Михаил Соколовский

Ворона и лисица - 2

Foto2

 

Родился в 1979 году. По образованию математик, по профессии сценарист. Короткометражный фильм «Четверг», снятый по сценарию Михаила Соколовского режиссером Александрой Соколовской, стал победителем VIII фестиваля  молодого кино «Зеленое яблоко» в Новосибирске (2010). В 2013 году в Саратовском Театре Русской Комедии состоялась премьера спектакля по пьесе «Завещание обжоры», режиссер Владимир Шибаров. Повесть «Дом молитвы» заняла 2-е место на конкурсе журнала «Меридиан». «Дом молитвы» получил премию Die Kleine Nordklinge («Малый клинок от северных земель») в номинации «малая и средняя форма» за лучшее произведение русской фантастики, напечатанное в на территории Германии. С января 2013 года совмещает сценарную деятельность с должностью шеф-редактора службы предпраймовых сериалов телеканала «Россия-1». Живет в Москве. Участник семинара прозы Совещания молодых писателей при СПМ в 2014 г. 

 

 

 

Зима 19… года выдалась суровой. Снег в лесу лежал рыхлыми, сухими и хрусткими сугробами, мерзлая вода толстым стеклом одевала голые ветви лиственных, фиксировала, будто в прозрачном янтаре, бурую хвою, ягодки рябины еще в декабре склевали шустрые птицы, зайцы обгладывали кору с берез, а мыши и носа не казали наружу, питаясь запасенным в подснежных ходах зерном. Мороз стоял такой, что по ночам лиса раздирала слипшуюся от голода пасть и с густою струйкой теплого пара выла в черные безлунные небеса совсем по-волчьи. Иней дрожал на ее обвислой шкуре, и глазки над острой мордой бегали юрко и сердито. Это когда-то шерсть ее была пушистой и огненно-рыжей, когда-то она с легкостью и умопомрачительной грацией уходила от охотников и собак. Теперь она поседела, ослабли ноги, втянулся живот…

Третью неделю со вздохом вспоминала она свой рождественский пир: пьяный мужик шел ночью через лес, хватался за кусты, обнимался с деревьями, с трудом вынимал из сугробов ноги в лаптях, уходящие по колено… А когда зазвонили колокола в деревенской церковке, он повернулся на золоченый купол, маячивший за деревьями, глянул испуганно, сорвал шапку, бухнулся в собственные следы на колени, перекрестился, заплакал и произнес: «Радость-то! Спаситель родился!..» Он добавил пару грязных народных слов, поклонился звенящему куполу, ткнулся лбом в сугроб и заснул. Так и замерз под яркой рождественской звездой, разбуженной благовестом. А утром над ним уже вовсю кружились вороны. С громким карканьем раздирали они когтями и клювами замерзшую плоть, пили кровь, клевали мясо. А одна старая, мудрая и голодная ворона раскопала лапками в снегу его голову, порвала человечьи веки и выклевала глаза. На вороний крик сбежались лесные звери, изнуренные суровой зимой, разогнали птиц и растащили по норам куски закоченевшего мяса. Старой седой лисе досталась ляжка, обернутая обрывком холщовой штанины. Это был трехдневный пир. С тех пор, уже третью неделю, — ничего. Обглоданные шишки, обкусанные палки, воробьиные трупики не утоляли лисьего голода. Сегодняшним утром доковыляла она до деревни, забралась в пустую избу — воскресенье, хозяева ушли к заутрене, — пробралась в кухню и нашла на столе полный кувшин сметаны. Обрадовалась лиса, кинулась жадно на кувшин, опрокинула его, разбила и стала лакать быстрым языком лужицу, разлившуюся по столу. На шум прибежала собака, залаяла, заскреблась в дверь, и лисе пришлось удрать в окно, так и не насытившись…

Теперь лежала она под кустом у самого края лесной полянки и ждала смерти. От голода, от мороза или охотников — ей было безразлично. Она уже вылизала собственную шкуру от налипшей сметаны, где могла, но белые льдинки всё еще остались на морде, куда она не доставала языком. Лиса совсем уж было попрощалась с жизнью, вспомнила родителей своих и деток, перекрестилась мысленно на золоченый купол, маячивший за деревьями, — лапу поднять не могла, — собралась закрыть глаза и уснуть навеки, как вдруг увидела, что прямо к ней через полянку ковыляет старая хромая ворона. Она смешно подпрыгивала, волочила по снегу перебитое крыло, заметая худенькие крестики собственных следов. Голодно было вороне и больно. Слаба глазами стала она к старости и в полете сломала крыло о ствол молодой липки. Теперь решила она взгромоздиться на куст и подумать, как жить дальше, нельзя же, право, беззащитной птице оставаться на снегу — всякая тварь съест… И она уже видела куст, и ковыляла к нему, и лишь сослепу не разобрала под ним лисицу.

— О, господи! — каркнула ворона.

Прямо перед ней стояла лиса с намерзшими льдинками между глаз и кровожадно облизывалась.

— Здравствуй, ворона!

— Здравствуй, лисица…

— Кстати ты здесь появилась. К обеду…

Лиса ходила вокруг вороны, прикидывала, надолго ли хватит еды, а ворона стояла, замерев от страха, подобрав перебитое крыло, и соображала: «Вот и смертушка моя пришла…» И тут ворону осенило. «Эх, — подумала она, хитро закрыв левый глаз, — живы будем — не помрем!» Ворона перекрестилась мысленно на золоченый купол, маячивший за деревьями, — крыло перебито, — повернулась к лисе и стала внимательно всматриваться в нее, будто пытаясь узнать.

— Ты чего? — опешила лисица.

— Это ты? — после долгой паузы спросила ворона, округлив птичьи глазки.

— Ну, да, — усмехнулась лиса, — в каком-то смысле…

— Да нет, — махнула ворона здоровым крылом. — Ты та самая лиса?.. Да нет, не может быть!

— Какая лиса? Мы что — встречались?

— Еще как! — ворона нахохлилась. — Ну, вспоминай!

— Постой, ворона, не ври… Жизнь себе продлить пытаешься, хитрюга!

— Кто бы говорил, — укоризненно покачала головой ворона. — Вспомни, рыжая, когда последний раз сыр кушала?

— В молодости… бывало, — лиса вздохнула. — Я была смелой, часто пробиралась к людям…

— А в лесу, лисица, никогда не находила сыр?

— Да где?

— В моем клюве! — выпалила ворона.

— В клюве? — лиса выкатила глаза: ворона явно была безумна. — Слушай, старая, не выдавай желаемое за действительное! Ну откуда в твоем клюве сыру взяться?

— Бог послал, — набожно шепнула ворона. — Знаешь ведь, неисповедимы…

— Постой, постой, — со злостью сказала лисица. — Точно, видела я тебя. С месяц назад, когда мужичок-то в сугробе замерз.

— Была я там, — подтвердила ворона. — Там все были. Но ты вспоминай, лисица, про сыр… Ну? Я на елке, ты внизу голодная рыскаешь…

Лиса напрягла старый свой мозг, но, как ни старалась, ничего вспомнить не могла. Ворона шагнула ближе к лисьему уху.

— А как ты говорила, рыжая! Такие речи камень способны растопить, не только меня, глупую птицу. «Какие перышки, какой носок!» Лиса, вспоминай! «И, верно, ангельский быть должен…»

— Голосок…

У Лисы повернулось что-то в голове, на свои места встало, она забыла о голоде и радостно прокричала:

— Правда! Было! Это ты. Голубушка, как ты переменилась!

— Что делать, годы!

— Да… Ну, дай я тебя обниму.

— Осторожно, рыжая, крыло сломано…

— Ах, прости! Дай уложу, дай поправлю! Надо же, сколько лет прошло, а помнится как сейчас. Вкус этого сыра помню!

Радостно предались они общим воспоминаниям, воскресили всю сцену, вспомнили, как, чуть дыша, подошла лиса к дереву да стала расхваливать оперение вороны, ее стройность…

— Да, — вздохнула ворона, — в молодости было… Куда что делось?..

Вспомнили, как похвалами да предположением о красоте вороньего голоса заставила лиса ее спеть, а у той, глупой, голова-то вскружилась, дыханье-то сперло, она каркнула погромче, а сыр-то и выпал. Ворона голову опустила спросить, как голос, а и лисы, и сыра уж и след простыл.

— Ах, плутовка!

— Да, было время!

Они помолчали.

— Ну, рассказывай, хитрая, как жила все эти годы?

— Да кое-как перебивалась… Раньше хоть были и зубы острые, и ноги быстрые, и ум изворотливый, и лисы сильные так и вились стайками, а нынче? Эх! — Лиса с сердцем плюнула в снег. — Никому-то мы, ворона, не нужны…

— Вот и я тоже, — закивала ворона, — в юности, бывало, задумывалась… О бытии, о смысле жизни, о счастье… А сейчас?.. Выжить бы с крылом перебитым да зрением вконец испорченным…

— Да еще зима эта, — подхватила лиса сочувственно. — Жрать нечего…

— Так уж и нечего, — усмехнулась ворона. — Что это у тебя на морде?

— Где? — лиса скосила глаза. — Ах, это! Сметана. К людям я забралась сегодня. Воскресенье, дом пустой, сама знаешь… Да собака меня погнала… Так я и не поела, только испачкалась…

Тяжелая пауза повисла между ними, они всё смотрели, как медленно и нехотя, будто по привычке, сыпался на полянку снег.

— Слушай, ворона, — буркнула лиса после раздумий. — Не буду я тебя есть…

— Да ты что, лисица, почему?

— Ну, — лиса пожала плечами, — такое славное прошлое у нас с тобой… Знакомство давнее… Я уж тебя обманула однажды… Нехорошо…

— Да брось, рыжая, какое знакомство? Ну, пересеклись наши пути в борьбе за выживание, ну и что? Да и куда мне, старой? Крыло перебито, уж не поправлюсь… И не вижу почти ничего. Съешь меня, всё одно помирать не сегодня-завтра. А ты, может, еще до весны доживешь, я хоть такую службу тебе сослужу…

И по вороньему перу скатилась слеза…

— Эх, — растрогано воскликнула лисица, — высокого ты, ворона, полета птица! — и разинула пасть.

— Постой, лиса, экая ты прыткая! Дай хоть помолиться перед смертью…

— Да-да, — сказала лиса испугано. — Конечно-конечно…

Невероятным усилием подняла ворона больное правое крыло, встала клювом к золоченому куполу, маячившему за деревьями, и широко перекрестилась. Позади нее перекрестилась украдкой лиса.

— Слушай, рыжая! — ворона резко обернулась. — А давай снегу наедимся напоследок, а? Давай! Один раз живем!

Лиса сладко хохотнула:

— Давненько я так не кутила! А со старым другом сам Бог велел!

Уже через какой-нибудь час в животах их тяжело булькало от съеденного, глаза косили в разные стороны и ноги заплетались. Ворона с лисицей в обнимку шатались по лесу и орали матерные частушки, подслушанные в деревне. Хрипела ворона, лаяла лиса, и на эти звуки сбегались звери да слетались птицы и глядели, глядели вслед этому странному дуэту. А когда спустилась ночь, сели они на заснеженном холме, и лиса тонкой струйкой теплого пара выла совсем по-волчьи в черные безлунные небеса, а ворона паровым облачком время от времени ей подкаркивала…

— Хорошо, — сказала лиса и утерла лапой слезы.

— Да, — вздохнула ворона.

— Ну, что, ворона, — замялась лиса. — Давай-ка обнимемся напоследок, и я тебя того… это…

— «Того это» ты меня и утром успеешь, — сказала ворона. — Мне последнее желание полагается.

— Верно, — сказала лиса. — Ну? Какое твое желание?

— Поспать бы ночку в тепле…

— Где ж я тебе тепло-то сейчас достану? — удивилась лиса.

А ворона уже спускалась с холма на полянку, уже ковыляла к тому самому кусту, устраивала там лису, сама устраивалась и говорила:

— Вот если бы ты, лисица, свернулась клубочком, я бы в самую серединку этого клубочка поместилась, да в тепле бы и уснула. А утречком ты бы меня тепленькую…

— Ну, ладно, — согласилась лиса и свернулась под кустом клубочком. — Полезай сюда.

Ворона залезла в самую середину лисьей шкуры, сунула голову под крыло и уснула.

Мороз в эту ночь ударил особенно сильный. Метель поднялась, вихрем закружился снег по полянке. Лиса всё не могла уснуть. Дрожала всем телом, боясь пошевелиться, разбудить ворону, оберегала свой завтрак и утешала себя предвкушением его. Да только мороз всё крепчал да крепчал, и к утру неподвижная лиса издохла…

Солнце искрилось на свежевыпавшем снеге, и ворона проснулась довольная. Она выбралась из середины лисьего комочка и увидела, что лиса еще спит, как-то неуклюже положив голову на снег. «Удрать бы!» — подумала ворона, да сообразила: «Далеко не удерешь… Нет уж, пусть лучше жрет!»

— Лиса, просыпайся! — каркнула ворона.

Та не пошевельнулась.

— Лиса-а! — крикнула ворона в самое ухо.

Не движется. Ворона клюнула лисью шею, но и это не помогло. Отчаянно каркнула ворона, крылья воздев, будто посылала укор небесам, но птички щебетали, снег искрился, валялась дохлая лиса, жизнь продолжалась. Ворона подошла к морде старой своей знакомки и съела все замерзшие капельки сметаны, которые не достала лиса языком. Потом повернулась клювом на золоченый купол, маячивший за деревьями, перекрестилась, раскопала в снегу звериную голову, порвала лисьи веки и выклевала глаза…

К списку номеров журнала «Кольцо А» | К содержанию номера