Иван Кудряшов

Можно ли мыслить секс и любовь не потребительски? Эссе



Тематика любви и секса нередко вызывает бурные потоки романтических и возвышенных словоизлияний. Но ничуть не реже она провоцирует унылые и циничные суждения. Удивительно то, что на уровне обычного поведения практически никто не придерживается ни той, ни другой из крайностей. В вопросе совмещения любви и сексуального удовольствия жизнь каждого представляется серией тупиков, нуждающихся в словесной маскировке.
При этом, отмалчиваться по этой теме уже проблематично. Ведь любопытной чертой современного общества становится все более распространяющаяся в различных сферах (например, в Сети) принудительность саморепрезентации. Например, в популярных Интернет-сообществах человек вписан в условия, где он обязательно должен представить свою позицию по любому значимому вопросу. Судя по многочисленным постам, любимым цитатам, статусам и прочим способам предъявить себя, одной из главных тем остаются «секс» и «любовь».
Пожалуй, не один десяток монографий в наши дни начинаются с констатации: для современного человека после пресловутого «освобождения секса» (как результата сексуальной революции) внезапно с новой силой встал вопрос о соотнесении любви и секса. Эта проблема возникала и в античной лирике, и в средневековых трактатах и в позднейшей прозе. Однако решения, которые предлагали эти эпохи просто не знали современной постановки вопроса и потому могут лишь восхищать своей невинностью.
В прагматичном мире буржуа все должно быть посчитано и приложено, все должно быть зачем-то и для чего-то. Естественно, исходя их этой манеры, мы и наблюдаем основные стратегии соотнесения любви и секса:
1. Любовь для секса.
Вся эта культуралистско-физиологическая чушь о том, что любовь – удачная придумка (природы или культуры), для того чтобы: секс был (расположить к себе партнера), был хорош (радость обладания и прочие приятные иллюзии) и имел шанс повториться. Очевидно, что в подобных даже научных рассуждениях проявляется матричная схема мышления консумера: дескать, секс – это реальная вещь, товар, а любовь – упаковка, рекламный образ товара. Доводя до простоты, суть этой стратегии можно выразить так: любовь принуждает к сексу (само собой отказ от секса равносилен разрыву или даже измене). Учитывая современную риторику удовольствия, любовь в массовом представлении сводится до влюбленности, которая может возникать и пропадать с высокой частотой и интенсивностью. Таким образом, любовь также служит оправданием секса, а точнее сексуальной неразборчивости (ведь любовь не выбирает, «любовь зла…»).
2. Секс для любви.
Обратный крен, часто характерный для традиционалистского дискурса, где нельзя обойтись без Большого Другого, который столь разумно придумал: секс должен подобно алкоголю возгоняться и дистиллироваться до неких духовных состояний. Этот взгляд поддерживает характерную для современности иерархию чувственности: секс-эротика-любовь (которая продолжает еще одну классическую теоретическую пошлость тело-душа-дух). На мой вкус, секс не является просто биологическим явлением, к которому надстраивается психологическая близость или другие чувства. Сам секс я склонен рассматривать как поле, в котором происходит взаимодействие и даже борьба разных мотиваций – биологических, эротических, любовных.
Именно подобное соотношение делает возможным нелепые заявления разного рода фундаменталистов, например, о том, что нельзя пользоваться контрацептивами. Переводя на язык желания, эта фраза буквально заявляет, что богу (большому Другому) нравится, когда ты занимаешься сексом «без резинки» и огорчает, когда ты пытаешься увильнуть от всех природных последствий сексуального акта. Однако сомнительно, что беременность и даже вынужденный брак служат достаточным основанием для любви.
В современной культуре (например, в глянцевых журналах) это представление трансформируется в миф об отношениях. Идея проста: в отношениях по мере их длительности и углубления есть количественный рост доверия и близости, что в конечном счете, достигается путем насыщенной и удовлетворительной для обоих сексуальной жизни. Иными словами, любовь возникает в какой-то момент у тех, кто очень удачно и гармонично сошелся в постели, нашел «идеального (для себя) партнера». Такое возникновение любви очень напоминает пирамиду Маслоу, и рушится она по ней же.
Можно заметить, что первая и вторая стратегии сливаются воедино, образуя прочный социальный миф о возможности диалектического перехода от секса к любви и наоборот. Подобное сращение вполне ожидаемо уже на уровне товарной метафоры, ведь мы давно совершенно не способны разделить, что действительно мы покупаем: товар или его воображаемый рекламный образ?
3. Любовь для одного, секс совсем для другого.
Строгая сепарация любви как сферы высоко духовных и моральных запросов от секса как вопроса телесного удовольствия и здоровья. Поразительно, что подобная калькуляция удовольствий в итоге убивает всякое желание (т.к. делает это удовольствие навязанным, обязательным). Причем, в отличие от аристократов (считавших «натуральное удовольствие» возможным, но не обязательным), современные люди именно секс, его качество и результативность превращают в повинность. Для консервативных взглядов эта стратегия также позволяет пропаганду асексуальных представлений о любви: дескать, если любишь, то как ты можешь при этом вожделеть?!
Итогом такой стратегии неминуемо является потребность в воплощении этих двух явлений в двух разных людях, например, в жене и любовнице. Частный случай – признание неспособности к одному из этих явлений (чаще к любви). И это тоже вполне логично следует из потребительского взгляда на мир – еще одна форма разделения труда и кооперации, как бы это цинично не звучало. Как известно ханжество и политика двойных стандартов – вечные спутники всякого рыночного общества.
4. Любовь и секс – два способа для одного и того же.
Тут конечно, любовь – лишь подтверждение, что секс хорош, эдакий бонус. Здесь еще чаще можно услышать эволюционную идею, будто и секс, и привязанность – механизмы продолжения рода, побочным продуктом которых было удовольствие. Сегодня удовольствие – основная цель любви и секса, и разница лишь в степени. Говоря языком потребителя, любовь – это «SEX light», т.е. облегченная версия, или приятное дополнение, подобно бесполезному зонтику в коктейле. В таком подходе в принципе подразумевается возможность удовольствия от чувств без секса. Однако чаще всего происходит их специфическое смешение (но не подлинное соединение). Как это и происходит с потребителем: всякий бонус он начинает рассматривать как обязательный и необходимый. Обыватель уже не может иначе, без обещания скидки, экономии или дополнительного ненужного товара покупка его не прельщает, если не сказать более физиологично, у него на эту покупку «не стоит». Таким образом, возникает пошлое представление о том, что любовь должна подтверждаться хорошим сексом, а секс – настоящий только, когда переполнен знаками внимания и обожания.
В противовес третьей стратегии, где человек обладает (как ему кажется) и тем, и другим, но в двух лицах, здесь, напротив, обычно фатально не хватает ни того, ни другого. Очевидно, что совмещением любви и секса становится фантазматический образ, которому в реальности никто не соответствует. И потому нехватка одной составляющей лишает нас всего – любой партнер кажется недостаточно хорошим.
Немного поразмыслив над этими стратегиями, мы с легкостью найдем массу примеров в обычной жизни. И нельзя не поразиться убогости конечных результатов любой из них. Причем, без всякого психоанализа можно обнаружить, что всякий, кто выбрал следовать одной из этих стратегий, расплачивается за это не только добровольной слепотой, но и удовольствием, смыслом, экзистенциальной реализацией. Но что более удивительно, синкретизм воззрений обычных людей (с промытым мозгом) умудряется порой следовать всем эти стратегиям сразу, или, по крайней мере, большинству.

Возникает вопрос: быть может не стоит вообще их сравнивать, быть может коренная ошибка в том, что мы ставим любовь и секс на один уровень, из-за чего любая идентификация соотношения оказывается обречена на провал? С другой стороны, сама возможность всех разговоров и попыток выстроить жизненную стратегию конституирована невозможностью соединения сексуального удовольствия и любви. Однако, невозможность – это то, что все-таки случается, просто проходит под знаком Реального (т.е. того, что никак не вписывается ни в наши воображаемые идентификации, ни в символические конструкции). Вот, что пишет Жижек о таком «невозможном/реальном» слиянии любви и секса: «подлинной любви достаточно ее самой, она делает секс неуместным, но именно потому, что «по существу он не имеет значения» мы можем полностью наслаждаться им без всякого давления Сверх-Я». Эта фраза задает нужный вектор мысли, и все-таки оставляет больше вопросов, чем ответов. И я ответов также не обещаю, ибо выбор – дело личное. Не будем без конца повторяться.
Однако почему все-таки секс и любовь вдруг оказались несводимы и несопоставимы?
В ХХ семинаре «О женской сексуальности. Пределы любви и знания» Лакан говорит о трех фундаментальных страстях человека: любви, ненависти и неведении (игноранс, т.е. страстное нежелание знать, сильное вытеснение). Любовь разворачивается между Символическим и Воображаемым. А где находится секс? Секс, так или иначе, имеет свое значение во всех регистрах психики, однако, его символическая и воображаемая составляющие  представляются в большей степени ре-акцией на реальное телесное переживание. Секс в чистой форме – явление Реального, и поэтому он перверсивен (т.е. чем более он принадлежит Реальному, а не символически сконструированной реальности, тем более он перверсивен). Перверсия разворачивается между Реальным и Символическим, и этим структурно близка другой страсти – неведению. В собственном опыте или наблюдении доказательств предостаточно. Чистая сексуальная страсть – это неведение в чистом виде, желание к реальному обладанию вопреки всякому запрету. И речь идет не о борьбе или нарушении запрета (символического Закона), любой сексуальный перверс действует «словно закона нет» (для него, но не для других), он игнорирует свое собственное знание запрета. Еще Розанов заметил, что сама по себе сексуальность не делает разницы между старым и молодым, уродом и красавцем, смуглым и белокожим, рабом или патрицием, даже меж человеком и животным. Кроме того, разве все наши сексуальные фантазии в конечном счете не являются сценарием мастурбации при помощи реального партнера – и таким образом, требуют неведения о другом реальном, заменив его идеальным, фантазматическим другим?
Если в любви Символическое подкрепляет Воображаемое, то в сексе происходит интервенция Реального в Символическое, т.е. налицо явно конфликт, а не гармоническое дополнение. В чистом виде это две взаимоисключающих стратегии: «только этот и никто другой» (в любви) и «кто угодно, лишь бы другой» (в сексе).
Что еще более удивительно, так это то, что конфликт между этими двумя принципами в наши дни ярче всего проявляется в науке, а не искусстве, литературе или философии. В современной науке вы не найдете подтверждений о прямой связи секса и любви (привязанности), хотя разговоров и попыток связать их хватает и там.
Например, последние исследования прямо указывают, что окситоцин («гормон любви») никак не связан с половыми гормонами (например, эндорфинами). Окситоцин отвечает за чувство влюбленности, желание ласкать и ласкаться о партнера, но не химически, ни физиологически никакого влияния на возникновение влечения и на сексуальное поведение он не оказывает. Грубо говоря, ученые доказали, что продолжение рода человеческого будет происходить и без всяких признаков любви или даже привязанности. Логично, что именно ученые-физиологи пришли к такому выводу, ведь науку больше всего волнует вопросы – как, зачем и для чего? Проблемой для науки становятся те вещи, которые ни для чего (по крайней мере, в сфере этой науки). Даже у простой влюбленности нет своего ясного «зачем», что еще более интересно, это «зачем» не только сложно найти, но и пришить извне не получается. Любовь избыточна: ни функциональной значимостью, ни полезностью в народном хозяйстве ее не наделишь. Вот эта ненаделяемость - и, правда, загадка.
В этом месте на сцену обычно выходят другие науки (от этологии до социологии) и начинают рассказывать о социальных инстинктах и природной запрограммированности на заботу о потомстве. Здесь уместно сделать ремарку: обычно считается, что наличие двух полов, их дополнительность – яркое свидетельство гармонии. Но это не так. Современная теория эволюционного происхождения полового диморфизма, которая с большим трудом пробивает себе дорогу даже в научном сообществе, несмотря на многочисленные подтверждения, говорит обратное. Эволюция «не задумывалась» как процесс для создания милующихся и совокупляющихся в подлинное единство особей. Напротив, задачи, которые решало возникновение полов, рисуют совсем другую картину, где самцы и самки живут в совершенно разных мирах и нужны друг другу только постольку-поскольку, на пару минут. Фактически, процесс существования вида таков. Самцы – это бета-тестеры генов, они погибают часто и в любое время, а когда наступает кризисное состояние среды, то остаются только 10-15% наиболее приспособленных, которые и оплодотворят всех самок (самки же более устойчивы к внешней среде). Никакого сожительства и заботы о потомстве «вместе» сами по себе две пола не подразумевали. Однако приспособление ряда видов, в т.ч. хомо сапиенса все-таки сделало решительный шаг в данном направлении. И вряд ли ученые внятно объяснят почему.
Ведь если любовь – это феномен, возникший на благо социума и вида, то возникает сразу несколько вопросов. Во-первых, почему она не со всеми происходит, и уж тем более не отличается стабильностью (социум ведь этого хотел – стабильные пары, выращивающие свое потомство)? И, во-вторых, как объяснить, что любовь проявляется именно как анти-социальный феномен? В любви перегорают все или почти все социальные предохранители, и плевать ей на других, ей важен Один, единственный – предмет любви.
На мой взгляд, без всякого сомнения любовь возникла лишь благодаря языку – и эта стихия перекроила даже нашу телесность. Кожев однажды заметил, что по Гегелю есть только одно объяснение того, как ошибка остается в реальности – и это речь. На мой взгляд, любовь и есть одна из таких ошибок. Разве вне языка можно себе представить переход от единичного к Единственному? Вспомним еще раз мысль Лакана: любовь разворачивается между Символическим и Воображаемым, никакого Реального – т.е. телесного, непосредственно аффективного нет. Так что даже пресловутый окситоцин тут не причем: при иных обстоятельствах человечество получало бы всплески этого гормона, например от пищевых перверсий или от особой гимнастики, или словесно-смысловых игр. Впрочем, я утрирую – вряд ли можно представить как могло быть иначе. Дело, конечно, в том, как человек стал в языке выделять объект своей страсти, своей привязанности. Античные греки, к примеру, больше внимания уделяли цели, а не самому объекту, и потому они знали вариации – агапэ, эрос, филия. А европеец, этот северный варвар, насупил брови и как секирой отрезал - любовь и все тут, происходит от объекта, обладающего особыми свойствами. Однако последствия получились любопытные (одна куртуазная любовь в центре грубой полуварварской субкультуры рыцаря чего стоит).
Благодаря языку и сексуальность весьма раздвинула свои границы, стала избыточной. В связи с этим можно даже назвать секс и любовь главными врагами «буржуазной мечты», всей этой посчитанной и прагматичной вселенной. Именно их избыточность, трансгрессивность является угрозой, и потому с ними необходимо как-то справиться, придумать новые социальные мифы, которые снимут остроту противоречия даже не между сексом и любовью, а между каждым из них и обществом потребления. Но еще Маркс обратил внимание на то, как хорошо капитализм поглощает противоречия и направляет на свою пользу. Каждый из нас может видеть насколько хорошо продаются товары и услуги, паразитирующие на этих феноменах. Здесь уместно вспомнить об этике Лакана. Отнюдь не случайно, в одном из рассуждений он вдруг заговаривает о (политическом) порядке, суть которого в простом, но замаскированном идеологией, послании: «Продолжайте работать. Ваши желания подождут». Этика Лакана – это этика желания, и всякая страсть, не соглашается именно ждать или довольствоваться заменой. Все лишь дело в том, как страсть становится этичной?
Причем здесь этика? Этика говорит нам о поступке, о выборе – и  без таковых подлинного слияния любви и секса никогда не случится. Подобный этический выбор может быть сделан лишь на основе своей частной Истины, знания своего желания; никакой дискурс этого не подскажет. Кроме того, этичность такого поступка, т.е. его настаивание на желании – является лучшим средством ухода от вины, этого главного мотиватора потребления. И только уже поэтому в нашем обществе разговор об этих феноменах все больше напоминает рассказы о привидениях.

К списку номеров журнала «ЛИКБЕЗ» | К содержанию номера