Елена Скульская

Я не хочу назад. Стихотворения

Елена Скульская – невероятно активна в своих творческих проявлениях, в подвластном ей разнообразии литературных жанров, в каждом из которых она – мастер, литератор – в самом широком старинном значении этого слова. Но убеждён: по призванию она – поэт. Страстный, задыхающийся, нагоняющий стихотворные строки волной на волну, её стих полон жизни, отражённой в её лирических монологах. Любовная лирика требует мужества распахнутости, раскрытости, щедроты и доверия. Этими качествами Елена Скульская несомненно обладает. Добавим незашоренную метафоричность и образность её поэтики, звуковую точность. Читательское наслаждение – прямая реакция на её стихи. Читательская благодарность за искренность, за силу поэтического высказывания, за душевность и теплоту автора – результат творческих усилий Елены Скульской. 


                                                                                                                                                                                                                Д. Ч.

 



 
* * *
 
Помилуй Бог, я не хочу назад,
где на стене дичится виноград,
из рта камина сгнившие в огне
поленья
добывает пепел лени
и как кувшин расколот сад.
 
Помилуй Бог, я не хочу назад.
Веснущатая сердцевина груши
нанизана на черенок
и слушать
       обязана
и, завалясь на бок,
поджавши ножки,
в медленные соты
сбирать из воска
сок
мадам
Тюссо…
 
Но там, где ночь стоит
на страже плевел,
где безразличен ход часов,
и пепел,
поднявши крылья, падает
и вновь
вздымается и снова опадает –
как будто брызги чёрные
в показе
замедленном,
       и глубина бумаги
сродни пригоршне муторной воды,
которая прозрачнее в ладони,
чем кажется на дне.
– Мы не утонем?
– Конечно же утонем, –
                      шепчешь мне.
 
Я знаю, ты был статуей в садах,
и от того медлительность разбега
в твоих словах,
и мраморного снега
избавленность от греческих прикрас.
 
Я знаю, ты был статуей в садах.
И мерный шум
                  увлажненных рапсодий
бренчит в ушах,
                  как мелочь на трамвай.
 
 


ТРИПТИХ
 
                           Николаю Крыщуку
 
              1
 
Ночь глубока, как нож,
вошедший в плоть,
и удержаться лишь за рукоятку
в пространстве сём,
где вещи по порядку
                      разложены,
и ты один – волчок,
юла, елозящая по паркету,
собой закрывшая отток для света
по черенок.
 
Ты не умрёшь,
поскольку никому
нет дела… Что же до причины:
кленовых листьев стрельчатые спины
подставлены пытливому уму.
Певец предпочитает немоту
за дверью выстроившемуся отделенью
из соловьёв в кирзе
и изумленью
пернатым шлемам их
на птичьей голове.
 
Ты не умрёшь.
            И некого прижать
к лицу, помимо
              дерева в проеме
окна вагонного;
и рыбу в водоёме,
схватив за жабры,
в губы целовать.
 
Пыль в комнате, и падает листва
на табурет
и солнечную пряжу.
Жаль – треугольник
                        оставляет влагу
тяжелую
и пятна на бумаге,
ещё сквозняк и ткацкий беспорядок
внутри, где мясо ропщет,
десять кряду
                ударов пропуская…
 
            
                           Не грусти
об умственности нашего уклада
душевного. Искатель маскарада
устал и сердце вынул из груди.
 
А если о любви,
             то очертанья губ
              подобны наклонённой лодке,
и это всё. А щебень и извёстка
оставлены за волнами вдали;
кленовый город, волны, корабли
и порванная на груди рубаха
особняка, и персонажи краха,
и персонажи красок на крови.
 
О подожди! Когда бы жизнь могла,
она б с тобою поиграла в жмурки,
нож – косоглаз и дремлет у печурки,
как кот.
Плод
           раскрывает плоть
на дереве желанья и познанья.
Мгла дачная
                дощата.
                        Расставанье
в тебе по черенок. И он – рычаг
себя поднять как яблоко на небо;
актёр качается, и зритель просит хлеба;
и медленно течёт вода из хлева,
и птичница несёт зерно в горсти.
 
 
                        11
 
……………………………………….
И птичница несёт огонь в горсти.
И мальчик смотрит
       удлинённым глазом
в щель между веками
       в ущелье лаза,
в сад,
    где свинец
            огранивает стразы
в ораторском беспамятстве дождя.
 
Дом наклонён к закату.
                      И трава
вылизывает слипшиеся ноги
растения,
       уставшего в дороге
и наклонившего бутон ко рту.
 
Ртуть катится по горлу. Листопад
тяжелой птицы,
        раненной терпеньем
к земле.
        Скворец теряет зренье
на близорукой маленькой росе.
 
Подумай сам – об чём твоя беда
всё воет мимо выступов оконных,
и вьюга плачет, падая в знамёна
и не прикрыв лица.
      И нож проходит мимо
      милосердно
не прикоснувшись к ране.
                 Со стола
ты скидываешь кость. Себе.
                    Собака
скулит в овраге около костра:
 
надрез на шее – каждый позвонок –
дыра в копилке. Медный звук
                           в утробе
фаянсовой. Фигурное надгробье. –
Когтями расцарапана трава.
 
Живой иль мёртвый,
ты неотличим
под белоснежной лампой,
и прозектор
кладёт батон тебе у входа в сердце
и чай вливает в мутное стекло.
 
И заполняют в поднебесье хоры
кому за вредность платят молоко.
 
Стой, где стоял вчера обрюзгший куст
в тяжёлой жвачке листьев или почек.
Ограда смирная и наклонённый почерк.
Вода червём ползёт между урочищ
и замыкает местность в окоём.
 
Где на излом
      проверенный ручей,
на поворот – дорога,
и на хрупкость
      хребет проверен,
 и ещё подруга
      на синий шарф и вечер за окном.
 
Ночь. Совы-фонари.
Гремят засовы.
И голова болит перед дождем.
 
                      
                      111
……………………………………..
И голова болит перед дождем.
И холм брюхатый
       с врывшимся по локоть
кустом –
     в припадке
            соловья и хлопьев
жасмина запыхавшегося –
                  клонит
к сердечной, с канцелярским номерком
руке
обгрызанное лентой темя.
И трель топорщится –
     переиначить в воск
губ глину.
      Распростёртый холст
дарует соты, защищая спину,
                    прижатую
к стене.
 
             Идут домой
молочные, как вымя, фонари,
и крошечная бородавка
куста отмечена
у входа в арку –
оставленный на зиму воротник.
 
…………………………………..
 
…Там, где аккорды пышные измяты,
продавлены ступени. И объятья
                упали на рояль,
ещё хранят
как недомолвку –
      влагу интермеццо
из пива с поплавками из черешни
на нотном разлинованном листе
в тетрадке клетчатой
           с подтёком синим;
и утро ворс сдирает со щеки,
как старые обои; жизнь хранима
мостом разъятым, чтобы не могли бы
как клещи сжаться.
 
…………………………………….
                        Холодно в груди –
там, где топор, уткнувшийся в колени
сосны.
        Песочек сыплется,
и дети
играют в сад.
        Брусника по лицу
рассыпана, как корь из туеска.
 
Когда-нибудь и нам наскучит ночь
(домашний крот прожёвывает землю
и сплёвывает камешки) и верность
чему-нибудь, не знаю, ну к примеру,
придумай сам: чтобы речной вокзал
нас ждал
     в гирлянде лампочек.
 
Корыто
       щербатое подставлено,
чтоб крыша
спокойно протекала на траву,
на дерево в бумажных папильотках,
на рёбра лодки в выскоблинах белых.
 
И женщина вздыхает узким телом
и раскрывает
         ноги
               как
                     тюльпан.


 
 
* * *
 
Жизнь в ожидании жизни прошла,
волчьи глаза фонарей провожали,
скорбь обещали – дали печали,
лица в мелу – сурьмила зола.
 
Взбитый белок наступившего дня
съехал и в бок ударял парапета,
падал и тискал в поисках света
изморозь стиранного белья.
 
Не попадая во время, как в такт,
белым шаром в оборвавшейся лузе,
край черепицы лузгая, кружит
память и виснет на проводах.


К списку номеров журнала «ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИРА» | К содержанию номера