Олег Комраков

«ЛЮБОВЬ К ТРЕМ ЦУКЕРБРИНАМ», ИЛИ ГЛАС ВОПИЮЩЕГО В ПУСТЫНЕ Об одноименной книге Виктора Пелевина

Foto3

 

Родился в 1977 году в Москве. Закончил Российский торгово-экономический университет, работал инженером-экономистом и бухгалтером. В 2013 году окончил Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А. М. Горького. Печатался в журнале «Полдень, XXI век». В 2009 году издана книга «Десять дней без солнца».  В различных бумажных и электронных изданиях печатались статьи о литературе и кинематографии. С ноября 2011 года возглавляет литературный отдел журнала современной культуры «Контрабанда». Участник семинара критики Совещания молодых писателей при СПМ в 2013 г. и 2014 г. 

 

 

В современной российской культуре Виктор Пелевин играет парадоксальную роль. Он – практически единственный из немассовых писателей, пользующийся вниманием публики, в том числе и за пределами узкого круга любителей литературы. Каждую новую книгу Пелевина встречают с нетерпением, активно обсуждают в прессе и в интернете, и хотя с каждым годом популярность его снижается (а тиражи, соответственно, уменьшаются), Пелевин все так же остается одной из самых заметных фигур среди российских писателей.

Судя по откликам на его книги, от Пелевина ждут не красот художественного стиля, а осмысления окружающей действительности и отображения ее в абсурдно-сатирическом виде. Вот на этом пункте стоит остановиться: а почему читатель так ждет именно вот такого подхода? Или же, если обратиться к литературным аллюзиям (как то любит делать сам Пелевин): что смотреть ходит читатель в пелевинскую пустоту? Ходит ли он смотреть на трость, ветром колеблемую? Иначе говоря, на медитативное явление, успокаивающее сердце и приятное глазу. Или же читатель ходит смотреть на человека, одетого в мягкие одежды (в сегодняшних реалиях – модного мыслителя, говорящего приятные и удобные слова)? Или же действительно читатель считает Пелевина пророком?

Складывается такое ощущение, что парадоксальным образом в фигуре Пелевина все эти представления сосуществуют одновременно: он и пророк, и сатирик, и модный писатель; он и жжет сердца глаголом, и насмехается, и успокаивает, и открывает истину. Все смешалось в одном писателе. Но при этом забавно видеть, как с каждым годом Пелевин все больше напоминает Солженицына после возвращения в Россию. При чтении многих страниц последних двух романов – «Бэтман Аполло» и «Любовь к трем цукербринам» – сама собой всплывает картинка из детства: в урочный день, в урочный час вся семья торжественно занимает места перед телевизором, а в телевизоре вещает худощавый старичок с полуседой бородой и одухотворенным взглядом, а родители с почтением говорят друг другу: «Солженицын»… – и слышится в этом слове уважение и гордость.

О чем он говорит, понять трудно, но говорит он уверенно и возвышенно, призывает к чему-то, и возникает какое-то неосознанное, витающее в воздухе ощущение: именно у этого человека есть некое великое знание о том, что нам делать. Может, потому, что он страдал и был гоним. Может, потому, что когда-то открыл людям глаза на истинное положение дел, на «засекреченную» изнанку реальности.

Только вот ощущение открываемой великой истины очень быстро потускнело, а старичок в телевизоре стал производить впечатление одновременно и величественное, и комическое. Слишком уж сильно не совпадали его слова с окружающей действительностью, и скоро его слушали скорее по привычке, просто потому, что надо же нам кого-то слушать или хотя бы делать вид, что мы слушаем, а самим поступать так, как заблагорассудится.

Если опять прибегнуть к литературной аналогии, подобную ситуацию когда-то замечательно изобразил Харлан Эллисон в рассказе «Пророк». Инопланетяне похищают землянина и сажают его в клетку на своей планете. Он видит чудовищную эксплуатацию, царящую в инопланетном обществе, и начинает выкрикивать из клетки обличения. Инопланетяне земного языка не понимают, зато понимают эмоции, и когда оказываются рядом с клеткой, то немедленно начинают каяться, вставать на колени, издавать горестные звуки, затем успокаиваются, выходят из эмоционального поля и продолжают прежнюю жизнь, как ни в чем не бывало. А землянин, хотя и видит, что для инопланетян он не более чем своеобразный духовный аттракцион, не может остановиться, слишком сильно в нем возмущение несправедливостью и желание исправить нравы.

Примерно в такой же ситуации в своё время оказался Солженицын, и, похоже, Пелевин двигается в том же направлении. Конечно, с поправкой на то, что в наши дни литература не играет такой масштабной роли в обществе, как это было в конце 80-х – начале 90-х годов, и что телевизора (равно как и других средств массовой информации) Пелевин старательно избегает. Впрочем, от этого образ нового Великого Писателя Земли Русской приобретает скорее лишь ещё более трагикомичный оттенок.

Пелевин, судя по его текстам, парадоксальность своего положения вполне осознает и сам же на него работает. В новой книге он любезно идёт навстречу читателю, ждущему нравоучения:

«Я ни разу не испытывал искушения гордо посмотреть в глаза идущему мимо гостю столицы или укусить добермана за обрубок хвоста. У меня не было ни политической программы, ни травматического пистолета. Я позорно уклонялся от революционной работы и не видел в показываемом мне водевиле ни своих, ни чужих, ни даже волосатой руки мирового кагала. Куски распадающегося мяса, борющиеся за свою и мою свободу в лучах телевизионных софитов, не вызывали во мне ни сочувствия, ни презрения – а только равнодушное понимание управляющих ими механизмов. Но я всегда старался сдвинуть это понимание ближе к сочувствию – и у меня нередко получалось.

Я не смотрел телевизор и не читал газеты. Интернетом я пользовался как загаженным станционным сортиром – быстро и брезгливо, по необходимости, почти не разглядывая роспись на стенах кабинки».

Это из самого начала книги. А вот ближе к концу, уже совсем назидательно, даже с упоминанием нелюбимого современным обществом (да, впрочем, только ли современным, кто ж любит, когда ему указывают, как стоит поступать, а как не стоит) словом «заповеди»:

«…есть одна простая проверенная техника, срабатывающая всегда. Медленный, но самый надежный способ перемещения в счастливые миры описан во всех древних книгах – в той их части, которая посвящена, сорри за банальность, заповедям. Они, в общем, везде одни и те же, эти техники правильной жизни. И жить по заповедям очень непросто («не лги, не убий, не укради» и так далее ведь относится не только к физическим проявлениям, но и к состояниям ума)».

Впрочем, Пелевин, как и положено пророку, использует не только прямую проповедь, но и притчи. В книге «Любовь к трем цукербринам» таких притч формально три (в тексте очень много чего идёт по трое: загадочные властители виртуального мира цукербрины, прогрессивные журналисты, старые феминистки, трехглавая собака Агенда); формальность заключается в том, что в каком-то смысле это одна притча, действие которой разворачивается в нескольких альтернативных мирах, образующих единый мультиверс. «Параллельные вселенные практически не взаимодействуют друг с другом в обычном смысле. Их бесчисленно много, потому что любая окружена своими параллельными вселенными, и так без конца. Из этой множественности следует, что среди вселенных будут отличающиеся от нашей лишь чуть?чуть – и совсем на нас не похожие». То есть вселенная по сути одна, но в ней одномоментно как бы сосуществуют все возможные состояния в виде параллельных миров, по которым можно даже как бы путешествовать.

Все эти представления с трудом вмещаются в человеческий разум, но действительно современная физика все больше и больше склоняется к подобной картине мира, по крайней мере, в качестве одной из космологических гипотез. Впрочем, Пелевин - не научный фантаст, его интересует не физическая подоплека такой картины мира, а удивительная ее схожесть с древними представлениями буддистов о множестве миров, которые различаются как физическими характеристиками, так и моральным состоянием их обитателей, и выстраиваются в последовательность от инфернальных миров непрестанного мучения до райских миров вечного блаженства.

 

* * *

Как и положено писателю-пророку, Пелевин проводит своих персонажей через ад, чистилище и рай. Тут, кстати, стоит заметить, что с персонажами имеет место та же самая ситуация, что и с мирами, они вроде бы и одни и те же, и в то же время разные, и переходят из одного мира в другой. Пелевин, конечно, специально оговаривает, что это не «души» и не «реинкарнация»; как и положено буддисту, он считает и то, и другое понятие иллюзорными, но что поделаешь, если публике так понятнее. Вообще же идея о схожести обстоятельств и персонажей в разных мирах явно отсылает к роману «Облачный атлас» Дэвида Митчелла, экранизированному Ланой и Эндрю Вачовски. В этом романе несколько сюжетных линий разворачиваются в разных исторических эпохах, но в каждой эпохе персонажи оказываются чем-то друг на друга похожи, как если бы их сущности переходили из одного времени в другое (в экранизации это обстоятельство подчёркивается тем, что в разных сюжетных линиях играют одни и те же актёры).

Начинаются притчи не с Ада, как положено по основанной Данте Алигьери традиции, а с описания промежуточного мира, своеобразного чистилища, в котором противоборствующие духовные силы пребывают в относительном равновесии. Этот мир очень похож на тот, в котором мы живем, хотя и отличается от него некоторыми деталями. Впрочем, в этих деталях легко узнаются искаженные, можно даже сказать окарикатуренные, реалии нашего мира. Тут имеется оппозиционное издание «Контра.ру», намекающее на сайт «Кольта.ру», и поэт Гугин, смикшированный из Дмитрия Быкова и Александра Дугина. В общем, всё то, за что Пелевина принято именовать сатириком, и что составляет развлекательный слой повествования.

Также наличествует изложение метафизической изнанки мира, ещё один слой, на сей раз конспиративный: земная история – это отражение масштабного бунта неких могучих сущностей против Творца. Восставшие сущности изображены в виде Птиц, Творец – в виде Свина, и Птицы пытаются убить Свина, запуская в него снаряды, изготовленные из людей. А рассказчик притчи играет роль ложной мишени, отвлекающей Птиц от истинного Бога, и в таковом качестве пользуется некоторыми божественными способностями, а также приобретает знания об истинном  устройстве мира, которыми впоследствии делится с читателями.

Ироничное изображение духовной войны с помощью игры «AngryBirds» по большому счету ничуть не хуже метафоры: «рогатые-хвостатые против крылатых в белых одеждах» или классического «Тут дьявол с Богом борются, а поле битвы сердца людей». Разве что несколько непривычно выглядит травестированная символика: птицы обладают дьявольскими чертами, а свинья – сакральными. Впрочем, понятно, для чего автор использует именно такие символы – он хочет показать, насколько относительны наши представления о том, что происходит в духовной реальности. Мы видим лишь борьбу теней на стене пещеры, и каждая философская система или религия даёт этим теням разные имена.

 

* * *

Вторая притча рассказывает о будущем, если можно так выразиться. Дело в том, что в мультиверсуме понятия прошлого и будущего крайне условны, скорее, правильнее будет сказать: возможное состояние развития некоторых доведенных до крайности тенденций, имеющихся в одном из вариантовнастоящего. Что поделаешь, о мультиверсуме очень тяжело говорить нашим языком, в котором постулируется существование единственного мира с навсегда определенным прошлым и строго детерминировано вытекающим из него будущим.

Так вот, в далеком мире Земля опустошена, а большинство людей обитает в орбитальных жилых блоках, напоминающих гробы. К этим блокам с поверхности идет питание, каким-то образом, не очень понятно каким. Впрочем, как уже говорилось, Пелевин не научный фантаст, чтобы обращать внимание на такие мелкие детали. Гораздо важнее то, что все обитатели орбитальных блоков подключены к виртуальной реальности, представляющей собой эволюционировавшее сочетание гугла и фейсбука. Как выясняется в дальнейшем, «фейстоп» (так именуется эта сеть) промывает сознание пользователям надежнее, чем любая пропаганда, и в каком-то смысле человек уже не сам «думает» и «принимает решения», а это делает за него компьютерная система. Чем-то это напоминает сцену из мультика «Вовка в тридевятом царстве», где Двое из ларца и работают за своего хозяина, и едят за него. А тут виртуальная реальность настолько далеко продвинулась, что еще и думает за человека.

«Когда?то раньше информационное пойло вкачивали в человеческие души, и люди жаловались, что они под чужим контролем. Но сегодня в нас вкачивают души, уже заправленные информационным пойлом».

Тут, естественно, возникает отсылка к фильму «Матрица», чего автор совершенно не стесняется, даже наоборот – идея «Матрицы» облегчает ему задачу и дает возможность объяснить идею на понятном аудитории языке (подобно тому, как пророки древности ссылались на всем известные мифы и цитаты из священных текстов). В то же время стоит отметить два принципиальных различия между этим миром и миром «Матрицы». Первая состоит в том, что люди являются частью этой системы, они с фейстопом находятся в симбиотической связи, а не выступают какими-то невнятными и нелогичными батарейками, как в фильме. И второе различие – в этом мире все знают о мире реальности. Любой человек может в любой момент выйти из виртуальности, оказаться в собственном теле, посмотреть на реальный мир, то есть на стенки своей капсулы. А потом вздохнуть и быстренько-быстренько вернуться обратно. И тот, и другой мир одинаково отвратительны, и даже если человек это понимает, он ничего не может изменить.

И еще – в отличие от мира «Матрицы» здесь невозможно сопротивление, для него просто нет почвы. Мир фейстопа можно только разрушить, что и происходит при невольном участии главного героя. После чего, опять, те же самые умы или, вернее, «конфигурация набора привычек, связанных привычкой к сосуществованию» (Пелевин не устает напоминать, что буддизм отрицает понятие «души») перешли в той же самой конфигурации в другой мир – райский мир, как и положено, помещённый в конце книги.

 

* * *

«Поговорив о бездне нижней, полагается упомянуть о бездне верхней. Бездны эти, как легко догадаться, различаются тем, что в нижнюю можно упасть, а вот в верхнюю надо долго и упорно лезть. Никакого морального релятивизма – просто гравитация».

Райским миром (вернее, несколькими мирами или, если следовать буддийской традиции, «землями») управляет милосердная и мудрая богиня Сперо, которую когда-то в мире, похожем на наш, звали Надя, и она работала экспедитором в оппозиционном издании «Контра.ру». Надя занималась «уборкой, буфетом и разного рода закупками», но важно не это, важно то, что уже в нашем мире она отличалась особым состоянием ума. «Надя не знала никаких эзотерических секретов. Просто в ней сохранилось какое?то изначальное и забытое людьми спокойствие, веселая и бесстрашная тишина».

В своем новом состоянии Сперо точно так же, как в нашем мире заботилась о цветах, заботится об  исцелении умов тех, кто был когда-то с ней рядом. Дает им новый шанс измениться, переродиться и обрести свое подлинное назначение. А также отвечает на их вопросы о смысле своего появления на свет, существования и судьбы. Сперо утешает их, потому что в этом ее предназначение, она – воплощение милосердия, и тут явно видна очередная отсылка к буддийской традиции, а именно к образу бодхисатвы Гуань Инь (в японской традиции - Канон). Отсылка тем более очевидная, что в квартире Нади живет большой белый какаду, а в иконографии Гуань Инь часто изображают с белым попугаем на плече. Правда, попугай Нади в отличие от благопристойного буддийского попугая виртуозно ругается матом, ну так ведь надо ж хоть как-то снизить уровень пафоса и повеселить читателя.

На этом действительно очень трогательном описании райского мира (пожалуй, Пелевину удалось то, что до этого не удавалось другим описателям иных миров, включая Данте, райская часть у Пелевина оказывается не менее интересной, чем адская) притча заканчивается. Рассказчик, именующий себя Киклопом, сообщает, что после того, как рядом с ним взорвался человеческий снаряд, запущенный Птицами, он, образно говоря, ушел в отставку. Хотя у него сохранились воспоминания  о том времени, когда он был Богом, но не осталось никаких способностей. И теперь он просто вспоминает свою историю, оставаясь внутри мультиверсума. И такой поворот сюжета укладывается в любопытную метаморфозу, происшедшую с Пелевиным и его текстами.

 

* * *

Раньше у героев Пелевина было два пути. Либо метафизическое бегство из реальности, как это произошло с Петром Пустотой в «Чапаев и Пустота» и с оборотнем-лисой А Хули в «Священной книге оборотня». Либо обретение новых возможностей и новых знаний, но в рамках системы мировой иллюзии фактически добровольный переход героя на службу силам зла. Так произошло с Татарским в Generation «П» и с Рамой из «Empire V». Но вот уже в романе «S.N.U.F.F.» пара влюбленных – Кая и Грым – уходят из обреченного на гибель Бизантиума, буквально спускаются с небес на землю и пытаются создать новое общество, вне кажущегося противостояния (а на самом деле, симбиоза, губительного для обеих сторон) между Бизантиумом и Уркаганатом. Да, конечно, это бегство, но это бегство не во Внутреннюю Монголию. Герои остаются в реальном мире и начинают новый виток истории. И хотя Дамилола, рассказчик и номинально главный герой романа, терпит поражение: теряет возлюбленную и родину, но все же и он претерпевает личное перерождение. И его выбор оставаться до последнего на гибнущем Бизантиуме – следствие не трусости или отказа от ответственности за свою жизнь, а сознательное решение, может быть, единственное подлинно самостоятельное решение в его жизни.

В романе «Батман Аполло» финальному поведению героя не так-то легко дать однозначное толкование. Его вполне можно воспринять как неудачу, поражение, покорное принятие своей судьбы и вместо перерождения возврат к исходному состоянию. Такую трактовку поддерживает то, что Рама в финале проходит через издевательскую пародию на инициацию. Вместо того, чтобы, как положено по правилам мистического преображения, пройти через символическую смерть и воскреснуть в обновленном состоянии, Рама сначала из вампира-мертвеца становится человеком, ужасается этому и с радостью возвращается к вампирской нежизни.

Но как тогда объяснить собственные слова героя:

«…я повзрослел. Стал серьезнее и спокойней. И, конечно, мудрее. Неизмеримо мудрее.

И мудрость опять оказалась не тем, что я представлял. Не доскональным знанием всего и вся – а совсем наоборот. Умением ограничить и оградить свой ум.

Смирением».

В чем же выражаются мудрость и смирение героя? Может быть, в том, что он возвращается к своей божественной супруге Гере? Возвращается потому, что любит ее. Да, отношения их никак не назовешь счастливыми, скорее они сводятся к непрерывному взаимному мучительству, но для двух страдающих существ, не способных избавиться от страданий, это и есть единственная возможность проявить друг к другу свою любовь. Если Рама покинет Геру, то она останется в одиночестве, поглощенная своим страданием, а Рама не хочет для нее такого исхода. Именно поэтому он смиренно принимает свою судьбу – быть частью мучительных отношений ради блага того, кого он любит. Если пользоваться буддийскими терминами, таким образом Рама встает на путь самоотреченности, подобно монаху Дзесю из коана «Нансэн убивает котенка», как его толковал один из персонажей «Золотого храма» Юкио Мисимы: 

«Зарезав котенка, святой Нансэн отсек наваждение себялюбия, уничтожил источник суетных  чувств и суетных дум. Не  поддавшись эмоциям, он одним взмахом  серпа избавился от противоречий, конфликтов и разлада между собой и окружающими. Поступок Нансэна получил название "Убивающий меч", а ответ Дзесю  - "Животворящий меч". Возложив  на голову столь грязный и низменный предмет, как обувь, Дзесю безграничной самоотреченностью этого акта указал истинный путь Бодхисатвы».

Таким образом, в финале «Бэтман Аполло» оба варианта – поражение и подвиг – сливаются до  полной неразличимости, и непонятно, то ли Рама потерпел полное и окончательное фиаско на своем духовном пути, то ли, наоборот, перешёл на иную ступень.

В романе «Любовь к трем цукербринам» финал проще. Герой романа, бывший Киклоп, возвращается в мир, чтобы нести людям проповедь о том, что открылось ему во время пребывания воплощением божества. Можно сравнить это с возвращением Будды к людям после просветления. Или даже с закатом Заратустры, подобным закату Солнца, в «Так говорил Заратустра» Ницше. Но если уж оставаться на почве буддизма, то изменение судьбы героя Пелевина можно трактовать как переход от хинаянской версии буддизма (согласно которой последователь Будды – архат – занимается только личным совершенствованием, не заботясь о спасении других людей) к махаянской версии (в которой за личным совершенствованием обязательно следует переход к проповеди, а идеалом поведения считается бодхисатва, добровольно отложивший уход в нирвану ради спасения всех людей). Если раньше герой Пелевина занимался только личным самосовершенствованием и уходил из мира в одиночку, то теперь он идет к людям, чтобы открыть им глаза на истину и спасти тех, кого удастся спасти.

И тут опять возникает тема, заданная в начале статьи, тема парадоксальности положения Пелевина в современной российской литературе. Будет ли он интересен аудитории во всей своей сложности, особенно в качестве пророка? Дидактичного (местами до занудности), уже не столь склонного к щедрому рассыпанию  афоризмов и сатирических наблюдений за действительностью. Призывающего не просто к освобождению от плена иллюзорной реальности как самоцели, а к освобождению для того, чтобы помогать другим. Что ж, по следующим романам будет видно и насколько существенен сдвиг в мировоззрении Пелевина, и какой будет реакция читателей и критиков на изменения в его творческом методе.

К списку номеров журнала «» | К содержанию номера