Славянск

Июнь 2014
Я помню город ещё живым. Были открыты магазины, по улицам гуляли нарядные люди, нечасто мелькали дорогие машины и нарядные женщины, дети волочили за собой плюшевых медведей, рассекали на великах, в самом дорогом ресторане «Прага» гуляли пацанскую свадьбу, гремел аккордами девяностых приглашённый певец, пышнотелые горожанки отплясывали на высоких каблуках.О грядущих переменах напоминали только кучки беспрестанно спорящих на политические мотивы пожилых людей у памятника Ильичу да мешки с песком, заслонившие вход в горисполком; иногда в этих мешках появлялись и исчезали хорошо вооружённые люди в балаклавах, и их молчаливая озабоченность контрастировала с общей царящей провинциальной расслабухой.Испокон веков Славянск был торговым городом, здесь проходило несколько торговых путей, и знаменит он был местным рынком, который и привёл к основанию города.Люди в Славянске особенные, говорящие распевно-певучим южнорусским говором, добротные, жизнелюбивые, привязанные к быту и семейному укладу.Мне сдаётся, их непросто раскачать на агрессию и хоть какую-то межнациональную ненависть, воспетую в современных западенских областях.Их отрешённость и пофигизм иной раз бросаются в глаза. Например, по городу «укропы» долбят «Градом», мы со Стенькой прячемся в подворотне, из которой просматриваются центральная площадь и раскинувшийся за нею парк. В парке на заднем плане подряд вздымаются два взрыва, куча осколков, веток, камней, листьев и дыма взлетает столбом в воздух, до них метров двести, а на переднем краю площади в эту картину апокалипсиса въезжает, крутя педали трёхколесного велика, девица лет пяти, с белым бантом, в красном платьице в горошек, сзади медитативно за ручку входит семейная пара размеренным шагом. Как будто два ролика из разных фильмов бездарный монтажёр наложил друг на друга, перепутав коробки с названиями.Или в очумевшей от плотного огня из всего существующего оружия Семёновке я, застрявший в блиндаже у перекрёстка, выглядываю из окопа, отряхнувшись от комьев земли, поднятой грохнувшимся в полуметре от блиндажа снарядом, выпущенным «Тюльпаном», первое, что вижу,— чувака на спортивном велике, аккуратно объезжающего воронки и оборванные провода; по нему уже явно нацелился «укропский» танк, принципиально уничтожающий любые проявления шевеления в наблюдаемой зоне, для этих парней не существует деления людей на мирных, военных, медиков, шофёров-дальнобойщиков, они методично уничтожают всё попавшееся в прицел с ухмылкой геймера.Женщина средних лет выходит на балкон с мобилой отснять рыскающие вокруг снаряды и горящие разбитые соседние здания; её следующим снарядом вместе с ещё двумя внизу и двумя вверху этажами размазывает по стенам собственной квартиры.И после всего этого ада её соседка, обращаясь в камеру к мировой «общественности», всего лишь просит, чтоб её просто оставили в покое, чтобы убрались «укропы», прекратили бессмысленный и абсурдный обстрел.Шаг за шагом отсюда вытекает жизнь. Первым перестало работать электричество, перебитое «укропскими» вояками, потом водопровод, отключённый ими же где-то далеко за горизонтом, сейчас на подходе затопление канализационными отходами, уже бьющими через край, без возможности откачки очистных.Уезжают сильные, крепкие люди, бросают жильё, с сумкой через плечо, на набитых автобусах, сквозь мерзость и унижение «укропских» блокпостов, едут к родственникам, друзьям, а кто и просто «в никуда». Отчаяние и ветер хозяйствуют на опустевших улицах, отдельные потерянные старики выстраиваются в многочасовые очереди за питьевой водой и хлебом.Особенный город умирает, как брошенное тяжелораненое животное, с лужей крови под брюхом, маслянистыми глазами заглядывает к вам в душу с немым вопросом: «Ну как, тебе нравится моя смерть?»