тот день так и не добрались. Сытые и довольные, заночевали неподалёку.

 

Весь следующий день Подкова расставлял ловушки на втором путике, а утром третьего уехал в село. Друзья, наблюдавшие за ним издали, отправились за новыми порциями мяса. Избалованный обилием легкодоступной добычи, Мавр теперь расстораживал самоловы выборочно – там, где мясо посвежее и кусок побольше. Наблюдая за его уверенными действиями, Топ осмелел настолько, что решил сам попробовать рассторожить присыпанную снегом железную пасть обломком ветки. Получилось!

Когда он расстораживал следующий капкан, послышался шорох, как будто закапали бусинки града. Росомаха вскинулась столбиком.

«Фу ты! Ложная тревога!»

Это белка шелушила еловую шишку. Вон еще одна… вторая. Все давно выкуняли1 – покрылись по бокам серебром, а спинки почернели. Длинные и острые ушки на концах окрасились углём. Распушившийся хвост приобрёл бархатистость и блеск.

Когда поднялись на седловину, от амбарчика молнией метнулся зверёк. По шоколадной шубке с серебристыми искорками Топ издали определил – соболь! На его задней лапе бренчал капкан с цепочкой, тянущейся к стволику берёзы. Увидев росомаху, соболь замер, в его взгляде мелькнула надежда. Но когда показалась трусившая сзади собака, он быстро зарылся в снег, правда, неглубоко – дальше не пустила цепочка.

Поскольку в пещерке мяса уже не было, Топ не стал подходить. Мавр же, приученный Хозяином к тому, что соболей упускать нельзя, вытащил его за торчавший хвост и, придавив лапами, перекусил шейные позвонки...

 

Обойдя за несколько дней все амбарчики, парочка рассторожила большую часть ловушек. Что-то из привады они съели, что-то прикопали на будущее.

После этой удачной эпопеи друзья на какое-то время расстались. Мавр вернулся к зимовью дожидаться Хозяина: раз снег лёг, стало быть, скоро придёт. А неугомонный Топ отправился бродяжничать.

Странствуя в одиночестве по горам, он стал время от времени обходить путики других охотников. Обнаружив амбарчик, долго кружил вокруг него, топтался, принюхивался. Убедившись, что двуногого поблизости нет, подходил и аккуратно расстораживал железную челюсть. Он стал таким привередливым, что мелочь вроде сойки игнорировал: пока её съешь, всю пасть пухом залепит.

Попавших в капкан соболей и норок Топ прятал поблизости в «кладовых»: выкапывал траншейку и, опустив в неё тушку, забрасывал снегом. Затем, крутясь на месте, трамбовал ее и ставил пахучую метку. Иногда, для большей надёжности, неподалёку делал ещё два-три ложных схрона. На участке у него имелись уже десятка два таких схронов. Природная память и чутьё помогли бы найти эти запасники и через пару месяцев, но пока в этом не было нужды.

Правда, случалось, что его тайниками пользовались рыси. Одну из них Топ застукал. Схватка была кровопролитной и упорной. Несмотря на превосходство в размерах, рысь вынуждена была отступить перед яростным напором возмущённого хозяина.

 

* * *

Обходя путик, Подкова сначала никак не мог понять: что за чертовщина? Приманка почти везде исчезла (осталась только там, где лежала мелкая привада – крылышки, лапки рябчиков), капканы сработали, но ни в одном нет ни соболя, ни колонка. Из металлических дуг одни палки торчат. Разгадку подсказали следы – везде походили росомаха и ещё какой-то зверь. Какой, неопытный охотник так и не определил. С этого дня все его мысли занимала росомаха. Из рассказов бывалых промысловиков он знал, что охоты теперь не будет.

– Вот гадина! Что ж, так и буду всю зиму её кормить?! Надо как-то отвадить.

Восстанавливая разграбленный путик, Семён Львович обнаружил в кедраче замёрзшего оленя и хорошо натоптанную к нему росомашью тропу. Олень уже на одну треть был съеден.

«До чего ж ненасытная! Всё ей мало! Попробую-ка тут на неё капканы насторожить!»

Подойдя к сбежке, охотник вырезал деревянной лопаткой рядом со следом снежный куб. Вынув его, почистил, утрамбовал площадку уже непосредственно под следом и установил на ней взведённый капкан. Теперь след росомахи и тарелочку капкана разделяла лишь снежная корка толщиной два сантиметра. Потаск с цепочкой Подкова вдавил в пушистую перину, снежный куб вернул на место. Неровности пригладил лопаточкой, а отступая, «засевал» поверхность свежими снежинками.

 

Памятливый Топ сразу обратил внимание на чуть заметные нарушения снежного покрова между бороздами, оставленными лыжами двуногого, и его тропкой. Чтобы не рисковать, к туше подошёл с другой стороны. Насытившись, ушёл, ступая чётко на свои следы.

Весь следующий день Подкова обходил длинный путик, проложенный по гребням отрогов. В избушку вернулся в приподнятом настроении – снял соболюшку. Переночевав, не завтракая, помчался к оленьей туше – посмотреть самый главный капкан. Подкова не сомневался в том, что зловредная росомаха попалась в него. Охотник настолько был уверен в этом, что захватил с собой большой рюкзак.

Подходя, издали всё высматривал вытоптанный в снегу круг и меховое пятно на нём, но вместо этого обнаружил возле оленя лишь свежие следы. Всё ещё надеясь на чудо, Семён Львович подошёл почти вплотную. Увы! Росомаха обошла ловушку стороной, а чтобы он не сомневался в том, что она разгадала его коварный замысел, – нагадила рядом.

– О Боже! – простонал зверолов. – Похоже, запах металла чует!

Кто-то из штатных рассказывал ему, что хороший результат даёт опускание капканов в ключевую воду: под корочкой льда запах железа не ощущается.

«Попробую!» – решил Подкова и, окунув имевшиеся капканы в ближайшую промоину, установил у привады сразу шесть капканов среднего размера: два под следами на тропе, остальные вокруг оленьей туши на подрезку.

Топ появился на вторую ночь. Хотя трепещущие ноздри уловили противный дух Круглолицего, исчезновение запаха железных челюстей его несколько успокоило. До оленя оставалось несколько шагов. Тут надо быть особенно внимательным. Приглядевшись, Топ по изменениям в снежном покрове определил, что у привады появились две новые ловушки. Они стояли прямо на его пути. Проголодавшийся зверь осторожно приблизился к капканам и рассторожил их, как обычно, обломками веток.

Всласть поужинав, гордый тем, что в очередной раз перехитрил своего обидчика, Топ решил отгрызть у оленя ногу и перетащить её в более надёжное место. К этому его побудило появление в долине соседнего ключа следов волчьей своры. Если они выйдут на оленя, то от этой горы мяса ничего не останется.

Перегрызая кость, Топ подходил к ноге то с одной, то с другой стороны, пятился. Вдруг он взвился вверх и тут же рухнул на снег: в заднюю лапу вцепилась «пасть» на цепочке. Пытаясь вырваться, росомаха заметалась и угодила передней лапой во вторую «пасть».

К счастью, её стальные дуги захватили лишь когти. Отличаясь поразительной для своих размеров силой и терпимостью к боли, росомаха довольно быстро освободила переднюю конечность. Правда, пришлось пожертвовать двумя когтями. А вот капкан, вцепившийся в заднюю лапу, сомкнул челюсти выше широкой ступни и держал намертво. Напрасно зверь многократно с разбегу пытался выдернуть лапу и перегрызть ненавистные железки. В бессильной ярости рвался, бегал по кругу, зарывался в снежную толщу. Многочасовая борьба за жизнь изнурила Топа. Настал момент, когда он настолько обессилел, что едва шевелился. Чтобы не застыть, бедолага вырыл в снегу пещерку и свернулся в ней калачиком.

 

Везучий Топ

 

Утром следующего дня Подкова шёл к приваде в премерзком настроении. Он понимал, что, если обнаглевшая мародёрка обхитрит его и на этот раз, то лучше прекращать охоту. За полтора месяца в меховой копилке оказалось всего три соболя. Их не хватит даже на покрытие расходов на капканы и продукты. И всё же бросать охоту не хотелось. Семёну Львовичу всё больше нравилось это азартное занятие. Даже в межсезонье, летом во время поездок в Верхи, он всегда на день-два задерживался на участке. Работы хватало: подлаживал что-нибудь в зимовье, расчищал тропы для будущих путиков, пилил сухостой, колол на зиму дрова. А чаще всего просто отдыхал здесь от городской суеты. Но появившиеся на его участке грабители порушили все планы, свели его труды на нет.

Увидев у оленьей туши глубоко вытоптанную арену, Подкова просиял – наконец попалась! – и прибавил шагу.

В боковых стенках утрамбованного круга чернели глубокие дыры. К одной из них вела туго натянутая цепочка. Охотник ликовал: «Хитра, но я хитрей!»

Дрожащими от счастья руками он расширил лаз и вытащил ещё не застывшую росомаху. Разжав дуги, освободил лапу. Потом раскрыл рюкзак, чтобы засунуть в него добычу. В этот момент лежавший на снегу косматый зверь вскочил и помчался вниз по косогору. Подкова до того растерялся, что, когда схватил прислонённое к стволу дерева ружьё, росомаха уже скрылась в чаще.

 

* * *

Натерпевшийся страху Топ ещё долго обходил стороной владения заклятого врага. Он вернулся к Мавру и стал промышлять вместе с ним. Однако клокотавшая в нём жажда мести не давала покоя. В конце концов он набрался смелости и отправился на разведку. На этот раз Мавр последовал за Топом, ступая след в след. Там, где снег был особенно глубок, они переходили на накатанную тропу двуногого.

Избушка Круглолицего-Лысого встретила их побелевшим от инея окошком. Удостоверившись, что хозяина нет, Топ подошёл к двери. Запустив длинные когти в щель, осторожно открыл её. В нос ударили десятки запахов, самый сильный из них – запах обидчика. Внутри логово оказалось просторней, чем представлялось снаружи. Вдоль стен на полках стояли железные банки, коробки, с потолка свисали туго набитые мешочки, с настенных крючьев – одежда. На широком топчане лежали шкуры, спальный мешок.

Топ первым делом набросился на вонючий овчинный полушубок, потом переключился на подвешенные к потолку узелки. Прыгая на них со стола, запускал в ткань когти и с треском раздирал. Оттуда струйками сыпались мелкие камушки, белая пыль. Она щекотала, забивала ноздри. Одурев от охватившего его приступа бешенства, Топ стал в исступлении драть всё подряд. Мавр поначалу лишь с недоумением наблюдал за его действиями, но вскоре, заражённый яростью друга, тоже принялся рвать и трепать что попадалось на глаза.

Сбросив на пол то, что стояло на полках, Топ лизнул рассыпанные по полу белые крупинки. Они оказались настолько горько-солёными, что он с отвращением зафыркал и вцепился зачем-то в столешницу. Успокоился, лишь когда отгрыз от неё изрядный кусок. А Мавр в это время с аппетитом поглощал мелкие кристаллики, рассыпанные рядом. После неудачной дегустации Топ не решился последовать его примеру. Окропив нары пахучими выделениями, он напоследок выдавил лапой оконное стекло.

Озирая результаты погрома, росомаха, сладко жмурясь, вытянула пушистый хвост в одну линию со спиной. Эта поза означала: «Отличная работа!». Мавр согласно помахал хвостом: «Да уж! Постарались!»

 

* * *

Подойдя к заимке, Семён Львович снял лыжи и принялся старательно отряхиваться от нападавшей с деревьев кухты. Только тут он заметил, что дверь приоткрыта.

Подкова шагнул в полумрак. Представшая взору разруха сначала ошеломила его, а потом привела в бешенство: пол покрывали куски драной мешковины, клочья овчины, перемешанные с мусором съестные припасы. Алюминиевая посуда смята, жестяная труба сплющена. Разгрызены ножка табуретки и край столешницы. А на саму столешницу нагажено.

В адрес грабительницы понеслись такие проклятия и пожелания, что, осуществись они даже наполовину, росомаший род прекратил бы своё существование. Поостыв, Подкова обратил внимание на чётко отпечатавшийся на рассыпанной муке след, похожий на волчий.

– Выходит, росомаха бесчинствовала не одна – с ней был волк? Хотя волк с росомахой – это абсурд!

И тут охотника прожгла догадка:

«Это же Мавр! Как же он с росомахой-то схлестнулся?… Стоп, стоп, а не тот ли это росомашонок, что у Пули жил? Тогда понятно, почему он такой наглый.

С этого момента Подкова думал лишь о том, как изничтожить зловредную парочку. Собак у него нет, да и стрелок он никудышный. Капканы, как ни обрабатывай, они все равно чуют, а попав в них – уходят. Надо что-то новое, более надёжное придумать.

Наскоро устранив последствия погрома, он сразу поехал в Верхи. Не стал даже проверять капканы – зачем лишний раз огорчаться? И так ясно – добычи в них не будет.

Завершив в селе торговые дела, Подкова решил пройтись по штатным охотникам: может, кто посоветует, как избавиться от незваных гостей? Из опытных промысловиков дома застал лишь деда Ермила.

Суровый старик встретил хозяина автолавки настороженно, но за стол всё же пригласил. Пока старуха ставила самовар, пропустили втихаря по маленькой. Видя, что дед подобрел, Подкова поделился своей бедой, утаив только то, что на пару с росомахой орудует собака Степана.

– Да уж! Не позавидуешь тебе. Росомаха – хитрая животина. Мне тоже от неё досталось. Но один надёжный способ избавиться от неё есть. Яд, стрихнин. Сейчас с ним напряжёнка – под запретом он. Даже Степан не смог достать. Коли добудешь – росомахе конец.

– Найду, лишь бы толк был. Мы ведь с разными конторами и городами работаем. Где-нибудь разыщем… А как им пользоваться?

– Проще простого. Берёшь небольшой, так, чтобы зараз в пасть взяла, кусок мяса, делаешь надрез и таблетку в него поглубже закладываешь. Тока опосля руки хорошо помой. Дюже опасная штуковина. До войны мой брательник через неё крепко отравился. Три дня блевал. Чуть не окочурился. И ещё: на приваду, штоб птицы не склевали, два-три пера положи, тогда они её не тронут.

Через месяц Подкова получил упаковку стрихнина. Жажда реванша в тот же день погнала его в тайгу. Разложив «заряженную» приваду по дальнему путику – там следы росомахи встречались чаще всего, Семён Львович три дня безвылазно просидел в зимовье – боялся вспугнуть.

Его задумка сработала наполовину. Приманку со стрихнином съел только Мавр. Топа же, обладающего более тонким нюхом, смутил едва уловимый непривычный запах, исходящий от аппетитного куска мяса. Появившиеся вскоре изменения в поведении друга только усилили его подозрения. Лайка вдруг принялась жалобно скулить. Затем начались конвульсии, сопровождающиеся рвотой. Когда спазмы в желудке отпускали, Мавра начинали одолевать видения.

Вот он, чтобы спасти Хозяина, вцепляется в медвежий зад. Вот после удачной охоты он подходит к костру, садится рядом с другими собаками и зачарованно наблюдает за изменчивой игрой красных язычков пламени. Вот уже сам Хозяин выручает его, застрелив насевшего медведя. Вот они возвращаются с добычей, пораненные и помятые, но полные взаимной любви…. И тут до него донёсся неповторимый и любимый голос Хозяина. Он не звал его, а просто звучал где-то рядом. Пёс кинулся на голос и провалился в чёрную бездну…

Топ, конечно, не понимал, отчего умер Мавр, но интуитивно связал смерть друга со странно пахнущим мясом.

 

* * *

Промысловики, завершая сезон, расстораживали последние капканы, опускали пасти, кулёмки. Иные, загрузив волокуши, уже ушли с добычей в село.

Когда исходящие от людей запахи ослабли, а следы от их длинных «лап» стали пахнуть лишь снегом, Топ стал педантично наведываться в избушки и других охотников. Забравшись внутрь, остервенело рвал и грыз всё, что попадалось на глаза.

Он понимал, что его разбои не могут оставаться безнаказанными. Что могущественные двуногие будут добиваться его смерти, и ему теперь следует быть особенно внимательным и перед каждым шагом подолгу осматриваться и принюхиваться – не таится ли в снегу лязгающая челюсть. А лучше всего покинуть этот край. Тем более что после смерти друга его ничто не держало здесь. Воинственный пыл остыл, а переполнявшая сердце жажда мести была удовлетворена сполна.

Снег растаял, а Топ всё не уходил. Он уже колебался: может, остаться? Тут всё так привычно! Еды в достатке. Да и двуногие не появляются – чего торопиться?

 

Новый участок

 

В разгар лета на обширном горельнике поспела малина. Алых ягод было так много, что нижние ветки склонились до земли. Обожавший малину Топ зачастил сюда. Однажды, лакомясь сочными, сладкими ягодами, он услышал голоса людей. Привстав на задние лапы, разглядел поднимающуюся по горельнику большую стаю двуногих и мельтешивших среди них собак. Они шли прямо на него. Появление людей в тёплое время года было столь необычным, что у зверя не оставалось сомнений:

«Это за мной! Надо бежать».

Куда – Топ давно определился: за синевший вдали острозубый хребет. Он находился дальше всего от места обитания двуногих.

На второй день пути Топ достиг водораздела, представлявшего собой широкий щебнистый гребень, поросший короткой и редкой травой. По нему шла извилистая каменистая тропа, набитая за многие века медведями. Кое-где видны свежие лёжки: клочья шерсти, помёт, примятые, погрызенные ветки. Ниже тощими языками растекались заросли кедрового стланика, жадно вцеплялись в каменистую почву карликовые берёзы; изредка где-нибудь в затишке можно было встретить невысокую, скрюченную ветрами и морозами лиственницу.

От скального зубца ветерок донёс запах мохноногого канюка. Вскарабкавшись по уступам, Топ обнаружил гнездо – хаотичное нагромождение сучьев с плоским дном внутри. В нём и вокруг валялось много погадок – комочков непереваренной шерсти и костей грызунов, отрыгнутых птицами из желудка. Но птенцов в гнезде не было. Видимо, уже встали на крыло.

Отсюда хорошо были видны расходящиеся широким веером три кряжа, разделённых межгорными долинами. Их склоны за многие тысячелетия изрезали ручьи и ледниковые сходы. Над ними, на уровне облаков, парили два беркута. Дальше до самого горизонта во все стороны простиралась невидимая отсюда зелёная равнина.

В одной из долин слезой блестела вода. Прежде чем начать спуск к ней, осторожный зверь ещё раз внимательно прощупал глазами незнакомую местность. Не обнаружив ни единого намёка на присутствие людей (остальное его не беспокоило), запрыгал по шатким камням вниз.

Путь к водоёму преграждал перестойный пихтач с участками многоярусных ветровалов. Свисавшие с нижних ветвей сизые бороды лишайника облепляли морду росомахи паутиной. Приходилось то и дело смахивать её лапой.

Вот и озеро. Над водой мечутся крикливые чайки. В высокой траве тихо переговариваются гуси. Топ напрягся – попробовать подкрасться? Опыт подсказывал, что днём в траве эту сторожкую птицу ему не добыть, и он побрёл по берегу, принюхиваясь к витавшим вокруг запахам. И тут ветер нанёс самый чудный из всех известных Топу – запах мёда. Лихорадочно процеживая воздух, Топ быстро определил источник – громадная сосна.

Проворно взобравшись на неё, нашёл в ребристой коре крохотное, отполированное до блеска отверстие, сквозь которое туда-сюда неутомимо курсировали пчёлки. Запах, сочившийся из дырочки, пьянил и побуждал к действию. Чтобы расширить её, Топ обхватил одной лапой ребристый ствол, а второй стал когтями отковыривать края. Немного увеличив диаметр, дальше расширял уже зубами. Грыз, не обращая внимания на укусы рассвирепевших хозяек. Они жалили не только покрытую короткой шерстью морду, но умудрялись с противным жужжанием протискиваться сквозь густую шерсть к животу, к груди и вонзать свои копьеподобные жала в места, где шкура понежнее и почувствительнее.

Когда дыра стала достаточно большой, Топ принялся извлекать куски сот, истекающие душистыми янтарными тянучками. С жадностью поглощая их прямо с прилипшими пчёлами, он время от времени потирал искусанный нос тыльной стороной лапы. В его урчании слышались как восторг от неповторимого наслаждения, так и страдальческие нотки от болезненных укусов.

Наевшись, Топ побежал к озеру – после сладкого хотелось пить. Утолив жажду, он взобрался на утёс и вытянулся на прогретой за день плоской глыбе. Зверь был в прекрасном расположении духа – новое место его очаровало.

 

ЧАСТЬ III

 

Счастливые молодожены

 

Минуло два года. Очередное лето выдалось тёплым и щедрым на пищу. Буйная растительность не только скрадывала шаги, но и скрывала охотника с головой. Это значительно облегчало охоту. В покое и сытости Топ порядочно заматерел, налился подкожным жиром. Шерсть на спине и боках залоснилась, а на ногах и животе стала отливать вороновым крылом.

Как и положено в эту пору, Топа стало одолевать любовное томление. Хотелось ласки и нежного общения с себе подобной. В прошлом году у него уже была семья2. Выкормив потомство, они расстались. Теперь в поисках подруги он, оставляя на холмиках и камнях любовные послания, удвоил суточный ход. Обследовал распадки, поднимался на окрестные вершины, но своей прежней подруги не находил. Зато на стрелке хребта обнаружил след другой соплеменницы. От него исходил до того чудный запах, что Топ от охватившего волнения задышал шумно и часто.

По чередованию размеренного шага с лёгкими прыжками он понял, что это молодая, полная сил росомашка. Вытянув вперёд влажный чёрный нос, Топ помчался на очаровавший его запах. Вот и мочевая метка. Понюхав её, Топ буквально опьянел, по телу волной прокатилась сладкая дрожь. Ему страстно захотелось прикоснуться к этому влажному пятну и пропитаться его ароматом. Топ стал, извиваясь, тереться о него. Затем вскочил и помчался, забыв обо всём на свете.

Нагнав росомашку, он замер от восхищения, до того красивы были её глаза и шубка с золотистой шлеёй. Покорённый Топ принялся галантно прохаживаться перед красавицей, делать свечки. Но она не отвечала на его ухаживания.

Отдышавшись, кавалер предпринял последнюю попытку: разбежался и, высоко подпрыгнув, перевернулся в воздухе. Приземлившись, с надеждой поглядел на избранницу. Она взирала на него так, будто ожидала большего, а не дождавшись, разочарованно потрусила дальше.

Всё ещё на что-то надеясь, незадачливый ухажёр последовал за ней. Энергично покачивая хвостом, он всячески проявлял симпатию. Однако стоило ему попытаться приблизиться, как та зло щерилась.

Топа обескуражил этот явный провал, но он не терял надежды. Проходя в день десятки километров, выловил, наконец, в струях ветра ещё один волнующий дух. Следуя за ним по лесной тропе, догнал самку с полуторагодовалой дочкой3.

Мамаша отреагировала на его появление весьма благосклонно. Чтобы закрепить успех, Топ был обходителен как никогда. Его старания оценили. Выражая симпатию, росомаха подошла и обнюхала его. Когда то же самое попыталась сделать взрослая дочь, она злобно цвиркнула на неё.

После знакомства звери встали на задние лапы и, тыкаясь чёрными носами, перешли к «поцелуям». Успешная вечерняя охота ещё больше скрепила их союз.

 

С появлением галантного жениха мамашу стало тяготить общество дочери. Она всё больше охладевала к ней. Держала её на расстоянии, а к концу второго дня окончательно прогнала. Через неделю уже самому Топу пришлось отстаивать право на обожаемую подругу перед другим самцом. Порванные уши и многочисленные шрамы на морде конкурента выдавали в нём заядлого драчуна.

Бесцеремонно подойдя к Топу, он угрожающе обнажил клыки, но, когда их взгляды скрестились, пришелец уловил в глазах Топа такую силу и уверенность, что, принуждённо ворча, удалился. А парочка продолжила наслаждаться любовными играми.

Эта пора для пернатых и четвероногих обитателей тайги самая благодатная: тепло и корма вокруг хоть отбавляй. Под пологом прогретого леса созревали, сменяя друг друга, жимолость, земляника, черника, костяника, голубика. Отъедались на щедрых дарах выводки тетеревов, рябчиков, глухарей. Без устали пополняли свои кладовые шустрые белки, подвижные, как ртуть, бурундучки.

С середины лета даже такие хищники, как медведь и соболь, переключаются на вегетарианское меню. Не осталась в стороне и наша парочка. К сладким, сочным ягодам росомахи добавили молочные орешки кедрового стланика. Не ленились они забираться и на высоченные кедры. На них среди пучков длинной хвои гроздьями висели уже отяжелевшие связки шишек. Росомахи сбрасывали их на землю. Быстро спустившись вниз, собирали в кучу и, сев рядом, расплющивали каждую шишку зубами, затем когтями выбирали ещё мягковатые скорлупки с ядрышками и, тщательно разжевав, с наслаждением проглатывали.

Как-то росомахи столкнулись с волчьей стаей. Молодожёны приготовились к обороне, но серые даже не остановились. Отвернув морды, они протрусили след в след стороной. В эту пору все сыты.

 

* * *

Незаметно подкралась пора жёлтых листьев. Заморозки по утрам выбеливали траву и кусты. Перед долгой зимней спячкой деревья облачались в самые красивые наряды. В изумрудное поле елей вплелись огненным янтарём лиственницы. Стайки берёз на склоне соседней сопки стояли облитые золотом. С трудом верилось, что ещё вчера они были зелёными. Но праздник не вечен. Деревья изо дня в день теряли своё роскошное убранство. Опавшие листья покрывали землю жёлто-красным ковром и, высыхая на солнце, скручивались в хрустящие под ногами лодочки.

Белка необычайно рано сменила неказистую рыжеватую летнюю шубку на шикарную зимнюю стального цвета и отрастила на ушах кокетливые кисточки. Топ знал, что это наивернейший признак скорых морозов. Побитый заморозками лес за несколько дней оголился и оцепенело застыл до весны. Там, где недавно царил сумрак, стало светло и просторно.

Теперь сюда частенько заглядывали низовые ветры. Они поднимали в воздух упавшие листья, сметали их в ямы, забивали в расщелины. Две выбеленные солнцем сухостоины, раскачиваемые ветром, соприкасаясь, жалобно скрипели. Топ любил эти «песни» леса. Они были неотъемлемой частью его жизни.

С запада наползла армада тяжёлых, низких туч, и, как бы разминаясь, медленно и лениво закрапал холодный дождь. А вскоре полило так, что росомахи вынуждены были забраться под ель. Водяная пелена временами становилась столь плотной, что контуры ближних деревьев размывались. Монотонный шум бессчетных капель, усиленный порывами ветра, сливался с рокотом набухающего ручья. Затаились звери и птицы. Притихли даже кедровки с сороками.

Обложило основательно: дождь лил, то стихая, то усиливаясь, трое суток. Тайга пропиталась водой до такой степени, что капли проникали даже сквозь самые густые кроны елей. Мучительный озноб не оставлял промокшую парочку ни на минуту. Чтобы не замёрзнуть в отсыревших шубах, звери вырыли под корнями нору и забрались в неё. Когда голод заставил Топа выбраться из обжитого убежища, он с удивлением обнаружил, что дождь прекратился, но тайгу накрыла такая волна хлынувшего с севера холода, что ветви берёз и хвоя елей оделись в стеклянные чехольчики, а стволы заплыли прозрачной глазурью.

Нос уловил в налетавших порывах запах медведя. Топ с этими громилами никогда не связывался, но не брезговал поживиться остатками их трапез. Поводя носом, он шумно засопел. Запах шёл с противоположного берега озера.

Осторожно обойдя его, Топ обнаружил на оледенелых листьях вмятины от лап медведя. На некоторых – замёрзшие капельки крови. Вон и сам мишка показался. Прячась за валежинами, Топ осторожно приблизился к косматой горе. Из полураскрытой пасти торчали жёлтые, в обломках коры, клыки. Шерсть на ногах вся в ледышках, на широких лапах смёрзшиеся комочки грязи. На задней – громадный железный капкан. Между мощных дуг белела оголённая кость. С носа свисала сосулька. Всё ясно! Околел, горемыка!

Поев сухого жилистого мяса, напоминающего по вкусу и жёсткости древесину, Топ сходил к норе и привёл к туше Ласку. После трапезы они обосновались неподалёку.

 

Зима

 

Начало зимы выдалось студёным, бесснежным. Невысокое бледное солнце делилось теплом скупо. Едва прикрытую снегом почву испещрили глубокие трещины. Холод тут же вливался сквозь них и рвал, скручивал корни деревьев, замораживал закопавшуюся в землю живность.

Мороз был до того силён, что кормившиеся на ольхе рябчики попеременно поджимали то одну, то другую лапку: согревали их внутри перьевой муфточки. У них к зиме на пальцах (как и у глухарей и тетеревов) выросла роговая бахрома. Она в два раза увеличивала площадь опоры при ходьбе по снегу, а в гололёд помогала удерживаться на обледенелых ветках. Если летом ноги рябчиков оперены только до колена, то сейчас их тёплые, несколько расклешённые «штанишки» опускались до самых коготков.

Добывать пропитание становилось всё сложней. Росомах выручали сделанные осенью запасы. Но вот кончились и они. Топ припомнил, что на мшистых рединах, на бруснике всю прошлую зиму держались большие стаи куропаток и одиночные глухари. Может, и сейчас они там?.. Увы! На снегу ни единой лунки, да и ягод почти нет.

Середина зимы для росомах – самое голодное время. Старые заначки съедены, а зайцы и олени по ещё не глубокому снегу легко уходили от них, тихоходов. Олени к тому же ещё полны сил – запасы осеннего жира не иссякли, да и ягель копытить легко. Вот навалит снег, тогда шансы уйти от росомах у них невелики. А пока супругам приходилось довольствоваться чужими объедками. Мяса на них немного – в основном кости, но и над ними стоило потрудиться. Особенно, если это были трубчатые кости – ведь внутри них необычайно сытный костный мозг. Только мощные челюсти и крепкие зубы росомах были в состоянии добраться до этого лакомства.

Ситуация в корне изменилась после затяжной метели. Высота снежного покрова сразу удвоилась, и шансы на успешную охоту у обладателей лап-снегоступов заметно возросли. Как только непогода угомонилась, Топ отправился в пихтач, обвешанный бородатыми лишайниками. Там жила кабарга – пятнистый и как будто сгорбленный из-за необычайно длинных задних ног оленёнок с большими грустными глазами. У него вместо рожек изо рта торчат острые, слегка загнутые клыки. Топ уже несколько раз пытался догнать его, но безуспешно. Оленёнок играючи уходил по заблаговременно натоптанным тропкам. Теперь, когда их засыпало, кабарга вряд ли сумеет бежать столь прытко.

Притаившись в том месте, где тропки скрещивались, Топ дождался её. Увидев летящий мохнатый шар, кабарожка в немыслимом отскоке увернулась от когтей и запрыгала, увязая миниатюрными копытцами в пухлой перине, к скале. Топ кинулся вдогонку. Задевая ветки, он оставлял за собой снежные шлейфы от падающей кухты. Через несколько минут перепачканный кровью ловкий хищник уже нёс добычу своей избраннице.

С этого дня Топ с Лаской не испытывали недостатка в пище. Тем же северным оленям стало трудно копытить ягель в сыпучем снегу, да и тонули они в нём порой по самое брюхо. Обессиленные, исхудавшие животные стали гибнуть от истощения.

В зиме тем временем наметился перелом. И, хотя морозы ещё кусались, разгоравшееся солнце несло первую весть о скорой весне. Это было очень кстати – у Ласки подходила пора щенения. Однажды она встала и завела Топа в глухой, заметённый снегом распадок с несколькими башнеобразными останцами в изголовье. Чтобы надёжно спрятать выводковое логово от непрошеных гостей, супруги вырыли в снежной толще многометровый канал. Его конец удачно упёрся в просторную скальную нишу. Здесь, прямо на камнях, чуть выстланных ветками, устроили «родильную палату».